Текст книги "Анекдоты, рассказы, повести"

Двенадцатая казарма на базе в Ильцене

Йозеф Бирман, который был меня на год старше, родился в городе Бисмарк, штат Северная Дакота. Если верить записи в личном деле, его отец был немцем, а мать американкой, следовательно, он был полукровкой. Йозеф (все звали его Изя) был ловким парнем, но иногда ему не очень везло. Так случилось с прилипшей к нему кличкой Нацик. В учебном лагере Огаста он смотрел с парнями из своего отделения телевизор и случайно вякнул, что не все немцы в Германии были фашистами. Парни зацепились за эту фразу, Изя Бирман подтвердил свою юношескую позицию и стал за это обзываться Изей Нациком. На кличку он не обижался – это, как и мой Рыбачек с Огайо – была данность, которую изменить было невозможно. У Изи Нацика водились деньжонки, он любил обыгрывать подвернувшихся дурачков в карты, и был жаден до девок.

Причина, по которой сержант Колд поместил меня вместе с Изей в комнату №18, была, скорее всего, в нашей национальности. В пятой роте не было ни одного чернокожего, и эту функцию безропотно выполнял мелкий кореец Хи, которого Колд держал в роте только в качестве постоянного объекта для своих насмешек, издевательств и прочего военно-морского садизма. Сержант, будучи весьма проницательным, при всей своей мерзкой манере поведения, не считал рядового Изю Бирмана немцем, а относил его к перекрасившимся евреям. А от еврея до румына в понимании белого расиста и скрытого куклуксклановца Колда была минимальная дистанция. К тому же мы оба знали немецкий язык, могли быть потенциальными врагами (сержант в этом не ошибался, особенно в отношении меня) и подлежали в военное время немедленной изоляции и уничтожению. Колд, как истинный янки (он был из Ньюарка) знал, что прежде чем давить тараканов их нужно заранее посадить в одну коробку – что он с нами и сделал.

На базе в Ильцене служба для меня заиграла новыми красками.

Во-первых, нам денежное довольствие платили каждый месяц.

Во-вторых, свободного времени было больше.

В-третьих, раз в месяц мне полагались сутки увольнения с вечера субботы до утра понедельника. В увольнении я имел право находиться в любой точке Нижней Саксонии, в том числе в Ганновере и Брауншвейге, а также в Гамбурге. Можно было написать рапорт и объединить одно увольнение в два – и балдеть с вечера пятницы до утра понедельника. Обычно такие рапорта, как показала практика, командование подписывало подлизам, стукачам, детям «уважаемых» граждан Америки, и активистам, чем-то потрафившим командиру своего взвода. Но случайно мог проскочить рапорт и обычного рядового.

Четвертым неожиданным сюрпризом было то, что на нашей базе служили вольнонаемные немки из Ильцена. Эти фрау, как правило, работали вахту в трое суток с последующим отдыхом в четверо суток.

Это четвертое обстоятельство не ускользнуло от Изи Нацика – моего напарника по комнате №18. Его острый еврейско-немецкий ум сразу стал лихорадочно работать и выстраивать веселенькую комбинацию. Я долго не знал о происшествии с Изей, случившемся в один из будних дней нашего первого месяца службы в Ильцене. Но через год, когда страсти немного улеглись, Изя Нацик поведал мне следующее.

Он, как и все увидел, что в общей столовой для рядового состава работают немки. Изя заговорил с одной из них, плотной и не очень смазливой официанткой, подающей вторые блюда. Назовем ее условно Ирма. Ирма родилась в Берлине сразу по началу второй мировой войны, была замужем, но при строительстве Берлинской стены их семья развалилась – муж остался в восточной зоне, а фрау Ирма успела перебежать в Западную. Потом она жила в лагере для перемещенных лиц в Ильцене, и работала на молочном заводе, а когда построили американскую базу, нанялась туда. Изя Нацик сразу предложил Ирме переспать с ним за двадцать долларов. Ирма согласилась. Возникал вопрос места интимного свидания. Нацик еще только соображал что да как, а Ирма сказала ему, что она вполне способна днем после обеда влезть в окно нашей комнаты на первом этаже, если Изя откроет окно и ей поможет. Изя загорелся этой идеей. В тот день он заступал с капралом и четырьмя рядовыми своего отделения на дежурство по роте, а я в это время находился на практических стрельбах вне базы с утра и до ужина. Путь к наслаждению был свободен. В два часа дня он открыл окно, и фрау Ирма, которая притаилась в кустах у нашего спортивного ядра, влезла в нашу комнату.

После того, как они минуты три уже вовсю занимались любовью, в дверь комнаты постучали, и строгий голос сказал: «Рядовой откройте, военная полиция! Мы знаем, что у вас в комнате посторонние!». Изя метнулся к окну – метрах в двадцати на дорожке стоял другой полицейский с повязкой. Ирма успела надеть юбку, схватила остальные свои вещи и спряталась во встроенном шкафу для одежды. Одежды там не было, а стояли два наших чемодана и два рюкзака. В дверь стучали, положение было безвыходным, Изя Нацик надел штаны и открыл дверь. Сержант военной полиции молча отодвинул Изю правой рукой, огляделся для вида, и сдвинул ширму встроенного шкафа. На чемодане сидела в юбке полуголая фрау Ирма, которая не только не потрудилась одеться в бюстгальтер и кофточку, а как будто нарочно выставила свои буфера с большими коричневыми сосками на всеобщее обозрение. Сержант военной полиции строго приказал: «Фрау быстро одевайтесь, вы проследуете с нами, а вы, рядовой, лучше самостоятельно напишите рапорт о том, как во время несения службы совершили преступление». Фрау оделась и ушла с сержантом.

Изя лихорадочно решал – что делать? У него, как и у меня, в чемодане лежали двести сорок долларов, полученные за курсантские месяцы. Изя быстро достал деньги и кинулся следом за полицейскими, рядом с которыми тащилась, понурив голову, фрау Ирма. Изя догнал сержанта, пошел с ним рядом и, извернувшись всем телом, посмотрел на полицейского снизу вверх и жалобно пропищал: «Господин сержант, извините меня за доставленное вам неудобство», после чего вложил в его руку завернутые в бумажку деньги. Сержант остановился, посмотрел на содержимое свертка и тихо выдохнул: «Фрау, идите!». Затем проскрипел сквозь зубы Изе: «Ты понимаешь, парень, что я делаю это, только чтобы не сломать навсегда твою молодую жизнь». Военные полицейские удалились. Изя Нацик побежал в казарму и за будущее месячное денежное довольствие уговорил своего капрала не давать делу хода.

Когда Изя Нацик ходил в столовую, то фрау Ирма отводила глаза и краснела. Через месяц Изя понял, что его развели так, как он разводил лопоухих подвыпивших фермеров на скачках в Кентукки. Денежное положение Изя поправил, одержав несколько не очень честных карточных побед над старожилами базы. Но с фрау Ирмой был вопрос принципа – он подкараулил ее и, морально унижая, расколол. Его главным аргументом было то, что она, немка, участвовала в подставе против него – немца, в то время как вокруг полным полно трусливых американцев, весьма падких до немецкого женского тела. Кончилось тем, что фрау Ирма погасила свой сексуальный долг перед Изей Нациком в течение года натурой. На этот раз Изя услаждал себя на территории противника – в заготовительном цехе столовой. После того, как Изя мне все это рассказал, я его часто спрашивал – он завалил фрау Ирму в тот день на свою или на мою койку? Изя Нацик в ответ только смеялся.

Еще одним аспектом, новым для моей военной карьеры, было употребление военнослужащими на базе в Ильцене горячительных напитков, иначе говоря – пьянство.

Как я уже говорил, личное время у нас увеличилось, и появилась возможность увольнений. К этой теме я обращусь отдельно, а сейчас расскажу о личном времени. Самым сложным оказался вопрос – куда девать это личное время, как его убить? Надвигалась весна, солнышко светило, и мы почти каждый день занимались обычным американским делом – тусовались на ротной баскетбольной площадке. Рядом с нашей двенадцатой казармой прямо через дорогу была шестая казарма. В ней размещались настоящие морские пехотинцы, в отличие от нас – добровольцев, выпеченных наскоро в армейской печи. Но в баскетболе все равны – они захаживали к нам, мы к ним. Среди обитателей шестой казармы, покидывающих мячик в колечко, я сразу выделил одного весьма примечательного игрока. Это был крупный толстозадый детина, о котором и нельзя было подумать, что он что-то смыслит в баскетболе. Но это думал тот, кто не видел его на площадке. Все называли его Фриски Хутер, а иногда просто Хутер. Хутер не любил играть полные матчи в какой-либо команде. Он мог войти в игру, забросить пару мячей, а затем сесть на скамейку и смотреть на то, как играют другие. Я подозревал, что его имя – кличка (переводится это как-то типа «веселая поджарка» – бессмысленное словосочетание). Иногда он включался в игру минуты на четыре, и показывал серьезный класс.

Хутер был старше меня лет на пять – шесть, возможно он где-то воевал, об этом не распространялся. Пару-тройку раз я сидел рядом с ним, курил и болтал на разные темы. Говор выдавал во Фриски Хутере сельского жителя – это оказалось правдой – его отец и старший брат были фермерами с юга Индианы. Хутер всегда приходил на площадку, да и вообще ходил по территории базы в личное время в полуспортивной одежде – это разрешалось, но делали так не многие. Через неделю я узнал, что Фриски Хутер – сержант по фамилии Вортер. Он раньше командовал одним из разведывательных отделений в своей роте, а затем был приказом отстранен от командования и переведен в резерв. Вскоре мне предстояла длительная командировка в Австралию, о которой я еще ничего не знал, а когда я вернулся – Фриски Хутера – сержанта Вортера в шестой казарме не было. Да и вообще ее занимала другая десантная рота.

Фриски Хутер хорошо знал способ убийства свободного времени – он пил виски. В тех местах, где Хутер служил раньше, как он мне рассказывал, виски пили все от рядового до майора. Пить виски для сержанта, который знал, что завтра коммунистическая пуля пробьет ему голову, было абсолютно нормальным делом. Когда роту Хутера перевели для переформирования в Германию на базу в Ильцен, то многие его сослуживцы снизили уровень алкоголя в своей крови. Многие, но только не Фриски Хутер. Каждое воскресенье он отправлялся в увольнение, закупал в Ильцене три пузыря бурбона, – он предпочитал черный Джим Бим, и спокойно возвращался на базу. Свои мужские потребности он удовлетворял в кинотеатре в Ильцене – об этом я расскажу позднее, а тратить деньги в поездках в Гамбург или Ганновер сын фермера Фриски Хутер не желал. Он не был человеком жадным, но с молоком матери впитал в себя основной фермерский закон экономии – трать каждый доллар на себя и с умом. В этот принцип вписывалось у фермеров из Индианы и пьянство, и девочки, и карточные проигрыши шулерам типа Изи Нацика. Главное потратить доллар на себя и хорошо провести время – вот как жил Фриски Хутер. Хутер вовсе не был алкоголиком – это был его стиль жизни, его жизненное расписание. В пропускном пункте на базе военная полиция не проявляла никакого рвения, не проверяла чемоданы, сумки спортивного типа, другую поклажу. И тем более они не проверяли сержанта, вернувшегося в родные десантные пенаты днем в воскресенье. Трех бурбонов Хутеру хватало, чтобы провести свое свободное время с понедельника по субботу, а затем цикл повторялся.

И это могло длиться вечно, если бы не одно «но»! Этим «но» был капитан Слипер. Слипер судя по всему давно через своих стукачей получил информацию на Фриски Хутера, несмотря на то, что рота Хутера формально была Слиперу не подчинена. Этот коварный паук-англосакс не торопился душить свою жертву. Он ждал нужного момента, сцена удушения должна была быть шекспировской – со зрителями, и финалом. При этом Слипер вообще не должен был выходить на сцену – так у истинных последователей Шерлока Холмса и его собутыльника Ватсона не принято. Время шло, Хутер пьянствовал и поигрывал в мячик, Слипер ждал. Фриски Хутер не утруждал себя особо с поисками способа сокрытия улик – квадратные бутылки от бурбона он ставил на пол встроенного шкафа в своей комнате – и это стало основой для финальной сцены, разработанной Слипером. В один из вторников в шесть часов вечера комиссия в составе второго лейтенанта военной полиции, врача из госпиталя, капитана из штаба (но это был не Слипер) ворвалась в комнату сержанта Хутера на втором этаже шестой казармы и застала его за обычным занятием – он крутил настройку у транзисторного приемника, в поисках хорошего музона и допивал бутылку бурбона. Первая улика стояла на столе. Комиссия имела четкий сценарий развития сцены – она отодвинула ширму шкафа в комнате Хутера и обнаружила не голую немку, как было в эпизоде с Изи Нациком, что было бы в данном случае весьма забавно, а батарею из пятьдесяти семи пустых квадратных бутылок Джим Бима и двух непочатых. Фриски Хутера увели в комендатуру базы, утром он получил пять суток ареста. Капитан Слипер, очевидно, торжествовал и писал свои сраные отчеты о раскрытии им, потомком первых переселенцев, алкогольного заговора в роте морской пехоты, базирующейся в Ильцене.

Сержанта Хутера через пять суток выпустили на свободу, но его привычный распорядок жизни был грубо нарушен шекспировским способом. В воскресенье он уехал в Ильцен и там выпил лишнего в каком-то питейном заведении и умудрился подраться с немцем. Слово подраться тут вряд ли применимо – неуклюжий здоровяк Хутер просто вломил худосочному немцу два раза по корпусу и тот свалился мешком под стойку, затем Хутер расплатился и пошел на автобус. На беду при инциденте в Ильцене сержант Хутер был в форме, а избитый псевдогражданский немец оказался оберфенрихом бундесвера, приехавшим в Ильцен отдохнуть. Бумага от немецкого командования к американскому шла долго, но дошла, сержанта Вортера – Фриске Хутера – отстранили от должности. Что с ним было дальше, как я написал выше, я не знаю. Вот такая история о личном времени, сыне Индианы, бурбоне и британских способах сыска.

Я, однако, помнил о своем жизненном предназначении как агента Эжена, и пытался решить проблемы моей связи с Центром. Отношения у меня с сержантом Колдом не сложились, и я с трепетом подал своему капралу Битеру в среду рапорт-просьбу предоставить мне увольнение в ближайшее воскресенье. Битер спросил меня – где я планирую побывать в увольнении. Я ответил – «в Гамбурге», он записал мой ответ на листочек и пошутил «Рыбачка потянуло к морю». Гамбург я выбрал по той причине, что считал, что там я найду возможность и сделать свое фото в форме и остаться вне бдительного ока своих начальников и сослуживцев, чтобы отправить письмо Элвису. Весьма неожиданно в пятницу я узнал, что Колд подписал мою увольнительную, но особо меня это не потревожило. В эту же пятницу я, как обычно, сидел на скамейке у баскетбольной площадки и поджидал опального сержанта Хутера, с которым я немного скорешился. И тут на краешек моей скамейки нежданно негаданно подсел прыщавый и не очень опрятный пехотинец из первой роты, носивший клички Вэлит и Вэйл, в моем повествовании он еще не встречался. Ходили слухи, что Вэлит-Вэйл (будем звать его Вейл, что означает «канава») покуривал травку и был мелким дилером – снабжал своей отравой рядовых и капралов за невысокую цену. Я подумал, что дилер Вэйл эту же услугу желает предложить мне. Но я ошибался.

Вэйл начал с жалобы – «Хреновая жизнь тут на базе, занятия настое… ли, а лейтенант Харш зажимает, не пускает меня прошвырнуться по девочкам Гамбурга». Я промолчал. Вэйл продолжал ныть: «А тебе Рыбачек пруха – оттянешься по полной.» Я промолчал. Вэйл перешел к сути вопроса: «Рыбачек, братан, выручи – притащи из Гамбурга парочку пузырьков саксонского шнапса. Хочу подкатить к своему капралу. А в долгу я не останусь». После этой фразы дилер Вэйл сунул мне в руку две двадцатки – сумму превышающую мои затраты на шнапс в четыре раза. Затем он резко вскочил, и, уже убегая, подмигнул мне своим серым дилерским глазом и кинул последнюю фразу: «Я на тебя надеюсь, Рыбачек, до понедельника!», а я остался сидеть с двумя двадцатками в руке. Вечером, когда я стал выпытывать у Нацика, что он думает о поведении и просьбе дилера Вэйла, он мне сказал: «реально, тебе Рыбачек пруха, притащи бутылочку и на мою долю, когда я отыграюсь – денежку отдам». Нацик оказался эгоистом и сволочью, ибо он на своем горьком опыте хорошо знал, что военная полиция может меня замести со спиртным, но видимо посчитал, что две-три бутылки шнапса слишком мелкая добыча для этих людоедов. Денег на шнапс для себя он не мог мне дать якобы потому, что крупно проигрался, а о своих приключениях с Ирмой он помалкивал.

Я продолжал сомневаться в истинности намерений дилера Вэйла, и получил помощь оттуда, откуда ее не ждал. На следующий день после ужина меня дернул за рукав кореец Хи, по кличке Малыш Когё или просто Малыш, и шепнул: «Зайди в мою комнату, Рыбачек». Малыш Когё был последним в списке на поселение, составленном сержантом Колдом, поэтому жил один в самой дальней комнате. Когё рассказал мне следующее. Капрал Битер непрерывно шпынял его как главного слабака и тормоза в нашем отделении и приказал ему каждый день в личное время перед ужином качать силу на гимнастической площадке. В этот вечер Когё тоже «качался» в предписанном капралом месте, то есть сидел у площадки на скамейке в углу кустарникового заборчика. Положение для своего мнимого тренинга Когё выбрал так удачно, что его трудно было увидеть из окон и от входа казармы, поэтому, когда два неизвестных человека встретились у казармы на дорожке, идущей мимо спортплощадки от резервного входа, – они Когё не увидели. Один из неизвестных тихо спросил – «Заказал, мать твою?», второй шепотом ответил – «Заказал». И довольно прошипел: «Повелся, Рыбачек». «Ладно, мать твою, на этот раз поверю, а что не так – бубенчики отстрелю, ты знаешь». И неизвестные разошлись. По голосам Малыш Когё определил, что первым говорившим был сержант Колд, а вторым дилер Вейл.

Малыш предложил мне такую комбинацию, – я отдаю ему сорок долларов, и за это он доставляет в понедельник саксонский шнапс, заказанный Вейлом, прямо в его комнату. Поэтому, мне покупать ничего не придется, но в Гамбург нужно поехать. Когё знает, что мою комнату будет обыскивать военная полиция вечером в воскресенье, но у меня ничего запрещенного не будет, и полицейские меня не смогут задержать, а сержант Колд в понедельник не сможет арестовать, и его злодейский план сорвется. Когда дилер Вейл в понедельник потребует у меня свой шнапс, я должен небрежно сказать: «братишка, поищи у себя под подушечкой». Услышанной информацией я был ошарашен, и с удивлением спросил: «Когё, и откуда ты все это знаешь?» Когё ответил философской сентенцией – «кореец трудно живет, но много знает о своей трудной жизни».

После такого ответа правильно было задать второй вопрос: «Малыш Когё, а Вы чей тайный агент?» Но, по негласному кодексу поведения тайных агентов, такие прямые вопросы не задаются, разумеется. Короче говоря, все прошло так, как мне предсказал всезнающий Малыш. После провала плана моего ареста, который, возможно, был детально продуман командиром нашего батальона капитаном Слипером, сержант Колд обозлился на меня еще больше. Позднее я обдумывал описанный выше эпизод с дилером Вейлом и понял, что причина, вызвавшая внимание к моей персоне, состояла в моем случайном знакомстве с сержантом Фриски Хутером, и когда капитан Слипер как опытный загонщик методично обкладывал опального сержанта красными флажками со всех сторон, то одной стороной оказался я.

Для лучшего понимания вами того, как прошло мое первое увольнение с базы в Ильцене, я должен рассказать о своем субботнем разговоре с капралом Битером. Капрал, как и все командиры отделений нашей роты, успел уже два раза побывать в увольнении и, с целью поделиться со мной накопленным на саксонских угодьях опытом, сам в субботу завел со мной разговор. От Битера я узнал много интересной и полезной информации. Излагаю ее самые интересные фрагменты.

В девять утра, в воскресенье, капрал Битер сошел с военного автобуса в центре Ильцена. Наудачу он зашел в первое же кафе, из которого доносилась легкая музыка, и прошел к стойке. Бармен на ломаном английском предложил «господину сержанту» пива. Битер в свое очередь попросил порцию виски. Сразу после этого к Битеру подсела сильно накрашенная немка в короткой юбке и протянула ему картонку – на ней было написано крупным английским шрифтом «Анит. 55 марок. Все услуги.» Битер отодвинул картонку и, обращаясь к бармену, отметил – за эти деньги он привык к обслуживанию от двух девиц, что он сопроводил показом двух растопыренных пальцев и текстом – «Две фрау – 55 марок». Анит сморщила губки и покачала головой. Она что-то сказала на местном диалекте бармену, и тот перевел это «сержанту». Суть сообщения была такая – Анит предлагает все услуги для господина сержанта в приличных условиях, она профессионалка. Воскресные дешевые услуги американским солдатам обычно оказывают работницы сахарного завода – юные любительницы. Их легко можно найти в городском кинотеатре. После этого сообщения профессионалка Анит ушла к своему столику у окна.

Капрал Битер расплатился за виски, узнал адрес кинотеатра, он оказался совсем недалеко на Банхофштрассе, и направился туда. В кинотеатре шел безостановочный порнографический фильм. Битер спросил у кассирши: «Есть ли в зале девочки?», и получил такой ответ: «Две марки билет и пятнадцать марок услуги». Тут к Битеру подошел немолодой немец и предложил сделать ему фото с надписью, два отпечатка будут готовы всего через час всего за три марки, и это специально для господина капрала. Битер был сфотографирован и вошел в полутемный зал. В нем сидели три или четыре человека, Битер был пятым. Минуты через три в проходе появилась молодая девица в легком платьице и привлекла внимание Битера тем, что постучала по сидению крайнего кресла в его ряду. Кинотеатр был небольшой, и рядов в зале было шесть или семь. В это время на экране развивались обычные для порнофильма события: героиня стояла на локтях и коленях, а герой с пыхтением и демонстрацией своей мускулатуры использовал это положение, стараясь открыть зрителю самые лакомые части тела голой актрисы. Реальная не киношная девица поманила Битера к себе рукой, и вскоре он, предварительно отдав этой юной любительнице пятнадцать марок, воплотил с ее помощью свои вожделенные мечты, проделав с ней нечто похожее на экранное действо. Местом оказания услуг была одна из кабинок в большой комнате. Предполагалось что, это мужской туалет, но именно туалетных принадлежностей там и не было – видимо они в этом туалете не пользовались спросом. После получения услуг на сумму пятнадцать марок от крепкой молодой работницы сахарного завода Битер вернулся в зал и продолжил просмотр бесконечной порнографической киноленты. Через час он вышел в холл кинотеатра – пожилой фотограф его не обманул – отпечатки были готовы.

Битер показал мне одну свою фотокарточку – ее качество было хорошим, а по нижнему краю вилась сделанная серебром надпись: «Ильцен. Нижняя Саксония, 196… год.» Вторую фотокарточку капрал Битер отправил к себе на родину в Орегон. Почтовые услуги ему оказали в другом музыкальном кафе, куда он зашел пообедать и выпить вторую порцию виски. Увольнение в Ильцене с фотографированием, просмотром кино, интимными и почтовыми услугами и обедом с алкоголем обошлось Битеру в сорок две марки, иначе говоря, чуть меньше двадцати долларов. Денежное довольствие Битера позволяло ему совершать больше десяти таких туристических поездок в месяц.

Главным для агента Эжена в рассказе капрала Битера было то, что я мог не ехать в Гамбург, а написать почтовое сообщение Элвису о выполнении мной первого задания Центра прямо из Ильцена. Так я и сделал в воскресенье. В свое письмо я вложил фото, сделанное аккуратным фотографом в кинотеатре, открытом для меня Битером. Я написал, что хочу провести одно из воскресений в апреле …. года в Гамбурге в районе улицы… около полудня, и жалею, что Элвис не сможет быть в этом чудесном месте Гамбурга вместе со мной. Что касается других услуг, получаемых в том месте, которое я посетил при увольнении в Ильцене, то я не имел права от них уклониться, так как это могло привлечь ко мне излишнее внимание.

В субботу, еще до разговора с Битером, я был отправлен одним из помощников сержанта Колда в административно-хозяйственную службу нашей базы и там получил свою новенькую парадную форму. Меня бы удивил этот жест доброй воли со стороны Колда, но я был снабжен информацией от Малыша Когё и понял, насколько кореец был прав. На фотокарточке, которую я послал Элвису в Америку, я выглядел совершенно юным морским пехотинцем и ничем не отличался от других его военных поклонников.

Моя служба в первые декады весны не содержала в себе чего-то примечательного. Приближался тот воскресный день, который я назначил в письме к Элвису днем моего выхода на связь с Центром. Меня, однако, беспокоили два момента:

Первое – подпишет ли мне увольнение сержант Колд?

Второе – если подпишет – как мне отклеиться от Изи Нацика, своего сокамерника?

Первое обстоятельство разрешилось само собой – Колд получил двухмесячный отпуск и отбыл на родину, а вместо него нашу роту временно возглавил первый лейтенант по кличке Шугар, который с прошлой осени числился на стажировке в штабе нашего батальона.

История появления лейтенанта Шугара на базе в Ильцене достойна того, чтобы ее кратко изложить. Шугар был из семьи, в которой все мужчины служили родине по армейской линии – и ему готовилась та же биография. Он, как и планировалось, продвигался понемногу вверх, перемещаясь все ближе к центру по паутине военных должностей. Главным двигателем карьеры Шугара был его дядя по материнской линии – некий полковник на генеральской должности в Пентагоне. И вот в то лето, когда я начал свою карьеру агента Эжена в Колумбусе, Шугар ожидал назначения в одно из управлений центрального аппарата Пентагона. Все его планы обрушило неожиданное обстоятельство. Дядя Шугара накрапал некую теоретическую статейку в одном из журналов, которые выписывали деятели типа нашего паука Слипера. Оказалось, что такие журналы почитывают от безделья и военные отставники. Один такой отставник позвонил дяде Шугара и указал тому на ряд ошибок в его оценке каких-то событий. Дядя Шугара серьезно поспорил на заумную тему своей статейки с этим старым перцем и совершил ошибку. Перец имел большие связи в Пентагоне, где продолжали пыхтеть над всякими бумажками его кореша. У одного из таких корешей лежало на согласовании назначение лейтенанта Шугара. Перец оказался весьма мстительным, и его кореш написал Шугару хреновый отзыв. Семья будущего военачальника государственного масштаба всполошилась. Дядя разузнал что да как, и, до разработки правильной стратегии по обхода с флангу корешей старого Перца, бросил своего племянника лейтенанта Шугара на периферию, подальше от всевидящего ока Пентагона. Этой периферией оказалась наша инновационная база в Ильцене, на которой лейтенант Шугар числился в резерве, то есть ничего не делал, получал государственные денежки и скучал в штабе.

Назначение Шугара улучшила жизнь рядового состава двенадцатой казармы. Метод управления, который применял к нам Шугар, состоял в каждодневном дистанционном контроле, путем сбора командиров отделений нашей роты в своем кабинете, и выслушивания подробных докладов о ходе боевой подготовки, проступках рядовых и их достижениях. Лейтенант Шугар никогда в рабочее время не покидал свой штабной форпост, так как находился на постоянной телефонной связи по закрытым военным каналом со своей мамой, отцом, друзьями (подружками) в Америке и, конечно, с влиятельным пентагоновским дядей. Получалось, что прохождение мной службы на время отпуска сержанта Колда, всецело зависело от капрала Битера, а с ним мои отношения были неплохими.

Отклеивание Изи Нацика случилось по его инициативе. Изя наплел мне что-то про финансовые затруднения, дороговизну девочек в салонах на гамбургской Герберштрассе, и своем желании поднакопить нужную, для реализации его особых сексуальных мечтаний, сумму, чтобы тогда обязательно составить мне компанию. Через год я понял, что Изя Нацик мне нагло врал, но его вранье пошло мне на пользу. В это время Нацик уже провел работу по раскрытию роли подавальщицы Ирмы в происшедшем с ним псевдосексуальном инциденте в нашей комнате казармы, и усиленно занимался взысканием с фрау Ирмы долга «чести», а для этого все воскресенья подходило идеально.