Текст книги "Агент из Версаля"

18

Судьба не переставала проверять Мерджан на прочность, посылая новые и новые испытания. Год назад казалось, будто ничто не предвещает беды. Всё в жизни устоялось и текло, как велела душа. Что ей еще было надо? Желаемое, думалось тогда, она обрела сполна. Добрый козацкий дом, в котором к ней исподволь переходили обязанности хозяйки, любимый и любящий муж, душевная подружка – его сестра, Марфуша, сродницы чиберки. Но опыт прежней жизни в кочевьях, кровные узы, дающие право старшего в роду распоряжаться ею, как собственностью, – всё это лихометно сказалось, догнало ее, точно ураган в открытой степи…

За два дня до Николы зимнего к ней пришла Зухра, некрасивая, плосколицая соплеменница, жившая в городке издавна и присвоившая себе титул старшей среди здешних женщин-тумок. Пришла эта посетительница заказывать халат, но, улучив момент, когда они остались одни, отрывисто бросила:

– Тебя хочет видать твой отец и брат Муса.

– Кто? Они здесь? – с обмершим сердцем переспросила Мерджан, веря и не веря услышанному.

– Да, неподалеку, в калмыцком улусе. Приедут на ярманку. Тебя кто-то из наших узнал и передал отцу, что ты в Черкасском. На Николу, когда козаки будут пить водку и славить своего святого, жди отца. Я найду тебя и приведу к твоим родственникам.

И до самого праздничного утра Мерджан старалась ничем не выдать своей встревоженности, оставаясь улыбчивой и спокойной. Но свекровь, очевидно, заметила некую в ней перемену и первой спросила об этом. Мерджан отшутилась, что будущий ребеночек отзывается чаще, чем прежде…

Брата Мусу она заметила у кибиток с шерстью. И на его требование явиться к отцу, ожидавшему на выезде из городка, пообещала, что еще вернется. До самого окончания кулачного боя Мерджан колебалась: идти или нет? Сообщить о приезде родственников мужу или не тревожить его? Возможно, отец прибыл с добрыми намерениями, просто повидаться с ней и узнать, как живет? Оставив Леонтия у общего стола, Мерджан на прощанье улыбнулась ему и пошла к брату. Выглядевший неузнаваемо, заросший окладистой рыжей бородой, в бешмете и косматой шапке, он встретил ее враждебной усмешкой.

– Следуй за мной! Ответ будешь держать перед отцом!

И Мерджан поняла, что ее ожидает суровый разговор.

Перед мазанкой, где ютилась Зухра, стояла кибитка, в которую были впряжены два рослых, очевидно, отдохнувших жеребца, то и дело переступающих ногами. С заколотившимся сердцем вошла она в хатенку вслед за братом.

Отец ее, Бек-Мурза, стоял посредине комнаты, раздувая ноздри.

– Ты далеко скрылась от нас… Но Аллах решил, чтобы ты понесла достойное наказание! – воскликнул почтенный ногаец, едва дочь предстала перед ним. – Я должен убить тебя, обесчестившую семью, или возвратить тому, кто заплатил за тебя калым…

– Убей, – леденея, без промедления ответила своевольница.

Длиннобородый, пахнущий бараньим салом и тем особым степным духом, который присущ скотоводам, отец выдернул из ножен, висевших на поясе, кинжал. Муса спокойно наблюдал за происходящим.

– Нет! – остановился отец. – Прикончить отступницу, предавшую Аллаха и весь род наш, рука моя не дрогнет. Но выплачивать кубанскому бею золотом за тебя, негодница, мне непосильно. Ты поедешь с нами!

– Я не брошу своего мужа, – возразила Мерджан, охваченная гневом. – Нам больше не о чем разговаривать.

… И она больше ничего не помнила до азовских лиманов, оглушенная неожиданным ударом брата. После Муса хвастал, что её так ловко вывезли из Черкасска, завернув в персидский ковер. Благо караульные козаки были навеселе в честь праздничка и выпускали из городка всех подряд без задержки.

Через неделю Мерджан была привезена в кочевье едисанцев и передана в семью бея, купившего ее полгода назад у Хан-бека. Увидев, что беглянка беременна, хозяин её бросил несколько презрительных слов и велел поселиться не в тэрмэ для жен, а в камышовом шалаше. Мерджан поднимали и днем, и среди ночи, заставляя убирать навоз, задавать корм овцам и коровам, доить верблюдиц, таскать сапетками сено и курай для топки. Горестная тоска жгла ей душу, она бы наложила на себя руки, если бы не ждала ребенка. Только эта мысль, что в ней живет кровинушка Леонтия, отрезвляла. Когда же одна из жен проболталась, что бей так зол на изменницу, что как только разрешится та родами, отвезет младенца в степь, а ее продаст туркам, Мерджан решилась на побег.

Готовилась к нему скрытно и основательно. Мартовской вьюжной ночью, взяв с собой запас просяных пышек и бараньего сала, она запрягла лучшего скакуна хозяина, увязала к седлу тюк с сеном, спрятала скарб в переметную суму и неслышно выехала из кочевья, ориентируясь на Царь-звезду, как ногайцы называли Полярную. Снега было немного, он уже стаивал несколько раз, а пурга моментально сглаживала следы копыт. И Мерджан, опасаясь погони, отмахала за сутки немало верст, пока не встретился ей у азовского берега лагерь запорожцев. Лед на море был крепок, и козаки-разбойнички препроводили ногаянку в сечевой зимовник. В нем жили сербы и греки, бежавшие из турецких земель. С одной из переселенческих семей и была поселена Мерджан, которой были даны обязанности ухаживать за скотом. То, что она жена донского сотника, на пузатого есаула, большого любителя горилки и галушек, не произвело никакого впечатления…

* * *

Мерджан проснулась оттого, что малыш заворочался, и ей показалось, что он просит грудь. Но чадунюшка лишь зачмокал губами и снова забылся. Минуту подождав, Мерджан накрыла его жупаном и встала, зорко огляделась. При блеске месяца далеко открывалась холмистая новороссийская земля. На светлой стороне пологих склонов тускло блестели росные травушки. Тут и там яростно били перепела. Во влажном воздухе ощущался густой до головокружения, сладковатый аромат разнотравья. Мерджан несколько раз глубоко вдохнула эту упоительную свежесть, любимую с детства. И от восхищения этой предрассветной степной красотой, от воскресшей надежды на встречу с Леонтием, от радости материнства, – от сонма взбудораженных чувств, заплакала. И так, стоя с распущенными волосами, молодая и сильная, жаждущая в жизни счастья, она молилась Богу, глядя на восходящее солнце.

– О, Всемогущий! Пошли на мою землю мир и покой, образумь безумных и алчных людей, разоряющих дома и убивающих братьев. Все мы хотим быть счастливыми, так дари благо тем, кто его заслуживает добрыми делами, а не обманом, не огнем. Пребудь всегда с нами, грешными и смертными, укрепляя в нас милосердие и мудрость сердца. Не шли лишений и горя тем, кто чист сердцем и свободен от корысти. Обрати свои взоры на моих любимых людей, живущих по Вашим заповедям. С именем Твоим пусть мир земной изменится и станет лучезарным, как это летнее утро!

Вкрадчивое ржание гнедой лошади, особенно полюбившейся ей, степнячке, спугнуло заревую тишь. Догадавшись, что гривастая подруга хочет пить, Мерджан сняла с ее передних ног треногу и поощряюще хлопнула ладонью по крупу. Лошадка легко понеслась по спуску к речке, зеркально отражавшей радужное небо. Зайдя по колено в воду, она грациозно опустила голову, коснулась губами речной глади столь осторожно, что та даже не качнулась. Гнедая пила долго – то ли томила жажда, то ли засмотрелась в воду, опрокинувшую небесный свод и похожую на цветущий луг…

Меняя лошадей, Мерджан держала путь на юго-восток, как научил ее полковник Агеев. Несколько раз встречались становища ногайцев, которые объезжала, не раздумывая. Затем, выехав на шлях, встретила обоз чумаков. Те подтвердили, что эта большая дорога наезжена к Таганскому рогу, откуда рукой подать до крепости Дмитрия Ростовского. Один из чумаков, сердобольный дед, с удивлением поинтересовался:

– А що ты, хлопче, с дытыной? Чи нэнька погынула?

Мерджан не придала значения тому, что подслеповатый малоросс принял ее за козака. Это ее даже развеселило. Пусть думают, что она козак, меньше будут мужчины зариться!

Дамирчика покоила она в кочевой колыбельке, связав шаль углами таким образом, что узел висел на шее, а ребенок помещался впереди. Это было удобно и потому, что позволяло постоянно следить за дорогой…

Петля аркана неожиданно пролетела над головой, и гортанные крики позади объяли душу страхом! Она обернулась. С холма стекало четверо всадников, чернобровых горцев. Один из них на ходу пальнул из пистолета. Пуля прожужжала в стороне. Мерджан безотчетно, точно руководимая кем-то свыше, выхватила кинжал и, изловчившись, перерезала ременную тягу, которой была привязана к седлу запасная лошадь. И, отбросив оружие, ногами ударила гнедую, рванула повод:

– Айда! Айда!

Лошадь взяла с места рысью, но, испугавшись выстрела, сразу перешла на галоп. Слитный грохот копыт по окаменевшей под горячим солнцем дороге катился следом. Снова пуля осой прогудела мимо. И лошадка еще прибавила ходу, заставив Мерджан удерживать повод одной рукой, а второй – обхватить плачущего сына. Запасная лошадь, почуяв свободу, некоторое время скакала рядом. Но, приблизясь, удальцы ее заарканили. Мерджан уловила возбужденные возгласы.

– Алип! Атшы!

– Щта, йсгуапхадзит![14]14
  – Али! Лошадь!
  – Да, мне очень нравится! (абаз.)


[Закрыть]

Она догадалась, что это закубанцы – черкесы или абазины. И то, что они добрались сюда, одолев сотни верст, рискуя жизнью, было невероятно. В степи границы нет…

Пусть добыча и не велика, но отличная лошадь, отбитая у запорожского козака, побудила джигитов поостеречься. Чем черт не шутит, могли они нарваться и на армейский отряд!

Погоня оборвалась. Но Мерджан не сдерживала лошадь до тех пор, пока она сама не сбавила ход, выбившись из сил. Рядом виднелись камышовые крыши какого-то хуторка и паслись буренки. На бугре торчала смотровая вышка. По всему, это был козачий пикет. Мерджан остановила гнедую возле речки. Привычно придерживая колыбельку, спрыгнула на землю. Малыш захлебывался плачем, сучил ножками. Положив ребенка на траву, Мерджан стала пеленать его в сухой платок, вынутый из переметной сумы. И как скоро сделала это, ощутила постепенно нарастающую в теле дрожь. Она била ее все сильней и мучительней, заставляя изгибаться и стучать зубами. Пытка эта продолжалась уже полчаса или больше, и Мерджан утратила способность владеть собой. «Видимо, страх выходит, – решила она. – Думала, убьют…»

Но судороги, становясь реже, сменились головной болью, жаром и невероятной слабостью. И лишь тогда догадалась она, что так не ко времени заболела лихорадкой. Слыша под палящим солнцем плач сыночка, Мерджан находила в себе силы и трижды поднималась кормить его. Умная лошадь, остыв, стригла сочную траву в балке. Но, словно понимая, что ее хозяйке плохо, зашла и стала так, что тень ее прикрыла Мерджан и ее малыша…

Их нашли перед закатом козачата. И, стоя в сторонке, с недоумением рассматривали запорожца, «дюже похожего на бабу». Столь удивительное открытие было тотчас передано командиру пикета Денисову. Урядник приехал на телеге и убедился, что сорванцы не врали. Нерусская женщина, наряженная сечевиком, бредила, просила пить. Младенец орал, должно, проголодавшись. Вспомнил козак о своем маленьком «дите», и всколыхнулась в душе жалость. Не раздумывая, привез скитальцев в свой неказистый курень…

Чужие люди, многодетный урядник и его супружница, выхаживали Мерджан целых две недели, пока подняли на ноги. А сынок ее за это время подрастал, питаемый грудью донской козачки, и даже научился самостоятельно ползать по обласканной солнцем отчей земле…

19

Екатерина Алексеевна замыслила празднество в честь годовщины победы над Портой как триумф России, ее армии и свой собственный. В течение нескольких месяцев подготовкой к нему были заняты тысячи людей: придворные и военные, чиновники и строители, архитекторы и живописцы, знатные вельможи и пиротехники, пииты и купцы, а прежде всего лейб-гвардейские полки.

Донская команда ежедневно занималась строевой выездкой, вольтожировкой, перестроением на скаку и джигитовкой, изучением воинского устава и Закона Божия. Вместо забракованных Потемкиным козаков явилось пополнение числом двадцать три – ухари как на подбор! На сей раз утверждал их новый наказной донской атаман Алексей Иванович Иловайский. И при повторном осмотре команды и проверке ее навыков Григорий Александрович Потемкин не поскупился на похвалу!

В конце июня в Москву устремился со всех сторон российский люд, среди которого были особы приглашенные и просто ротозеи, возжелавшие побывать на зрелище, доселе невиданном. Молва разнесла по губерниям подробности о том, что строится на окраине Первопрестольной, на Ходынке, целый городок наподобие сказочного; устройством он напоминает географическую карту, на которой обозначены полуостров Крым и турецкие крепости. А посередине будто бы воздвигается павильон, напоминающий замок, а рядом с ним театр и торговые палатки, всевозможные сооружения для потех и развлечений.

Екатерина, находясь на последнем месяце беременности, прихварывала и нервничала чаще, чем обычно. Ее раздражала неразбериха в международных делах, козни хитроумной Марии-Терезии, которая, будто бы желая всем добра и сокрушаясь о разделе Польши, в конце концов приобрела Галицию.

Наперекор дальновидным замыслам Екатерины Алексеевны шли дела и в Крыму. Возведение Диваном на ханский трон Девлет-Гирея никак не входило в планы российских политиков. Стало быть, влияние османов в татарской среде столь велико, что помогло ставленнику Абдул-Гамида взять власть в свои руки. И, судя по его неугомонности, в довольно крепкие руки. А это потребует от России лишь новых усилий и расходов, чтобы сменить его Шагин-Гиреем. Вместе с тем мирный Трактат с султаном наконец ратифицирован, и она могла уделять больше времени подготовке внутренних реформ. Прежде всего, губернской. Она ясно сознавала, что способ управления в существующих ныне двадцати восьми губерниях крайне несовершенен. Многие губернии недостаточно снабжены людьми, для управления нужными. В одном и том же присутственном месте велись дела правительственные, казенные, полицейские и судные. Как в губернских, так и в уездных канцеляриях сосредотачиваются дела разного рода и звания. Предполагалось умножить число губерний, взяв за основу население от трехсот до ста тысяч душ жителей, учредить государевых наместников или генерал-губернаторов, открыть по губерниям различные ведомства с правами и властью коллегий.

Уже опубликованным в середине марта «Манифестом о Высочайше дарованных сословиям милостях, по случаю заключения мира с Портою Оттоманскою» она была довольна. В числе прочих милостей был и запрет наказывать без суда нижние строевые чины, служащие в сухопутных и морских войсках, батожьем, кошками и плетьми; повелевалось всем военнослужащим прибавить круп по полугарнцу; отменены были сборы с железных и минеральных заводов, с фабричных станов и медеплавиленных печей, с выплавляемого чугуна и меди, с купечества и цеховых. Отрешались от сборов кузнецы, изготавляющие серебро, мельники, бортники, квасники, красильщики, кожевенники, хозяева мыловарен и прочие работные профессии. Пожалела она также преступников и колодников, значительно смягчив им наказания. Многих купцов, чьи капиталы не превышали пятисот рублей, произвела в новое почетное сословие – в мещане. Среди других милостей было и снижение цены на соль. Екатерина очень хотела порадовать народ, который по-настоящему любила…

Потемкин, погруженный с головой в предпраздничные заботы, посещал ее, увы, нечасто, что также было весомой причиной ее пасмурного настроения. Избавляться от него помогали бесконечные государственные дела и семейные проблемы. Беспокоило ее слабое здоровье невестки, вспыльчивое поведение сына.

В те самые дни, когда Текели распустил Запорожскую Сечь, Екатерина Алексеевна приехала в Троице-Сергиеву Лавру и провела там почти неделю, отметив Пятидесятницу и молясь пред иконами храма по нескольку часов. Возможно, Господь внял ее молитвам и отвел в Сечи братьев-славян от кровопролития? Тайна сия велика есть…

Невесело прошли именины великой княгини Натальи Алексеевны, захворавшей некстати, почему ни она, ни Павел Петрович, сынок милый, во дворец не явились. Екатерина сама проведала утром невестку, весьма тронутую оказанной ей честью. Родственные узы обязывали.

Душевное напряжение, связанное с будущим материнством, не покидало императрицу. Она постоянно жила в Коломенском, держа при себе сердечную подружку Брюсшу и Перекусихину, с которыми могла быть обычной женщиной, искренней и простой. А «милая милюша» теперь бывал на обедах еще реже и чинился, вел себя любезно, но не ласково. И эта его непоказная черствость, признак отчужденности, вызывала по ночам слезы. Донимали и раздумья об авантюристке, именуемой «княжной Таракановой», которую привез в Петербург капитан Грейг. Из писем фельдмаршала Голицына, допросившего эту особу в Петропавловской крепости, Екатерина поняла, что самозванка ничего бы не значила, если бы не поддерживающие ее интриганы из Польши и Франции, ненавидящие Россию и ее, императрицу. И как поступить с этой смутьянкой, она тоже пока не ведала. Наказать либо простить?

Развеял ее меланхолию смотр на коломенском лугу двух гренадерских полков, отличившихся в турецкой кампании. Командовал ими граф Воронцов, бригадир-красавец, бравостью своей тронувший сердце государыни. А она для этого воскресного парада специально надела мундирное платье, сделавшее ее, впрочем, неуклюжей. На деревянном постаменте рядом с ней был наследник с женой, Григорий Александрович Потемкин, статс-дамы и приехавшие на праздник придворные сановники.

Выстроенные в каре гренадеры являли собой элиту русской пехоты. В честь предстоящего праздника они были наряжены в новехонькие мундиры, на пошив которых ни сама императрица, ни президент Военной коллегии Потемкин не пожалели средств.

Смотр начался под громкую дробь барабанщиков, которую подхватили флейтовщики и трубачи. Услышав сигнал, разом, с правой ноги, двинулось первое каре со знаменосцами и командиром полка впереди. Екатерина поднесла к глазам лорнет, точно пристыла взглядом к марширующим. Форма этого полка оставляла отрадное впечатление. На рослых, статных усачах были зеленые мундиры с красными воротниками и обшлагами на рукавах, светлые рейтузы заправлены в высокие сапоги, головы венчали красные каски с белым основанием. У офицеров были такие же гренадерки, украшенные перьями, а у полковника – обшитая медвежьим мехом. Екатерина, восторженно улыбаясь, смотрела на мощные, слаженные движения этих героев, победивших в баталиях и принесших своей державе великую славу! Ее завораживал напор и то, как горделиво шли, попирали землю эти длинноногие мужчины, способные вскружить голову любой чувственной особе. Она повернулась к стоящим позади статс-дамам и, поймав взгляд Прасковьи Брюс, бросила:

– Чудо-воины! Сокрушительная сила супротив любого врага. А ка-аки-ие красавчики! Не правда ли?

– О, это истинные рыцари! Мы просмотрели все глаза… Восхитительно! – многозначительно ответила «Брюсша», большая ценительница мужчин.

Форма второго гренадерского полка была иная: синие мундиры, перехваченные белыми портупеями, сочетались с красными рейтузами и темными касками. Как всякая женщина, императрица, прежде всего, обращала внимание на форму и внешность марширующих, а к оружию она присмотрелась после, когда из-за тучи вынырнуло солнце и под его лучами засверкали отделанные медью ружья и примкнутые к ним штыки. И еще на боку у солдат были в ножнах шпаги.

Промаршировав, гренадеры продемонстрировали искусство перестроения на ходу в квадраты, каре, разомкнутый строй, разыграли штыковую атаку и рукопашный бой.

У Екатерины от долгого стояния затекли ноги, ломило спину и хотелось лечь. Но она, не выказав своего недомогания, дождалась окончания смотра и обратилась к Потемкину так, чтобы слышала вся свита:

– Ну, ваше сиятельство, порадовали вы нас! Гренадеры выучены отменно и заслуживают за прежнее геройство и строевые навыки поощрений. Такожды от имени нашего передайте мое удовлетворение бригадиру, графу Сергею Воронцову, за должное командирство.

Потемкин благодарственно улыбнулся и доложил:

– Эти полки участвуют в празднике, будут охранять Кремль.

– Примите наше одобрение… – И, понизив голос, нервно обронила: – Что-то вчерась не изволили вы быть, батинька, на обеде… А я так надеялась…

И отвернувшись, поплыла к ожидающей ее карете. Настроение у нее резко переменилось. Проводив взглядом уходящих в сторону Москвы гренадеров, Екатерина приказала везти ее не в коломенскую резиденцию, а в церковь деревни Черная Грязь, в новоприобретенную усадьбу, переименованную в Царицыно. С собой взяла она только Прасковью. И, как была в тяжелом мундирном платье, покорно выстояла вечернюю литургию, со слезами слушая хор певчих… А на обратной дороге уже обдумывала, где поселить главного героя войны – Петра Александровича Румянцева, не жившего со своей супругой, Екатериной Михайловной, пожалованной два года назад в статс-дамы с назначением гофмейстериной к великой княгине. И этот выбор жена сына восприняла с признательностью. Пожилая Екатерина Михайловна, будучи душевной и мягкой, отличалась материнской заботливостью. Несчастье в замужестве, как считала Екатерина, случилось только по вине фельдмаршала, который лично ей был не менее дорог как преданный человек и великий полководец. Через три дня он приезжал в Первопрестольную, излечившись от недуга. И для встречи фельдмаршала на городской окраине, у деревеньки Котлы, были выстроены, по ее распоряжению, триумфальные ворота, а вдоль дороги расставлены пирамидки со светильниками, ежель въедет Румянцев не днем, а в темное время. В любом случае курьер оповестит о приближении Петра Александровича к Москве, и только Потемкину она может доверить устроить ему достойное чествование. Немало славных полководцев, например, Суворов. Но характером вспыльчив, дерзок и постоянно с кем-то пикируется. Воин хорош, а доверить целую армию неможно.

Вдруг лошади, везшие карету, шарахнулись в сторону! Прасковья Александровна, сидевшая напротив, вскрикнула и, удерживая императрицу, схватила ее за колени. Мимо промчался, догоняя зайца, донской козак. Только на мгновенье промелькнуло его лицо, но Екатерина успела заметить, что был он на редкость красив, смуглолиц, с черным кольцеватым чубом. Объявший было ее гнев быстро сменился на милость.

– Дикарь! Но такие и готовы, ежели понадобится, умереть за меня, – убежденно сказала императрица статс-даме. – Твой брат, фельдмаршал Румянцев, не примирился ли с Екатериной Михайловной? Ищу для него пристанище. Гофмаршал Орлов осмотрел дом Бибикова, но он для покоев не пригоден. Может, поселим во дворце, где жил в прошлом принц Дармштадский?

Бывалая кокетка ослепительно улыбнулась:

– Вы – наш ангел-хранитель, матушка-государыня! Вы всю семью нашу отличили… И, клянусь Богом, все мы преданы вам до последней минуты жизни.

– Петр Александрович это доказал. И будет возвеличен примерно как лучший сын Державы!