Текст книги "Мистика, да и только!"

Бабушкин сон

Сон – беспорядочное нагромождение картин и событий прошлого.

(Имярек)

Июльский полуденный зной опустился на землю. Листва деревьев, трава дышали, казалось, тяжело, с натугой, вдыхая воздух, раскалённый асфальтом и бетонной кладкой домов. Прохожие искали временного убежища в тени деревьев и жилых строений. В этот воскресный день улицы казались вымершими. Только лишь гудки автомобилей да детские голоса, доносившиеся из «Парковой» улицы, нарушали сонную тишину и спокойствие разморённой солнцем природы.

В эту пору Аделаида Кузьминична возвращалась домой, гружёная сумками, начинёнными покупками различного назначения. Она ежеминутно останавливалась и утирала вспотевшее лицо платочком. Сетовала на свой преклонный возраст и полноту, а так же на неуважительное отношение к старшему поколению со стороны своих домочадцев. Ведь ещё вчера просила своего зятя Николая не забыть купить хлеба, а внука Ивана, чтобы тот сдал до обеда бутылки и на вырученные деньги купил молоко и сметану. Так нет же. Вчера, вместо этого, позабыв обо всём на свете, они оба – что отец, что сын, – смотрели по телевизору футбол. Играли какие-то команды местного значения. Дай Бог памяти: одна из них называлась, кажется, «Помело», принадлежавшая кооперативу, вяжущему веники. Другая, шедшая под названием «Лыко», состояла из членов производственной артели, изготовлявшей декоративные изделия из лыка. А сегодня оба, и отец и сын, обсуждали итог той игры, собираясь смотреть очередной матч на первенство города.

А Катерина-то, дочка. И та хороша. Хотя бы слово замолвила, пристыдила бы, наконец, своих непутёвых мужчин. Нет, чтобы помочь по дому, так они занимаются всякой ерундой, только не делом.

Так размышляла о превратностях судьбы и жалела себя бабушка, проходя мимо «Парковой». Вдруг вздрогнула и остановилась, как вкопанная. Под ноги её что-то гулко плюхнулось и тут же отскочило в сторону. Мимо промчался «шпингалет» лет десяти, весь взъерошенный и будто намыленный. Придя в себя, Аделаида Кузьминична сообразила, что это мяч, в который играются дворовые ребятишки.

– И не стыдно вам, бездельники вы этакие, пугать старых людей? – стала ворчать старушка. – Лучше бы помогали своим родителям по дому, чем попусту шастать туда-сюда, – и она в сердцах саданула правой по мячу, подкатившемуся к ней под ноги.

На удивление всем удар был такой силы, что мяч, перелетев кусты, угодил в одно из окон первого этажа жилого дома. Стекло надрывно треснуло и жалобно заплакало разлетающимися осколками. Аделаида Кузьминична виновато заморгала глазами. Детишки в растерянности смотрели то на неё, то на разбитое стекло.

– А я что? Я ничего! – словно оправдываясь перед кем-то, с дрожью в голосе вымолвила она.

Прежде чем ребятишки успели разбежаться от греха подальше, а хозяева разбитого стекла сообразить в чём дело, бабушка вобрав голову в плечи и не оглядываясь, быстренько улепетнула с места преступления.

Домой бабушка вернулась тихой и кроткой. Она разложила по местам покупки. Отдышалась, попробовала успокоиться после таких нервных потрясений, и только так прошла в гостиную. Смиренно умостилась в уголке, на стуле. В комнате в это время находились зять с внуком. Как всегда они смотрели футбол. Но бабушка страсть как не любила этот вид спорта. Иной раз, будучи не в духе, в подобных ситуациях она просто выключала телевизор в самый разгар игры. На дворе разгоняла ребятишек, игравших в футбол. Откуда у неё была такая нелюбовь к нему, она и сама не могла толком объяснить. По этой причине зять Николай сразу же спросил, не следует ли выключить телевизор. Аделаида Кузьминична ответила отрицательно. Для болельщиков подобный факт оказался приятной неожиданностью. Они, благодарные, продолжали следить за ходом игры. Бабушкины же нервы стали потихоньку успокаиваться. Стала проявляться защитная реакция организма на результат происшествия. Её потянуло на сон. Голова невольно поникла, и она впала в дрёму…

Протяжный звонок заставил Аделаиду Кузьминичну подойти к двери и открыть её. На пороге стояла Варвара Прокофьевна Неприхотливая, давняя подруга.

– Ну что, Аделаида, доигралась? – ядовито спросила она. Лицо её горело возмущением. – Кто мне теперь окно будет вставлять?

– Я что-то тебя не пойму, Варвара, – зарделась Аделаида Кузьминична. – О чём это ты?

– Да всё о том же! Чего одуванчиком прикидываешься? Кто только что окно моё разбил, а? Вон, свидетелей полон двор. Не отопрёшься.

– Да тише ты, Варвара. Чего раскричалась? Ну я разбила. Так ведь с кем не бывает? – Аделаида Кузьминична боязливо, боковым зрением, глянула вглубь квартиры. Вышла за порог и притворила за собой дверь. – Ты уж подожди до завтра. Завтра вызову мастера. Поставит тебе стекло…

– Ты меня завтраками не корми. А как я буду спокойно спать ночью при разбитом стекле? – не унималась Варвара Прокофьевна.

– Ну подумай: кому ты нужна? А если боишься, повесь на окно табличку «В квартире злая собака!»

– Но у меня же её не… Ах ты кочерга старая! Это ты кого же имеешь ввиду? Ну погоди! Найду на тебя управу. Что, на старости лет совсем рихнулась? С детворой в футбол играться. Ну надо же!

– Да вот, играюсь! – не выдержала Аделаида Кузьминична. – И тебе советую спортом заняться. Во, смотри какие мускулы, – согнула она руку в локте, – а удар правой у меня смертельный, чтоб ты знала.

– И на футбол, наверное, ходишь со своими непутёвыми Николаем да Иваном? – пыталась побольнее уколоть Варвара Прокофьевна, но уже не так ретиво, и более уважительно.

– Да, хожу, не то что ты, кляча старая! И сегодня пойду, и завтра. А ты сиди себе дома, век свой доживай.

В этот же день бабушка вместе с зятем и внуком пошла на футбол. Играли команды «Будильник» и «Помазок». Все пророчили победу первой команде, Аделаида же Кузьминична взяла сторону второй, которая никогда не выигрывала. Чем дольше шла игра, тем больше она захватывала и бабушку, которая уже не в силах была сдерживать свои эмоции. Особенно она невзлюбили арбитра, который, по её мнению, всё время подсуживал «Будильнику».

– Судью на мыло, свисток под молоток! – буйствовала она и тут же кричала в сторону судьи: «Ну что, жлоб, рогом упёрся? Клапана что ли полетели? Мать твою в шпангоут!»

Какой-то мужчина, что сидел сзади, попытался успокоить её.

– Сейчас как дам! – пригрозила ему бабушка. – Крем-брюле с бисквитом останется!

– Не бабка, а динамит! – посетовал кто-то.

– Делай передачу на правый край! – уже обращалась она к центральному нападающему «Помазка». – Чего резину тянешь? Закручивай мяч, закручивай.

Арбитр обнаружил какое-то нарушение со стороны игроков «Помазка». Возмущению Аделаиды Кузьминичны не было предела. Предварительно расправив плечи, растопырив руки, расталкивая соседей по скамейке, она собралась с духом да как свистанёт во всю мочь, сложив пальцы колечком.

– Судью на угловой! – неистовала бабушка. – Пробить им коленкой с углового.

Арбитр погрозил ей пальцем.

– Ша-айбу! Ша-айбу! – ревели трибуны.

Аделаида Кузьминична вынула из сумки припасённую на этот случай шайбу и метким броском отправила её в сторону арбитра, чем причинила вред последнему, угодив тому в коленную чашечку. Несчастного унесли на носилках.

Активное участие бабушки в спортивном состязании наконец-то, впервые, принесло команде «Помазка» положительные результаты – победу со счётом 3:0. Для её игроков это был триумф.

Начиная с этого времени, Аделаида Кузьминична ни разу не пропустила ни одного футбольного матча, за исключением, если только ей нездоровилось. Её стали уже узнавать игроки и болельщики. Всеми была подмечена следующая закономерность. Та команда, за которую болела бабушка, обязательно выигрывала. Одно лишь её присутствие обеспечивало ей победу. Теперь на матчи её пропускали бесплатно. Усаживали на самые почётные места. Старались окружить теплом, вниманием и заботой. Её упрашивали «поболеть» за ту или иную команду. Пытались подкупить эту непреклонную старую женщину, сулили «золотые горы», пугали. Гордая и независимая она частенько утопала вся в цветах и овациях.

Разумеется, сколько было друзей, столько и врагов. Кто-то пытался её уколоть пятикопеечной шпилькой. То, вдруг, кирпич падал с крыши. То, вдруг, кто-то метким выстрелом из рогатки попадал ей прямо туда, сами знаете куда; кто-то пытался подставить подножку. Много всяких пакостей пытались подстроить её недруги, но бабушка была непреклонной и неприступной. Дело дошло до того, что к ней приставили четырёх платных телохранителей. Двое по бокам, один спереди, другой сзади.

Частенько после матча её на руках, под гром рукоплесканий и выкриков «браво», выносили на центр игрового поля и ставили на почётный пьедестал. Забрасывали цветами. Аделаида Кузьминична обычно, в этих случаях, любезно раскланивалась на все четыре стороны и умоляла публику успокоиться, посылая ей воздушные поцелуи то одной, то двумя руками.

Прознав об удивительных, незаурядных способностях Аделаиды Кузьминичны Залихватской, представители международной федерации футбола стали приглашать её на международные состязания, на чемпионаты мира и Европы по футболу. К её мнению и советам прислушивались ведущие игроки и тренеры. Она уже была на «ты» с Пеле и Марадонной. Её стали поднимать до небес, отчего у бабушки перехватило дыхание и… она проснулась, чуть не свалившись со стула. Хорошо, что её вовремя, на лету, успели перехватить зять с внуком.

– Вам плохо? – с нескрываемой тревогой в голосе спросил зять Николай.

– Да что ты, голубчик! Просто уморилась немного, да и заснула, – успокоила Аделаида Кузьминична. Посмотрев на экран телевизора, спросила: «Кто играет?»

Прозвучавший вопрос не только удивил мужчин, но и чрезмерно обрадовал. С чего бы это вдруг. И тут бабушка, с всё нарастающим интересом, стала следить за ходом игры. Она стала отпускать такие реплики в сторону игроков, что закачаешься. Мужчины не узнавали бабушку, а та неистовствовала и выражалась неприличными словами в адрес арбитра и нерадивых игроков. Ну прямо хоть стой, хоть падай.

Явилась и дочь Катерина. Удивлению домочадцев не было предела. За обедом Аделаида Кузьминична рассказала, во всех подробностях, и о разбитом стекле, и о том, что ей приснилось только что.

После обеда к бабушке примчалась Варвара Прокофьевна Неприхотливая в сопровождении милицейского чина и оравы ребятишек. Именно стекло её квартиры и разбила Аделаида Кузьминична. После взаимных препирательств с Варварой и объяснений милиционеру, последний выразил ей общественное порицание и вручил какую-то бумажку на уплату штрафа за причинённый ущерб. Николай тут же уплатил его и культурно выпроводил «гостей» на улицу.

С той поры Аделаида Кузьминична превратилась в заядлого футбольного болельщика, не пропускавшего ни одной игры. Она даже с дворовыми ребятишками стала играть в футбол. Правда по причине отсутствия резвости и прыткости в ногах ей была отведена роль голкипера. У бабушки появилось «второе дыхание».

Она была счастлива.

Коза – не корова!

Жажди, но не алчи!

(Имярек)

Да-а! Какие только чудеса не творятся на белом свете. Взять, хотя бы, к примеру, меня – Сил Силыча Брандахлыстова и супругу мою Авдотью Никитичну. Оба мы с ней в больших летах, хотя, по правде сказать, кое-что ещё могем. Одна беда: в последнее время что-то уж больно плохо видеть стали. Такое зрение, понимаете ли, что окружающую нас живую и неживую природу видим не далее, чем на расстоянии согнутого локтя, и то будто сквозь матовое стекло. А сами понимаете, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Однако и тут неувязочка: и со слухом у нас не всё в порядке. Так что мы с моей Авдотьей в суетном мироздании больше осязаем друг друга, нежели делаем это с помощью органов зрения и слуха.

Бывалочи зимой, вечерком, сидим этак с ней рядышком. Она пряжу прядёт под окном. Я, неторопливо, низко склонившись над поленом, – строгаю лучины и напеваю себе под нос какую-нибудь нехитрую песенку. Ежели мне захотелось пообщаться со своей половиной, то речь и мимика с телодвижениями тут бесполезны. Она ничего не видит и не слышит. Я начинаю осязать её. Когда она в духе, то молчит в сопровождении учащённого дыхания и одобрительных возгласов. Когда не в духе, то бьёт меня по рукам и обзывает бесстыдником. Иной раз заводим танцы. Начинаем кадрить от печки. А что? В подобном случае налицо обоюдное осязание с обольстительными па.

И вот довелось, знаете ли, попасться мне на глаза некой заметке о пользе козьего молока. Оказывается, корове до козы ой как далеко. Молоко последней по количеству витаминов и микроэлементов не идёт ни в какое сравнение с коровьим. И выходит, что коза – не корова. Как говорится: мал золотник, да дорог. И корму, оказывается, ей мало надо: разные там картофельные очистки, объедки овощные и фруктовые, немного сена.

Но главное не это. Главное то, что – по словам автора заметки, – в процессе длительного употребления козьего молока улучшаются показатели органов зрения и слуха, вплоть до полного их восстановления.

После подобного газетного сообщения мы с моей Авдотьюшкой прям так и воспряли духом, начиная снизу. Подраскинули мы с ней остатками серого вещества, которые ещё не успели подрастерять. Пококетничали друг перед другом. Покочеврыжились, и – решили обзавестись козой. Правда практики в деле приобретения и воспитания козы – никакой. Добрые люди посоветовали купить козочку полугодовалого возраста, чтобы, как говорится, успеть притереться друг к другу.

Следуя советам хороших людей, купил, недорого, трёхмесячную козочку на деревенском рынке у какого-то цыгана. На вид – интеллигент. Кажись, с серьгой в левом ухе.

Купил, значит, и с той поры определяющую роль в нашей жизни стала играть Изольда. Так мы назвали нашу благодетельницу и спасительницу. Семейство пополнилось третьим, не лишним. Уж как мы с моей Авдотьей обхаживали, пестили, лелеяли её, козочку нашу. Все силы были брошены на надлежащее содержание и воспитание подрастающего наследия козьего племени. Были созданы все необходимые условия для проживания нашей воспитанницы. И кормили мы её, и поили мы её. Для неё я даже собственноручно всю кору ободрал с кустарника и листиков свеженьких с него понащипал, за что, правда, меня по головке не погладили. Да ладно! Чего уж там.

Летом держали на балконе, зимой – дома. Небольшая проблема возникла, когда у Изольды появилась необходимость пощипать травку. А живём-то мы на 11-ом этаже. Лифт сутки работает, семеро отдыхает. Я как бывший инженер-конструктор, не будь дураком, спроектировал подъёмное устройство. Претворил проект в жизнь. Стал три раза в день спускать на землю и поднимать обратно в специальной люльке моих Авдотью с Изольдой при помощи системы рычагов, червячного редуктора и полиспаста. Ничего, что жители нижних этажей возмущались. Мол, шастает туда-сюда какая-то бабка с козой, подсматривает, у кого что в квартире делается и где деньги лежат. Пусть злопыхательствуют. Пусть глумятся над нашими чувствами, пусть. Зато Авдотья моя радуется не нарадуется ежедневным трёх разовым полётам, причислив себя, с некоторых пор, к небожителям. Говорит, если бы родилась не в конце 19-го века а в конце 20-го, непременно стала бы космонавтом или, вообще, каким-нибудь летуном. А, в общем-то, она у меня когда-то работала ответственным уполномоченным в сфере воспомоществования браку и семье. Короче, много пришлось претерпеть и плохого и хорошего. Но чего только не сделаешь ради родственных душ.

И вот, росла наша Изольдушка ненаглядная росла, пребывая в тенётах любви и согласия, и выросло из неё существо рогатое с длинной бородой. А вообще-то – только между нами, читатель, – коза – животное тупое: жрёт, скотина, скажу я вам, целыми днями, и, главное – всё чего-то жуё-ёт, жуё-ёт.

Наступила ответственная пора процесса доения. Обзавелись краткой инструкцией по его внедрению в практику. Подумывали взять напрокат доильный аппарат, но нас вовремя успели предупредить, что это только для коров. Ладушки! Тогда купили маленький раскладной стульчик, сосуд для сбора молока в виде детского пластмассового горшка и прочие козьи аксессуары. В предчувствии больших дел и в томительном, но радостном ожидании результатов нелёгкого, полуторагодовалого труда, приступили к процессу ручного доения козы.

Засучив рукава и умостившись на раскладном стульчике, бабулька моя первым делом приступила к разминке пальцев рук, согласно указаний инструкции. Я же, со своей стороны, в торжественной тишине подвёл к ней козу, зафиксировал последнюю перед Авдотьей в строго определённом положении. Отошёл в сторонку и в благостном расположении духа принялся созерцать. Процесс пошёл.

Однако, у Авдотьи сразу что-то не заладилось, не заклеилось. В самом начале процедуры доения Изольда стала как-то странно себя вести. Сначала она тёрлась об Авдотью. Потом стала к ней ластиться, тихо мэкая и бэкая. По прошествии некоторого времени вдруг ни с того ни с сего стала бросаться на доярку.

– Чего расселся? Держи её, ирод, за рога!

Это она мне. Ладно. Держу Изольду за рога, Авдотья доит.

– Слушай, Сил Силыч! Мочи моей нет! – дрожащим голосом сообщает мне моя старушка, вытирая рукавом вспотевший лоб. – Брыкается и всё на меня норовит прыгнуть.

– Никак – коза-лесбиянка! – позволил я себе остро пошутить, сообщив ей радостную новость и крепко удерживая козу за рога.

– Ты вот всё шутишь, – с укоризной в голосе вымолвила Авдотья, – а мне почему-то кажется, что вымя у Изольды какое-то не такое. А ну, глянь-ка сам.

Зрение у меня, сами понимаете, если не в бровь, так точно уж в глаз. Стал осязать Изольду на ощупь, шарить между её задних лап. Та заартачилась ещё пуще. Зашлась блеянием, запрыгала и стала бросаться на нас, особенно на бабку.

– Правда? – всё пыталась дознаться у меня Авдотья. – Какое-то оно у неё неординарное.

– И я бы даже сказал – неадекватное, – выразив своё мнение, поддержал я. – Конкретно и однозначно!

– А ну, принеси-ка ты мне, Сил Силыч, увеличительное стекло, что в комоде, во втором ящике снизу, – прозвучала просьба.

Просьба была тут же удовлетворена. В руках моей суженой завертелась большая оптическая линза. Согнувшись в три погибели, не дыша и не шелохнувшись, долго рассматривала моя Авдотья что-то там, между ног Изольды, сквозь мощный оптический прибор. Потом она медленно распрямилась, как-то странно посмотрела на меня и отрешённо произнесла:

– Метаморфо-оза! Это же не Изольда! Это – Квазимодо! Был у меня один козёл, стало – два!

После этих слов она как-то странно закатила кверху глаза и брякнулась в обморок. Я же помочь ей ни в чём не мог, так как сам впал в прострацию.

Когда мы с ней очнулись и слегка очухались, то были весьма приятно поражены. Глаза и уши наши вдруг обрели способность зреть букашек и улавливать ничтожные доли децибелов. Знающие и понимающие люди поясняют наличие подобного феномена возникновением эмоционально-мозгового шока. Обусловлен же он мгновенным изменением мембранных потенциалов нервных клеток головного мозга под воздействием сильного нервного потрясения.

К настоящему времени мы с моей Авдотьей являемся носителями 100-процентных зрения и слуха, и очень рады подобному обстоятельству. Правда, Авдотья после этого случая стала слегка заикаться, а у меня наблюдается тик левого глаза и правого уха. Но это всё мелочи жизни. Дважды два бесповоротно и окончательно.

Изольду мы переименовали в Митрофана. Теперь, по вечерам, молимся на нашего спасителя, как тибетские монахи на Будду. Окружив его теплом и заботой, полюбили как родного сына.

Не зря, видать, пословица гласит: «Любовь не зла, полюбишь и козла!»

Заложник

Рукоприкладствуясь, не промахнись.

(Имярек)

– Проглотим молча, мать, горькую пилюлю плодов нашего воспитания, – сказал Евстратий Карапетович Лыкомшитый своей супруге Климентине Фердинандовне, пребывая за обеденным столом и опрокидывая очередную рюмку коньяка.

Напротив сидел их сын Марципан шестнадцати лет, ученик одиннадцатого класса/ Он, казалось, не обращал никакого внимания на слова отца и был занят поглощением порции рябчиков. Очередное «промывание мозгов» было ему до лампочки.

– Этот великовозрастный обалдуй – дуринда, ни на что не способен, – продолжал тем временем отец. – Учится из рук вон плохо, по дому помогать не хочет. На уме только девочки, дискотеки, бары. До коих пор всё это будет продолжаться? Нет! Помяни моё слово, мать. Не будет из него толка. Ты ни на что не способен! – обратил он свой гневный взор на сына. – Знаешь только объедать нас с матерью.

– Чего объедать? – огрызнулся Марципан. – У тебя же куры денег не клюют, а ты всё туда же.

Евстратий Карапетович и вправду был не бедным человеком. Он являлся влиятельным предпринимателем – владельцем мифической фирмы «Мираж» с неограниченной безответственностью, занимавшейся выдуванием мыльных пузырей в масштабах всей страны.

– Ты мне ещё поговори, поговори оболтус несчастный, – возмутился отец. – Я быстро из тебя дурь-то выбью…

– Это тем что ли ремнём, что на полке пылится? Который порол тебя тридцать лет назад? – неудачно сострил Марципан.

– Как ты с отцом разговариваешь? – вмешалась Климентина Фердинандовна. – Ты чё?

– А ни чё!

– Ах ты бледное насекомое! Ёжик ты дрессированный! – Отец перегнулся через стол и отвесил ему приличную оплеуху. – Щас ещё и по шее блямкну.

– Чего дерёшься? – захныкал Марципан.

– А ничего! Что заслужил, то и получил. Дорого я дал бы тому, кто научил бы тебя уму-разуму.

– Мне наставников не надо, я сам себе с усам! А сколько бы дал?

– Сколько? Миллиона долларов не пожалел бы.

– Ну, ты, батя, и документальный!

– Не то слово! Я – эпоха! – горделиво стукнув себя кулаком в грудь, возвестил Евстратий Карапетович.

– Эпохальный ты мой! – прижалась щекой к его щеке Климентина Фердинандовна. – Йóгус рóгус!

– Маргинальная ты моя! – любезностью на любезность ответил он.

– Ах ты мой тушканчик! Во мне бурлит элéктро!

Марципан прыснул со смеху в кулак.

– Ты чего смеёшься? – спросил отец.

– Да так. Сейчас ты матушке скажешь: «Альтернатива ты моя!», а она тебе: «Ах, проникновенный ты мой!»

Климентина Фердинандовна, в девичестве – Животрепещущая, когда-то в далёкой молодости была весьма экстравагантной и экзальтированной эмансипэ. Со временем она угомонилась, остепенилась, выскочила замуж, сосредоточилась и – родила Марципана.

– Чертовщина какая-то! После вчерашнего возлияния все «трубы горят», – пожаловался Евстратий Карапетович.

– А коль горят, похмеляться надобно, – посоветовал Марципан.

– Ты меня ещё поучи. Вот как взую тебя хорошенько, будешь стоять у меня в позиции пропеллера на одной ноге.

– Ну-ну, батя, потише. Размахался тут своими граблями.

– В тебе, сынок, шизогены бродют, – вступилась мать за отца. – Дурмандуй ты после этого, больше никто. Грубиян этакий.

– Это что у тебя на шее болтается? – спросил отец у сына, дабы несколько разрядить нездоровую обстановку.

– Это-то? Это мудальон?

– Да что ты говоришь? А скажи-ка мне: где находится Балтийское море?

– Знамо где: в Санкт-Петербурге.

– Так! А Чёрное?

– В Сочи.

– Ты только глянь. Знает шельмец! Да, мать. А как расстроился нынче Никодим Отщепенцев, если б ты только знала. Не дом, а боярские палаты. В три этажа. А балкон! Двенадцать кариатид поддерживают его. Великолепие, тебе скажу, отчаянное.

– А если одна из кариатид убежит поспорить с ветром, – исподлобья посмотрел сын на отца, – что тогда будет с остальными? Её пример окажется заразительным, и выйдет такой казус, что моё почтение. Был балкон, и нету его.

– Хлюст он хороший этот твой Никодим, – вклинилась в мужской разговор Климентина Фердинандовна. – Встречаю как-то на днях Сисилию Травмопопис, эту башню вавилонскую. Жалуется, мол, вскарабкался на меня, подлец, настругал буратинов, соскочил и был таков. Ну разве этот Никодим не скотина небритая? Бедная, бедная Сисилия!

– Это не тот ли Никодим, которого сильно напугали у твоей подружки Гали, потом порядком отутюжили умформером по башке? – своеобразно пошутил Марципан и встал из-за стола.

– Он самый, – приняла шутку Климентина Фердинандовна. – Ты куда? А чай пить кто будет?

– Я только на минутку отлучусь.

Евстратий Карапетович уже отобедал и держал в руках свежий номер областной газеты

– Раздел «Служба знакомств», – прочитал он вслух. – «Познакомлюсь с молодым, красивым мужчиной, не открывая лица». А вот космический корабль стыканулся с орбитальной станцией. Так. Лазарь Моисеевич Иванов дал «лазаря». Приглашение к танцу: «Танцуем пасадобль – танец для тонкой, ранимой души чувствительной натуры. Раньше его танцевали от печки, сейчас – от дверной ручки». Тоже – дело. Очень приятно и, главное, полезно для общего развития. Ноты со стихами «Марша слесарей-сантехников». Непредсказуемый предсказатель Адам Бальзамированный предсказывает судьбу по договорной цене. Рок-группа «На-ка, выкуси!» вскоре посетит наш уголок.

Воротился Марципан и уселся на прежнее место.

– Сразу же после окончания школы открою своё дело, – заявил он сходу.

– Ты? – удивился отец.

– Я! А что здесь особого? Ума тут много не требуется. Лишь бы был первоначальный капитал.

– Вот, вот! А где ты его возьмёшь, сопляк?

– Ты же мне и дашь его!

– Что-о? Я – тебе-е? – Евстратий Карапетович так рассмеялся, что у него отвисла нижняя челюсть. – Хрен тебе под клубникой и улыбка коленкой!

– Ну, это мы, батя, ещё посмотрим.

– Ничего у тебя не получится.

– А давай поспорим, что получится.

– Давай!

– А на что?

– На миллион.

– На миллион чего?

– Долларов, как и было сказано.

– Только без обмана.

– Мамой клянусь! Если хочешь, можно и договор у нотариуса оформить. Только у меня к тебе будет встречное требование: проиграешь – повиновение беспрекословное на всю оставшуюся жизнь.

Марципан задумался.

– Ну ты, батя, и даёшь дрозда! Ишь куда заколбасил. Покорно благодарю!

– Вот те раз! Я вам здрасьте, а вы мне тут дуете во все щёки. Это не по-мужски. Просто надо сказать себе, мол, добьёмся сваво, и всё тут.

Вновь за столом последовало красноречивое молчание. Марципан в глубочайшем раздумье уставился на гобелен «Русалка на дереве», висевший на стене по правую руку. Русалка имела пышные формы тела с плавными его обводами и двумя мощными дефиле. Она сидела на ветке дерева, низко склонившейся к воде под тяжестью грузного тела, и что-то пристально рассматривала в глубинах речных вод.

Затем взгляд Марципана переметнулся на фотографию в рамке, висевшую над гобеленом. На ней красовалась молодцеватая физиономия отца Климентины – Фердинанда Амбасадоровича Животрепещущего, – с лихим прищуром глаз и закрученными кверху кончиками усов. Волосы причёсаны на пробор. Сам при «бабочке» на белоснежной сорочке, упрятанной под жилетку. Это был когда-то блестящий шпрехшталмейстер. Усоп он в свои неполные сорок лет по той причине, что ему как-то раз, по чистой случайности, слон на ухо наступил.

– Здоров, портрет! – шутливо вымолвил Марципан и подмигнул ему.

– Здоров! – ответил тот, и тоже подмигнул.

Присутствующие от неожиданности и удивления вытаращили глаза. Климентина Фердинандовна закатила их к потолку, ойкнула и откинулась в обморок.

– Что это было? – первым делом спросила она, когда несколько оклималась.

– Небольшой казус, – пояснил Евстратий Карапетович. – Привиделось нам, всем вместе. Такое с людьми встречается не редко. От нервов всё это… Так значит договорились? – обратился он к сыну, когда страсти помалу улеглись.

– Пусть будет по-твоему, – отвечал тот. – Обо всём договоримся, как пожелаешь.

С этими словами он встал из-за стола, поблагодарил за обед, откланялся и удалился в свои апартаменты.

– Ну что, пойдём и мы что ли? – сказал Евстратий Карапетович, обращаясь к жене. – Давай, пока ещё не поздно, поплескаемся в годах нашей молодости, брахмапутра ты моя!

– Нестандартный ты мой! – отвечала Климентина Фердинандовна. – Пошли. Покажешь мне свой раритет. Посмотрим какой у него рейтинг. Потом сочинишь мне либретто.

Они встали и в обнимку направились в спальню.

– А помнишь, – слышался удаляющийся голос, – как ты дала, да не тому, кому надо было?

– Ну, ошиблась в темноте. С кем не бывает. Конечно, я понимаю. Моему омерзительному поступку нет оправдания. Ему место на плахе.

– Добрая ты у меня…

В скором времени из комнаты приглушённо доносилось:

– А ну, где твоя тыкалка? Давай её сюда.

– О райские сады Семирамиды! – блаженствовал мужской голос…

Незаметно наступило лето. Марципан завершил школьное обучение с оценками, соответствовавшими его знаниям. При поступлении в институт срезался на первом же экзамене.

– Ну а как насчёт уговора? – напомнил Марципану отец.

– Святое дело, бать! – отреагировал сын. – Дай время.

– А его у тебя как раз почти и не осталось. Так что давай, предпринимай что-нибудь этакое, неординарное, – проиронизировал отец. – Меня, дружок, просто так, голыми руками, не возьмёшь. Прошёл я и огонь и воду и медные трубы.

– Огонь – видел, вода – видел, медная труба – не видел, – грустно пошутил Марципан.

– Об чём это вы? – поинтересовалась возникшая из ничего Климентина Фердинандовна.

– Да всё об том же, об уговоре, – пояснил супруг.

Мать посмотрела на сына, опустошённое выражение лица которого красноречиво свидетельствовало об угнетённом состоянии его души.

– Ну так ежели оне не хочут или не можут, об чём тогда говорить. Каков хвост, така и грива.

– Я вам про хлеб ржаной, а вы мне тут про изысканные манеры, – воспылал негодованием Евстратий Карапетович. – Удивительная у вас способность говорить обо всём и ни о чём. Слушать больше никого не желаю. Уговор дороже денег, и точка. Всё!

Но тут в размеренный ход жизни семейства Лыкомшитых вмешалось непредвиденное обстоятельство. Несколько вечеров подряд Евстратию Карапетовичу названивал какой-то субъект с требованием «одолжить» миллион «зелени», а то, неровен час, и – не видать им своего Марципана.

– Подумаешь, велика будет потеря, – вслух размышлял глава семейства. – Одним ртом меньше.

Тут за сына вступилась мать.

– И как это язык у тебя поворачивается говорить про сына такое? Как будто это не твоё дитя.

– Это ещё проверить надо, – усмехнулся супруг.

– Ах, ты ещё и меня в чём-то подозреваешь и обвиняешь! Зря, зря моя мама всё время встаёт на твою сторону.

– Не трожь мою тёщу – твою маму! – вспылил Евстратий Карапетович. – Тёща, я тебе скажу, это друг человека. Вот! И не сметь всуе пачкать своим языком её светлого, чистого имени.

Эмоции перехлёстывали через край. Марципан угрюмо молчал, слушал родительскую перепалку, их сýды-пересýды, и казалось, отчаяние овладевает всем его существом.

В довершение к всему сказанному в почтовом ящике было обнаружено послание следующего содержания: