Текст книги "Мистика, да и только!"
Автор книги: Владимир Маталасов
Жанр: Юмор: прочее, Юмор
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Дачники
Блюди, блюдь соблюдая!
(Имярек)
На дачный посёлок Дубоедово опускался тихий летний вечер. Природа постепенно отходила к упокоению после изнурительного полуденного зноя. Дачные строения, утопавшие в зелени садов, казались какими-то игрушечными, сказочными. Было что-то уютное, патриархальное в симфонии строений, звуков и запахов.
На одной из улочек под названием «Продольно-поперечная», в палисаднике одного из домов, сидели женщины весьма преклонного возраста и судачили о чём-то своём, повседневном. Сидели они в тесном кругу, на лавочках, вокруг дымящегося самовара. Установлен он был на самодельно сработанный деревянный столик. Женщины пили чай.
Однако, вскоре неторопливая их беседа была нарушена невесть откуда появившимся соседом с улицы «Диагональной» – Илларионом Авдеичем Прилюбодеевым, – въедливым, желчным и ехидным стариком.
– Темна вода в облацех! – вздрогнув от неожиданности, вымолвила одна из старушек и мелко перекрестилась. – Лёгок на помине!
– А вы, Илларион Авдеич, у нас на слуху и во языцех, – вторила ей другая.
– Привет этому уголку невинности и целомудрия! – поприветствовал нежданный гость. – Публикум собрался и расходиться не хочут.
– Ступай, ступай себе дале! – прозвучало в ответ. – Планомерной тебе, гордой поступи на пути витиеватом.
– Тебе, как я посмотрю, Лукерья, пальца в рот не клади, – заметил Илларион Авдеич, усмехаясь. – Как здоровьице-то?
– Не жаловаюсь! – ответила та.
– А твоё, Авдотья, как самочувствие? – обратился он к старушке в белом платочке в синий горошек.
– Не дождёшься! – со строгим выражением лица молвила женщина, не глядя в его сторону.
– Ах, какой полонез с репримандом. А я в вашу компанию «тяжмашпроммосметлом», на огонёк так сказать. Принимаете? – И он без всякого согласия на то, отворил калитку и бесцеремонно подсел к Семёновне, молодящейся старушке.
Та немного отодвинулась, предоставляя ему свободное место. К тому же она оберегала себя от разного рода посягательств и поползновений с его стороны.
– Ишь, какая неприкасашка! – пожурил её дед, подсаживаясь и пододвигаясь к ней ещё на пол дюйма…
Илларион Авдеич слыл за человека весьма ворчливого. Вечно был чем-то недоволен и питал различного рода жалобами вышестоящие инстанции и организации. Над молодёжью он благосклонно иронизировал. Считал её склонной к безделью и разврату, возлагая на себя роль учителя и наставника подрастающего поколения. Более взрослые слои населения он пытался учить, засыпая их потоками нравоучений. К представителям же своего поколения он относился свысока, снисходительно, в силу тех обстоятельств, что имел неоконченное высшее образование. Уверял соседей в своём дворянском происхождении по линии отца. Следовательно считал себя представителем высшей касты, то есть, как он любил говаривать – «белой костью».
Особенно он слыл мастаком по линии нравственности. Правда, слова его в этом отношении как-то резко расходились с делом. В свои семьдесят лет он был неравнодушен к женскому полу. Он мог позволить себе походя ущипнуть особу женского пола или же дёрнуть её за юбку. Справедливость подобных действий объяснял стремлением указать на непозволительность ношения брюк и миниюбок.
– Ну ты смотрика-ся, – возмущался он в подобных случаях. – Свет перевернулся. Бабы все в брюки перенарядилися, мужики – в юбки. Какую-то любовь однополую придумали. Срам, да и только! В наши-то годы об этом не только и речи не могло быть, а даже и подумать-то было страшно, ибо то – вопиюще. Всё было благопристойно, чинно, без всяких там философиев. На то Господь Бог и создал мужчину с женщиной, чтобы разница чувствовалась. Мужчине он дал силу и ум, а женщине – всё остальное: всякие там прелести с причиндалиями, и – длинный язык…
Так Илларион Авдеич частенько разглагольствовал, сидя на лавочке в оточении сверстниц. Те коротали вечернее время за всяческими разговорами и находили большое удовольствие в том за чашкой чая. В общем, это была весьма противоречивая личность…
Вот и сейчас, услышав, что речь идёт о молодёжи, он не преминул вставить в разговор и своё веское слово.
– Чтобы у всех на виду обниматься да целоваться, в наше время было, извините, ни-ни. Чуть что, иди сюда. Отвечай по комсомольской линии за порочащее комсомольское звание поведение.
Разговаривая, он пил чай с длинными прихлёбами, перемежающимися громким чавканьем.
– А на пляжах что творится! – продолжал негодовать незваный гость. – Нет на них бальзама секущего. Понапридумывали всякие там пирсинги, тату. Чего только одни – как их там, – стрингеры, кажись, стоют. Тьфу! Противно смотреть!
– А ты и не смотри, – посоветовала одна из старушек. – Чего зенки-то свои пялить на молодух? Аль не догулял, видать, паршивец этакий!
– Ты, Настасья, говори-говори, да не заговаривайся. Я блюду честь свою смолоду. Человек я положительный, тверёзый, непорочен и чист, как тот кристалл алмазный.
– Оно по тебе и видно, – вступилась за Настасью её подружка Марфа Лукинична. – Хлюст ты хороший в свои семьдесят-то, пересмешник. Всё никак не угомонишься.
– Я ей про Фому, а она мне тут про Ерёму, – раздосадовано покачал головой Прелюбодеев. – Это вы потому такого суждения обо мне, что когда-то каждая из вас добивалась моего расположения и внимания, а я как тот рыбак всё терпеливо выжидал случая…
– …покеда поплавок твой с обома грузилами на дно не опустится, – не дав договорить, съязвила Авдотья Никитична, по причине чего вся женская половина так и прыснула в кулак.
– Я категорически возмущён. Но, смею доложить: чего только стоила одна Дамба Каланчевская. Не женщина, скажу вам, а блуждающая шаровая молния, – старался досадить своим сверстницам Илларион Авдеич, при этом верхней губой он улыбался, нижней – плакал. – Ведь что такое женщина? Женщина – это друг человека…
– Друзья человека в лесу бегают! – уточнила Марья Семёновна, отодвигаясь от своего соседа чем можно дальше. – А вам не кажется, бабоньки, что чем-то пахнет?
Все потянули носами.
– А ведь и вправду чем-то пахнет, – подтвердила Наталья Петровна.
– Пахнет обыкновенно! – пожал плечами Илларион Матвеич.
– Вот что значит «своё»! – с лукавинкой в глазах молвила Лукерья Ивановна, и всё женское окружение тихо засмеялось.
– Смейтесь, смейтесь, – обиделся старик. – Вот задам всем вам здесь фернапиксу, будете знать. Взять хотя бы тебя, Семёновна. Хоть ты убога и немощна в свои шестьдесят восемь, однако видал, как ты свои глазенапа на своего соседа пялила.
– Это ещё на какого такого соседа? – возмутилась старушка. – Что ты всякую чушь с ересью мелешь? Иди лучше, поцелуйся с верблюдом! Людей постыдился бы и Бога побоялся, пакостник ты этакой!
– А вот на такого. На художника патлатого, портретиста-авангардиста.
– И вовсе он не авангардист, а импрессионист, – поспешила уточнить Авдотья Никитична.
– Много ты понимаешь! – пробубнил под нос Прилюбодеев.
– Кстати. У него какие-то имя и фамилия чудные, – заметила Марфа Лукинична.
– Это точно! – оживился старик. – Лимонадион Анапестович Натюрмортов. – А вот и оне, собственной персоналией! – вдруг весело воскликнул Илларион Авдеич, ещё издали заприметив приближавшуюся высокую, худощавую фигуру мужчины лет тридцати пяти с ниспадавшей на плечи длинной копной волос.
Это был подающий надежды художник, имевший успех на выставках и у женщин. Рядом шагала модно одетая девушка с изящной фигурой, в яркокрасном платье, испещрённом цифрами и элементарными математическими формулами. На лице её лежал густой слой румяны, а банановые губы были ярко накрашены. Она улыбалась и кокетливо щурила глазки.
Пара возвращалась со стороны железнодорожной станции, расположенной в версте от дачного посёлка, в потоке дачников, возвращавшихся из города в свои загородные апартаменты.
– Ишь мне. Патлы-то свои как распустил, – не преминул съязвить Прелюбодеев. – А его кобыла с номерными знаками чего только стоит. Эк наштукатурилась! Натурщица! Пришуршала!
Старушки приутихли, с любопытством разглядывая молодую пару.
– Привет представителям поколения начала двадцатого века! – поприветствовал Натюрмортов. – Товарищу Прилюбодееву – мой персональный!
– Гусь свинье не товарищ! – отвечал тот.
– Да я, дед, такой гусь, что любая свинья сочтёт за честь взять меня в свои товарищи, – отпарировал художник. – Всё весёлыми байками развлекаем народ?
Обоюдная неприязнь сквозила в их словесной дуэли.
– Говори-говори, гусь лапчатый, – огрызнулся Прилюбодеев. – Тоже мне, Михель Анджелес нашёлся! Много вас тут таких бродют. Развели мне тут, понимаешь ли, фигли-мигли всякие…
– Небольшое уточнение: Микеланджело Буонарроти, – поправил Натюрмортов.
– А мне всё едино, жизнь моя в раскорячку! Погоди-погоди, я те ужо устрою! – не унимался дед.
– В таком случае, дедушка, отправляю тебя к компрачикосам и собору парижской богоматери для выяснения вопроса о значимости фертикулярности пендикуляции при сублимации через инвергенцию.
– Ишь ты, какими словесными кренделями с вензелями раскидывается, – покачал головой Илларион Авдеич. – А что ты скажешь, дружок, на то, что перпендикулярность твоей политики заключается в параллельности твоих мыслей, заключённых в сферическую оболочку философских рассуждений?
– Ну дед, я фонарею на фоне фанеры! – удивлённо воскликнул художник. – Не ожидал от тебя таких академических познаний. Круто!
– То-то и оно. – Старик от удовольствия причмокнул губами и продолжал: «Надобно, чтобы вся жизнь наша, проходя сквозь призму бытия, преломлялась и раскладывалась на цветовую гамму жизненных ситуаций».
Говоря всё это, Илларион Авдеич снисходительно покуривал чужую сигарету, только что одолженную у Натюрмортова.
– А вас, дедушка, разве ещё в милицию не забрали? – вдруг осведомилась девушка.
У Прилюбодеева от неожиданности отвисла нижняя челюсть.
– Это ещё с какой такой стати? – округлил он глаза.
– Да, правда, Иларион Авдеич! – подтвердил художник Натюрмортов. – Твоя личность, по-моему, фигурирует в уголовной хронике. Там, в городе на милицейских досках с названием «Их разыскивает милиция» размещён фоторобот, и уж больно похожий на тебя.
– Ага! – вторила спутница художника. – Там ещё написано, что находится в розыске сексуальный маньяк и серийный убийца, который убил какого-то тоже дедушку и поглумился над его бабушкой.
Такой словесной атаки Прилюбодеев никак не ожидал.
– Да вы что, друзья мои, белены что ли объелись? – разгубленно вопрошал он, оправляясь от неожиданности.
– Вот уже и «друзья мои», – заметил Натюрмортов. – Страсти потихоньку улегаются. Хотя с чего бы им быть? Наша информация никого ни к чему не обязывает. Может быть это и не вас разыскивают. Кто знает? Но, на всякий случай, дед, всё-таки готовь сухари.
Бабушки почему-то все, как по команде, вдруг куда-то заторопились. У каждой из них сразу нашлись какие-то срочные, неотложные дела.
– А в общем-то, Авдеич, – уже на ходу обратился художник к тому, – как только выпустят, приходи, нарисую с тебя отличное «ню». Дорого не возьму, но мир обзаведётся ещё одним шедевром искусства…
Неблагоприятные прогнозы для Прилюбодеев, и в самом деле, в скором времени подтвердились. Утром следующего дня его забрали, препроводив в город в один из районных участков милиции.
Кто сыграл подобную злую шутку с Прилюбодеевым, чья это была проделка, так и осталось загадкой. Хотя каждый, правда, догадывался чьих это рук дело, и делал свои выводы. Но зато дачный посёлок «Дубоедово» в течение целого летнего месяца отдыхал от брюзги. А это было самое важное.
Перевоплощение
Любовь сродни электрической
дуге между двумя полюсами единого энергетического источника
(Имярек)
– Забавная история приключилась с моей лучшей подругой Крысей Ухватовой, – откусывая шоколадку и запивая её чаем с малиновым вареньем, молвила Флейта Занозистая. – Когда я с ней впервые познакомилась, она была ужасной неряхой. Муж так её и прозвал – «ваше высоконеряшество». Безалаберная. За собой не следит. Кушать готовит из рук вон плохо. В квартире полнейший беспорядок и кавардак, а ей всё ни по чём. Муж весь извёлся. Похудел бедненький. Спит плохо, а днём бродит, как в потёмках, на ощупь. Повторяет всё: «Ох уж ты жизнь моя тридцатиэтажная!»
Так продолжалось где-то года полтора-два. И вдруг – полнейший отпад. Моя подруга в кратчайшие сроки полностью преображается: обкладывается кулинарными книгами, журналами мод «Шик, блеск, красота!». Квартира блестит и пахнет, переливается всеми цветами радуги. Повсюду – цветы, цветы, цветы. Внешне так преобразилась, что не узнать: ну вылитая Мерелин Монро.
Муж, конечно, сначала обрадовался такому повороту событий. Но потом стал постепенно призадумываться: отчего это, мол, такая перемена? Закралось подозрение, что дело не чисто, что у Крыси появился кто-то другой, на стороне. Ревность стала разъедать его душу. Сцены ревности обрели свою повседневность. Откуда каждодневные дорогие букеты цветов? Почему стала такой хозяйкой, какой не сыскать во всей округе? Откуда дорогая парфюмерия и наряды, за какие шиши? Почему преобразилась и так тщательно следит за своей внешностью?
Сами понимаете, всё это он рассказывал мне, как лучшей подруге своей жены. Делился со мной сомнениями и подозрениями по поводу и без повода. В знак протеста отказался спать со своей женой в одной комнате. Перебрался в другую. На ночь дверь заключивает, охает, ахает, стенает, стонет, воет серым волком.
Тут уж испугалась за собственного мужа и сама Крыся: как бы не рехнулся муженёк. Позвала меня, спрашивает, как быть. Отвечаю, что ничем помочь не могу, так как не ведаю причин её существования в новой ипостаси. Вот тогда-то она мне и выложила всё. Оказалось, полгода назад в её адрес пришло письмо от незнакомца. Тот сообщал, что увидев её однажды, случайно, в подземном переходе, воспылал к ней нежной, страстной любовью. Уверял, что восхищён её красотой, а, следовательно, уверен, и всеми необходимыми качествами хорошей хозяйки и преданной, любящей натуры. Сообщал, что уезжает на полгода в командировку на какие-то острова, в заморские края. Но каждый день ей будут приносить, от его имени, цветы, и от случая к случаю – подарки различного характера и содержания. Писал, что «только вас вижу в качестве моей будущей супруги. Приеду, переговорю с вашим мужем. Дам отступного, и заживём в законном браке, душа в душу, в любви и согласии».
Но прошло полгода. Таинственный незнакомец так и не появляется. Муж, пребывая в неизвестности, томимый жуткими предчувствиями, мучится, убивается. Крыся уже и не рада ни цветам, ни подаркам, ни самому незнакомцу. Говорит мне, что он ей уже до лампочки, переболело, мол, перегорело. Теперь она мужа своего любит, пуще прежнего, за муки, за страдания.
Как-то вечером, отойдя ко сну, муж забыл закрыть за собой на ключ дверь в комнату. Крыся, чисто случайно, тронула дверь, та и открылась. И что же она видит? А видит она, что муж её бессовестно дрыхнет за двоих, без задних ног. На тумбочке магнитофон работает и изрыгает из нутра своего охи, вздохи, вскрикивания, стенания и проклятия. Жена так и ахнула. Тут же разбудила мужа и потребовала объяснений. Ну тот и признался.
Оказывается, отчаявшись в попытках убедить жену стать хорошей хозяйкой и привлекательной женщиной, он решил перевоспитать её необычным способом. От имени незнакомого мужчины написал своей жене любовное письмо. Стал присылать цветы и подарки, ну и так далее. Хитрость подействовала. Крыся стала любящей женой и прекрасной хозяйкой. Услышав признание мужа, она радостно засмеялась, нежно обняла его и всплакнула от воспылавшей к мужу любви. Так и живут они до сих пор в полном согласии, здравии, любви и взаимопонимании.
Зеркало души
Бди, бдя!
(Имярек)
«Глаза – это зеркало души», как сказал, однажды, один великий мыслитель. Кто именно?.. Не помню!.. Хотя, может быть даже и я. Ну, это не так уж и важно.
Глаза! Они многое могут сказать нам о собеседнике. Одарите его ласковым взглядом. Возьмитесь за пуговицу его одеяния и непринуждённо покручивайте её по часовой стрелке. При этом необходимо доверительно и пристально смотреть ему в глаза.
Если собеседник их потупил, значит стесняется. Дайте ему шанс реабилитировать себя, покручивая пуговицу против часовой стрелки.
Если он отводит взгляд в сторону, то сразу же возникает множество вопросов. Например: почему? Потянув его за пуговицу и привлекая к себе, мысленно задайте ему этот вопрос.
Если правый глаз его вопрошает, а левый как бы со смешинкой, с этакой лукавинкой, и в то же самое время с озорной задоринкой, потяните его за пуговицу несколько интенсивней.
Если же собеседник возвёл глаза к небу, значит пуговица его осталась в вашей руке. Вот тут-то вы должны догадаться: настала пора задействовать ноги, иначе в вашем блестящем проборе появятся ещё два лишних седых волоса…
Подложили
Постигай, воздерживаясь.
(Имярек)
К Юрию Подкозлову, моему бывшему армейскому товарищу, я прибыл в самый разгар его свадьбы. Путевые издержки в виде непредвиденных транспортных задержек в дороге не позволили мне вовремя явиться к началу столь важного торжества. Жених, как говорится в узких интеллигентных кругах, был уже крепко выпимши. Увидев меня, распростёр объятия, источая снопы словесного огня и дыма.
– Оп-гоп интернет! – выпалил он сходу.
– Эндер-пéндер винегрет! – вторил ему.
Всё дело в том, что в годы нашей совместной солдатской службы, шутки ради, от нечего делать, мы занимались – так, пóходя, сочинительством этаких словесных выкрутасов, слоганов-вертикулясов, основанных на игре слов. Вот и в этом случае друг мой решил вспомнить былые деньки. Мне же только оставалось поддержать его.
– Шурум-бурум дриньк чекалды! – продолжал он (что означало, по всей видимости, приглашение к застолью), обнимая меня. При этом язык его заметно заплетался.
– Кабакабáна дербалы! – пришлось поддержать поступившее предложение.
Часть окружения, обладавшая тонким чувством юмора, тут же зааплодировала. Остальным пришлось недоуменно переглядываться и пожимать плечами.
Как и полагается, поздравил жениха с невестой. Выпил штрафную.
– Ты, брт, давай, закусывай, – посоветовал Юра. – Смотри сколько всего на столе. Всё это надо выпить и съесть.
Стол был действительно шикарным. Чего тут только не было. Разные наливки, вина, коньяки, водки. Из закусок – сардины в масле, семга, икра чёрная и красная зернистая, матлот из налимов, ветчина, колбасы, свежие фрукты. В общем, длинный стол, за которым восседало не менее тридцати приглашённых, просто ломился от всяческих яств.
Следует особо отметить, что свадебное застолье происходило в просторной трёхкомнатной квартире моего друга. Она находилась на третьем этаже старинного, но ещё хорошо сохранившегося дома дореволюционной постройки.
– Да-а, – сказал я другу, жуя и проглатывая очередную сардинку. – Матримониальность, как я полагаю, соблюдена на достойном уровне.
– Ничего, друг, не попишешь, – согласился Алексей, довольный жизненными обстоятельствами и прикованным к себе вниманием. – Золочёные стрелы амура сделали своё дело. Пришлось взломать оборону. Ведь ты знаешь моё кредо: глазомер, быстрота, натиск. А теперь, «по рюмочке, по маленькой пройдёмся-ка друг мой», – сделал очередное предложение Алексей и хитро подмигнул. – Водочки, а на десерт – шампанского.
Хоть мне и не особенно-то хотелось преждевременно нагружаться спиртным, но всё же решил уважить просьбу друга…
А время летело как краеугольный камень, выпущенный из самодельной рогатки. Часам к трём ночи жених был уже готов. Его увели спать. Немного погодя стали расходиться и гости. Кто-то отправился к себе домой. Кто-то остался ночевать у жениха. К числу последних принадлежал и я.
Но тут у родителей жениха и невесты возникла непредвиденная дилемма. Уж больно рискованно – ради здоровья будущего потомства, – было оставлять наедине крепко подвыпившего жениха и невесту. Что делать? Многих гостей надо было укладывать, как говорится, кого на чём. Лишнего места не оставалось. Мне было предложено ложе невесты, то есть в одной постели вместе с женихом, на правах его друга. Ничего не оставалось, как согласиться, так как уже дремал на ходу и мало чего соображал.
Юрий давно уже был погружён в объятия Морфея. Лицо его даже во сне озарялось блаженной улыбкой и умилением. Стряхнув с себя тяжесть одежд, перемахнув через бруствер в виде неподвижного тела друга, умостился у самой стенки и смежил вежды…
Долог ли, короток ли был мой сон, не знаю. Только проснулся от ощущения невесть откуда-то возникшего дискомфорта: по моему телу блуждала чья-то рука. Сначала, спросонья, не понял в чём дело, и чисто машинально попытался отстранить её. Но не тут-то было. Персты чьих-то дланей забороздили по моей груди, опускаясь всё ниже и ниже, приближаясь к самым проблемным зонам. Пришлось повторить попытку устранения так нежданно возникшего дискомфорта. Но тут, к своему ужасу, обнаружил, что (прошу читателя дико извинить меня за попытку описания столь интимных действ, но я вынужден это сделать ради торжества справедливости) трусы мои вдруг ни с того ни с сего оказались в области коленок. Что за чертовщина?! Пришлось срочно водрузить их на своё законное место. И тут я проснулся окончательно, сообразив в чём дело. Жених принял меня за невесту. Вот так дела-а!
– Послушай! – успел тихо прошептать ему. – Это я, Апекс!
– Ну и что? А я – Юджин! – последовал невразумительный ответ. – А где моя Кэт? – Невесту моего друга звали Екатериной.
– Спроси у Юстаса, – не замедлил пошутить я.
– Хватит тебе притворяться, сладострастная ты моя растрепе, – не унимался мой боевой товарищ. – Ты же знаешь, я очень взрывоопасен.
– Ничего себе! – пронеслось в моей голове. – Серьёзная заявка!
Пребывая в плену девственной неги, сладких грёз и надежд, он вновь предпринял попытку обласкать «свою невесту» и овладеть её телом. Сначала я почувствовал его поцелуй в мочку уха, затем – в верхнюю губу. Ну, думаю себе, попал в переплёт. Вот она неприглядная сторона действительности. А процесс страдания продолжался.
– Хочу лелеять нежно волнительные изгибы тела твоей лаконичной фактуры! – шептал он, производя тщетные попытки вскарабкаться на меня.
– Эк затараторил! И где это он успел научиться так складно говорить? – подумал я, с трудом освобождаясь от груза наваливающегося на меня «счастья». – Надо срочно предпринимать какие-то решительные действия, – промелькнуло в моём сознании. – Иначе дело может принять непредсказуемый оборот. Кто тогда будет навещать меня в роддоме?
Но тут в мою голову пришла шаловливая мысль подстроить свой голос под голос невесты.
– Послушайте, уважаемый! – замурлыкал я. – Не были бы вы столь любезны охладить неуёмный пыл и унять свои плотские похоти? Мне претит даже одна мысль о возможности свершения постыдного акта совокупления.
– Ты чего это, Кэт? – всё ещё не раскрывая глаз и пребывая в радужном, полуосмысленном состоянии, ворковал он. – Да будет тебе кочеврыжиться! – Им уже начинала овладевать вопиющая необузданность. – Ну открой мне свою потаённую дверцу!
Ещё где-то около двух-трёх минут мне пришлось молча сопротивляться и беречь свою невинность от различного рода поползновений со стороны моего дорогого друга. Я намеренно поворачивался к нему то спиной, то ложился на живот. Чего только не делал, чтобы избавиться от неправомерных посягательств назойливого соблазнителя и совратителя. Деваться было некуда. Перелазить через жениха, значило подвергать себя риску быть схваченным за какое место, сами понимаете.
Но всё же уберечься мне так и не удалось. Свершилось то, что и должно было свершиться. Со словами: «Ну позволь хоть прикоснуться, дорогая, к твоим эрогенным зонам!», он ловко пропустил руку между моих ног. Финал всему! Я даже не успел увернуться. Развязка не замедлила себя долго ждать.
– Ой! – испуганно вскрикнул мой друг, товарищ и брат, когда ощутил в тёплых своих ладонях то, чего не должен был бы, по его уразумению, ощутить. Ещё каких-то несколько мгновений он удерживал в кулаке тот предмет, название которого пытался определить на ощупь. Пришлось сделать жениху извлечение звука щипком, что на музыкальном языке трактуется как «пиццикато».
Он тут же вскочил с постели, приняв вертикальную стойку. Включил ночник.
– Кто тут? – с дрожью в голосе спросил виновник всех событий.
– Да я это, Юра, я – Алексей, – сдерживая готовый вот-вот вырваться наружу гомерический смех, не своим голосом проблеял я. – Так уж получилось, что меня подложили к тебе вместо невесты. Ты уж извини. Иного выхода не было. То не моя прихоть, а твоих родичей.
С минуту мой друг не мог вымолвить ни слова. Он тупо уставился на меня и всё ещё пытался что-то там соображать. Но вот, наконец-то, мысли его стали постепенно входить в колею осознанности сложившейся ситуации и облекаться в существенные формы житейски обстоятельств. А спустя какое-то время друг мой в изнеможении сел на край кровати, обхватил голову руками и залился тихим, сардоническим смехом. Я поднялся с кровати и увлёк его на кухню. Там мы с ним вместе, до утра, негромко, сдержанно проржали – я как лошадь, он как мерин, – в мелочах вспоминая и обговаривая детали случившегося происшествия. О ночном инциденте решили до поры до времени помалкивать: издевательствам и насмешкам не будет конца, решили мы. Пусть история рассудит состоявшееся событие на правомерность его существования.
Но, как говорится, «где знают двое, там знает и свинья». В скором времени слухи о ночном происшествии стали притчей во языцех в кругу родных и знакомых жениха. А тот даже и рад остался подобному обстоятельству. И теперь, спустя уже много лет, он, аж взахлёб и с большим удовольствием, рассказывает и пересказывает – каждый раз внося в своё повествование, но уже на уровне анекдота, всё новые и новые элементы и подробности, – о событиях того, давно минувшего, но такого прекрасного и незабываемого дня.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.