Текст книги "Мистика, да и только!"

Один день из жизни рядового пенсионера

«Если двое похожи на третьего, то они похожи между собой».

(Ж. Паганель, роман Ж. Верна «Дети капитана Гранта»)

1.

Проснулся, как всегда, перед рассветом. Темно, как в унитазе. Включил ночничок, посмотрелся в зеркало. Боже, что за физиономия! Ну и образина! Впечатление такое, будто её полоскали в застоявшейся воде. Вид алкоголика, пропившего деревню «Большие кучи» вместе со всем её народонаселением. Причёска «a la Брунгильда». «Дорогуша, вы аншантэ!», – сыронизировал я и скорчил такую рожу, что самому себе стало страшно. Полнейший облом! Но не подумайте что плохого обо мне. Я человек тверёзый, ни капли в рот, при этом дядя мой проживает в Чухломе, а тётя в Бердянске.

За спиной в зеркале маячит отражение художественного полотна. На нём – «ню» восьмидесятилетней амазонки кисти Балдамира Амвросьевича Шорох-Орехова. Да вы, наверное, его знаете. Это яркий представитель постмодернистского акцепциатуализма. Полное отсутствие идеи, но много воздуха и перспективы. Он смело положил свой живот на алтарь искусства. К нему я отношусь с большим уважением на большом расстоянии.

Рассвет уже одной ногой наступил на кромку горизонта. Другую занёс над крышами домов. Глянул в окно. Напротив здание дискотеки под названием «Зыбучие пески». Правда, заглавная буква зависла вниз тормашками на нижнем гвоздике.

Отопительный сезон ещё не кончился, но в квартире холодно. Топят из рук вон плохо. Пришлось сложиться сначала вдвое, затем – вчетверо. После чего резко выпрямился, сопровождая всё это теловращением с теловычитанием. Стало несколько теплее.

Умылся, оделся, привёл себя в порядок. Ещё раз посмотрел в окно. Весь съежился, вскрикнув перепелиным голосом, и колобком выкатился из дверей.

Неторопливо шагаю по пустынным улицам, свершая, как обычно, утренний моцион. Миновал «Обезьяний переулок». Вышел на «Аллею пенсионеров» с её множеством массивных, чугунных скамеек. В раздумье присел на пятую скамейку слева, лицом на юго-восток. Стал бороться с дремотой.

Из полузабытья меня вывели звуки надрывного стона и плача. Весна! Как бы сказал поэт, природа торжествует. Вот канальи. Это не коты, а просто какие-то крокодилы. Стонут, будто рожать собираются. Тоску только наводят.

Хоть мне не полные семьдесят, но, поверьте, я ещё тот хлюст. Издержки любви моей, раскиданы по всей территории бывшего Советского Союза и далеко за его пределами. В этом деле я активный член. Блюду своё геральдическое древо и свято чту принципы и традиции «бермудского треугольника». В нём, как, вероятно, вы догадываетесь, задействованы три действующих лица: муж, жена, любовница. Жена моя, Евпраксия, старая кочерга, об этом, естественно, осведомлена, но не ревнует. Сначала ревновала, теперь – нет. Она у меня изнывает от блаженства, когда я её называю своей Снегурочкой «в законе». Даже тогда, когда я тороплюсь на свидание со своими поклонницами, жена, как правило, не забывает мне напомнить купить им цветы. О ней мне сказать нечего: у неё всё средних размеров.

На лице моём печать глубокомыслия, хотя мыслишки мои движутся со скоростью архиерея, мчащегося на самокате. Кстати, я гордо несу почётное звание пенсионера. Высоко держу знамя пенсионного дела. Смело и настойчиво продвигаю его в массы. Пусть кто-то попробует отнять его у меня. Посмотрим, что из того получится.

Раза два в неделю устраиваю на своей квартире капустники. А что? Клёво! Собираю вокруг себя пенсионеров, этих хрычей старых. Садимся в кружок и ведём умные разговоры на приятные темы. Люди, в большинстве своём, интеллигентные, а посему и беседы всё интеллектуальные. Отсоединяем, как говорится, зёрна от плевел и абстрагируемся, понимаете ли. Темы разные. Всё зависит от общего настроения. Судите сами. Так например, в позапрошлый раз разговорились о брачных обрядах народов Сомали и Занзибара. Слегка коснулись астрономии. Побранили Эйнштейна и Бисмарка с Клаузевицем. Приступили к углублённому изучению дамского вопроса. Затем полились размышления на более общие темы. Так, Алтын Зигзагович Черноклюев пытался убедить аудиторию, что Плутарх и Софокл вместе с Сократом и Лукрецием не идут ни в какое сравнение с Мольером и Бержераком.

В прошлый раз посудачили о Ломброзо, Лопе де Вега и Васко да Гама. Вспомнили печенегов с половцами. Поразмышляли о Геракле с Архимедом. Не прошли мимо воспоминаний о китайской революции с её хунвэйбинами. Обсудили значение греков-пиндосов в общественной жизни, не говоря уж о Спенсере, Бальзаке и Вагнере. Вот тот не полный перечень жизненно важных вопросов.

В перерыве Тенорро эль Бассо исполнил свой знаменитый романс «Когда она захочет вдруг меня, а я не захочу». Вендетто Венециано-Неаполитано спел «Пускай я не был на Босфоре, зато я был в Караганде». Перекинулись двумя-тремя мыслями о возможном применении начал философии к процессу землеобработки. Замечу, правда. Один мой хороший знакомый, музыкант Еремей Чертополох-Шалдыбердиев, начисто отрицает философию как науку по той лишь одной причине, что её представители не умеют играть на тромбоне.

По правде говоря, и я придерживаюсь того мнения, что философия – это наука о чём-то отвлечённом, непонятном как философствующему, так и его слушателям. Люди придумали её для затуманивания мозгов. И прямо скажу: а ну его этого Шопенгауэра.

Темы свои «на завтра», загодя, мы заранее не обговариваем. Всё получается как-то латентно-спонтанно, как-то само собой, как первый, невинный поцелуй. Хотя, если трезво рассуждать, завтрашнего дня без сегодняшнего не бывает.

Сегодня как раз очередной пенсионный консилиум. Будут решаться первоочередные задачи. Какие? Там посмотрим, исходя из обстоятельств. Вероятно посудачим о том, что не плохо бы было учредить 1 апреля международным праздником с взаимным надувательством («дай-ка я тебя надую») до невероятных размеров. Может кто-то пожелает промузыцировать. Пожалуйста! Или же промедицировать с последующим левитированием. Ради бога! Заняться спиритуализмом и вызвать дух Синей Бороды. С нашим вам удовольствием! Точно знаю одно: Клара Грация-Грациози будет, как всегда, раскладывать пасьянс «Каприз де дам» и предсказывать Карлу Дринькшнапсу беспросветную будущность. Тот в свою бытность, во времена правления царя Гороха, украл у неё кораллы. С тех пор Карл ищет свой кларнет и никак не может его отыскать. Безобразие…

Что-то уж я слишком разоткровенничался наедине с самим собой. Время-то как летит, словно очумелое. О рассвете остались одни воспоминания. Все куда-то торопятся. Шум города заполонил улицы. Весеннее небо, полчаса назад дарившее мне свою поэтическую голубизну, теперь заговорило прозой моросящего дождя. Пора домой.

2.

Евпраксия моя, сладкая деликатность, эта звёздочка из созвездия Скорпиона, всё ещё мается в постели, нежится. Она придерживается того мнения, что когда муж и жена ложатся в одну постель, то возникает момент истины. Глубокая мысль! Ах уж мне эти жёны, рандеву-провансаль.

Снял с гвоздя походную медную трубу, дунул три раза. С потолка посыпалась штукатурка, жена вскочила как угорелая, хотя её об этом никто и не просил. Понеслась на кухню в одеянии Евы – бестыдница, – готовить завтрак. Пока она суетилась и готовила блюда «А ля минут» и «Айн момент», проследовал к себе в кабинет. Из выдвижного ящика венецианского стола, выполненного из красного дерева, достал неоконченную рукопись трактата о Марко Поло и Миклухо-Маклае. Поудобнее умостился в мягком кресле, изготовленном из чёрного дерева мастеровыми Лувра, эпохи правления короля Людовика четырнадцатого. Сосредоточился, расслабился. Вырубился. Ровно через две минуты с четвертью вновь врубился, от собственного храпа. Рукопись на полу. Нащупал под рукой слюнявчик. Утёрся.

– Семиры-ылов! – протяжно донеслось из кухни. Это моя каракатица призывает меня к завтраку.

По его завершении в моём животе что-то булькнуло несколько раз, как в сливном, туалетном бачке. Внимательно прислушался, в принципе оставшись довольным своим пищеварением. Икнул, воспроизвёл благородную отрыжку, сделал жене несколько замечаний по поводу её внешнего вида. Ещё раз икнул. Отправился в свой рабочий кабинет для просмотра вчерашней корреспонденции.

Первой под руку попалась газета «Стой! Кто идёт?» военного издательства «Здравия желаю!» Сообщалось об успешном завершении расследования чрезвычайного происшествия, связанного с взрывом на артскладе. От него осталось пустое место с глубокой воронкой посредине, величиной с футбольное поле. К счастью «стрелочников» не оказалось. Виной всему было прямое попадание в одно из помещений артсклада тела небесного происхождения, а именно – метеорита. Ведь надо же какая точность по принципу – с каланчи спрыгни, а в сапоги попади. Дело закрыли. По этому случаю в гарнизонном доме офицеров состоялся бал-маскерад. Полковой оркестр играл мазурку, польку и кадриль. Дамы приглашали кавалеров.

Весьма интересной, как по смыслу, так и по содержанию, оказалась статья под заголовком «Записки отставного прапорщика Штык-Прикладова». В ней, в частности, указывалось, что «чтобы уберечься от шальной пули, надобно укрыться в неглубокой ложбинке, пригнуться и прикрыть голову обеими руками». Правда, в пост-скриптуме статьи отмечалось, что автор «Записок» в русско-…нскую компанию был трижды контужен. Теперь, чуть что, хватается за противотанковую гранату. Паду-у ли я дрючком пропэрты-ый…

Несколько ниже сообщалось, что замкомпоморде – заместитель командира по морскому делу, – капитан-лейтенант Кнехт-Швартов известил общественность о том, будто в бухте «Спокойная» перевернулся и затонул флагманский корабль «Устойчивый». Что ж, и такое бывает.

В газете «С мира по нитке!» величайшего ума человек счетовод-любитель Левиофан Прости-Подвинься утверждал, что отпускание цен равносильно отпусканию воздушного шарика. Тот, поднявшись до определённого природой уровня, вдруг лопается и хаотично падает вниз. Поэтому он советовал поставить экономику на новые рельсы. Однако, его оппонент Дормидонт Перевоплощенцев задавался вопросом: «А где те рельсы? Их давно уже растащили и реализовали на складе металлолома хорошие люди». Тогда последовал совет поставить экономику под паруса. Оппонент и здесь засомневался, спросив, а где тот ветер, где волны? Так что в данном случае каждое слово подлежало возведению в степень вопроса.

Жена принесла на небольшом изящном подносе берберской работы прекрасную фарфоровую – с японской росписью, – чашечку ароматного, дымящегося ямайского кофе. В блаженном умиротворении откинувшись на спинку кресла, с удовольствием закурил дорогую гаванскую сигару.

Достаю из нижнего ящика письменного стола ещё одну рукопись. Это – роман «Когда плачут крокодилы» с лихо закрученным сюжетом и любовной интригой в условиях сельской местности в период уборки озимых жителями села Поганкино. В итоге предохранитель любви сгорел ярким пламенем, так как пришлось закоротить отношения героев романа, поставив между ними толстую перемычку.

Папараци устроили охоту за мной в надежде ухватиться за красную нить, пронизывающую весь роман. Ну что ж, так тому и быть, придётся подарить им несколько строчек из моего шедевра.

Хотя, если по правде сказать, при своём бытии скромный талант, а может даже и гений, сознательно замалчиваются, игнорируются, оттесняются на задний план, остаются вне понимания своими же современниками. И лишь много лет спустя, когда его и в живых-то уже нет, о нём вдруг начинают вспоминать. В лучах его славы начинают купаться всякого рода проходимцы и бездарности. Разумеется, всё то, что касается меня, то я – редкое исключение из правил.

Отдых отдыхом, созерцание созерцанием, однако, потехе час, а делу – время. Пора приступать к работе. Извлекаю из второго снизу ящика письменного стола несколько листов отличной, экологически чистой писчей бумаги формата А4. Обзавожусь ручкой «Паркер» с вечным пером из золота 999 пробы и несмываемыми чернилами от мадам Брехунец-Каверкотовой. Удобнее размещаюсь в кресле и, как бы ненароком, нехотя, нажимаю на кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла. Динамические головки квадрофонической, аккустической системы, подвешенные под потолком, окатывают меня с головы до ног звуками «Траурно-триумфальной симфонии» Гектора Луи Берлиоза.

Несколько предваряя дальнейший ход повествования, смею заметить следующее. Мной обкатывается специальная методика разработки сюжетов художественных произведений. Всё зависит от внутреннего настроя и экспансии тех или иных душевных переживаний в духовную келью интеллектуальной сублимации, которая превалирует в данный момент над сознанием, совершая его интервенцию в подсознание.

Дорогой читатель! Вы наверное уже успели заметить, что моему слогу присуща гениальная простота. Что ваш покорный слуга, то бишь – я, старается изложить свои мысли доступным, доходчивым языком, понятным даже ребёнку. А простота в изложении – сестра таланта, – присуща только настоящим мастерам пера, к которым я не склонен себя причислять, но всё же. Кстати, мне всё время ставят в упрёк, что я везде и всюду пытаюсь скрыть своё величие, как писатель, хотя у меня это и не получается. Оно из меня так и прёт, так и прёт. В подобное, разумеется, поверить трудно, но это так. Это невозможно передать словами, только мимикой. И если я вам говорю неправду, можете послать меня в космос.

Так о чём же мы с вами тут балакали-гутарили, а? Дайте-ка вспомню… Что-то насчёт кельи? Желаете, чтобы вам поклонились с порога? Сделайте своды двери намного ниже роста входящего… Нет, я что-то не то говорю. Ага, что-то насчёт сюжета. Так вот. Сочиняю я его, как правило, находясь в состоянии поверхностного сна, сопровождаемого звучанием какого-либо музыкального произведения. Всё дело в том, что мой организм наделён весьма оригинальным свойством затормаживать свою жизнедеятельность под влиянием музыки. Иными словами. Как только раздаётся её звучание, я засыпаю чутким, поверхностным сном. В зависимости от смысла и содержания музыкального произведения в моём, частично дремлющем воображении возникает целая вереница образов и действующих лиц с причудливым переплетением их взаимоотношений и судеб. Мысли мои ежеминутно всё глубже и глубже погружаются в пучину философских раздумий и переживаний.

Всё начинается с того, что, включив музыку и подперев голову пальцами левой руки, я делаю умный вид и большие глаза. Потом веки мои постепенно смыкаются. Если у меня с утра хорошее настроение, то мне непременно хочется сварганить этакий легковесный, шаловливый сюжетец с порханием, в дозволенных пределах и рамках, действующих лиц. В таком случае музыка должна носить весёленький, я бы даже сказал – несколько вульгарный характер. Это что-то из «Парижской жизни» и «Прекрасной Елены» Оффенбаха или «Летучей мыши» с «Цыганским бароном» Иоганна Штрауса. Не обходится и без «Фиалок Монмартра» Имре Кальмана.

Если же необходима тема полновесная, с драматической развязкой, то тут уже в ход вступает тяжёлая артиллерия. Это – Вагнер с его «Лоэнгрином», или Бах с органной мессой «си минор». Не говорю уже о Джузеппе Верди, Сибелиусе и Шарле Гуно с его одноименной оперой «Фауст».

Вот тот довольно не полный перечень музыкальных произведений в деле создания высокохудожественных литературных произведений.

Одновременно с мельканием того или иного сюжета правая рука моя, сжимающая «Паркер», бессознательно, спонтанно вычерчивает на листе формата А4 полный текст произведения. Жена только успевает подсовывать мне листы чистой бумаги. Так что когда я выхожу из транса, оно уже готово во всей своей красе и привлекательности. И не одной ошибки, ни грамматической, ни орфографической. Это уже что-то, я вам скажу.

Случается и такое, что иной раз просидишь вот таким вот образом, в подобном состоянии, с утра до вечера, без обеда и ужина. Жене остаётся только перенести тебя в постель и уложить спать. Искусство требует жертв.

Так вот, сегодня мой слух услаждается звуками «Траурно-триумфальной симфонии» Берлиоза. Хочу написать в «Женский журнал» обширную статью о бракоразводных процессах в эпоху пещерного периода. Это не только «дубинкой по башке», как думают некоторые, но и душевные переживания с отягчающими обстоятельствами. Всё, отключаюсь и начинаю ощущать локализацию мыслей в нижней, периферийной области туловища.

3.

Из состояния отрешённого равновесия вывожусь протяжным воем сирены. Встрепенулся, огляделся, сосредоточился. Ещё светло. На столе готовая рукопись, уложена в аккуратную стопку. Бегло просматриваю, остался доволен.

В ожидании визита гостей, как говорится, занавески, шторы, гардины раздвинуты, с картин снята кисея.

Звонок в дверь. А вот и первые ласточки: бабушки-старушки Софья Никитична с Марь Палной. Бодрые такие, молодые пенсионерки с десятилетним стажем.

– Вы как всегда великолепны и восхитительны, – слукавил я, – словно две наяды, похожие друг на друга, как три капли воды.

Единственное, чем они были схожи, так это возрастом и ростом. Лица посетительниц зарделись от удовольствия. Глаза, в которых застыл знак вопроса, ярко вспыхнули шаловливыми искорками. Препроводив посетительниц в глубину гостиной, поспешил на новый звонок. Пришла Леночка Восьмиглазова, блондинистая брунэтка с отталкивающей красотой.

– Ах! Ужель это вы? – воскликнул я, зажмурив глаза и прикрыв их тыльной стороной ладони. – Или я сплю, или это оптический обман.

– Да ладно уж вам, – застеснялась пришелица, одним глазом посмотрев на меня, другим – на восток. – Вы мне льстите, проказник! И прекратите гусариться!

– Нет, нет сударыня! Вы ослепительны в своём блеске! На вас надо смотреть сквозь закопчённое стекло.

– О мой карамболь! Мерси за комплиман!

Явились супруги Сысой Диомидович и Мумия Иродиадовна Долбоёжкины-Прилюбодеевы. Она шествует обычно на полсзади, а он важной походкой, как у гусака, идёт такой гордый, что гордее и не надо. На лице ноль мимики, говорит одними губами. Взгляд его столь красноречив, что хочется крикнуть: «Враг моего врага – мой друг!» Когда-то он хорошо сидел, но, падая, не успел расправить крылья. Однако даже в своём падении он был велик, как Гай Юлий Цезарь. Это бывший «мелиоратор» – оратор, без устали мелящий языком налево и направо. Мне даже пришлось взять на вооружение небольшую толику заповедей этого мудрейшего из мудрейших. Например таких, как «бди, бдя», «тяготей, не тяготея», «сомневаясь, не сомневайся», «жажди, но не алчи», «воскрыляясь, не возгордись», «не лиходействуй, ибо ответ держать придётся», «взвывая, не взывай», «блюди, блюдь соблюдая», «взымая, оглянись по сторонам», и так далее.

В скором времени явилась Клара с Карлом. Слава Богу. Наконец-то отыскались её кораллы, которые она когда-то у самой же себя и украла, дабы был повод украсть у Карла кларнет.

Со своей арфой притащилась Фисгармония Эсперанса Феличита. Приплелись Розарио Гомосапиенс с Александропулосом Внемлигласовым и Конфуцием Шельмопрохвостовым.

– Бона-сэра, сеньоры! – с порога приветствовал Розарио. – Мимолетто-карболетто!

– А телевидение будет? – тут же вопрошает по заведённому обычаю Александропулос.

– Будет! – отвечаю.

– Тогда мы идём к вам! – заключает Конфуций.

На огонёк заглянули и Черноклюев Алтын Зигзагович с Тенорро эль Бассо. Вот, пожалуй, и вся честная компания хрычеобразной интеллигенции собралась. Каждый сел, где стоял. Демократия! Своды комнаты тихо гудели, как не потревоженный улей. Воздух в помещении был спирально закручен. Окна пришлось распахнуть настежь.

Обычно я располагаюсь в центре публикума, в кресле-вертушке, и кручусь как бяка в проруби. По этому поводу некоторые злопыхатели не прочь и позубоскалить, и позлословить.

Черноклюев Алтын Зигзагович тайно влюблён в Леночку Восьмиглазову. Все об этом знают. Умостившись в углу, он рисует пастелью на небольшом фанерном листе её портрет. Она делает вид, что не замечает этого, поэтому вся фигура её в этот момент выражает борьбу и решимость. При этом она, незаметно для всех, открыла беглый огонь глазами в сторону Розарио. Тот посмотрел на неё, как кот на сметану, хрюкнул от удовольствия, и облизнулся.

Подобные инсинуации Сысой Диомидович Долбоёжкин-Прилюбодеев не приветствует: пенсионеры, а такое отчебучивают. Нехорошо! Как бывший партийный чиновник среднего звена, держит себя со всеми подчёркнуто вежливо, но не подпускает к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. А если кто-то и начинает фамильярничать, по его мнению, того он резко осаживает, бросая ему в лицо: «Я вам ни брат, ни сват, и даже ни тёща!» Это – как бы мягче выразиться, – чуркоподобный индивидуум. Всей его конституции присущи строгие прямолинейные формы как по вертикали, так и по горизонтали. Некоторые недоброжелатели злословят в его адрес. Мол, рос, рос по служебной линии и, смотрите, пожалуйста! Какой из маленького винтика большой болт получился. Он всегда всем недоволен, от чего получает большое удовольствие.

Заглянула на секундочку соседка по лестничной площадке – пожилая девушка с иерусалимским лицом, – Дульсинея Тамбовская, да так и осталась. В обществе она ищет успокоения души. Её сто первый гражданский супруг Морфей Беспробудный, воскликнув: «Жди меня и я вернусь!», навсегда исчез из поля зрения в неизвестном направлении, прихватив с собой всё столовое серебро и золотые украшения. На подобные действия Дульсинея отвечала словами: «Нас мало, но мы в тельняшках!» и тут же с треском рванула на своей груди расписную, цветастую блузку.

– Какова, а? – негромко вымолвил про себя Карл. – Ну, просто симпатин!

– Вертихлюндия! Ни кожи ни рожи, ни передней заслонки, ни задней воронки! – возмутилась Клара, от чуткого слуха которой ничто не могло ускользнуть. В глазах её сверкнули искорки ревности. – Ты что, знаком с ней?

– Нет! Она знакома со мной!

Софья Никитична с Марь Палной сидели рядышком и тихо о чём-то перешёптывались. Они искоса поглядывали на Мумию Иродиадовну, сдувавшую со своего Сысоя пылинки и восклицавшую по всякому поводу: «Ах ты мой командантэ!». Он в ответ: «Ах ты моя критическая масса!». При своей суковатой фигуре – это женщина с большим апломбом и немалыми запросами. Она безобразна в своём великолепии. Разговаривать с ней тяжело. О чём-то спорить и что-то доказывать бесполезно. Это всё равно, что устраивать на Северном полюсе, под пальмами, чемпионат мира по гольфу, или арканить убегающего медведя. Последним её доводом в свою пользу в подобных случаях являются такие, например, выражения, как: «Поцелуй меня туда, сама не знаю куда!», «Я вас угадала, хрен б/у!», и так далее.

– Кто бы что бы там не говорил, а я утверждаю, что яйца в хрене и хрен в яйцах две совершенно разные вещи, – пояснял Александропулос Внемлигласов своей собеседнице Дульсинее Тамбовской, – и путать эти два совершенно разных понятия не следует, особенно интеллигентному человеку.

– А я не знаю боле изысканной кухни, чем французская, – поспешила вмешаться в разговор Мумия, жена Сысоя.

– Да бросьте вы, – не дала договорить ей арфистка городской филармонии Фисгармония Эсперанса Феличита. – Знаю я этих французов. У них день и ночь в животе устрицы пищат и лягушки квакают.

– Да уж! – выдал на-гора Конфуций Шельмопрохвостов. – Ну вы и даёте!

Конфуций является специалистом по совмещению трудносовместимого. Изобретения его носят пионерский, крайне новаторский характер. Так, например, ему удалось совместить стиральную машину с холодильником. Пылесос со швейной машинкой, не говоря уже о недавно состоявшемся совмещении утюга с электрочайником и электробритвы с электромясорубкой. Это яркая личность, своего рода – Сандро Боттичелли в технике. На выставках своих изобретений он пользуется огромным успехом, особенно у женщин. Показ своих новинок он сопровождает игрой на смычковом инструменте. Когда он берёт в руки скрипку, она рыдает. Когда он откладывает её в сторону, она смеётся от счастья и радости.

Этот человек умеет увлечь, заинтриговать обилием, глобальностью и значимостью проблем, связанных с пока ещё неразгаданными тайнами природы.

– Уважаемый Тенорро эль Бассо! – в унисон прозвучали надрывные голоса неувядающих Марь Палны и Софьи Никитичны. – Спойте нам что-нибудь этакое из вашего репертуара.

– С удовольствием! Что же вам спеть?

– Спойте нам, пожалуйста, уважаемый, «Забудем всё, что между нами было».

Моя Евпраксия мелко засеменила к роялю. Фисгармония Эсперанса Феличита заняла место за арфой. Карл расчехлил свой кларнет. Я – Семирылов Мундиаль Амбасадорович взял в руки мандолину, а Леночка Восьмиглазова разместила между ног дедовскую виолончель.

Пока шла настройка инструмента, пока музыканты приигрывались и притирались друг к другу, Сысой Диомидович сидел неподвижно, самодовольно сложив на выпуклостях живота руки. Мумия Иродиадовна бегала вокруг как курица и сдувала пыль со своего командантэ.

Розарио Гомосапиенс, которому слон на ухо наступил, вплотную пододвинулся к Кларе и сообщил ей на ухо:

– Публикум не любит этого. Он любит зрелищ!..

Тенорро эль Бассо произвёл предварительную распевку с одновременным совершенствованием мимики лица, что присуще одним только оперным певцам, солидно кашлянул, и приступил к вокалу. Пел он душевно и проникновенно, иной раз срываясь на сценический крик, будто у него начинались схватки.

Музыкальное сопровождение было прекрасным. Играли вдохновенно и целеустремлённо. Когда приступили к исполнению романса «Мой друг, я не зову, не плачу», на моей мандолине оборвались две струны. Но от этого игра ни чуть не стала хуже. Она стала даже ещё лучше, я бы даже сказал – виртуозней и привлекательней. А когда все хором затянули песенку «Не ходите девки в лес», на моём инструменте оборвались две оставшиеся струны. И что б вы думали? Я не растерялся и превратил мандолину в ударный инструмент, отбарабанивая на его корпусе чрезвычайно сложный ритм исполняемого музыкального произведения. Все присутствующие с благодарностью обратили свои взоры в мою сторону, хотя я подобной чести, как мне думается, не заслужил.

4.

Пока мы музицировали, в моей голове возник и созрел сюжет нового, производственного романа. При этом я решил сразу, как говорится, взять быка за рога. А именно, с первых же строчек начать роман с диалога между особями мужского и женского пола словами:

– Мань, а Мань?

– Ну чё те?

– Пошли в кусты!

– А шо я там не видала?

– Ну пошли. Соловья послушаем.

– Да здесь соловьи отродясь не водились.

– Всё равно, пошли…

Вдоволь напевшись, пропустили по сто. Кто пожелал, закусили. Малость поялдонились. Кто-то «спел Лазаря». Кто-то провозгласил: «Давайте-ка, друзья, разомнёмся и отчебучим что-нибудь этакое под звуки, источаемые проигрывателем». Как вы, наверное, успели заметить, уважаемый читатель, и просвещённым умам ничто человеческое не чуждо. Сказано, сделано. Спарились и воспарили в танце. Особенно буйствовал и витийствовал Розарио Гомосапиенс. Во время танца он был похож на дёргающуюся марионетку, с серьёзным видом работая ногами и перекручиваясь всем телом. Дульсинея Тамбовская, его партнёрша, превзошла своего визави раза в полтора, не менее.

Отплясали и в изнеможении повалились кто куда. Общее расслабление. От скуки и затянувшейся паузы все стали зевать. Во время очередного зевка Розарио вывихнул себе челюсть. Ловким ударом с левой пришлось поставить её на своё законное место. Малый что надо. Великий бабник. Если он – «гоп-стоп» по женской части, то я – «боевой петух» в том же направлении и с тем же уклоном, и в этом мы с ним Орест и Пилад…

Звонок в дверь. На лицах гостей растерянность и недоумение. Вроде бы капустник полностью укомплектован. Открыл дверь. На пороге делегация представителей знойной Африки.

– Проходите, товарищи негры! – проблеял я с испугу.

Однако в скором времени выяснилось, что они ошиблись номером дома. Извинились и ретировались.

Не успели толком отдышаться, явился сосед Диодор Студебеккер-Очумелый, величайший скандалист, живущий этажом ниже. Это чрезвычайно конфликтный субъект. Любую мелочную проблему он готов раздуть до размеров Вселенной. Из-за мелочности жизненных обстоятельств пролил не одно ведро слёз. Душа его покрыта копотью, а пороки торчат во все стороны. Он ходит в церковь, но это не мешает ему быть плохим человеком.

Диодор – бывший корреспондент районной, жёлто-бульварной газеты «Кто даст больше». Как правило, почти всегда писал хорошее о плохом и плохое о хорошем. Любил рыться в «грязном белье» и искать компромиссы… в свою пользу. В своей деятельности, как надо понимать, он встал за чужой алтарь. Какая нравственная убогость! Выйдя на пенсию, устроился на работу в Департамент сапожных дел.

– Почему нарушаете? – прокурорским голосом озвучил он свою претензию.

– Что нарушаем?

– Не прикидывайтесь дурачком. Что это вы здесь за оргии устраиваете, хорошим людям жить спокойно не даёте, а? Я жаловаться буду. Я найду на вас управу. Учтите! На всякое незаконное действие есть законное противодействие.

– Мне приходилось знавать одного такого, босого, с шашкой на боку. Отчаянная была голова, – удачно пошутил я и посоветовал ему принять таблетки «Скрупулёзо» и «Партикколо» с интервалом в пять минут.

В ответ Диодор с тоской посмотрел сначала на север, затем – на юг и попытался съязвить, сказав, что мы – вороны, которые любят летать стаей, а он, мол, орёл, гордо парящий в одиночестве. Пришлось поставить ему бланш под глаз и с невероятным шумом выдворить за дверь.

– Ах ты тушёнка, мухомор поганый! – в неправедном гневе каркнул он. – А ну, убери свои щупальца!

И это он кому, мне? Смычок облезлый! Ишь, расчирикался. Не задумываясь, со словами: «Юпитер, ты сердишься, стало быть ты не прав!», влепил в его невзрачную физиомордию ещё один бланш. Теперь уже под другой глаз, чтобы не пескарился. Теперь левой половиной он стал похож на маму, а правой – на своего папу.

Втолковывать ему что-либо простыми, человеческими словами очень трудно. Легче тащить рояль по песку. Судить о том, насколько это привередливый и зловредный чувак, можно даже по одному единственному факту. Проживая на первом этаже, постоянно жалуется на громкую игру скрипача, проживающего на одиннадцатом этаже дома, расположенного через квартал. Каково, а? Хотя и у меня слух, скажу я вам… По слуху я выучил язык племени «того-того» народности «нука-нака», и других ей подобных.

– Господа! Займите кто сколько может! – огласил своё потаённое желание Александропулос Внемлигласов. В своё время он много философствовал, но мало зарабатывал, соответственно и пенсия его ниже возможного. – Ну что вам стоит? Расплачусь, как получу гонорар за свой манускрипт «О значении начал философии в неандертальский период».