Текст книги "Московские слова, словечки и крылатые выражения"

И если «Горе от ума» разлетелось по миру пословицами, то и Архаровы тоже пополнили число крылатых слов. В словаре: архаровец (разговорное, просторечное, бранное) – хулиган, озорник, отчаянный, беспутный человек.

Лодырь

В 1828 году в Москве, на Остоженке, в Хилковом переулке, известный московский медик профессор Московского университета Христиан Иванович Лодер открыл «Заведение искусственных минеральных вод».

О пользе минеральных вод знали еще в Древней Греции и Риме; в средние века народ почитал целебные источники священными – в 1556 году в Пьемонте был издан даже закон, запрещающий воздавать источникам божеские почести. Но уже в конце Средневековья воды перестали быть предметом поклонения и стали местом не только лечения, но и увеселения. В лучшие водолечебницы Европы (Баден-Баден, Спа, Ахен и др.) съезжалось аристократическое общество со всего света. Побывал на водах в Спа и русский царь Петр I. Вернувшись, он тут же приказал искать целебные воды в России, и через три года было объявлено о «целительных водах, отысканных на Олонце». Вскоре были открыты и другие источники – липецкие, кавказские, Сергиевские.

Ездить на воды стало модным среди русского барства. Вот как описывает князь А.А. Шаховской – писатель конца XVIII – начала XIX века – в своей комедии «Урок кокеткам, или Липецкие воды» даму, лечащуюся водами:

 
… Да как не занемочь?
В постели целый день и всю на балах ночь,
С открытою спиной, с раскрытыми плечами,
Чуть в платье, вся ажур, в гирляндочках из роз,
Какой-то Флорою в крещенский наш мороз
Изволит разъезжать. Вдруг вздумала водами
Лечиться здесь от нерв…
 

И вот когда на Остоженке открылось «Заведение искусственных минеральных вод», московские барыни возликовали: теперь можно лечиться водами, не тратясь на путешествие в Германию, Италию или хотя бы в Липецк. Села в свой экипаж, а если своего нет – хоть в наемную карету, проехала несколько улиц, и вот, пожалуйста – и воды, и изысканное общество, и знаменитый врач, профессор, бывший царский лейб-медик.

О «Заведении искусственных минеральных вод» сохранилось немало сведений в мемуарах современников. «Старый и знаменитый Лодер, – вспоминал Ф.Ф. Вигель (его рассказ относится к 1828 году), – завел первые в России искусственные минеральные воды. Они только что были открыты над Москвой-рекой, близ Крымского брода, в переулке, в обширном доме с двумя пристроенными галереями и садом. Всякий день рано поутру ходил я пешком по Старой Конюшенной на Остоженку. Движение, благорастворенный утренний воздух, гремящая музыка и веселые толпы гуляющих больных (из коих на две трети было здоровых), разгоняя мрачные мысли, нравственно врачевали меня не менее, чем мариенбадская вода, коей я упивался». М. Яковлев в «Записках москвича» (1829 г.) пишет: «Я искренне порадовался Остоженским источникам! Кажется, все, что есть лучшего в Москве, – все на водах! Следовательно, все лучшее нездорово? Нет – но теперь в моде быть нездоровым и пить воды!»

Мемуаристы описывают также пациентов доктора Лодера и процедуру лечения.

Московский почт-директор А.Я. Булгаков в письме брату описывает свое посещение «Заведения искусственных минеральных вод»: «Давно обещал я Лодеру, да и самому хотелось посмотреть «Заведение искусственных вод». Встал сегодня в 6 часов и отправился, позавтракав, туда. Там нашел я Лодера, который все мне показал, все устроено прекрасно, по-моему, лучше, нежели в Карлсбаде; есть комнаты в доме, галерея с защитою от солнца и дождя, род террасы и, кроме того, обширный сад. Я нашел множество дам и кавалеров, более 130 человек».

Весною и летом «Заведение искусственных вод» открывалось в пять часов утра, пациентов встречали мальчики и вручали фарфоровые кружки с минеральной водой. В число процедур, кроме питья воды, входили еще и минеральные ванны. После этого следовала обязательная трехчасовая прогулка по парку, простиравшемуся тогда до Москвы-реки. В одной из беседок играл оркестр.

Хотя злые языки утверждали, что большинство пациентов Лодера были отнюдь не больными, к его услугам прибегали и действительно нуждавшиеся в лечении и верившие в целебные свойства вод. П.А. Вяземский, узнав о болезни В.А. Жуковского, пишет Пушкину в Петербург: «Я… не рад, что он остается в Петербурге. Он, говорят, очень болен. Убеди его куда-нибудь съездить, хоть в Москву, к искусственным водам».

Христиан Иванович Лодер был человеком в Москве известным и уважаемым. Опытный врач, профессор Московского университета, почетный член Петербургской академии наук, член многих научных обществ, автор ряда научных трудов. Кроме всего прочего, он был общественным деятелем. В 1812 году ему было поручено устройство военных госпиталей на 6 тысяч офицеров и 31 тысячу нижних чинов, по его проекту был выстроен в Москве анатомический театр, в котором он сам каждый день читал лекции по анатомии.

«Заведение искусственных вод» в Хилковом переулке просуществовало до середины XIX века. В его помещениях и на участке разместились разные учреждения, сад со временем оказался почти вырублен, но память о «Заведении» осталась в хорошо известном и сейчас словечке.

С.В. Максимов рассказал о его происхождении в своей книге «Крылатые слова». Так как пациенты доктора Лодера были люди богатые, приезжали на Остоженку в экипажах, то кучерам приходилось ожидать господ, пока те бродили свои три часа по парку. «Тяготясь мучительными ожиданиями господ, кучера собственных экипажей, – рассказывает Максимов, – недоумевая при виде этой суетни и беготни взапуски, отвечали испуганным прохожим на вопросы, что это делается: «Лодыря гоняют. Мы сами видели, как из Москвы-реки воду брали». Таким образом, с экипажных козел раздалось и разлетелось по белому свету верное и острое слово в успокоение доверчивым людям».

Слово «лодырь» так крепко вошло в русский язык, что трудно даже представить себе, что когда-то его не было.

«Гроза двенадцатого года»

(Пословицы и поговорки об Отечественной войне 1812 года)

Все этапы и события Отечественной войны 1812 года нашли свое отражение в русских пословицах и поговорках. Но особенно народная память выделяет события, непосредственно связанные с Москвой: Бородинское сражение, которое французы называли Московским, отступление русских войск через Москву без боя, пребывание в ней французов и их вынужденное бегство из нее, воспоминания и мысли о Москве в капитулировавшем Париже.

Пословица по своему происхождению – это частица живой речи, разговора, спора. Это те выражения, которые содержат меткую характеристику времени, события, деятеля, в них говорится о том, что волнует многих людей, и поэтому они запоминаются, их пересказывают друг другу современники, а наиболее яркие и точные из них, пройдя испытание временем, остаются в памяти поколений.

Пословицы, родившиеся в эпоху Отечественной войны 1812 года, отметили ключевую роль Москвы в этих событиях, в них предстает народная историческая концепция Отечественной войны 1812 года, утверждающая, что военно-стратегические и политические комбинации Наполеона оказались бессильны перед русским патриотизмом, перед тем, что эта война стала народной.

Московский пожар

В летописях Москвы отмечено много пожаров. Москва горела в нашествие татар, литовцев, поляков, горела от поджогов и от случайной неосторожности – «от копеечной свечки». Были пожары малые и великие. В народной и летописной памяти все они значились под своим годом. Так и говорили: пожар такого-то года.

И лишь один пожар 1812 года получил в исторической памяти название без даты, просто – «Московский пожар». Случилось это, потому что слово «пожар», позднее преобразовавшееся в словосочетание-поговорку «Московский пожар», в московской речи стало народным обозначением всей эпохи, всех событий лета – осени 1812 года, развивавшихся в Москве и вокруг Москзы. Это и тревожное ожидание наполеоновской армии, и подготовка к обороне, и оставление города жителями, и гром канонады в Бородинской битве («От бородинской пушки под Москвой земля дрожала» – сохранилась такая пословица), и бесчинства французов в Москве, и пожары в ней – с первых часов вступления французов и продолжавшиеся после их ухода от заложенных фугасов, это и возвращение русских войск и восстановление жизни в полуразрушенном городе. Все это подразумевает выражение «Московский пожар».

«Московский пожар» – это ключевой и судьбоносный эпизод Отечественной войны 1812 года, он подвел итог оборонительному этапу войны, и формально высший успех Наполеона – занятие столицы противника – обратился в его поражение и стал для России началом наступательного освободительного этапа войны.

Для Москвы эпоха «пожара» также стала исторической вехой и точкой отсчета времени. Уже в 1820-е годы в Москве вошли во всеобщее употребление понятия: «допожарная Москва» и «послепожарная Москва», а между ними – «пожар».

Князь Петр Андреевич Вяземский – поэт, друг А.С. Пушкина, москвич до мозга костей, знаток быта, обычаев и людей Москвы, участник Бородинского сражения, свой мемуарный очерк о довоенном времени называет «Допожарная Москва». А персонаж комедии А.С. Грибоедова полковник Скалозуб на замечание Фамусова: «Решительно скажу: едва другая сыщется столица как Москва» отвечает: «По моему сужденью, пожар способствовал ей много к украшенью», используя слово «пожар» как совершенно определенное событие.

Все, знавшие допожарную Москву и ставшие свидетелями ее восстановления, охотно сравнивали, какой она была тогда и какой стала, поэтому в мемуарах уже с 1820 – 1830-х годов начинает часто встречаться выражение «послепожарная Москва».

Деление истории Москвы первой трети XIX века на три периода укрепилось и в народном сознании, и в исторической традиции. Его придерживается в известной хрестоматии 1916 года, составленной по хронологическому принципу, «Москва в истории и литературе» ее составитель М. Ковалевский. Материалы, помещенные в ней – мемуары, художественные произведения, высказывания деятелей культуры, исторические документы, – очень наглядно показывают, что после пожара изменился не только внешний облик Москвы, но также произошли глубочайшие перемены в общественной и духовной жизни московского общества.

Эти периоды в истории Москвы получили общероссийское признание, но московское название «пожар» Россия снабдила прилагательным «Московский». В таком виде в 1820—1830-е годы оно вернулось в Москву: если москвичи-современники событий 1812 года продолжали говорить «пожар», то уже следующее поколение приняло «Московский пожар».

В таком виде выражение бытует в русской речи как народное, крылатое и общепонятное до настоящего времени.

В начале XX века его распространению очень помогла песня. В изданном в 2000 году «Большом словаре крылатых слов русского языка» зафиксировано очень много таких крылатых слов, пришедших в живую речь из популярных старых и новых песен.

Очеркист Г. Василич в последнем выпуске многотомного издания «Москва в ее прошлом и настоящем», вышедшем в 1913 году, описывая Москву того времени, рассказывает о московских песнях:

«В Москве много поют. Здесь складывается и пускается в ход современная народная песня… Кто сочиняет их, откуда являются они – невозможно проследить, но первой их запевает Москва. В Москве новая песня скоро становится излюбленной мелодией – звучит и в рабочих кварталах, и в студенческой среде, играется на гармошках и балалайках, попадает в граммофоны и шарманки. С эпидемической быстротой распространяется по всей России, попадая в Сибирь, к крымским рыбакам, в глухие захолустные городишки Центральной России, у которых, казалось бы, и связи нет никакой с Москвой.

К юбилею 1812 года полюбилась в прошлом году, покорившая всю демократическую Москву, а теперь поющаяся и в провинции:

 
Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке;
А на стене, стене Кремлевской
Стоял он в сером сюртуке…
 

Песня была столь популярна, что издатели ради рекламы называли песенники первой ее строкой, обещая тем, что читатель найдет ее в книге.

В песенниках песня «Шумел, горел пожар московский» печаталась как народная, без указания автора и композитора, и в различных вариантах, следовательно, записанных с голоса певцов.

Впоследствии литературовед И.Н. Розанов, много занимавшийся проблемой произведений русских поэтов, ставших народными песнями, нашел имя автора и само стихотворение о московском пожаре. Его автором оказался малоизвестный московский литератор 1830– 1840-х годов Н.С. Соколов, автор нескольких водевилей, печатавший свои стихи в альманахах и журналах. В альманахе «Поэтические эскизы», изданном в Москве в 1850 году, было помещено его стихотворение «Он» – размышления Наполеона в горящей Москве о своей судьбе и будущем, которое его ожидает. Стихотворение в авторском варианте нигде более не переиздавалось.

И вдруг в начале XX века в Москве запели эту песню, в основу которой легло стихотворение Соколова. К ней в полной мере приложимы слова Г. Василича о народных песнях: «Кто сочиняет их, откуда являются они, невозможно проследить…» Композитор неизвестен до сих пор.

100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года и его всенародное празднование способствовало популярности песни «Шумел, горел пожар московский». Но поскольку ее уже в то время пели в народной переделке, а не в авторском варианте, значит, она и до этого пелась в народе, но была мало известна, а тут пришло ее время.

В народе текст Соколова подвергся сокращению и переделкам. У Соколова – девять четверостиший, поют пять-шесть. Разные переделки уточняют образы и детали, делают более стремительным и четким движение мысли, но сохраняют идею стихотворения: осознание Наполеоном неверного шага («Зачем я шел к тебе, Россия»), предчувствие неминуемой гибели.

И во всех вариантах сохраняется первая строка – начин, который задает тон всей песне и по которому народная песня обычно называется.

Правда, и здесь не обошлось без народной поправки. Соколов пишет: «Кипел, горел пожар московский», а во всех народных вариантах – «шумел, горел…», потому что пламя не кипит, но шумит и гудит, отчего образ стал более реалистичным и точным.

С такой первой строкой – «Шумел, горел пожар московский» – песня обрела всероссийскую популярность, фольклористы записывали ее и в Центральной России, и на Волге, и на Урале, и в Сибири.

А выражение «Московский пожар» со своим историческим значением вновь вернулось в живую речь.

Приехал Кутузов бить французов

12(24) июня 1812 года наполеоновские войска перешли границу России.

Русская армия, которой командовал военный министр генерал Барклай-де-Толли с жестокими боями отходила во внутренние области. Таков был стратегический замысел командования, но народ не принимал такой тактики и считал отступление изменой. Всюду росла тревога.

В Москве знали, что именно на нее направлен главный удар. За месяц до вторжения в Россию на одном из дворцовых приемов Наполеон публично заявил: «Я иду в Москву и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира… Москва – сердце империи».

Наполеон стремился к Москве. Положение становилось все опаснее. 6 июля был выпущен специальный царский манифест «Первопрестольной столице нашей Москве»: «Имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, и наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших Москве: она всегда была главою прочих городов российских; она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны отечества для защиты оного».

Это было объявление о всеобщем ополчении.

12 июля император Александр приехал в Москву. 15 июля в Лефортове в Слободском дворце состоялась встреча царя с московским дворянством и купечеством, на которой он обратился с призывом организовать ополчение. «Готовы умереть скорее, нежели покориться врагу», – было решение москвичей.

Главнокомандующим Московскою военною силою (так официально называлось Московское ополчение) общим собранием дворян Москвы и Московской губернии был избран М.И. Кутузов. Это избрание стало выражением желания русского общества видеть его во главе русской армии. Кутузов, находившийся в Петербурге, узнав о своем избрании в Москве, сказал: «Вот лучшая награда для меня в моей жизни».

Но принять эту должность он не смог, потому что был избран и руководителем Петербургского ополчения, а 8 августа Александр I, сместив Барклая-де-Толли, назначил Кутузова главнокомандующим всеми армиями и ополчениями.

Кутузов, ученик и соратник А.В. Суворова, по глубокому убеждению русского общества и армии, был способен остановить наступление и добиться перелома в войне. Поэтому его назначение встретили с восторгом.

Артиллерийский офицер И. Радожицкий был свидетелем первой встречи назначенного главнокомандующим Кутузова с армией в Царево-Займище. «Все ждали решительного боя, как единой отрады, единого средства победою искупить спасение погибающему отечеству или пасть под его развалинами, – пишет он в своих воспоминаниях. – В таком расположении духа находились войска, как вдруг электрически пробежало по армии известие о прибытии нового главнокомандующего, князя Кутузова. Минута радости была неизъяснима: имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала. Все, кто мог, полетели навстречу почтенному вождю, принять от него надежду на спасение России. Офицеры весело поздравляли друг друга с счастливою переменою обстоятельств; даже солдаты, шедшие с котлами за водою, по обыкновению вяло и лениво, услышав о приезде любимого полководца, с криком «ура!» побежали к речке, воображая, что уже гонят неприятеля. Тотчас у них появилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов!»

Эта поговорка отметила важнейший эпизод Отечественной войны 1812 года – моральный перелом в ее ходе: от обороны к наступлению.

Насколько велико было народное доверие к Кутузову, говорит тот факт, что народ оправдывал оставление им Москвы. В сентябре 1812 года, когда французы находились в Москве, поэт И.А. Кованько написал стихотворение «Солдатская песня», тогда же оно было напечатано, и что особенно важно – ее действительно запели. Начиналась песня такой строфой:

 
Хоть Москва в руках французов,
Это, братцы, не беда! —
Наш фельдмаршал, князь Кутузов
Их на смерть впустил туда.
 

За нами Москва!

«За нами Москва!» Эти слова вот уже два века звучат как последний аргумент, после которого не может быть никакого отступления, никакого компромисса. В них заключено и то, непередаваемое словами, но понимаемое сердцем отношение к Москве, о котором сказал Пушкин:

 
Москва! как много в этом слове
Для сердца русского слилось,
Как много в нем отозвалось.
 

Впервые слова «За нами Москва!» прозвучали на Бородинском поле 26 августа 1812 года около полудня, когда на левом фланге сражения у Семеновских редутов был смертельно ранен Багратион, а в войске наступило замешательство, и Кутузов послал туда корпус генерала Дохтурова – старого воина суворовской выучки. «Коли он где станет, – вспоминал о нем солдат-ветеран, – надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнешь… Стойкий был человек, веселый такой и добрый. Старый служака, еще с Суворовым ходил…»

Участник Бородинского сражения Ф.Н. Глинка в своих воспоминаниях рассказывает о появлении Дохтурова на левом фланге:

«В пожар и смятение левого крыла въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, с звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономиею. Он не показывал порывов храбрости блестящей, посреди смертей и ужасов, окруженный семьею своих адъютантов, разъезжал спокойно, как добрый помещик между работающими поселянами; с заботливостию дельного человека он искал толку в кровавой сумятице местного боя. Это был Д.С. Дохтуров.

В пылу самого сражения Дохтуров получил от Кутузова начерченную карандашом записку: «Держаться до последней крайности». Между тем под ним убило одну лошадь, ранило другую. Он все разъезжал спокойно, говоря солдатам про Москву, про отечество, и таким образом, под неслыханным огнем Бородинским, даже, как мы видели, некоторое время в одном из каре своих, пробыл он 11 часов».

Федор Глинка запомнил точные слова Дохтурова, с которыми он обращался к солдатам:

– За нами Москва! Умирать всем, но ни шагу назад!

Эти слова были услышаны и подхвачены всеми, потому что Дохтуров высказал то, что чувствовали все. Многие участники Бородинского сражения в своих воспоминаниях пишут, что в тот день они особенно остро почувствовали, что сражаются за Москву.

И знаменательно, что этот боевой призыв лег в замысел М.Ю. Лермонтова написать стихотворение о Бородинском сражении. В 1830 году он написал романтическую элегию «Поле Бородина»:

 
Шумела буря до рассвета;
Я, голову подняв с лафета
Товарищу сказал:
«Брат, слушай песню непогоды:
Она дика, как песнь свободы».
И в этом стихотворении были строки:
 
 
И вождь сказал перед полками:
«Ребята, не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой!»
 

Видимо, эти слова были самым ярким впечатлением мальчика из того, что он узнал о Бородине. А услышать их он мог от живого свидетеля, участника сражения, своего двоюродного дяди Афанасия Алексеевича Столыпина, со своей ротой гвардейской артиллерии отбивавшего атаки французов на левом фланге.

Семь лет спустя Лермонтов вернулся к теме Бородина. Фактически он написал новое стихотворение, от прежнего остались только строки с обращением командира к солдатам. Но теперь их произносит не романтический безликий «вождь», а реальный русский полковник, «слуга царю, отец солдатам». В его устах слова о Москве звучат проще, суровее, со спокойной решимостью исполнить долг. Так же отвечают и солдаты. Поэт переменил и название стихотворения на более простое – «Бородино».

В 1941 году, когда немецкие войска подошли к Москве, призыв «Москва за нами!» вновь прозвучал как главный лозунг, как клятва. Москвичи читали его на плакатах, на страницах газет. В речи на параде 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин обратился к исторической памяти народа: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Но еще до его выступления народ жадно перечитывал книги о своем прошлом, в нем искал поддержку для укрепления духа. В ноябре 1941 года К.Г. Жуков возил с собой по фронтам книгу об Отечественной войне 1812 года – роман Л.Н. Толстого «Война и мир».

В середине ноября Красная Армия остановила продвижение немцев к Москве. Из напечатанного в самой читаемой тогда газете «Красная звезда» очерка фронтового корреспондента А. Кривицкого читатели узнали о героическом и неравном бое 16 ноября под разъездом Дубосеково на Волоколамском шоссе, в котором 28 солдат-пехотинцев, сражаясь против танковой колонны фашистов, погибли, но задержали ее наступление. В очерке были приведены слова политрука Василия Клочкова, которые он сказал бойцам: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!» В ту осень они сразу стали крылатыми, их повторяли и на фронте, и в осажденной Москве, и в сибирских дивизиях, эшелонами прибывавших на московские вокзалы, они заставляли мобилизоваться и поверить в свои силы.