Текст книги "Вспомни, Облако! Книга вторая"

Сильнее обстоятельств

Петерс Гуго Петрович

является единственным человеком

в Советском Союзе,

который стал летчиком,

уже имея дефект ноги…

Из протокола медицинской комиссии

Юноша склонился над тетрадью и записал:

«Сегодня над больницей пролетел самолет. Я еще нахожусь в тяжелом состоянии, но приподнялся и – упал. Пусть, кроме отнятой ноги, был бы у меня еще какой-то дефект, чтобы слишком уж не жалеть о небе. Сегодня начну себе назло портить зрение, буду читать ночью. Ребята принесли „Как закалялась сталь“ и „Повесть о настоящем человеке“. Но ведь Островский был писателем, а не летчиком. А Маресьев и до того, как потерял ноги, был уже героем, асом. А я, кто я?»

(сверху-вниз, слева-направо) 1. Лётчик Сорокин Захар Артемьевич 2. Лётчик Гуго Петрович Петерс 3. Авиатор Харитон Никифорович Славороссов.

«Кто я?!» – вопль души, придавленной трагическими обстоятельствами. Ни утешительные беседы, ни книги о замечательно стойких людях, которые принесли ребята, помочь не могли. Он, Гуго, знал их почти наизусть. И о русском авиаторе Славороссове, который после аварии тут же, у остова сгоревшего аэроплана, отрезал ножовкой себе ступню и позже продолжал летать, и о мужественном Захаре Сорокине, на долю которого выпали сходные трагические обстоятельства. Но у того и другого был богатый летный опыт и характеры закаленные в боях. А кто он, Гуго Петерс? В шестнадцать мальчишеских лет, где ему было взять силы, чтобы суметь летать?

Выхода, казалось, не существовало. Мысли, тяжелые, отрешенные, на долгие часы придавили его к койке. Закроет глаза – начинаются видения.

…Вот, подняв голову, он следит за самолетом, впервые пролетающим над селом. Вскидывает к нему руки и кричит, кричит восторженно, взахлеб, его слова уносит порывистый ветер далеко в равнину, и там они угасают. Это крики радости, миг обретения мечты, которая подчинит все в его жизни.

…Мальчик строит модели. Крылатые, стремительные. Они, белые, взлетают с его горячих ладоней в синее-синее небо. И нет краше картины для очарованного безмерным океаном Гуго.

…Он складывает в ранец шелковистый купол парашюта на занятиях секции в техникуме механизации сельского хозяйства. Гуго и поступил в этот техникум только потому, что в нем есть парашютная секция. Считанные дни остались до первого прыжка. Не повезло! Нашелся влиятельный человек, который почему-то решил, что парашютизм не нужен будущим механикам.

Секцию закрыли. Обиженный Гуго ушел из техникума.

…А в аэроклубе его спросили:

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Молодец, парень! Но приходи через два года.

…Чтобы овладеть самолетом, нужно в совершенстве знать мотор. Гуго решает начать изучение двигателей с тракторных. Благо, что в родном селе Сузановке есть подходящие курсы. Но… На первом же занятии по вождению трактора он неловко падает, и стальная гусеница подминает его.

…Голос хирурга мягок, мнение – беспощадно:

– Ногу необходимо ампутировать. Другого выхода нет…

Все эти картины проходят нескончаемой чередой в уставшем мозгу больного. Хочется лежать пластом, не пить, не есть, постепенно уходя в небытие. Но какая-то непонятная сила поднимает его и заставляет писать дневник.

«Почему судьба так круто обошлась со мной? Отняла все, что наполняло жизнь смыслом. Ведь без ноги летчиком не станешь. Это все равно, что лишиться пальцев рук и думать об игре на скрипке…»

Он еще не осознает, что сила, поднявшая его и заставившая писать в дневнике пока горькие, отчаянные слова, есть частица дремлющей в нем недюжинной воли.

Как-то ему об этом напомнил хирург:

– Знаешь, Гуго, в жизни, вообще-то, нет отчаянных положений – есть отчаявшиеся люди. Человек может стать сильнее обстоятельств, выйти победителем из, казалось бы, безвыходной ситуации… Крепи сердце и не поддавайся беде.

Гуго только молчал.

Выписавшись из больницы, он решил «забыть» о протезе. Нет его – и все! Нет острой боли при пешей прогулке на десятки километров! Не мешает он ездить на велосипеде! Не чувствуется при пробежке на лыжах и коньках! И горячие, как пламя, опаляющие тело болевые всплески не от протеза. Не от него… Нет! Нет! У него нога. Полноценная. Послушная нога. Вот она уже помогает ему водить мотоцикл, и автомашину, и… планер.

Да, в родную Сузановку привезли ящики с деталями учебного планера, и это сделали по его предложению, по настоянию председателя первичной организации ДОСААФ колхоза Гуго Петерса.

В дневнике появились строки:

«Подготовил планер к полету. Стоял он, широко раскинув крылья. Ночью я спал под его крылом».

И позже:

«…Я должен был выполнить всего лишь пробежку по земле. Но что это? Меня неудержимо поднимает вверх, и вдруг замечаю, что я уже в воздухе. Сильный порыв ветра, да еще ребята, которые натягивают амортизатор, видно, перестарались, и вместо пробежки я взлетел на семь метров! После посадки инструктор сказал мне: „Летать можешь – летать будешь!“. Этот день считаю своим вторым днем рождения».

Так родился ли еще один летчик 1 сентября 1657 года, то есть в день соответствующей записи в дневнике? Можно сказать – да. Ведь Гуго чуть позже не только основательно изучил аэродинамику, теорию полета, но выучился летать на планере. И уже как инструктор поднимал в небо колхозных ребят. И в то же время – нет, он только ступил на летную дорогу, окончательно разбередил себе душу, не представляя еще, какие испытания придется преодолеть.

Он едет в город, чтобы устроиться там в аэроклуб инструктором-планеристом. Но… в Челябинском аэропорту пришлось работать не летчиком, а кладовщиком, мотористом, шофером. В аэроклубе ему разрешили обучать курсантов, но только на земле. На пути к высоте стоял крепкий шлагбаум – привычное, консервативное понятие о здоровье летчика.

Гуго Петерс должен был сломать недоверие, доказать, что ему не только нет жизни без неба, но и авиация приобретет в его лице нужного человека, готового на тяжкий труд и любые испытания.

«Постоянное стремление вперед – вот смысл жизни», – из дневника Гуго.

Десятки медицинских комиссий прошел он и везде слышал: летать нельзя, категорически противопоказано, да я не к чему – здоровых людей хватает. В личном деле копилась гора заключений медиков и других ответственных товарищей – «запретить», «отказать», «рассмотреть после необходимых консультаций», «изучить возможности». Да, «диспетчеры жизни» не спешили дать команду на взлет.

Гуго познакомился с любителем-авиаконструктором Л. Комаровым и стал помогать ему мастерить самолетик «Малыш».

Юркий, крепкий «Малыш» поднялся в воздух. Первыми летчиками-испытателями его были сам Комаров и Гуго Петерс. У них не было официальных прав, но они летали. В конце концов, такая самодеятельность могла плохо кончиться.

Об этом узнал Генеральный авиаконструктор Олег Константинович Антонов. Заинтересовавшись создателями «Малыша», он пригласил их в свое конструкторское бюро.

Самолёт «Малыш» сконструированный Гуго Петровиче Петерсом

За два с половиной года Гуго, летая в аэроклубе на антоновских планерах, окончил курсы подготовки летчиков, получил диплом пилота-буксировщика и совершил пять парашютных прыжков.

Гуго освоил все летавшие в аэроклубе типы планеров и самолеты «Ан-2», «Як-12», «Як-18». Подготовил десятки планеристов и парашютистов.

Потом Гуго Петерс летал на заводе, где строились антоновские «Пчелки» – «Ан-14».

Слова «мечта» и «небо» стали для него символами трудолюбия, воли, великого долготерпения. Он стал летчиком. Но не профессиональным. А это не устраивало его.

Он думал о большой летной работе и дальних рейсах. Поэтому продолжал писать заявления, докладные, просьбы и вновь получал отказ за отказом.

– Времена Маресьевых прошли, – как-то сказал ему высокопоставленный руководитель при личной встрече.

– Для таких, как вы, маресьевские времена и не начинались! – отпарировал Гуго, хотя знал, что этим усугубляет свое положение.

Как и Олег Константинович Антонов, пришли на помощь настоящие люди, и среди них полковник медицинской службы Григорий Грейфер, да, тот самый хирург, который в свое время дал «добро» на полеты Маресьеву.

– Этот мальчишка чем-то напомнил мне Маресьева. Он был чертовски упрям в своем желании летать, – вспоминает хирург. – И чем больше я выдвигал «против», тем отчетливее видел по ответам и поведению Петерса – да, он может и должен летать!

Прежде чем написать свое заключение в Центральную врачебно-летную экспертную комиссию, Грейфер испытывал Петерса несколько часов. Заставлял выполнять сложные упражнения, бегать, прыгать, наблюдал за зрачками – не расширятся ли от боли? – и так почти до изнеможения. И был потрясен – не сдался Гуго, ни одна болевая искорка не промелькнула в глазах, движения тела оставались координированными и четкими.

Прощаясь, хирург сказал:

– Не подведи старого Грейфера!

Авиаконструктор Антонов, хирург Грейфер, летчик-испытатель Галай, врач Шинкаренко, космонавт Береговой, «летчик номер один» Громов – вот некоторые из многих людей, помогающие выйти Гуго Петерсу на избранный путь. Но окончательное решение должен был вынести министр гражданской авиации Борис Павлович Бугаев. И он, изучив личное дело Петерса, допустил его к профессиональной работе.

Сегодня Гуго Петрович Петерс – командир самолета «Ан-2»…

Летать хотят многие, но не многие поднимаются в небо, не многие находят в себе силы преодолеть земное притяжение безмятежного уюта и благополучия или же, наоборот, трудных, а порой и трагических обстоятельств жизни.

Победитель

Он, Юрий Александрович Гарнаев, родился на саратовской земле в городе Балашове в 1917 ГОДУ, погиб близ Марселя в борьбе с огнем, защищая от пожаров Францию.

Один из лучших летчиков-испытателей мира. Он оставил о себе память на Земле, его имя с благодарностью произносится и в Космосе.

Хотелось бы услышать его голос, побеседовать с удивительным человеком, но, увы, сейчас на наши вопросы могут ответить только его записи и воспоминания знавших его людей.

Кем был Юрий, прежде чем стать летчиком?

Лесорубом в московском леспромхозе. Кочегаром на пароходе «Республика». Грузчиком на пивоваренном заводе «Красная Бавария». Токарем и учащимся вечернего филиала индустриального техникума. Слесарем-водопроводчиком. И снова токарем вагоноремонтного завода. В авиацию пошел по комсомольскому призыву: «Дадим стране 150 тысяч летчиков без отрыва от производства!» Юру приняли в Мытищинский аэроклуб.

Хотел ли Юрий быть пилотом или работать в авиации его заставил комсомольский долг?

Это можно понять из его стихотворения, в котором ощущается страстная тяга в небо и тоска по крыльям:

 
Прислонясь у низкого забора,
В свете полыхающих зарниц,
Ты глядишь куда-то через горы,
Провожая перелетных птиц.
Все мечты и все твои желанья —
Вместе с ними в облачную высь.
Караван крылатый, до свиданья!
Караван крылатый, возвратись!
 

Так он писал стихи?

Да. Юрий Гарнаев был человеком многих дарований. Любил музыку. Сочинял превосходные очерки и рассказы о своих товарищах. Увлекался фотографированием. Хорошо рисовал. Любил рассказывать о новых странах, где побывал, о городах, о людях. Стоило Гарнаеву появиться после очередной командировки в летной комнате, как вокруг него мгновенно собирался тесный кружок. Рассказывал он всегда красочно – слушатели как будто вместе с ним совершали увлекательные путешествия.

Часто появлялся на клубной сцене в роли веселого конферансье и как артист – в каком-нибудь занятном скетче. Многие помнят, как он с профессиональным артистизмом читал поэмы Маяковского и отрывки из своих поэм.

В последние годы Гарнаев начал писать большую книгу, но… не дописал. Незаконченная повесть оказалась значительной. Уже посмертно Юрию Гарнаеву присвоено звание лауреата Всесоюзного литературного конкурса имени А. Фадеева.

Друг Юрия Андрей Меркулов утверждает:

«…я убежден, что вторая наша потеря – будущего писателя, быть может, не меньше первой – известного зрелого летчика. Он не успел отдать себя литературе, как Экзюпери, ибо авиация сжигала его энергию без остатка: он знал ранний предел возраста для сложных полетов – когда писатель зачастую только еще вступает в зрелость – и торопился как можно дольше прожить в небе, где год впечатлений дает три… Но даже то, что он успел написать, нам дорого как самобытное слово одаренного человека, чей художественный талант не успел развернуться во всю силу, хотя жизненный опыт давал ему право на предельно смелые и яркие образные воплощения… Человечество лечит раны тем, что идет по дорогам, которые проложили безумцы от романтики. Пришло время космоса, и художники научатся рисовать пейзаж иных высот, а время найдет настоящего писателя из тех, кто сам летает, – так же как нашло оно в авиации Экзюпери, Джимми Коллинза или Гарнаева».

Чего достиг Гарнаев в начале жизни?

Прежде всего своей цепи – стал летчиком. После выпуска из летной школы переехал к месту новой службы на восток. Чуть позже перспективного авиатора назначили инструктором одной из военных школ летчиков, где Гарнаев не только шлифовал свою технику пилотирования истребителей, но и учил курсантов, став, по его же словам, «кротким, как голубь, мудрым, как сова, и говорливым, как попугай». В этой шутке скрыт большой смысл для наставников молодежи.

В школе Гарнаев услышал первые вести о начавшейся войне с фашистской Германией. Это заставило его усилить личную тренировку, иногда пренебрегая здравым смыслом.

«Несмотря на категорический запрет высшего пилотажа на старых самолетах И-15-бис, мы, молодые буйные головы, в душе протестовали против этого», – признается Гарнаев. – «Какой же я буду истребитель, мастер воздушного боя, если не буду уметь выполнять высший пилотаж?» – думал я. И вот, вопреки строгому указанию, в дни командирской учебы я улетал на своем И-15-бис подальше от аэродрома и продолжал совершенствоваться на нем в выполнении высшего пилотажа. А чтобы мои фокусы не увидели с аэродрома, я летал между сопками, вблизи от земли. Это было двойное нарушение, которое на языке авиационной дисциплины именовалось не иначе как воздушное хулиганство. Правда, для оправдания своих противозаконных действий я вспоминал Чкалова, который пролетел на самолете под одним из мостов в Ленинграде и который говорил, что выполнение высшего пилотажа вблизи земли оттачивает летное мастерство и глазомер – качества, особенно необходимые летчику в воздушных боях… Однажды меня засекли… И вот я предстал перед грозными очами начальства. Оправданий мне не было.

Вечером на срочном партийном собрании мне здорово досталось от товарищей, а когда все встали и разошлись, я остался один на скамье, опустив голову и не смея поднять глаз…»

Лётчик-испытатель Юрий Гарнаев

Летный талант молодого летчика привлек внимание командиров, и Юрий Гарнаев довольно быстро поднимался по служебной лестнице. Имея невысокое воинское звание – старший лейтенант, он стал штурманом полка. Его товарищ Борис Козлов рассказывает, что служба на восточной границе, несмотря на отсутствие боевых операций, все время была очень напряженной: с каждым днем ждали вступления Японии в войну против нашей страны. Когда же, наконец, бои начались, уже после капитуляции Германии, для Гарнаева настало время активных действий. Запомнился ему и первый полет по направлению к городу Лубэй, через степь, без всяких ориентиров, где, прежде всего все зависело от него, штурмана части. И посадка у обветшавшего буддистского монастыря Нанай-Сумэ, на старой черепичной крыше которого вырос сухой куст – признак полного запустения, где старый монах, единственный в храме, не мог достать им даже воды. И перелет через Хинган без всяких маяков и приводов; посадка полка, у которого кончилось горючее, на размытую дождем глинистую старую дорогу почти при нулевой видимости…

Запомнились и первые суматошные дни в Мукдене, и полет в Порт-Артур.

Как летчика-штурмана однополчане называли Гарнаева любовно: «Наш шкипер!» Летным мастерством он владел в совершенстве. Все время стремился осваивать новые крылатые машины. Сразу после окончания войны на одном из аэродромов в Корее, где было много трофейных самолетов, Гарнаев увлекся их изучением. Сначала освоил маленький «Дугласенок», потом японские истребители для летчиков-смертников. Практически это был подступ к испытательной работе.

И он стал лётчиком-испытателем?

К сожалению, нет. У талантливых людей немало завистников. Нашелся злостный недоброжелатель и у Гарнаева. Его рискованные полеты, искренность в суждениях, смелые поступки были истолкованы не в пользу летчика, который верил

 
…в человеческое счастье,
Как верю в то, что завтра будет день.
Я верю сердцем, разумом и болью
В идею, что зовется коммунизм,
Как будто вижу я – как в небе кровью
Написано большое слово Жизнь.
 

После войны по ложному навету Гарнаев был осужден и три года отбыл в лагерях заключенным. В эти трудные годы у него распалась семья: жена вышла замуж за другого, взяв с собой дочку, сын тяжело заболел, долгое время был прикован к постели, его лечила и воспитывала бабушка, мать Юрия.

Так закончился славный путь пилота?

Так его путь был временно прерван. Получив реабилитацию, Юрий Гарнаев опять пришел в авиацию. Потому что иначе жить не мог. Ведь не зря, будучи искусственно оторванным от любимой работы, там, за Полярным кругом, на обрывках пакетов из-под цемента он писал стихи о вере в жизнь, в коммунизм, о торжестве справедливости. Сильный человек пережил боль обиды. Обращаясь к родному городу, он с грустью сказал:

 
…Я пришел. Я целую твою мостовую.
Много раз опадала с черемухи белая пыль.
И кричал журавлям я: «Тоскую, тоскую!..»
А сейчас это все – пережитая боль.
 

Юрия взяли технологом в мастерские испытательного аэродрома. Исполнял свои обязанности он на совесть, а думал об одном: как-бы подняться в небо хоть на чем-нибудь.

Друзья «сосватали» его в группу летчика-испытателя Шелеста, которая выполняла правительственное задание по созданию отечественной систему заправки самолетов топливом в воздухе.

– Скажу прямо: я не сразу проявил отзывчивость, – признается Игорь Шелест. – Сказал… что-то вроде того, что у нас не Рио!.. Что летать все хотят!.. И пояснил еще зачем-то, что в нашей группе трудятся сплошь да рядом в одном лице и конструктор, и мастер сборки, и инженер-испытатель. Летают уже лотом, как бы для удовольствия… работаем от зари до зари и главным образом за идею.

Но, узнав, что Гарнаев бывший летчик, Шелест согласился взять его и впоследствии не пожалел об этом. Новый член инициативной группы работал за пятерых: и медником, и слесарем, и токарем. Ему приходилось изобретать и проектировать, доводить «до ума» автомат подачи шланга. Как награду он принял сообщение, что включен в экипаж испытателей оператором сцепки.

В первом же полете Шелест его спросил:

– Как самочувствие?

– Да что вы! Как во сне. Верить уже перестал, что опять буду в воздухе.

«С ним произошла полная метаморфоза, парень сиял от счастья. Что за силища у этой страсти к летанию! Всегда энергичный, Юра теперь двигался так, будто земное притяжение уменьшилось в два раза», – вспоминает Шелест.

Ну, и слава труду – человек опять ворвался в небо?!

Не торопитесь.

Когда подошли первые удачи в опытах по дозаправке самолетов в воздухе, перед одним из полетов Гарнаев подошел к товарищам, как говорят летчики, «с улыбкой опрокинутого в пыль».

– Что с тобой, Юра? – спросил Шелест.

– Увольняют… Пришел попрощаться.

Шелест бросил все, помчался к начальству. А когда возвращался обратно, в ушах засели четыре слова: «Тяжело, но бдительность нужна».

– Что собираешься делать? – спросил он Гарнаева.

– Летать, как видно, не дадут. Уеду куда глаза глядят. – Он смотрел немигающим взглядом из-под густых черных бровей в пустоту.

Но он не уехал – тут же в городке испытателей стал директором клуба «Стрела».

Вернуться к летной работе опять случай ему помог?

Вряд ли сложившиеся обстоятельства можно назвать случаем. Создалась локальная обстановка, когда понадобились люди беспредельной храбрости, мужества, способные сознательно пойти на чрезмерный риск. Нужно было испытывать механизм для срочной эвакуации летчиков из кабины самолета – катапультное сиденье. Юрий Гарнаев попросил взять его в группу испытателей.

До Гарнаева испытатель П. Долгов катапультировался из самолета на скорости 800 километров в час. Этот рубеж нужно было перейти, так как скорости реактивных машин возросли неизмеримо.

Испытатель катапульт – человек-снаряд. Полуторатонная сила порохового заряда выбрасывает его из кабины самолета и ударяет в упругую стену сжатого скоростью воздуха. Встреча с такой стеной не подготовленного к катапультированию человека может закончиться хрустом костей.

Итак, 800 – пройдено. Юрий Гарнаев садится в самолет, который будет лететь на 100 километров в час быстрее. Еще не известен практический предел возможностей, а точнее, психологической и физической прочности человека при отстреле на такой скорости. Может быть, он на 50—20—10 километров в час меньше скорости, заданной для эксперимента с Гарнаевым?

…Катапульта выбросила Юрия из бомбардировщика. Поток воздуха обрушил на него всю злую мощь.

«Руки и ноги были мгновенно сорваны с фиксаторов, испытатель беспорядочно вращался, не в силах что-либо сделать в хаосе взбешенных струй. Руки и ноги то вытягивались по потоку, то с силой отбрасывались назад, когда невидимая коварная сила, словно жесткой подушкой, безжалостно била в лицо, сжимала грудь. Но человек сопротивлялся. Через две секунды поток ослаб, а отстегнувшиеся привязные ремни освободили испытателя от сиденья. Падение стало привычным. Небольшая задержка, и рука выдергивает красное кольцо. Еще не ослабшее от напряжения тело почти не почувствовало динамического толчка раскрывшегося парашюта. Снижение на белом куполе показалось мучительна долгим, словно земля убегала от него. Но небо есть небо. Пока находишься в нем, будь готов к любым неожиданностям, порой самым невероятным и неповторимым. Последнее напряжение – и испытатель привычно коснулся земли. Только оказавшись среди встречавших его товарищей, он почувствовал усталость и далекую пока еще тупую, приглушенную боль. Травм не было, но тело ныло от огромного напряжения. Для Юрия Александровича Гарнаева это был памятный и счастливый день. 900 километров в час. На такой скорости тогда еще никто не прыгал… Прыжок Гарнаева открыл путь дальше, в еще большие, неизведанные скорости…»

Так рассказывает о прыжке Гарнаева летчик-испытатель Юрий Быков, участник событий.

Всего две секунды…

Две секунды риска жизнью в обмен на доверие?

И Гарнаеву позволили испытывать самолеты?

Конечно, Юрий Александрович об этом не думал. Хотя случайность могла привести и к трагическим последствиям. Но мужество Гарнаева, его отчаянная борьба с взбешенными струями на самом деле основательно поколебали недоверие к нему, доказали его фанатичную верность небу.

Испытание катапульты Юрием Гарнаевым

Прежде чем снова стать летчикам-испытателем, он не один раз был человеком-снарядом. Впервые в истории выполнил воздушное катапультирование с реактивного самолета в спасательном скафандре. Прыгал из стратосферы и из-за неисправности кислородного шланга чуть не задохнулся, его основной парашют разнесло в клочья, и он достиг земли на маленьком запасном, а при приземлении так ударился, что треснула пластмассовая броня защитного шлема.

И, уже начав работу летчика-испытателя, он продолжал еще заниматься экспериментами с отстрелом сидений.

Что же, он был лишен чувства страха вообще?

Вряд ли так можно сказать. Страх, обостренное чувство опасности в той или иной мере присущи любому человеку. Юрий Гарнаев писал и утверждал всей жизнью, что

«летчики-испытатели – вовсе не искатели приключений, и летают они не ради риска, а борясь с ним, чтобы не пришлось потом при массовой эксплуатации самолета рисковать другим летчикам. Риск только тогда имеет право на существование, если он необходим обществу, для которого мы работаем и живем. Всякий другой риск бессмыслен и аморален… Мы не считаем свою работу похожей на риск игрока. Игрок тешит сам себя, а мы работаем. Для нас это значит жить. Жить, во что бы то ни стало! Это делает волю напряженной и острой, начинаешь соображать быстрей, чем это кажется возможным… Страшно прыгать или нет? Страшно летать или нет? «Я знаю, – рассуждает Гарнаев, – мой старший товарищ заслуженный летчик-испытатель СССР Герой Советского Союза, к тому же заслуженный мастер планерного и парашютного спорта Сергей Николаевич Анохин однажды ответил так: «Нет, не страшно. Страх у меня давно атрофировался». Не зря кроме официальных званий за ним ходит легендарное слово «человек-птица». Но я сам никогда не решился бы ответить так на этот вопрос.

Конечно, и перед сложным испытательным полетом, если он тщательно подготовлен, кажется, все ясно. И все же у летчика появляется настороженность. Что это – страх?.. Как бы летчик ни готовился на земле к полету, все-таки до конца неизвестно, чем же он закончится. И эта неизвестность откладывает в душе какое-то чувство, которое не знаешь, как назвать. Я бы назвал его природным чувством самосохранения».

Какой летательный аппарат первым испытал Гарнаев?

Вертолет. Узнав о плодотворных экспериментах с катапультным сиденьем, Гарнаева захотел повидать «летчик номер один» Михаил Громов. Вскоре после их беседы, 24 декабря 1951 года, Юрий Алесандрович Гарнаев при поддержке Громова и других авторитетных авиаторов был назначен летчиком-испытателем. В короткий срок он стал испытателем-универсалом. Первым или одним из первых ему приходилось осваивать истребители, бомбардировщики, транспортные машины, винтокрылые и даже аппараты без крыльев.

Юрий Гарнаев и винтокрылая машина, которую он испытывает

Расскажите о наиболее значительных работах Гарнаева

Никто до Юрия Гарнаева не совершал посадку на вертолете с остановившимся двигателем. Без мотора вертолет не планирует к земле, как самолет, он авторотирует, то есть опускается за счет самовращения несущего винта. Так утверждала теория. Гарнаев подтвердил это практически, идя на громадный риск: в случае неудачи его могла очень жестко принять земля, а при вынужденном прыжке с парашютом его наверняка порубил бы вертолетный винт.

Для рядового летчика такая посадка является проблемой и по сегодняшний день.

Гарнаев первым в мире провел эксперимент с отстрелом лопастей несущего винта вертолета в небе.

Еще раз напомню, что в случае аварийной ситуации при покидании вертолета с парашютом летчик может попасть в зону вращения винта, и, если чуть промедлит, вертолет завалится на борт или перевернется. Промедление это зависит не от реакции летчика, не от быстроты принятия им решения на выброску, а от особенности аэродинамических качеств вертолета. Проще говоря, неуправляемый винтокрыл переходит в беспорядочное падение очень быстро, и летчик вынужден оставлять кабину машины в сложном положении, иногда пролетать даже через вращающийся винт. Чем это грозит – ясно.

Нужно было найти способ мгновенной ликвидации вращающегося винта на случай аварийной ситуации. Специалисты остановились на методе отстрела лопастей, как более надежном и простом.

Испытать метод поручили Гарнаеву.

Он взлетел на вертолете Ми-4. Набрал высоту. Включил автопилот и, нажав кнопку «Взрыв!», вылез из кабины на специальную площадку, прикрепленную к левому борту. Прыгнул с нее.

Через несколько секунд белое облако взрыва закрыло центр вертолета. Из облака вылетели четыре узкие длинные лопасти. Фюзеляж опустил нос и, ускоряясь, стал падать. Чтобы не попасть под обломки, Гарнаев затянул раскрытие парашюта.

Эксперимент удался.

Труд испытателя Гарнаева объемен и ждет своего исследователя.

«Каждый его полет был искусством и большой лабораторной работой, а многие его полеты были открытиями в науке самолетостроения и шедеврами летного мастерства одновременно», – констатирует генерал авиации летчик-испытатель и космонавт Георгий Береговой.

Какая работа выдвинула его в число первых летчиков страны?

Пожалуй, испытание турболета.

Испытание Юрием Гарнаевым турболёта

Аппарат конструктора Рафаэлянца, казалось на первый взгляд, представлял из себя мешанину ажурных ферм, трубы реактивного двигателя с растопыренной «юбкой» книзу, четырех угловатых консолей и похожей на тракторную кабины, венчающей это сооружение кубической формы. Стояло оно на четырех тонких ножках. Ничего самолетного или хоть напоминающего что-то летучее в экспериментальном аппарате не было. Инженеры называли машину «летающим стендом», летчики – «летающим столом», сам конструктор – турболетом.

Кому же испытывать диковину? Гарнаеву – пилоту, «летавшему на всем, кроме ворот, но полетевшему бы и на воротах, если на них поставить двигатель».

– Вот мое детище, – сказал Рафаэлянц, показывая Гарнаеву турболет. – Управление в кабине как на вертолете, но рули необыкновенные – «газовые рули». Летать он должен.

Подобное сооружение можно встретить в цирке. Об этом и подумал Гарнаев, пошутив:

– А что, укротители тигров после меня будут выступать?

Надев защитный пластмассовый шлем, он забрался в кабину.

Посидел, запоминая расположение приборов, проверил ход рычагов управления. Включил двигатель. Турболет затрясся, стал переступать с ноги на ногу (а их четыре!), вроде – пританцовывать. Ощущение испытателя, мягко говоря, было не из приятных. Попробуйте посидеть на вибростенде! Летчик отлично понимал, что если вдали от земли не откажет, а просто «чихнет» двигатель, то бескрылый аппарат куском железа обрушится на землю.

Плавно увеличивая обороты двигателя, Гарнаев вместе с машиной стал погружаться в серо-желтое облако из пыли, песка, мелких камешков, выбитых из земли раскаленной струей реактивного двигателя. Мотор уже не выл, а ревел. Испытатель почувствовал, как поднимается в воздух. Почти автоматическими движениями бывалого вертолетчика он удерживал турболет в вертикальном положении.

– Пламя сечет землю, выбивая комья и превращая их в пыль. Пыль эта клубами расходится вокруг, и ничего не видно, кроме пыли (Гарнаеву тоже!). И вдруг на вершине этого клубка показывается сопло двигателя, затем кабина, стойки – и вот уже виден весь турболет, висящий на высоте десяти метров, – вспоминает свидетель необыкновенных полетов летчик-испытатель Аркадий Богородский. – Висит! Аппарат тяжелее воздуха тяжелее намного, висит наперекор земному притяжению.

Гарнаев отклоняет рули вправо, влево. Турболет послушен, даже очень энергично движется по воле испытателя. Аппарат приходится сдерживать. Он легко поворачивается на месте, кренится, делает виражи. «Жаль, мало горючего!» И эта мысль заставляет Гарнаева снизиться, зависнуть над полем в туче пыли и плавно приземлить турболет.