Текст книги "Вспомни, Облако! Книга вторая"

В воздух ушёл генерал

Я хочу воевать без отдыха

сброшу торпеду, прилечу,

и чтобы на земле уже стояла

готовая к вылету другая машина

пересяду, и снова в бой!

На рапорта старшего лейтенанта А. Кавтуна,

написанного в день гибели генерала

Н. А. Токарева

Я прохаживаюсь по евпаторийскому пляжу, ступни ног ощущают тепло камня и песка. Много играющих детей вокруг, они и на гребнях небольших синих волн у берега, смеются, кричат, визжат от удовольствия. Загорелые тела под солнцем и под разноцветными тентами. Музыка из транзисторов и с магнитофонных лент. Очень громко и хрипловато дерзит голос Высоцкого. Он поет о подлодке, лежащей в глубине моря на грунте. А на горизонте парус, как крыло чайки, танцующей на бирюзовой воде. Это – яхта постройки 80-х годов, удивительно стройная и летучая… Но почему так тревожно мне сейчас в этом райском уголке Крыма?

Солнечный пляж… В конце 1944 года он был вражеской линией обороны в Крыму.

Яхта… Я уже не вижу яхты, я гляжу на темную громаду фашистского транспорта, ползущего по свинцовому накату волн.

Летучая… Мне кажется, я различаю звезды на крыльях торпедоносца. Трое в машине. Крупно – лицо пилота-генерала. И… огонь на крыле.

Я все сейчас вижу, хотя с того времени прошло 40 лет, и слышу…

Товарищи отдыхающие, за бакен не заплывать! – четко разносит динамик голос спасателя, а я слышу голос воздушного разведчика, его доклад командиру специальной авиагруппы ВВС молодому генералу и Герою Николаю Александровичу Токареву:

– Товарищ Первый, в квадрате двадцать восемь обнаружен конвой противника!

– Число?.. Типы судов?.. Курс?.. – И, выслушав ответы, генерал отрывисто начальнику штаба:

– Где торпедоносцы?

– На задании, товарищ генерал. Ожидаем прибытия через тридцать-сорок минут.

– Плюс дозаправка горючим, подвеска торпед – поздно будет! Уйдет конвой. Что имеем в наличии?

Группа бомбардировщиков.

– Молодняк?

– Да, необстрелянные ребята.

Не долго думал генерал. Ни одной крупицы пороха и хлеба не должен получить блокированный в Крыму враг.

– Посылайте!

Еще в конце 1943 года войска 4-го Украинского фронта, выйдя на берег Черного моря западнее Перекопа, отрезали крупную гитлеровскую группировку и захлопнули на Крымском полуострове крышку котла.

«Не выпустим фашистские орды из Крыма!» – такую клятву дали летчики минно-торпедной дивизии генерала Токарева. И они выполняли ее, разбивая иногда до десятка морских караванов врага в сутки. Под Геленджиком, под Гудаутами, около Балаклавы и Севастополя топили врага. И теряли своих, особенно быстро юных, шедших в первый бой. Как-то вылетели на Севастополь. Токарев сам вел две пары «Илов». Левый пеленг замыкал молодой летчик Вася Скробов. Медленно из утренней мглы выступили очертания города. Ближе – видно, как город разрушен, запылен. У берега корабли, катера охраны. Удар по Графской пристани. Бомбы летят в Южную бухту, и уходят под воду не ошвартовавшийся еще пароход с войсками, огромная баржа с цементом. Горит немецкая комендатура. В спирали свиваются рельсы железнодорожных подъездных путей в порту. Немецкие зенитчики посылают снаряд за снарядом в небо. А четверка Токарева уже уходит. Всего две-три секунды не хватило, чтобы удалиться на безопасное расстояние. «Как там Скробов?.. Он обстрелян под Новороссийском, но ведь летал на „МБР-2“, а не на „Иле“, и не с нами. Ему неожиданно пришлось заменить другого летчика. Новая машина для него „Ил“. Отстает, не привык к нашим резким эволюциям. Держись, Скробов!» И только мысленно прокричал это генерал, как на крыле бомбардировщика Василия Скробова вспух огонь. Не было слышно взрыва, но крыло, опережая самолет, понеслось, вращаясь, как щепка, к земле…

Уже на базе подписал генерал похоронку:

«…Ваш сын, старший лейтенант Василий Константинович Скробов… в бою за социалистическое отечество, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, 29.09.43 погиб при выполнении боевого задания».

И сколько таких писем родным и близким не вернувшихся с неба подписал комдив. Вот и теперь, не одиночно, а группой, в воздух ушли молодые.

Токарев нервничал. Молодые летчики не имели опыта бомбардировки точечных целей в сложных метеоусловиях. А погода не радовала. Облака тащились над самым морем, тяжелея, в некоторых местах прилипали к холодным январским волнам. Бомбардировщик не торпедоносец, он не может влепить заряд во вражеское судно с бреющего полета, ему нужна высота для пикирования и сброса бомб. Бомбить с малой высоты – смерти подобно, подорвешься на взрыве собственного снаряда.

Стучали часы на стене. Настроение комдива все более омрачалось, он, будто предчувствовал исход полета. И худшее подтвердилось докладом:

«Цель осталась непораженной».

– Как? – в отчаянии вскрикнул Токарев, но быстро взял себя в руки. – Подробнее!

Летчики разыскали в море транспорты. Проскочили заградительный огонь. Набрали минимально допустимую высоту для бомбометания. Но она оказалась за облаками. Бросали бомбы в случайные облачные «окна» и наугад. Суда продолжают идти по курсу без повреждений.

– Дежурный, готовить мой торпедоносец и тот, который вчера ремонтировали! На нем полетит майор Обухов. Живо! – Токарев снял трубку с аппарата связи. Разговор с командиром истребительного полка был коротким:

– Вылетаю парой на удар по конвою, прошу прикрыть своими «кобрами».

– Понял. Будем сопровождать шестеркой, полечу сам.

– До встречи в воздухе.

– Вторая машина ненадежна, товарищ генерал. Один из двигателей временами барахлит, теряет обороты, почему, еще не докопались, – сказал присутствующий на КП инженер.

– А моя?

– Как всегда, в полной боеготовности. Слежу за ней сам.

– Вылететь должны оба самолета.

– Есть!

Такое решение диктовала обстановка и честь комдива – Николаю Александровичу Токареву, единственному из всех командиров его ранга в ВВС Черноморского флота, совсем недавно присвоили звание генерала. Нужно было ответить делами на оказанную честь. Пропущенный за блокадное кольцо гитлеровский конвой мог лечь позорным пятном на репутацию всей специальной авиагруппы, которую возглавил Токарев.

Морской лётчик топедоносец Николай Александрович Токарев

Генерал бежал к самолету, натягивая на голову шлем. Экипаж уже был на местах.

Тяжело разбежавшись по заснеженному полю, оторвались от земли торпедоносцы. Легко взмыли в воздух за ними истребители. Четыре «кобры» по бокам и две чуть повыше.

Через несколько минут первая неприятность.

– Первый, я девятый, скисает правый мотор, – сообщил ведомый.

– Точнее!

– Потерял обороты. Тяги нет.

– Возвращайтесь!

Токарев не слышал ответа, он уже по СПУ предупреждал штурмана:

– Гляди в оба, летим одни, надеяться не на кого.

Чтобы видеть, торпедоносец прижимался к воде. Но и на малой высоте шли вслепую. У мыса Тарханкут чуть не столкнулись с немецким гидросамолетом «Гамбург». Первыми обнаружили его «кобры» и свалили в море огнем из пушек.

– Первый, дальше сопровождать вас бесполезно и опасно, идем у самой воды, крылом к крылу. Какие будут указания?

– Поворачивайте домой, – ответил Токарев командиру истребителей. – Минутку, впереди для вас работа.

Брея волны, наперерез торпедоносцу шли два отчаянных «Мессершмитта».

– Не одни мы ползаем на пузе! – воскликнул командир «кобр». – Внимание, атакую!

Торпедоносец оставил за хвостом вступивших в схватку истребителей.

Еще полминуты – и будто из воды выросли темные силуэты кораблей вражеского каравана. Конвой из военных судов был немалым, значит, крупную рыбу они охраняли. Каждый охранник ощерился пулеметно-пушечным огнем, сосредоточив его на одиноком торпедоносце. Токарев будто не обращал внимания на них, он искал самый крупный транспорт, «сердце» каравана. Он, огромный, шел в центре военных кораблей. Пока Токарев, описывая круги, добирался до него, множество рваных отверстий пробили пули в плоскостях самолета. Крупный зенитный снаряд разорвался перед кабиной. Вспышка ослепила пилота. Торпедоносец, затрепетав израненными крыльями, пронесся сквозь огонь взрыва и осколочный дождь. Один из осколков попал в ногу Токарева. Лишь удар, и никакой боли на первых порах. Все силы и воля ушли на то, чтобы у самых волн выровнять, поставить «в горизонт» падающий самолет. И вновь повернуть на боевой курс.

– Товарищ генерал, горит крыло! – тихо, хрипловато передал стрелок-радист по переговорному устройству.

– Понял.

Он видел, что струя пламени, вырываясь из-под капота левого мотора, гложет заднюю кромку крыла, раскаленный дюраль корежится, синюшно искрит. Но впереди был транспорт, набитый людьми и боеприпасами. Он вез подкрепление блокированным в Крыму фашистам, И нет вопроса, идти вперед или повернуть к родному берегу, чтобы спастись.

– Внимание!

– Точно в прицеле!

Токарев с силой вдавил большим пальцем кнопку сбрасывателя, и самолет дрогнул, отпуская тяжелую торпеду. Стальная «сигара» нырнула в воду. Обгоняя ее, торпедоносец пронесся над транспортным судном врага, чуть не задев мачты.

Немного накренив самолет, Токарев прижал разгоряченное лицо к стеклу кабины, Посмотрел назад. На его глазах огромное судно, вздыбившись посредине, разламывалось на две половины. Казалось, что все это происходит медленно и беззвучно: фонтан огня поднялся к нависшим облакам… корпус судна прогнулся вверх… раздвинулся, как висячий мост… Нос и корма встали на попа… погрузились в белую кипень…

– Штурман, ура, попали!

Решив описать вокруг места катастрофы пологий вираж и уйти на свой аэродром, Токарев попробовал заложить крен. Самолет не слушался. Он не желал крениться и разворачиваться.

– Тогда вверх… и всем прыгать.

Набирать высоту верный «Ил-четвертый» тоже не мог. Пропала возможность воспользоваться парашютами и спасательными жилетами. Самолет еще летел, но только по прямой, туда, где за сизой облачной рванью, прилипшей к воде, скрывался занятый фашистами берег Крыма.

– Есть возможность таранить корабль. Что думаете?

– Нет такой возможности, товарищ генерал, самолет не хочет уходить с курса.

– Не грусти, штурман, по пути попадется что-нибудь. Еще вчера бухта была полна кораблей.

– Этим курсом мы не выйдем на бухту… Да и дотянем ли?

– Дотянем, постараемся. – Сказав это, Токарев форсировал моторы. Торпедоносец, вздрогнув от напряжения, понес экипаж в сторону врага над кромкой холодного моря. Левое крыло пылало, мелкая вибрация, как дрожь живого существа, трясла самолет, тугой струей за ним тянулся черный дым, это горели резиновые протекторы бензобаков.

– Взорвемся, товарищ генерал!

– Чему быть, того не миновать. И если вдребезги, то лучше там!

Из фиолетово-белой морозной дымки вырвался евпаторийский пляж – пятнистый берег, изрытый окопами, заставленный бетонными колпаками долговременных огневых точек, у самой кромки прибоя окутанный мотками ржавой колючей проволоки. От горящего самолета, как серые тараканы, разбегались солдаты в кургузых шинелях.

– Вот вам, гады! – закричал генерал, сдавив затекшей рукой гашетки пулеметов. Разноцветные трассы врезались в берег, пули сковыривали мечущиеся фигурки, высекали искры из лобовой плиты ближнего к морю дота. Потом всей массой рухнул на окопы врага самолет…

Я медленно иду по гальке евпаторийского пляжа. Она горячая: В ней тепло солнца, а мне кажется, что она не остыла от пламени упавшего здесь сорок лет назад торпедоносца. Голубое небо, синяя вода, волна игриво кудрявит молочную пену. А в тот день небо было серым, вода черной, и на своих хребтах волны несли к берегу обломки транспорта и трупы.

Здесь, где сейчас стоят разноцветные зонты и живописные грибочки, создающие тень, выглядывали из-под земли шлемы бетонных бункеров, змеилась полоса окопов. А вот ажурная эстакада причала для прогулочных катеров. Время стерло кровавый след, аспидно-черный след от упавшего торпедоносца Героя Советского Союза генерала Токарева, молодого генерала. Теперь здесь причал. Яркое солнце над ним. Голубые флаги. И белые пароходы. Веселые люди вокруг. Только вон там в стороне сидит пожилой человек. Кто он? Почему его выцветшие глаза, так грустны? Я вижу этого старика каждый день на одном и том же месте, у причала, где когда-то был тот след.

Может быть, это Василий Константинович Скробов, которого генерал потерял при бомбежке Севастополя?

Или это штурман с токаревского торпедоносца? Или стрелок-радист?

Все трое чудом остались живы.

Не стесняйтесь, подойдите, спросите, и, может быть, вам повезет – вы услышите подлинный рассказ огненных пилотов. Рассказ, похожий на сказку.

Лётчик Саркис Михайлович Айрапетов

Не так уж много огненных таранов совершено в Великую Отечественную войну, чуть более трехсот. Это сделали русские – Алексей Карнаухов, Николай Булыгин, Степан Кибирин, Михаил Бобров, Дмитрий Тарасов из Саратова, удмурт – Василий Шамшурин, казах – Нуркен Абдиров, украинцы – Григорий Нестеренко, Петр Зубко… и многие другие, которых мы зовем сейчас гастелловцами. Славное имя в честь огненного пилота Николая Гастелло, бросившего свой горящий самолет на колонну танков и автомашин противника 26 июня 1941 года. Но не он первым пожертвовал таким образом своей жизнью ради победы. Первым был Саркис Михайлович Айрапетов, комиссар авиаэскадрильи и пилот бомбардировщика, который 23 июня 1941 года со словами, услышанными всеми летчиками эскадрилья:

– Умираю за Родину. Прощайте, товарищи! – врезал свой подбитый самолет во вражескую танковую колонну.

* * *

Над евпаторийским пляжем чистое небо.

– Эй, товарищ! – кричит в рупор спасатель со шлюпки. – За красный буй не заплывать. Вернитесь!

Операция «Тихая ночь»

Патриотизм, чей бы то ни был

доказывается не словами, а делом.

В. Г. Белинский

Зеленый транспортно-десантный планер «Антонов-7» загружался на взлетной полосе. Красноармейцы с трудом вталкивали в узкую дверь квадратного фюзеляжа огромный мягкий брезентовый мешок. Пилот сержант Владимир Донков осматривал планер. Он был в синем хлопчатобумажном комбинезоне и белом ситцевом подшлемнике. На широком ремне – кирзовая кобура с наганом, десантный нож, ребристый танковый шлем.

Солнце, рассеченное тонкой грядой облаков, катилось к горизонту. На подножке разболтанной полуторки подъехал авиамеханик. Из кузова автомашины вытаскивали сигары газовых баллонов, пучки тонких строповых веревок, квадратные маты, сплетенные из лозы – все это грузили в планер. Механик сбросил на землю широкое трубчатое колесо с намотанным стальным тросом и подкатил его к носу планера.

Владимир отошел в сторонку, закурил. Стянул с вихрастой головы подшлемник, вытер им запыленное смуглое лицо. Пыль осталась на бровях, сросшихся над горбатым носом, реденько обозначила усы над вздернутой полной губой. Дым от папиросы лениво тянулся вверх.

Высокие слоистые облака, освещенные потухающим медным солнцем, закрывали землю от бледного кружочка ранней луны. Владимир повернулся на звук моторов. С дальнего конца аэродрома рулил скоростной бомбардировщик «СБ». Он развернулся перед планером, прокатил немного и выключил двигатели. К его хвосту подцепили трос. Вразвалку подошел маленький кривоногий лейтенант в широченных галифе и кожаной куртке. Глядя снизу, сказал:

– Здорово, планерист! Командир экипажа Николай Силин.

Пожали руки, постояли.

– К партизанам падать будешь?

– Нет, к бабушке в гости лечу, – улыбнулся Владимир.

– Тайна! – осклабился лейтенант и, открыв рот с крепкими прокуренными зубами, бросил в него несколько семечек. – Ну-ну. Завещание написал?

– Кроме запасной пары белья с инвентарным номером, наследства не имею.

– А ты веселый! Ночка черная проклевывается, лети аккуратнее, а то хвост мне оторвешь. Не дай бог, придется отцепить твою бандуру, тогда мне трибунал! Трос должен привезти обратно как вещественное доказательство, что сдал тебя чертям с рук на руки!.. Какую высоту выдержишь без кислорода?

– Больше пяти тысяч не набирайте.

– Так, так… После отцепки пролетишь без меня верст семьдесят. Если по курсу, сядешь где-то в районе…

Из сгустившихся сумерек выплыл человек и негромко опросил:

– Готовы, ребята?

– Так точно! – вытянулся лейтенант.

– Тогда по машинам! Взлет вам немного подсветят… Владимир, подожди! Я велел догрузить рацию и питание к ней. Напоминаю еще раз: обратный вылет только по приказу отсюда при благоприятной сводке погоды. Возможно, придется работать открытым текстом, тогда знаком для вылета будет фраза: «Федор ждет в гости». Запомнил? Комбату передашь: пусть пытается пробиваться к югу, к лесному кордону. Им навстречу рейдирует партизанский отряд. Все понятно? Ну, счастливо!

* * *

…Белые яркие капли огня пунктиром обозначили фюзеляж самолета. Зеленый и красный светлячки вспыхнули на концах крыльев. В стороне от бомбардировщика невидимый механик начал быструю отмашку фонарем. На миг бортовые огни пропали в пыли, выброшенной из-под винтов. Владимир следил за качающимся фонарем. Вот отмашка замедлилась – значит, натянулся буксирный трос. Фонарь подпрыгнул вверх и замер. Мягкий рывок сдвинул планер с места. И сразу же Владимира неудержимо потянуло к спинке сиденья. Аэропоезд «СБ – А-7» разгонялся по гладкому бетону, натужно воя моторами.

Перед отрывом высветились широкие, распластанные крылья, блестящий колпак бортового стрелка и трос, серебряной ниточкой тянущийся к планеру. Земля провалилась. Планер скользил над светло-серой полосой бетона чуть выше бежавшего впереди самолета. Но вот и тот поднял застекленный нос, плавно пошел в набор высоты. Светлый клин аэропоезда резал густую темень над землей.

Аэросцепка «СБ – А7»

Прожектор потух неожиданно. На самолете вырубили огни. Владимир чуть-чуть оттолкнул штурвал, сощурил ослепленные ночью глаза и, напрягаясь, разглядел две желтые черточки – выхлопные патрубки бомбардировщика. Теперь только они служили путеводными ориентирами. Шли в небо над притаившимся городом, по воздушному коридору, лавируя между тросами аэростатов, невидимых в темноте. Постепенно глаза привыкли. Владимир отличил горизонт, разглядел приплюснутый силуэт самолета. Слабо подсвеченные приборы отмечали все движения планера, и, посматривая на них, Владимир видел, как тяжело карабкается в гору двухмоторный, буксировщик, таща за собой полторы тонны груза, засунутого в деревянно-перкалевый корпус планера. На концах раскалившихся патрубков двигателей, как огненные букеты, висели пучки пламени.

Поправив лямки парашюта, Владимир устроился поудобнее в кресле, положил обе руки на штурвал, чуть сжимая его. Он вошел в ритм полета и уже без напряжения, почти механически удерживал планер точно за расплывчатым силуэтом самолета-буксировщика.

Владимир и не мечтал о таком задании, которое выполнял сейчас. Война застала его в Саратовской военно-авиационной планерной школе только что оперившимся инструктором, недовольным своей летной специальностью. Какой ты пилот, если не твоя воля возносит корабль к облакам, если не от тебя зависит полет крылатой машины, если ты в вечном плену земного притяжения? Какое значение имеешь ты в авиации, если таскаешься по небу на тросу, как собака на привязи? Твоя фанерная «бандура» не представляет для врага опасности, она только мишень!

Такие мысли не давали Владимиру спать и в ту ночь, когда в общежитие вошли начальник школы и двое в штатском. Его попросили одеться, задали несколько вопросов и на машине отвезли к транспортному самолету.

В полдень он был в Москве.

Из аэропорта черная «эмка» примчала его к большому серому зданию.

До сих лор вспоминает приятный тембр голоса полковника, разговаривавшего с ним не как старший по званию, а по-отечески проникновенно:

– Мы надеемся на тебя, Владимир. У тебя две летные специальности, и в данном случае только ты сможешь помочь нам. Вот уже несколько дней в Белоруссии бьется с фашистами, пытаясь выйти из окружения, саперный батальон. Случайно, вернее, по стечению неблагоприятных обстоятельств в этом батальоне оказался очень нужный Родине человек, крупный советский конструктор военной техники. Он не успел эвакуироваться из Минска. Сейчас командование предпринимает меры, чтобы оказать помощь батальону. Но мы не имеем права рисковать и должны во что бы то ни стало вывезти конструктора в Москву. Пока все попытки были неудачны. Самолет там сесть не может, а если и сядет, то не взлетит: лес и болота. Да и гитлеровцы не допускают туда наши самолеты. Возможно, они знают о конструкторе и обложили саперов железным кольцом. Видишь, дружок, какая обстановка! Теперь непосредственно о твоем задании…

…Планер рвануло. Владимир машинально нажал педаль, отвел нос планера в сторону. Второй рывок был полегче. Владимир представил себе, как, небось, ругает его летчик, улыбнулся, но тут же согнал улыбку с лица – планер подбросило. Владимир выглянул за борт.

Внизу горстками рассыпались огни. Они то тухли, то снова кто-то раздувал погасшие угольки. Кабина стрелка дважды тускло осветилась: знак пролета линии фронта. На высотомере – четыре тысячи. Владимир вздохнул всей грудью – дышалось легко. Черт побери, никому еще не доверяли такого задания! Умом Владимир понимал опасность его, а сердце стучало – от радостного возбуждения.

Отцепка!.. Да-да, самолет повторно мигает огоньком! Высота – пять тысяч метров. Ну, Володя, держись! Внизу угадывается река. Два матовых рукава Свислочи и Березины. Бери в руки рычаг буксирного замка. Дергай! Что ж ты медлишь, дергай!

Тишина… Ты один погружаешься в ночь, скользишь по какой-то незримой дорожке. Самолет ушел. Ты один в черном таинственном небе. Один! Теперь следи за курсом и скоростью. Только они приведут тебя к месту посадки. Как же встретит тебя земля? Ударит ли бруствером немецкого окопа, подстелет ли зловонную трясину болота, расчешет ли жесткими пиками сосен или дружески подмигнет веселым треугольником костров, разложенных саперами?

Сейчас ты слушаешь тишину и думаешь о том, что так же настороженно всасывают звуки широкие раструбы звукоуловителей. Неужели фашисты слышат свист крыльев твоего планера? А может, даже и ход бортовых часов, который явственно слышишь ты? Не поднимаются ли уже к небу узкие стволы «эрликонов»? Ты можешь встретиться с врагом раньше, чем думаешь. Ошибешься в курсе на градус – улетишь в сторону. Поиграешь скоростью – не дотянешь до места, а подтянуть тебе нечем, мотора нет. Замерев, ты слушаешь тишину. Руки на штурвале, ноги на педалях движутся автоматически и замедленно, как во сне. В тот миг, когда ты, спокойный, освободился от троса, ты отцепился от самолета, от детства, от юности и попал туда, где человек за секунды мужает или пропадает. Эти секунды очень длинны. И ты боишься не уложиться в эти кусочки безмерного времени. Нет? Врешь! Тогда почему так согнуты и напряжены твои плечи? Почему в щелках глаз пламенем мечется фосфор приборов? Почему осторожно трогаешь пальцем борт кабины? Он дрожит. Планер живет. А на планере ты, упирающийся чугунными ногами в педали, выжимающий пот из штурвала. Выпрямись – будь гордым! Ослабь пальцы! Успокойся! Расчет верен, ночь не готовит тебе сюрпризов. Посмотри за борт! Там черный экран, и только от тебя зависит, увидишь ли ты на нем яркие точки условленных костров…

Время подходит. Высоты уже мало. Смотри внимательно!.. Нет, нет, это тебе показалось! Смотри!

Смотри!

Вон левее – светлый угольничек. Проверь, не ошибаешься? Он? Тогда подверни, да плавнее, плавнее…

Сейчас уже нет тишины, ты заметил? Слышишь, как воздух струится по крыльям? Это они рвутся вперед. Ты качаешь штурвал, и они повинуются. Ты уложился в секунды. Считай – схватил случай за вихор. Держи крепче. Твои крылья делают широкий круг над кострами, высоко над кострами. У тебя избыток высоты… Зря орешь несуразное, ерзая по сиденью. Излишне разгоняешь скорость. Зачем сорвал танковый шлем с горячей головы? Он может тебе пригодиться…

Вспомни схему площадки. Поляна маленькая. Костры лежат на неровной плешинке. Гаси скорость. Включай фару. Видишь, как белый штык вспорол темноту? Пошвыряй им, покопайся, поищи среди мохнатых сосен свою плешинку. Вот она! Над тобой взметнулись красные мухи – запоздалые плевки немецких пулеметов. Ты обогнал их. Теперь выпускай щитки! Падай, падай прямо на костер, больше деваться некуда. Видишь, как полетели искры? А теперь тормози… Нет, не успеешь. Не успеешь! Сосны бегут на тебя. Выбирай самые толстые и ныряй между ними, пусть примут удар твои крылья… Ну, держись!..

Планер разметал головни костров и врезался в сосны. Вспыхнула обшивка из перкаля. Десятки черных людских силуэтов замелькали у планера, начали рвать бортовую обшивку, топтать горящие обрывки. Казалось, будто куперовские индейцы совершают боевой ритуальный танец. Огонь сник. Из ободранного планера вытащили Владимира. На лбу висел лоскут кожи, лицо залито кровью с мерцающими под лучами фонарей осколками приборного стекла…

Он очнулся от едкого запаха нашатыря, осторожно потрогал бинты на голове, внимательно взглянул на окружающих. В накатанном из бревен блиндаже сидели двое: боец с фельдшерской сумкой на коленях и командир со «шпалой» на выгоревшей петлице. Неяркая лампа светила сбоку, и худое скуластое лицо капитана делилось на две равные черно-белые половины.

– Молодчина, сержант! Как себя чувствуешь? – почти шепотом спросил капитан.

– Кажется, нормально, – ответил Владимир, поднимаясь на ноги. – Немного качается и плывет куда-то ваша землянка… Неплохо бы чайку, да покрепче.

– Чаю нет, а вот медом дюже богаты.

Не догадываясь, что это пароль, фельдшер удивленно смотрел на капитана – в батальоне не только меда, куска хлеба не осталось.

– Можешь идти! – сказал ему капитан и, проводив взглядом, повернулся к Владимиру: – Груз цел, в порядке. Ты тоже в основном… Чаю просил – на!

Владимир сел на топчан, сжал ладонями теплую алюминиевую кружку, глотнул кисло-сладковатую жидкость.

– На ежевике с клюквой, – подсказал капитан. – Что будем делать с твоим хозяйством?

– Вывезти в скрытое место и поставить охрану.

– Тайников нет. Мы удерживаем кусок леса, да и то благодаря болотам с трех сторон. Сколько времени нужно на подготовку? С вашей помощью часа четыре.

– Значит, следующей ночью?

Владимир вынул папиросы, угостил капитана, который, понурившись, сжался на широком пеньке, по лесной привычке держа папиросу в ладони.

Выдохнув первую затяжку, Владимир передал капитану приказ Большой земли пробиваться к кордону на соединение с партизанами.

– Какие сейчас партизаны! – махнул рукой капитан. – Немец выжег и растоптал села, жители очухаться еще не смогли.

– Есть уже отряды, созданные на базе групп особого назначения. А мне, – продолжал Владимир, – приказано вылетать только по сигналу из Центра. Метеосводки будут передавать через каждые три часа.

– Почему не по нашей готовности?

– Сами понимаете, моему аппарату нужен попутный ветер.

– Капитан выпрямился на чурбаке.

– За сообщение спасибо, сержант. Скорей бы вы только улетели, а то больше двух суток нам здесь не продержаться. Боезапас на исходе, людей кормить нечем, жуем, что лес дает. Да и твой пассажир плох, малярию схватил. Гиблые здесь места. Пожелтел он весь. Хины бы! Но больше он волнуется от сознания, что из-за него все мы вынуждены сидеть в болотах. Да что говорить…

– Где он?

– Познакомиться успеешь.

Владимир встал, несколько раз присел, потряс руками.

– Конструкция вроде действует. И землянка уже не качается, – сказал он, чуть улыбнувшись. – За дело, товарищ капитан. Пойдемте…

Лес ожил. Темноту резали тонкие лучи фонарей. Стучали топоры. Быстро росла куча веток. Вокруг многолетней кривобокой ольхи спиливали деревья. Ольху очистили от ветвей, срезали верхушку, а в глубокую кольцеобразную зарубку на комле ввели петлю каната. Бойцы таскали на плечах газовые баллоны и укладывали их веером в центре вырубленной площадки. Сюда же осторожно принесли на руках огромный мягкий мешок из брезента. Владимир расшнуровал его, вытащил шланги, смотанные в кольцо. Капитан тронул его за плечо.

Скоро рассвет… Надо закидывать ветками.

Маскируйте. Мне потребуется не больше двадцати минут. – Владимир быстро прикручивал резьбовые законцовки шлангов к баллонам, пробовал, легко ли открываются вентили…

Солнце залезло в зенит, нещадно сушило землю. Ветерок, стаскивая с болот испарину, и она заполняла лес, превращаясь в низкий зыбкий туман. Он тек, медленно обволакивал стволы деревьев, будто хоронясь от солнца под высокими раскидистыми кронами. Гнильем потягивало с болот.

В блиндаже комбата звякнул полевой телефон. Грубый голос докладывал: «Немцы небольшими группами просачиваются в лес. Не торопятся. Не стреляют…»

– Говоришь, много? – переспросил капитан. – Легкие танки? Завязнут! Пехоту подпускайте ближе. Каждый патрон – в цель… Хорошо, с десяток гранат подброшу, из тех, что планерист доставил… Все! Не клянчи!

От второго звонка поднял голову Владимир, дремавший на топчане. Сонными глазами, будто не понимая, где находится, посмотрел на капитана, сидящего на корточках у телефона, радиста, крутившего верньеры приемника, бревенчатые стены блиндажа.

Капитан бросил трубку, подсел к нему.

– Дело дрянь, сержант. Немцы гатят северное болото фашинами из толстых веток и бревен. Пожалуй, к ночи будет последний бой. Понял? Последний… А ты спал не больше четверти часа, но сопел, как младенец. Завидую! Я не могу уже пятые сутки… Сколько тебе годков, сержант?

– Девятнадцать.

– Я так и подумал.

– Сводка есть?

Радист протянул Владимиру листочек.

– Прогнозируют ясную погоду. Ветер на высоте вроде подходящего направления. Но вот что плохо, товарищ капитан, фразы – сигнала, разрешающего вылет, в радиограмме нет. Придется ждать.

– Сколько?

– Не знаю! Ты пойми! – капитан вскочил, сверкнул бесоватыми зрачками. – Половина больных! Проклятое болото сосет людей, а лечить нечем! Раны исподним перевязываем! Через полчаса хорошего боя останется штык да лопата в руках. Жрём лишайник с клюквой! Держимся на приказе. Убери эту подпорку – и рухнут люди! Будущего не видят! Что я им могу предложить? А стоят! Надежда – выход через южное болото. Но немцы закрывают и этот путь из ловушки!

– Не кричите! Приказа на вылет нет!

Владимир сказал это с вызовом, но, не выдержав яростного взгляда комбата, отвернулся к подслеповатому окну.

– Все ясно, капитан, все понятно, хороший мой человек. Тебе жалко своих людей и так не хочется умирать! Я испытал это, когда метался в кабине, как заяц, и поэтому не рассчитал посадку, разбил планер. И как вспомню, что еще предстоит… Но что поделаешь? Видно, тот безымянный для меня человек дорого стоит. И мы должны сохранить его. Понимаешь, капитан, должны!

Владимир повернулся к комбату, чтобы сказать все это, и увидел смущенное лицо.

– Извини… Ты, конечно, ни при чем… Поспать надо… Извини, сержант!