Текст книги "Вспомни, Облако! Книга вторая"

В октябрьскую ночь

Основа рассказа —

один из последних документов,

вышедший из стен посольства

США в Москве перед эвакуацией

его в город Куйбышев.

День угасал, заливаемый мелким и нудным дождем. Мокрая взлётка Центрального московского аэродрома свинцового цвета, лужи с желтыми островками пожухлой травы и хмурые, напитанные влагой тучи, ползущие над КП, нервировали руководителя полетов. Он не суетился, но и усидеть за пультом управления не мог. Вставал, промерял маленькую комнату шагами, нагибался над щитком связи и щелкал тумблерами:

– РС-3, как у вас?

– Приводная станция работает отлично!

– Чтоб тики-таки было, Коленька, понял? – И, не ожидая ответа, переключил другой рычажок, – Я РП, как транспорт?

– В порядке, – ответил простуженный голос.

– На тягач Ерофеича посади, старик все колдобины аэродромные с закрытыми глазами чует.

– Есть!

– Запаздывают гости. Конец связи.

Руководитель полетов через огромную стеклянную фрамугу КП тоскливо взглянул на сизое небо. Покосившись на ажурную сетку репродуктора самолетной связи, он напряженно ждал, когда тот оживет, когда сквозь облака к нему пробьется голос с ведущего американского бомбардировщика. К Москве, выполняя спецзадание, шла пара «летающих крепостей» «Б-17». Все было готово к их приему. Все аэродромные службы ожидали только приказа действовать. Дальняя радиостанция уже принимала россыпь морзянки с одного из «Б-17», а на режим разговорной связи ни один из них еще не вышел.

– Далековато! – вздохнул руководитель полетов и, протянув руку, вырвал из настольного календаря листок, на котором значилось:

«1941 год. 11 октября».

Это было время, когда гитлеровские полчища подползали к Москве. Дни первой с начала Великой Отечественной войны трехсторонней встречи союзников. Как скоординировать действия – вот что обсуждали в Москве дипломаты и военные СССР, Англии, США. Американскую делегацию возглавлял Аверелл Гарриман, ближайший доверенный и друг президента Рузвельта.

Визиту союзников предшествовал перелет в Америку наших летчиков Громова, Байдукова. Юмашева, Черевичного и Задкова с неожиданным для них заданием Верховного Главнокомандующего.

Вызвав Громова с Байдуковым в Кремль, Иосиф Виссарионович Сталин сказал:

– Знаю, что на фронт рветесь. Успеете! Сейчас мы ставим перед вами не менее важную задачу. По всему выходит, что, кроме вас, выполнить ее некому… К сожалению, по дипломатическим каналам договориться не удалось.

Речь шла о личной встрече прославленных летчиков с президентом США и серьезном разговоре с ним о поставках американских боевых самолетов для нашей страны.

Два советских гидросамолета успешно перелетели через Ледовитый океан и сделали первую посадку на военно-морской базе Ном, откуда направились в Сан-Франциско. В Вашингтон летчики приехали на автомобиле.

В Белом доме героев дальних перелетов принял сам Франклин Рузвельт и из уважения к ним попросил даже поднять его с кресла, чтобы он мог встретить летчиков стоя.

При одной из бесед присутствовал Аверелл Гарриман. Ему и поручил президент:

– Аверелл, собирайтесь в Москву. Прошу выяснить лично у Сталина, чем еще кроме авиации мы можем помочь русским…

Американская дипломатическая группа прилетела в Москву на четырехмоторных бомбардировщиках «летающая крепость», способных преодолевать огромные расстояния. Теперь, когда переговоры окончены, и американцы спешили доложить о результатах президенту, Гарриман снова вызвал «Б-17» для обратного рейса. Плохая погода гарантировала безопасность лета по маршруту – немецкие истребители прижаты к земле ненастьем, – но усложняла посадку громоздких самолетов, хотя они и были оборудованы новейшими приборами и вели их асы ВВС США.

Динамик на пульте руководителя ожил. Сквозь треск атмосферных разрядов пробился голос. Трудно было разобрать приглушенную расстоянием и помехами английскую речь, все равно поняли: самолеты на подходе к зоне.

Небо столицы распахнуло воздушные ворота для гостей. На земле вспыхнули светомаяки, указывая в сгущающейся мгле путь к Центральному аэродрому. Все аэростаты заграждения спустились на землю. В усиленном режиме заработали приводные радиостанции аэродрома. Было еще довольно светло, но вспыхнули аэродромные огни подхода и посадки. Их яркость притушил моросящий дождь. Зона Москвы отказалась в эти минуты принимать все советские самолеты, загнала их в зоны ожидания.

Темно-зеленые машины «Б-17» вывалились из облаков один за другим. Позже стало известно, что утомленные, измотанные дальним перелетом летчики запели, увидев под собой Москву.

На посадку заходили лихо, до минимума сжимая «коробочку» расчета, с крутыми кренами на разворотах.

– Балуют парни! – проворчал РП, но в голубых глазах его вспыхнул азарт бывшего летчика.

После приземления на пробеге шасси «крепостей» рассекали ручьи на посадочной полосе, поднимая мириады косых брызг.

Первая «крепость» отрулила в сторону и вырубила моторы. К бомбардировщику поспешил трактор-тягач. Торопился водитель, старый тракторист Иван Ерофеевич, хотя летчикам казалось, что неуклюжая гусеничная машина еле тащится к ним вдоль стоянок советских транспортных и боевых самолетов.

Если командир первой «крепости» выдержал эту «пытку» временем, то летчик бомбардировщика, севшего вторым, решил рулить на стоянку сам. Моторы взревели вновь, и самолет двинулся вдоль стоянок к КП, где его место обозначалось зелеными фонарями.

Руководитель полетов переглянулся с начальством (в его комнатку успело набиться немало людей) и требовательно крикнул в микрофон по-английски:

– Борт Б-17-пять, немедленно остановитесь!

Но самолет продолжал бежать вдоль стоянок довольно быстро. И на повторный приказ не отреагировал командир «крепости» под номером «5».

За спиной РП загудели возмущенные, но дипломатично сдержанные голоса:

– Лихач!

– Разве не понимает, что дорожка мокрая?

– Развернет американца! Хоть бы пару движков выключил, два других послушнее будут.

– Ну, накаркали! – И руководитель бросил теперь ненужный микрофон на пульт.

То ли усталый пилот не рассчитал свои силы, то ли отвлекся на миг, но так или иначе «пятерка» вильнула с прямой, и левые колеса, соскочив с твердого покрытия «рулежки», попали на скользкий грунт. Самолет повело в сторону. Летчик мгновенно нужной группе моторов додал газу. Не помогло, а только усугубило положение – «крепость» быстрее стала ползти влево. Американец выключил все моторы. Поздно! Длинное крыло ударило по фюзеляжу советского самолета, вспороло ему спину. От удара отвалилась и длинная консоль крыла «летающей крепости». Из лопнувших трубопроводов толстыми струями потек бензин.

Сирена пожарной тревоги прозвучала своевременно – пожара не допустили.

Распахнулась дверь в фюзеляже «крепости». Не ожидая, когда поставят стремянку, из нее выпрыгнул коренастый, почти квадратный командир Майкл Стоун. Он упал на колени в грязь. Вскочил мгновенно и, будто обессилев, обмяк, длинные руки безвольно упали вдоль тела. Взглянув на сломанное крыло, закрыл глаза. Жалко было смотреть на его белое в веснушках щекастое лицо, обрамленное пышными огненно-рыжими волосами. Когда Майкл поднял веки, в глазах его стояли слезы.

– Никогда такого со мной не было… никогда… Не было со мной такого… – повторял, он, поворачиваясь то к одному, то к другому из собравшихся на месте аварии людей.

Майкл Стоун считался одним из лучших пилотов ВВС США, и ему верили. Но что из этого. Не было, а теперь случилось. И в самый неподходящий момент. Половина американских дипломатов не сможет улететь за океан. Сорвано государственное задание. В войну такое не прощается, и это прекрасно знал Майкл – «бедный Майкл», как назвал его, сочувствуя, командир первой «крепости».

Самолёт «Б-17»

В американском посольстве возникла паника. И без этой аварии нервы дипломатов были натянуты как струны: страшные слухи ходили по дипкорпусу, будто бы гитлеровцы со дня на день займут Москву. Баулы и чемоданы одних были собраны для отлета в Америку, у других для спешного отъезда в Куйбышев.

В это время из Наркомата обороны СССР на аэродром пришел короткий приказ, не подлежащий обсуждению: «Отремонтировать „Б-17“. Срок – одна ночь».

Когда узнали о нем бортинженеры «летающих крепостей», безнадежно махнули: «Авантюра!» – и вместе с экипажами уехали отдыхать. Отбыл на покой и командир Майкл Стоун.

Уже в потемках десять русских ремонтников подошли к искалеченной американской машине. «Крепость» замкнули в круг передвижных прожекторов, и не было ярче света, чем в этом кругу. Сначала, привыкая к слепящему освещению, присели около обломков крыла посоветоваться. Времени в обрез, но инженеры Платонов и Голубев, а именно на них легла вся ответственность за выполнение приказа, вели разговор неторопливо.

Платонов (улыбаясь):

– Ну вот, ребята, и дождик, как по заказу, прошел!.. Кто-нибудь знаком с конструкцией? (Кивок в сторону сломанной консоли. В ответ: – молчание.) Может быть, вы, Михаил Кириллович, присмотрелись к «крепостям», ведь они не первый раз у нас садятся?

Голубев:

– Видел их только издалека. К ним же всегда приставляют специальную охрану.

Ремонтник:

– По чертежику бы…

Платонов:

– Нет и не будет их. Интуиция и смекалка – единственные наши подсобники.

Второй ремонтник:

– И нюх!

Голубев:

– И золотые руки ваши, ребята… Консоль металлическая. Вскроем обшивку, и пусть каждый – рихтовщик, сварщик, клепальщик и все остальные – обследует каркас. Потом молвите слово свое… Светло. Все машины мастерских в нашем распоряжении. Может, музыку закажем для настроения?

Ремонтник:

– Музыка будет, если не выполним приказ.

Платонов:

– Об этом забудьте, ответственность строго распределена. Работайте спокойно…

Исследовали обломок тоже неторопливо. Законцовка смята. Гладкая дюралевая поверхность кое-где превратилась в гофр, расползаясь морщинами. Один из лонжеронов погнут, второй – треснул и сломался в двух местах. Нервюры скособочены, несколько штук из пластинчатых превратились в винтообразные. Инженеры без чертежей разобрались в конструкции и подумали: «Разобрать, исправить, собрать – и все дела. Только на это по техническим условиям три-четыре дня положено».

Платонов обратился к бригаде:

– Давайте покажем, что умеем работать?

Прозвучал дружный ответ:

– Сделаем!

Из песни слова не выбросишь – так было. И сложившаяся обстановка, и жесткий приказ, и гордость русских умельцев не позволяли пасовать. Нужно было «подковать блоху» – и ее подковали.

Для рабочих, механиков, инженеров холодная ночь обернулась жаркой. Крутились на полном ходу станки в мастерской. Пулеметной дробью стучали выколотки рихтовщиков. На ходу придумывались и тут же воплощались в металле специальные обжимки и другие приспособления. Часть лонжеронов, стрингеров, растяжек выпрямили, другие сделали вновь.

Свет ярок, да тень слепа. Иной раз удар молотка приходился по пальцам или жало сверла грозило поранить кожу…

К рассвету консоль крыла приобрела первозданную форму. Сквозь октябрьскую хмарь неба пробивался день. Уже день! И поэтому всем показалось, что особенно долго подбирали зеленый колер для покраски крыла.

…В 7.00 приехали американцы.

Первым к подлеченной консоли бросился Майкл Стоун. Осмотрел ее снизу, залез в кабину, из нее прытко засеменил по крылу и затанцевал на конце. Из его кулачища к небу вылез большой палец:

– О’кей, высокий класс!

Бортинженер «летающей крепости» совал в руки Платонову технический формуляр, требуя записать в него проделанную работу и обязательно расписаться. При этом с нажимом говорил, что по американским законам расписавшийся полностью отвечает за безопасность полета.

– По нашим законам тоже, – ставя автограф, заверил бортинженера Платонов. – Летите спокойно. И мягкой посадки вам!

На аэродром прикатили дипломаты. Посол США в СССР Лауренс Штейгардт воскликнул:

– Экстраординарно! – записал в блокнот имена ответственных за ночной ремонт.

«Б-17» с дипломатической группой Аверелла Гарримана произвели спокойный взлет и, сопровождаемые эскортом советских истребителей, встали на курс. Пройдя зону чистого неба, истребители отошли, покачиванием крыльев пожелав «крепостям» спокойного полета. «Б-17» нырнули в плотные облака.

Заканчивая разговорную связь, руководитель полетов поинтересовался:

– «Пятерка», ну как крылышко?

– По-моему, крепче прежнего! – прокричал в ответ сам рыжий Майкл Стоун и по-русски, раздельно и внятно: – Спа-си-бо!

Через несколько часов дипломатическая группа благополучно приземлилась на одном из своих аэродромов.

Со дня необычного ночного ремонта прошло тридцать восемь лет, когда кандидат исторических наук А. Борисов, работая в архиве советской внешней политики, среди пожелтевших от времени бумаг нашел такую:

«Посольство Соединенных Штатов Америки,

Москва, 14 октября 1941г.

Когда бомбардировщики армии Соединенных Штатов, на которых совершили свою поездку члены специальной миссии президента, прибыли в Москву, то на одном из этих самолетов произошла поломка крыла. Ремонт был произведен в соответствии с предложением и под руководством капитана Георгия Петровича Платонова и инженера Михаила Кирилловича Голубева, причем ремонт был выполнен весьма успешно.

Я был бы признателен, если бы Вы были столь любезны передать капитану Платонову и инженеру Голубеву заверения моей благодарности за их любезную и компетентную помощь.

Лауренс Штейнгардт»2323
  Борисов А. Ночной ремонт. – Правда,1979,16 июля.


[Закрыть].

Два советских авиационных инженера вошли в международную историю дипломатии. Их биографии, трудовой и боевой путь сходны. Один из них – Платонов Георгий Петрович – крестьянский сын. Родился в деревеньке под городом Дмитровом. С мальчишеским восторгом встретил первые сельскохозяйственные машины, пришедшие в 20-х годах на колхозные поля. Тяга к технике привела паренька в ФЗУ. Прошло совсем немного времени, и Георгию Платонову, как одному из лучших производственников, дали путевку в Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского, где он и приобрел профессию инженера-эксплуатационника. Стал на Центральном аэродроме обслуживать самолеты Правительственной эскадрильи. Богатый опыт получил еще до войны. Именно поэтому ему и поручили возглавить срочный ночной ремонт «летающей крепости». О благодарности американского посла Штейнгардта капитан Платонов тогда так и не узнал: враг атаковал столицу, и Наркоминдел временно перебрался в Куйбышев. Услышав о письме посла почти через 40 лет, он сказал:

– Случай-то, в общем, заурядный…

Да, если учесть, что начиная с 1943 года капитан Платонов с полком бомбардировочной авиации прошел от Белостока до Берлина и на этом пути выполнял работы и потруднее, притом часто под бомбежкой, случай с ремонтом «крепости» он может считать несложным.

Заслуги инженер-майора Платонова Георгия Петровича перед Родиной отмечены многочисленными наградами, в том числе тремя боевыми орденами Красной Звезды.

Об инженерах и техниках мало пишут, дескать, их дело только прелюдия, а соло исполняет пилот. Но без них ни один авиатор в мире не в состоянии сдвинуть воздушное судно с места.

Воздушные суда наших дней сложны. Каждый, кто хоть раз заглянет в их «утробу», поразится обилию разнообразных приборов и агрегатов. Хозяева над ними – техники. Скоро штурмана не будет на самолетах, со временем – и летчика, а техник – вечен.

Главный бой

Выходит, в армию идешь

Захар? – спросил отец.

Да, в армию,

буду истребителем…

Что же ты будешь истреблять? —

спросила мать.

Вражеские самолеты,

если будет война.

Дело не легкое, —

покрутил головой отец.

Но тебе виднее…

Берут – иди.

Только смотри, не справишься

с делами своими истребительскими

и вернешься ни с чем домой – выпорю.

Диалог родителей с сыном

«Он услышал за спиной какое-то сопение – не то вздох, не то кашель. Очень медленно, преодолевая крайнюю слабость и оцепенение, он повернулся на другой бок. Поблизости он ничего не увидел и стал терпеливо ждать. Опять послышались сопение и кашель, и между двумя островерхими камнями, не больше чем шагов в 20 от себя, он увидел серую голову волка. Уши не торчали кверху, как это ему приходилось видеть у других волков, глаза помутнели и налились кровью, голова бессильно понурилась…

Он шел слабыми, неверными шагами, и такими же слабыми, неверными шагами тащился за ним волк…

Колени человека были содраны до живого мяса и ступни тоже, и хотя он оторвал две Полосы от рубашки, чтобы обмотать их, красный след тянулся за ним по мху и камням. Оглянувшись как-то, он увидел, что волк с жадностью лижет этот кровавый след, и ясно представил себе, каков будет его конец, если он сам не убьет волка…»

Любитель художественной литературы легко поймет, что приведенные выше строки – это отрывок из рассказа Джека Лондона, опубликованного впервые в 1907 году. Но если его прочитает Захар Артемьевич Сорокин, он скажет, что это картинка из его жизни, и вспомнит 25 октября 1941 года, север, вспомнит свой главный бой.

…Тревога!

Пара истребителей – Захар Сорокин и Дмитрий Соколов – взмыли в воздух.

Подняв острые носы крылатых «Мигов», пробили густую кучевку и на высоте шести тысяч метров, уже в ясном небе, увидели четыре «Мессершмитта-110» с желтыми камуфлированными фюзеляжами.

– Идем в атаку!.. Прикрой.

Ведущий вражеский истребитель загорелся от первой же длинной пулеметной очереди Сорокина.

Не минуты – секунды шел бой. Вот еще один «мессер» в прицеле Сорокина. Пальцы жмут пулеметную гашетку, сильнее, еще сильнее, но почему нет привычных толчков в машину, не вырываются пучки огня из стволов?

«Кончился боезапас? Или заклинило!»

Раздумывать некогда. Уже по крылу машины Сорокина отбивают горячую чечетку пули, одна из них прошила кабину и ранила пилота.

Сорокин не прекратил погони. «Мессер» вылез за рамки прицела, теперь только его хвостовое оперение с черным крестом крупно, очень крупно видит советский пилот. И не изменяет курса. Мгновение – удар! Хвост у «сто десятого» отлетел, скошенные крылья провалились к скалам.

Но и «МиГ» Захара Сорокина с поврежденным винтом сорвался в штопор.

Сорокин подчинил машину, выровнял ее, бьющуюся в лихорадочной тряске, и приземлился в ущелье на замерзшее озеро.

Почти сразу же закрутила пурга, закрыла все вокруг белой темью. Сорокин решил переждать снежную бурю в самолете. Неожиданно притихла пурга, куда-то унеслась в свисте ветра. И ветер будто прилег, затаился в льдистых кочках тундры.

Захар Сорокин открыл фонарь кабины, поднялся над сиденьем. Басовитый собачий лай заставил посмотреть в сторону. Недалеко от советского истребителя лежал на брюхе подбитый двухместный «Мессершмитт», а от него, скользя лапами по льду, мчался огромный черный дог.

Упав на сиденье, Сорокин скрылся за прозрачным колпаком фонаря и выдернул из кобуры пистолет.

Оттренированный немецкими летчиками дог вскочил на крыло, и его клыкастая морда уткнулась в плексиглас кабины: Сорокин разглядел налитые кровью глаза под седыми надбровьями, ощеренную синеватую пасть и желтый ошейник с медными бляхами. Приоткрыв колпак, пилот выстрелил прямо в темную глотку. Дог взвыл, сковырнулся с крыла, закрутился под самолетом, пятная снег бордово-черной кровью.

От поверженного «Мессершмитта» шел немец, и в морозном воздухе щелкали выстрелы. Сорокин вылез из кабины, положив ТТ на согнутый локоть, тщательно прицелился, сразил немца в живот. Тот упал, словно растаял в новом снежном вихре. За долю секунды стало темно. Сорокин даже не видел убитого дога.

Вовремя унеслась в горы пурга: Сорокин сразу обнаружил второго гитлеровца, прятавшегося за валунами совсем рядом. Немец чуть не застал его врасплох. Поняв, что это не удалось, начал стрелять.

Бой на дистанции длился недолго – патроны у немца кончились. Он крикнул:

– Рус, сдавайсь! Рус, не уйдешь!

«Не помня себя от злости н возмущения, – вспоминает Захар Артемьевич, – я двинулся навстречу врагу. Но идти по глубокому снегу было тяжело. К тому же мне мешала раненая правая нога. Она нетерпимо ныла и подворачивалась на ходу. Все же мы хотя и медленно, но верно сближались. И вот отчетливо вижу лицо фашиста – одутловатое, обросшее рыжей щетиной. Он тяжело дышит, орет что-то. Но идет… и идет на меня. На пальце его волосатой руки, сжимающей рукоятку финского ножа, сверкнул золотой перстень. Этот перстень вызвал у меня приступ бешенства.

– Гад, гад! – я поднял пистолет для решающего выстрела. Осечка! И в тот же миг гитлеровец прыгнул на меня, взмахнул финкой, и я почувствовал острую резь, удар пришелся прямо в лицо. Упав навзничь, крепко ударился затылком об лед и тут же потерял сознание. Пришел в себя от недостатка воздуха… Цепкими пальцами фашист давил мое горло… Напрягая последние силы, я рванул его руки от своей шеи. Дышать стало легче. Еще один рывок – и рыжая морда отлетела в сторону…

Обессиленные, они оба лежали на снегу. Поднялись одновременно. Сорокин вспомнил про пистолет – тот чернел шагах в трех. Подскакав на здоровой ноге к оружию, Сорокин поднял его, перезарядил и прямо в грудь врага выметнул заряд.

Через несколько минут Сорокин уже шел к своим, смутно угадывая направление, потому что ручной компас разбился в драке. Ориентироваться помогало полярное сияние, выбросившее первые сполохи на севере. Но со временем потоки зеленоватого света, малиновые и золотистые полосы закрыли все небо. Он стал определяться по деревьям – на северной стороне стволы их поросли мхом.

Он шел – с кровоточащими ранами на щеке и в бедре.

Вот до того валуна…

До той березки…

Захотелось пожевать шоколад – и закричал от боли: зубы, выбитые финкой врага, не держались в окровавленных деснах.

Вон до той сопки…

День угас. Казалось, даже звезды сдувает с морозного неба свирепый ветер. Онемели лицо, руки. Боли в ранах он почти не чувствовал.

Надо скатиться с этой сопки…

Подвернув под себя полы кожаного пальто, он заскользил вниз. Карабкался на кручу. И снова вниз, только теперь уже беспорядочно, на боку, на спине, царапая лицо о жесткий наст.

Сознание стало уплывать куда-то – будто метель пела колыбельную. Но он не позволил себе закрыть глаза.

Захар Сорокин, так же как и золотоискатель Джека Лондона из рассказа «Любовь к жизни», шел к морю. И так же, как тот, на третьи сутки, глубокой ночью, услышал чье-то дыхание.

«…Рядом со мной медленно шел большой матерый полярный волк. Двигался я вперед – волк трусил за мной, я останавливался – замирал и волк. Он не подходил ко мне ближе пятидесяти метров. Так мы мирно брели рядом в течение нескольких часов. Вначале присутствие хищника как-то подбадривало меня – все-таки живое существо находилось вблизи, но к концу ночи стало, наоборот, угнетать. Я ведь хорошо понимал, что волк ждет моей смерти. Или еще хуже. Когда ослабею и свалюсь – он меня живого разорвет на куски…»

Летчик отогнал серого зверя выстрелами из ракетницы.

Снова путь. И вот он увидел самолеты, корабли в море. Звуки моторов так давили на перепонки, что, казалось, разваливается на части голова. Но это был мираж и слуховая галлюцинация.

Есть совсем не хотелось. Пить…

Ступил на лед озера, чтобы подобраться к незамерзающей промоине. И рухнул под лед. С трудом выбрался из обжигающей холодом воды. Теперь конец!

Он нашел в себе силы собрать валежник, хотел развести костер. Но спичек не было, а последней ракетой поджечь сучья не удалось.

Теперь он тащил свое тело, каждый мускул, Каждая косточка которого вопили от боли.

Последние пули из пистолетной обоймы он выпустил в куропачий выводок. И, о счастье! одна крохотная птица осталась лежать на снегу.

Теперь он уже только полз…

К морю, к зенитчикам Северного флота, Захар Сорокин приполз на шестые сутки после боя.

– Здравствуй, Захар, – сказал ему командир полка Борис Сафонов, навестивший летчика в госпитале города Полярного. – Дошел все-таки!.. Ну и характер же у тебя! Сибирский!.. Выздоравливай да поскорей к нам возвращайся.

«И вот я лежу на узкой и жесткой госпитальной койке, и у меня болят ноги, которых нет… И никто из боевых друзей уже не заикается о том, что меня ждут в полку, ставшем на днях гвардейским… Не то чтоб летать в небе, но просто ходить по земле я не могу…»

Неумолим приговор врачей: демобилизация.

– Протестую! – И Сорокин пишет рапорт наркомвоенмору адмиралу Кузнецову:

«Разрешите мне отомстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Уверен, что смогу летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе…»

Ему поверили командиры. Сдали свои позиции даже врачи, «в порядке индивидуальной оценки», признав его годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления.

Трудно ли управлять истребителем, когда на педали нажимают не собственные ноги, а протезы, когда каждый нажим (их в одном полете тысячи!) отдается тупой болью во всем теле? Это – пытка.

Лётчик Захар Артемьевич Сорокин

Памятен один из боев 19 апреля 1943 года в небе Заполярья. Младший лейтенант Бокия и Сорокин в составе шестерки сразились с восемью фашистскими истребителями. Захар Сорокин сбил очередного «мессера», а Бокия повредил машину противника, которого летчики заставили приземлиться на нашей территории. Таким образом, в плен попал известнейший ас Германии обер-фельдфебель Рудольф Мюллер, сбивший над странами Западной Европы 91 самолет и награжденный за это высшим военным орденом – рыцарским крестом с дубовыми листьями.

В этот день гитлеровская эскадра «Гордость Германии» потеряла пять лучших летчиков, через десять дней еще пять и прекратила существование как боевая единица.

До аварии Захар Артемьевич Сорокин сбил в воздушных боях шесть фашистских самолетов, на протезах – еще двенадцать! Он любил жизнь и Родину, дрался за них, не жалея крови, и стал народным Героем. Вместе с Золотой Звездой он получил орден Британской империи высшей степени за сопровождение караванов английских судов. Вручая награду, посол Великобритании огласил слова английского короля: «Пока в России есть такие люди, она непобедима»2424
  Сорокин З. Идём в атаку. – М.,1970г.


[Закрыть].

Подвиг Сорокина повторил Алексей Маресьев.

«Мы все учились у Захара Сорокина», – написал на своей фотографии первый космонавт Земли Юрий Гагарин и подарил ее тому, у кого учился мужеству…

Ну а золотоискатель Джека Лондона, этот «вепрь» ледовых пустынь, что стало с ним после того, как он вышел к морю?

«Стали замечать, что он поправляется, – рассказывает писатель. – Он толстел с каждым днем. Ученые качали головой и строили разные теории. Стали ограничивать его в еде, но он все раздавался в ширину, особенно в поясе.

Матросы посмеивались. Они знали, в чем дело. А когда ученые стали следить за ним, им тоже стало все ясно. После завтрака он прокрадывался на бак и, словно нищий, протягивал руку кому-нибудь из матросов. Тот ухмылялся и подавал ему кусок морского сухаря. Человек жадно хватал кусок, глядел на него, как скряга на золото, и прятал за пазуху… Однако человек был в здоровом уме…»

* * *

В тяжелой схватке орел сломал крыло и рухнул вниз, – повествует горская легенда. Сидя на скале, он с тоской глядел в небо, где кружились его собратья, полные сил. Однажды встретил другого орла, тоже с перебитым крылом, и воскликнул:

– Давай вместе взлетим!

– Попробуем!

Обнялись орлы сломанными крыльями, а здоровыми дружно взмахнули и ушли в высоту…

Великая дружба, взаимовыручка позволили летать многим советским летчикам, едва не выбывшим из строя. В гражданскую войну красвоенлет Киш с деревянным протезом пилотировал истребитель «Ньюпор». В Великую Отечественную войну показала безмерное мужество «великолепная десятка»: после тяжелых ранений, приведших к частичной ампутации одной или обеих ног, продолжали бить фашистов в воздухе 3. А. Сорокин, А. П. Маресьев, Л. Г. Белоусов, А. Ф. Белецкий, А. И. Грисенко, И. М. Киселев, Г. П. Кузьмин, И. С. Любимов, И. А. Маликов, В. Г. Смирнов.

Москвичу Ивану Ефимовичу Плеханову в воздушном бою над Балтикой отрубило осколком правую руку. Левую руку после тяжелого ранения в небе ампутировали и его земляку Александру Степановичу Апунову. После излечения они, как два орла из кавказской легенды, продолжали летать.