Текст книги "Вспомни, Облако! Книга вторая"

Вспомни, Облако!

Пытливости нашей нет конца —

удовлетворенность ума —

признак его ограниченности

или усталости.

М. Монтень

В августовский день 1964 года, когда природа изнемогала от жары и по древнему правилу крестьяне перестали работать, в густо-синем небе появился лоскуток, похожий на лебединое крылышко. Он, нечеткий в очертаниях, парнОй, как будто прикочевал из марта, случайный странник, ничего общего не имеющий с ослепительной синевой августовского поднебесья.

Но струилось время, и растрепанное крылышко превратилось в курчавого барашка. Из него вырос обильно цветущий черемуховый куст. Он, будто подожженный и мгновенно облитый, превратился в огромный клуб серого пара. Солнце выбелило его местами, местами вскипятило, и теперь уже башни, шпили, подъемные мосты древнего замка можно было увидеть в медленно плывущей громаде…

Это быстро выросшее кучевое облако понравилось планеристам-спортсменам Ванде Щемплинской, Адаму Витеку и Станиславу Аккерману, которые парили на планерах невдалеке, и они решили подойти к нему, чтобы, используя силу его внутренних потоков, набрать побольше высоты.

Адам первый разрезал длинным узким крылом планера клубящуюся «юбку» облака и окунулся в сумрачное нутро.

Сразу же стрелка указателя подъема прыгнула вправо до упора, обозначенного цифрой 30. Великую силу тяги вверх Адам почувствовал телом – его вжало в сиденье. Тянуло так мощно, что через несколько секунд стало трудно удерживать открытыми веки, и сквозь узкие щелочки глаз спортсмен видел, как наливается синеватой чернотой нутро облака, свивается в тугие клубки с желтым отливом, и они давят, поднимают друг друга, будто спеша вскарабкаться на вершину. Адам не выводил планер из спирали. Его несло вверх вместе с сизо-желтыми клубами тугого пара, бросая из стороны в сторону в тесной кабине. Иногда он повисал на ремнях и тогда осознавал, что не управляет планером, – его, как щепку, поднимает яростный вихрь, Высота росла не десятками – сотнями метров в секунду. Адам уже не видел крыльев, казалось, только его закупоренного в маленькой кабине-капсуле, оторванной от тела планера, несет черный вихрь.

Но крылья выдержали. И тогда Адам вынырнул, ослепленный ярко-желтой огневой вспышкой и оглушенный первым раскатом грома. Облако, будто натешившись, выплюнуло планер в голубизну.

Радиостанции не было, Адам не мог предупредить товарищей, что облако, такое красивое со стороны, превращается в грозовую тучу. Да и поздно было сообщать об этом – Ванда Щемплинская вошла в облачную кипень вслед за Адамом.

…Ванду встретила кромешная тьма. Ярые потоки быстро сломили ее сопротивление. Она потеряла пространственную ориентировку. Планер тащило и крутило, будто сухой лист в гудящей продувной трубе. Не успела девушка осознать свое положение, сверкнула молния, мириады раскаленных стрелок пронеслись около Ванды. Планер вздрогнул, резко рванулся в сторону, затрещал и… потерял крылья. Фюзеляж, спасший девушку от прямого удара электрического разряда, кувыркаясь, начал падать в черную бездну. Ванду привело в себя непривычно длительное чувство невесомости. Она открыла фонарь кабины, вывалилась, оттолкнув от себя остатки планера. Страх душил ее, поэтому она допустила ошибку, чуть не ставшую для нее роковой, – рано дернула за кольцо парашюта.

Купол раскрылся в облаке, надулся, как парус, и опять потащил Ванду вверх, туда, к кипящей вершине, откуда она только что выпала, опаленная грозой. Поднимаясь с огромной скоростью, она пробила полосу тьмы, вязкие комья снега и ледяной крупы, синеватые пульсирующие шары проносились рядом с ее сжавшимся в комочек телом. Дышать становилось все труднее. Тренированная в барокамере спортсменка выдерживала без кислородной маски высоту до шести тысяч метров, а тут она потеряла сознание. От недостатка кислорода или от страха. Когда пришла в себя, полупрозрачный шелк парашютного купола золотило солнце. В этот день оно нагрело землю до 28 градусов, а Ванда раскачивалась под куполом закоченевшая. Ни руками, ни ногами пошевелить не могла, пока не спустилась ниже, пока не отогрелась в теплых слоях.

Поискала глазами облако, которое могло совсем заморозить ее. Вот оно, отползло южнее, чугунно-черное и громыхающее.

«Неужели Станислав тоже полез в него?»

…Станислав полез. Не мог он спасовать, если окунуться в облако дерзнула девчонка. Эх, была, не была!

Спортсмен был в Польше одним из лучших мастеров пилотажа и слепого полета, и это давало ему какую-то уверенность в своих силах. Когда вихри налетели на него и планер заскрипел, Станислав понял, что переоценил свои возможности. Пытался удрать из облака, но оно уже не отпускало. Вначале кабину залили потоки воды, потом начала сечь мелкая крупа. Она скрежетала по остеклению, как стальные опилки. Крупинки становились весомее. И вот уже по планеру бьет град – каждая градина величиною с биллиардный шар. Оргстекло фонаря кабины разлетелось в мелкие кусочки. Осколки впились в лицо Станислава, посекли брови, веки. Глаза заливала кровь. Теряя зрение, пилот перевернул планер на спину, зажал голову между коленями и отдался на произвол стихии.

Планер бросало, било в сырой тьме, будто сжимало упруго жестким прессом. Станислав промок до нитки.

Когда планер выпал из взъяренной облачной массы и перешел в свободное плавное падение листом, Станислав поднял голову, но чистого неба не увидел – он был слеп.

«Выброситься с парашютом или попробовать спуститься на планере?»

Выбрал последнее. Парашютирование ему показалось опасней: мог попасть в широкую Вислу или в одно из многочисленных озер и погибнуть в воде, не видя берегов. Куда плыть слепому? Столбы, острые углы домов, электропровода – все для незрячего парашютиста представляло опасность.

«И пилотирование не подарок, – с грустью подумал Станислав. – Если на скорости врезаться в любое жесткое препятствие, то чуда не будет! Опытный пилот сумел вслепую поставить планер в нормальное положение по отношению к земле и, ориентируясь по шуму воздуха, обтекающего фюзеляж и крылья, установил минимальную скорость снижения.

Мучительно долго тянулось время, Он ждал встречи с землей, не зная, как она его примет. Пытался определить и высоту на слух, но земля молчала – ни лая собак, ни гудков парохода, ни другого шума. Высоту определить нельзя даже приблизительно, и в то же время отсутствие звуков активной жизни говорило, что он спускается на что-то равнинное и далекое от крупных населенных пунктов, так опасных для него.

Казалось, слепому планированию не будет конца. Даже судорога сковала руки и ноги от ожидания…

В это время крестьянин – хозяин одиночного хутора – посасывая ореховую трубку, смотрел в небо на длиннокрылый авиа аппарат, подлетающий к его дому. Он был спокоен, не сомневаясь, что планер отвернет, сядет рядом со двором на зеленом выгоне, как уже случалось.

Планер снижался прямо на крестьянина. Вот он уже видит пилота в полуразрушенной кабине. Смекалистый хлебороб отпрянул в сторону. Консоль крыла просвистела над его головой, зацепилась за колодезный журавль

– О, матка боска!

Планер скрипнул лыжей по траве и встал перед стеной каменного сарая…

Крестьянин подбежал к кабине и увидел юношу, склонившего голову над приборной доской. Тронул его за плечо, спросил:

– Эй, тебе нехорошо?

Юноша шевельнулся, поднял к нему окровавленное лицо. Глаза закрыты и… улыбка. Крестьянин попятился.

– Я на земле! Помогите мне встать, – сказал пилот…

Это единственный в истории случай, когда пилот, потеряв в воздухе зрение, смог благополучно приземлится на планере без посторонней помощи. Произошел он в Польше, возле маленькой деревушки Лисий Угол, где есть планерная школа.

Коварное облако уплыло недалеко. Разметав людей посягнувших на его тайну, посмевших вступить с ним в единоборство, оно пролилось на землю благодатным дождём

Ковбой

Год работы летчика-испытателя

оценивался дешевле

двух вечерних выступлений

исполнителей модных песенок в Лас-Вегасе.

У. Бриджмен. Один в бескрайнем небе

«Белл-Х-Один», первый американский самолет с реактивным двигателем фирмы «Риэкшн моторе», называли «ядовитым гробом». Если при заправке баков перекисью водорода хоть одна капля горючего падала на землю, она прожигала дыру в бетонном перекрытии. Если другой компонент горючего – жидкий кислород – загрязнялся, неизбежно следовал взрыв, сметающий и самолет, и заправочный трайлер, и обслуживающий персонал…

Три экспериментальных «Х-Один» взорвались на военной базе Эдвардс вместе с летчиками.

База Эдвардс, названная в честь капитана Глена Эдвардса, погибшего во время испытаний «летающего крыла», как засохшая соляная капля белеет на раскаленной сковородке пустыни Махове, в полутораста километрах от Лос-Анжелеса, в стране гор, лишенных растительности, в стране песчаных бурь и древообразных растений джошуа. Здесь господствует обжигающий ветер сирокко. Он иссушает, поджаривает озеро Роджерс Драй Лейк и делает из него сухой и гладкий, лучший в мире естественный аэродром.

А на отшибе военного городка, вдали от ангаров различных фирм, стоит любимый летчиками кабачок. В нем хозяйничает бывшая пилотесса Панчо Барнес – темноволосая пухленькая хохотушка, некрасивая, умеющая виртуозно и со смаком ругаться.

В кабачке, на его голубовато-серых стенах можно увидеть портреты всех авиационных звезд США. Под большинством – автографы. Панчо даже терпит цветную фотографию красавицы Жакелины Кокран, первой в мире женщины-летчика, достигшей за счет пикирования на Ф-86 сверхзвуковой скорости. Веселая, хозяйка кабачка любит представлять в лицах, как у красотки Жакелины при перегрузках на вираже отвисает челюсть и деформируется накрашенный рот. Но кумиром Панчо Барнес является Чарльз Игер – для нее просто Чак.

Ковбой! Парень номер один, мальчики! Ласкуша Чак! – рекламирует Панчо, и летчики с ней соглашаются, лишь слегка подтрунивая над эпитетом «ласковый».

– Кретины! Профильтрованные болваны! Болты со стертой резьбой! – возмущается Панчо. – Не ко мне, к сожалению, к вам ласков Чак, о вас печется. Чак Игер не околачивается в баре, как вы, у него стоящая жена и трое прекрасных ребятишек. Если он не летает или не читает где-нибудь доклада о сверхзвуковом полете, то проводит время в семейном кругу или за книжкой, а не облизывает рюмки в кабаке! И все-таки самое большое сердце у Чака! Расскажи им, щенятам, Уильям…

Уильям Бриджмен, испытатель сверхвысотного «Скайрокета», охотно откликается на призыв:

– …Как-то Игер опекал меня, будучи сопровождающим «ангелом-хранителем». Солнце слепило глаза, и становилось трудно разбирать показания приборов. И вдруг на лицо мне неожиданно упала тень, заслонившая кабину от яркого света. Игер вышел вперед и выше меня, слегка накренил свой самолет и крылом заслонил солнце. Спрашивает: «Так лучше, сынок?» Я восхищен и не нахожу слов. Наконец прихожу в себя и говорю: «Еще бы! Будьте любезны, почешите мне спину другим концом крыла!» Он продолжает лететь все так же. Ну и тип!.. Его превосходная шутка смягчает напряжение, и я смеюсь. Да, это парень что надо! Он продолжал затенять мою кабину, пока я не выполнил задания и не отвалил в сторону…

– Понятно?! – Панчо стояла, уперев руки в бедра. – Чак знаком с самим богом. Однажды при полете на «Х-Один» что-то случилось в кабине. Сопровождающие летчики услышали но радио, как он простонал: «О, боже мой!» Некоторое время прошло в молчании, а потом раздался густой бас «Да, сын мой?..»

– Но этим ошарашен был и сам Игер, – прервал ее Бриджмен.

– Неважно! – парировала Панчо. – Главное, был разговор.

– Был, Панчо, был… только голос всевышнего очень походил на бас коллеги Эвереста. Но я поддержу тебя, Панчо, и расскажу о том, как Игер спас одного парня…

Уильям Бриджмен неторопливо поведал одну из многочисленных легенд о капитане Чарльзе Игере.

На самолете-спутнике Игер сопровождал молодого инженера-летчика в испытательном высотном полете. На высоте 7000 метров, наблюдая за его неуверенным полетом, Игер понял, что летчик попал в беду. Подлетев вплотную к испытываемому самолету, Игер приподнялся с сиденья, заглянул в кабину – голова летчика-испытателя безжизненно качалась из стороны в сторону. Встревоженный Игер обратился к нему по радио, но в ответ услышал какое-то бессмысленное бормотание. Тогда он снова спросил:

– Эй, приятель, как ты себя чувствуешь?

Ответа не последовало. Опять вопрос, и снова молчание. Игер пришел к выводу, что летчик остался без кислорода, а, следовательно, через одну-две минуты совсем потеряет сознание. Пытаясь внушить свой совет летчику, Игер настойчиво повторял:

– Проверь индикатор подачи кислорода, полностью открой аварийный кран!

– Не беспо-койся… я… я Должен закончить эту площадку… не беспо… – бессвязно ответил, наконец, летчик.

– Проверь подачу кислорода! – рявкнул Игер.

– Заткнись, дай закончить площадку! – услышал раздраженный ответ.

Катастрофа приближалась. Игер изменил тон переговоров и стал просить:

– Не приступай к следующему пункту задания. У меня что-то случилось. Двигатель не работает даже на чрезвычайном режиме. Иду на посадку. Следуй за мной!

Он имитировал снижение, но лётчик-испытатель не реагировал. Тогда Игер бешено закричал:

– Эй, увлекающийся молодой ученый, немедленно следуй за мной вниз! Я горю! Го-орю! За мной вниз!

Крик о помощи пробился сквозь пелену, опутавшую сознание лётчика-испытателя, и он послушно пошёл к земле за своим сопровождающим.

На высоте трёх тысяч метров он пришёл в себя и на вопрос:

– Как ты себя чувствуешь?

Ответил:

– Мне лучше, а что случилось? – и был поражен, узнав о смертельной опасности, которая ему грозила, – его кислородный шланг отсоединился от баллона и болтался в кабине.

Капитан Чарльз Игер – звезда военно-воздушных сил США, тот самый летчик, который доказал, что сверхзвуковая скорость возможна. Бесстрашный, хладнокровный, находчивый испытатель, самоучка, имеющий обширные знания в области авиации, – гордость крылатой Америки. Так писали об Игере газеты и журналы.

Капитан Чарльз Игер

12 декабря 1953 года он поднялся в воздух на «Х-Один», чтобы довести скорость полета до 2М и более.

Маленький «Х-Один» прицепили под брюхо бомбардировщику В-29, чтобы сохранить горючее для скоростного полета.

На высоте около десяти тысяч метров Чарльз Игер отцепился от самолета-носителя и удачно запустил двигатели своей машины.

Набрав 23000 метров, он перевел «Х-Один» в режим горизонтального полета и достиг истинной воздушной скорости 2500 километров в час. В еще не изученной области звукового барьера, словно в засаде, его ждало страшное явление сжимаемости. Оно вызывало тряску и вело к разрушению, делало самолет неуправляемым, затягивало его в крутое пикирование.

Засада сработала. При скорости звука самолет стал крениться с крыла на крыло, хвост заносило то в одну, то в другую сторону. Игер кое-как управлял им. При достижении скорости 2500 километров в час он уже не владел самолетом и выключил двигатель. Игер очутился в таком положении, которое не имело прецедента. «Х-Один» беспорядочно закувыркался. Поднимая нос, крутился вокруг своей оси на 360 градусов с одновременным рысканьем по курсу. Игера в кабине бросало в разные стороны с силой, в 14 раз большей, чем притяжение земли. Летчик и самолет испытывали перегрузки, до этого никогда не встречавшиеся в полетах. Защитный шлем тисками сжимал голову пилота, а кислородная маска, прищемив кожу, рвала ее на лице.

– Боже мой, неужели пора отправляться к праотцам! – воскликнул потрясенный испытатель.

Беспорядочно падая, самолет пролетел вниз более девяти тысяч метров. В плотных слоях атмосферы скорость падения уменьшилась, вращение замедлилось.

Игер получил сильные ушибы, но не потерял сознания, а главное – не потерял волю. Он попытался управлять самолетом, и, поскольку к этому моменту скорость «Х-Один» стала меньше звуковой, самолет подчинился рулям и из холодного неба скользнул в жар пустыни, где оказалось нетрудным запустить двигатель.

Игер ощутил желтоватый раскаленный воздух над белой взлетной полосой, увидел растрескавшееся на солнце солончаковое озеро Роджерс Драй Лейк. И услышал то, чего несколько секунд тому назад услышать уже не надеялся:

– Самолет номер… вам разрешается посадка на дно озера с использованием посадочной полосы фирмы Дуглас «восток – запад», посадка на запад. Ветер западный, 24 километра в час…

Чарльз Игер и первым в Америке испытал высотный костюм. Шлем – большой металлический шар с толстым изогнутым лицевым щитком. Кислородный шланг, как длинный хобот, висел прямо на уровне рта. Шею облегала наполненная воздухом камера, герметизирующая шлем так, чтобы он не срывался с головы, когда надувался высотный костюм. Оранжевый костюм дышал за летчика. Но на первых порах случалось, что костюм не давал дышать Игеру.

– А помнишь, Уильям, как Чарльз завел тебя на посадку вслепую, когда стекла твоего «Скайрокета» покрылись плотным инеем, обледенели? – продолжала разговор восторженная Панчо Барнес, показывая на цветной портрет Игера.

– В этом ли только дело… – задумчиво произнес Бриджмен.

И в этом. Но главное – Чарльза Игера, ни разу не воевавшего военного летчика, любили как человека. Он олицетворял умный, добрый народ Америки. Коренастый мужчина среднего роста, лет тридцать. Лицо широкое, как у большинства техасцев. Коротко подстриженные черные вьющиеся волосы. В светлых глазах лукавство. Большие рабочие руки он любил скрещивать на груди.

Его неторопливые, спокойные замечания, когда он летал «ангелом-хранителем», произносимые с мягким тягучим акцентом уроженца Западной Виргинии, воспринимались летчиками, даже теми, кто был старше его по возрасту, как отеческий наказ. Во время испытаний он не обменивался дружески-фамильярными словечками, а лишь краткими деловыми замечаниями, но все равно испытатели уютно чувствовали себя в небе, когда Игер был рядом.

Игер широко улыбался людям. Но мог глядеть и исподлобья.

Много разъезжал по США, читая лекции. За столами собраний, традиционно заставленными жареными курами и зеленым горошком, скучал. Не любил выслушивать напыщенные речи, особенно в свой адрес, и, когда представлялась возможность, бежал с этих парадных «вечерий» в спасительную тьму ночи.

Уютный кабачок хохотушки Панчо Барнес посещал редко. Но о нем там постоянно говорили, его там ждали как неповторимого человека, ну и, конечно же, как летчика, «который первым пробил брешь в звуковом барьере»2929
  Бриджмен У. Один в бескрайнем небе. – М., 1962г.


[Закрыть].

Саша из Новосибирска

Товарищ Александр Гагарин

в тяжелых условиях боролся

до последней секунды.

Чтобы почтить Память о герое,

который много сделал

для лаосского народа,

ЦК Народно-революционной

партии Лаоса

и правительство ЛНДР

постановляет:

наградить товарища А. Гагарина

орденом Свободы первой степени

(посмертно).

Из Указа Верховного Народного собрания ЛНДР

– Ну, Александр, собирайся в Лаос, будешь там учить летать на «Ан-2» молодых пилотов, – тепло улыбнулся командир подразделения, сообщая эту весть. – Думаем, не подведешь…

Он знал, на летчика Аэрофлота Александра Гагарина можно было положиться – налет огромный, знания велики, характер «железный», как полушутя говорили друзья и ученики.

Он пробивался в авиацию трудно, настойчиво. Поступить в летное училище не дала возможности сломанная в юности рука. Не только управлять самолетом – физически нагружать руку ему запрещали врачи. А он занялся спортом, работал преподавателем физкультуры. Потом набирался опыта эксплуатации самолетов на должности техника Красноярского аэропорта.

В авиационном училище, куда он все-таки пробился, Александр был самым «старым» по возрасту курсантом. Знания давались ему легко и закреплялись прочно. В последнем командиры убедились позже, наблюдая за умными и дерзкими полетами авиатора в Заполярье. Очень скоро за отличную работу на трудолюбивой «Аннушке» Александра Гагарина представили к ордену «Знак Почета».

…Лаосцы приняли инструкторский экипаж Александра Гагарина и Сергея Голощапова гостеприимно. Советским летчикам хотелось на искреннее радушие ответить делом. И они старались. Приучали к небу юношей Лаоса, переучивали на «Ан-2» и местных пилотов, ранее летавших на французских машинах.

Но кроме инструкторской работы наши парни занимались и трассовыми полетами.

Мужественный, добрый народ жаркого Лаоса поднимал промышленности сельское хозяйство, культуру. Во многом помогала авиация. Никаким другим видом транспорта нельзя было быстро добраться в потаенные уголки скалистых гор, в непроходимую чащобу джунглей. А именно в этих местах жили крестьяне и ремесленники, так нуждающиеся в быстрой помощи в труде и беде. Летчики «Ан-2» – Гагарин, Голощапов, другие – пробивались в горы и джунгли по старым французским картам, оставшимся от колонизаторов, находили крошечные населенные пункты, приземляли машины с почтой, продуктами, инвентарем, медикаментами на такие маленькие площадки, с которых и крупной птице нелегко взлететь.

К слову сказать, на полетные карты издания 1926 года трудно было полагаться. Они составлялись по географическим сведениям, собранным в начале века агентами французской службы. Расстояния в то время измерялись шагами, которые откладывались на четках. Высоту над уровнем моря определяли термометрами. Свои отчеты агенты подписывали номерами или инициалами и ответа перед грядущим за свою работу не несли, оставаясь безымянными.

Александр Гагарин с Сергеем Голощаповым во многие места горного и лесного Лаоса прилетали первыми. Ни адская жара, ни тропические ливни не мешали им. Они летали там, куда в свое время не смогли добраться французские пилоты.

…И вот новое задание. В фюзеляже «Аннушки» лаосские дети. Путь недолог, но труден. Нужно пройти скалистые горы, пройти сквозь них, так как высоту исполинских гребней из-за тропической жары самолет преодолеть не может.

В который раз в руках у Александра Гагарина старая французская карта, а перед ним – неизведанный путь.

 
Необходимость так продиктовала:
Путь – сквозь опасный горный коридор.
Планшет и компас. Рукоять штурвала,
Два человека и один мотор…
 

«Ан-2» вошел в горный лабиринт. Широкое просторное ущелье отражало эхо мотора и, дробя, рассыпало его, как чечетку, по скалам! Глушила звуки только дымка, затянувшая дно каньона. По этой белесой дымке, как по парной воде озера, скользила четкая крылатая тень самолета.

Нашим летчикам нравилась земля Лаоса, они в каждом полете любовались с высоты долинами, утопающими в цветах, зелеными массивами удивительно красивых лесов, озерами, могучим великолепием гор. В этом полете обостренная настороженность не позволяла им оторваться от карты – они вели машину точно по проложенному маршруту.

– Вверх бы… – сказал Сергей Голощапов.

– Видишь, мотор задыхается от жары, тащит на пределе, – ответил Александр Гагарин. – Что мы с тобой, по ущельям не лазили?!

– Пройдем, конечно.

Каньон сужался. Его коричнево-желтые с мутными блестками кварцита стены ближе и ближе подступали к крыльям. Лететь вперед можно, развернуться обратно – уже нет. По карте так и должно быть до поворота. За поворотом широкий выход в долину. Сбоку, из горной трещины, ударил жесткий поток ветра. Александр еле выправил машину, увел ее от острой скалы. Штормовой сквозняк трепал коробку крыльев и фюзеляж. Нужно было скорее проскочить зону шквального ветра, неожиданного для экипажа, не предсказанного метеорологами. Александр подал сектор газа вперед до упора – мотор взвыл.

 
Должен быть поворот…
Ущелье. Путь – вперед. Нет поворота.
И самолету жить остался миг.
Та карта, что в планшете у пилота.
Людей крылатых привела в тупик!
 

Ущелье уходит вправо только каменным сбоем. Это базальтовая стена. Горный цирк.

Подвела старая французская карта.

Остаются секунды на размышления. Мотор замирает. Александр Гагарин планирует на единственный, кажущийся сверху ровным горный пятачок. Выпущены закрылки – это уже посадочное положение. Уходить некуда, а площадка, серая, такая ровная, привлекательная с высоты, неожиданно ощерилась валунами. Первый же из них, лысый, тусклый монолит, снес у самолета шасси.

«Аннушка» скользит на животе. Скорость еще большая, а впереди – трещина. Кабина пилотов выскочит за край трещины, но фюзеляж расколется, и дети, дети из вспоротой грузовой кабины посыплются в скальный провал!

Можно остановить машину, только довернув ее на препятствие. «Сработает, будет ли эффективным на такой скорости руль поворота?» – вот что тревожит Александра Гагарина. Он давит ногой на правую педаль. Машина немного, совсем чуть-чуть повела в сторону капотом мотора. Помог еще один валун – теперь он ушел не под машину, а ударил в серо-красный бок и подвернул нос «Аннушки» к кварцевой стене. Всю силу удара приняла пилотская кабина…

Александр Гагарин погиб, так и не выпустив из рук обломок штурвала. Он прикрыл собой тех, кто был за его спиной, – лаосских детей. Ни один из них не пострадал.

На древней земле Лаосской Народной Демократической Республики у гроба Александра стояли в почетном карауле высшие руководители страны. Трижды прогремел пушечный салют в честь советского летчика.

Президент Лаосской Народной Демократической Республики Суфанувонг написал в Сибирь семье героя:

«Товарищ Александр Гагарин посвятил всю свою жизнь делу пролетарского интернационализма. Его героическая смерть вызывает у нас глубокое восхищение, зовет к дальнейшему укреплению братской дружбы и солидарности между двумя нашими народами»