Текст книги "Московские слова, словечки и крылатые выражения"

Малый Харитоньевский переулок

В XVII веке между нынешними Мясницкой улицей и Покровкой за стеной Белого города и до Земляного вала располагалась обширная Огородная слобода. По берегам речек Рачки и Черногрязки были разбиты огороды, стояли деревни, в которых жили огородники. Еще было тут несколько дворянских владений, небольшая немецкая слободка с «немецким попом» и три-четыре загородных боярских двора с каменными палатами. Вся эта местность в живой московской речи называлась Огородниками. Поэтому и деревянная церковь во имя иконы Владимирской Божией Матери, поставленная в начале XVII века примерно посреди слободы, в отличие от других церквей того же имени, к своему названию имела поясняющее прибавление: «что в Огородной слободе», или «в Огородниках».

В 1652–1661 годах при царе Алексее Михайловиче деревянная церковь была заменена каменной. Кроме основного храма Владимирской Божией Матери, тогда построили «придел под колоколы», то есть колокольню с церковью в ней, «во имя отца нашего Харитона Исповедника». В России церкви и приделы во имя этого святого мученика IV века из Иконии, устроителя обители с особо строгой подвижнической жизнью, необычайно редки; в Москве, например, среди ее сорока сороков только одна эта. Не является Харитон и покровителем огородников, хотя для слободских церквей характерно, что их возводили во имя святых покровителей той профессии, которой занимались слобожане. Тут причина была другая: придел Харитония в церкви царской Огородной слободы появился по распоряжению царя Алексея Михайловича, так как он венчался на царство 28 сентября 1645 года в день памяти святого Харитона.

Возведенная церковь была очень красива, она воплощала в себе лучшие черты так называемого московского барокко. Богато было и внутреннее убранство. За новым храмом утвердилось и новое название: не Владимирской Божией Матери, а Харитония Исповедника.

С середины XVIII и до конца XIX века наиболее распространенная форма московского адреса была такова: сначала указывалась церковь, прихожанином которой был и, значит, жил поблизости адресат, далее следовали прочие пояснения о местонахождении его дома или квартиры. Так поступил и А.С. Пушкин, указав в «Евгении Онегине» адрес московской тетки, у которой останавливаются мать и дочь Ларины:

 
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился…
 

Пушкин знал эти места по детским воспоминаниям. В 1797 году его бабушка Ольга Васильевна купила небольшую усадьбу, находившуюся на месте современного дома № 7 по Малому Харитоньевскому переулку. В ней жили бабушка, дядя Василий Львович, тетушки Анна и Елизавета Львовны. Усадьбой они владели до 1808 года, так что Александр Сергеевич наверняка здесь бывал.

Однако московское предание упорно утверждало, что в «Евгении Онегине» поэт имел в виду не эту усадьбу, а другой дом, стоявший на углу Большого и Малого Харитоньевских переулков, против церкви, на другой стороне переулка. В путеводителе «Пушкинская Москва», изданном в 1937 году, в столетнюю годовщину гибели поэта, когда дом этот еще не был снесен (церковь Харитония снесли раньше, в 1935 году), приводится его описание: «На углу Большого и Малого Харитоньевских переулков доживает последние годы дряхлый деревянный одноэтажный домишко № 11/14, обитый горизонтально досками «рустами», с ставнями на окнах, очень характерный для пушкинской эпохи.

Его даже называют «Ларинским домиком», в который, по «Евгению Онегину», приехала с матерью Татьяна Ларина. Два-три года назад с его крыльца сняли типичный железный стильный зонт». В отличие от автора путеводителя местные старожилы были твердо, без всяких оговорок, уверены в истинности предания, для них Татьяна Ларина была живым человеком, а не литературным персонажем.

 
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает,
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
 

Точность пушкинского описания подтверждают свидетельства мемуаристов. Н.М. Загоскин описывает барскую усадьбу – «деревянные хоромы на Чистых прудах»: «Я не знаю, что больше меня поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушков, амбаров и кладовых, что мы въехали в него, точно в какую-нибудь деревню».

Но кроме всего прочего, Пушкин в указании адреса – «у Харитонья в переулке» – очень верно и проницательно уловил дух и законы московской топонимики. В его время Харитоньевского переулка не было; вернее, он был, но не назывался Харитоньевским. Большой Харитоньевский назывался улицей Хомутовской, или попросту Хомутовкой, по фамилии давнего, с 1730-х годов, домовладельца, лейб-гвардии Семеновского полка сержанта Ивана Алексеевича Хомутова. Малый же Харитоньевский в конце XVIII века имел одновременно несколько названий: Харитоньевский, Мальцов и Урусов (оба по домовладельцам), Заборовский (по Заборовскому подворью Чудова монастыря), Огородническая улица. Пушкин из всех вариантов выбрал самую верную и наиболее устойчивую модель названия с упоминанием приходской церкви. Он не дает собственно название переулка (когда писалась VII глава «Евгения Онегина», его называли преимущественно Заборовским), а только указывает его местоположение, но в такой форме, от которой до настоящего названия – один шаг.

Пушкинская подсказка благодаря популярности романа была принята, и, хотя продолжало стоять на том же месте Заборовское подворье, переулок стали называть не иначе как Харитоньевским. Одновременно Хомутовка стала Харитоновкой, затем Большим Харитоньевским переулком.

Нет никакого сомнения в том, что именно строка из «Евгения Онегина» утвердила в Москве названия Харитоньевских переулков, и мы с полным правом можем считать Александра Сергеевича Пушкина их автором и крестным отцом.

В церкви Харитония в Огородниках венчался в 1826 году друг А.С. Пушкина поэт Е.А. Боратынский.

В 1960 году Малый Харитоньевский переулок был переименован в улицу Грибоедова. Основанием для этого послужило то, что в 1959 году поблизости, на Чистых прудах, был установлен памятник драматургу и что переулок выходит на Мясницкую улицу, на которой находится дом С.Н. Бегичева, у которого Грибоедов останавливался, приезжая в Москву.

В 1961 году на улице Грибоедова в доме 10, построенном в 1909 году в неоклассическом стиле – одном из изысканных течений модерна, был устроен «Дворец бракосочетания» – престижный общегородской загс, в котором регистрирует браки, как прежде номенклатура, нынешняя «элита» разного масштаба и разбора.

В появлении в переулке «Дворца бракосочетаний» можно увидеть некую логику: ведь Татьяну Ларину везли «в Москву, на ярманку невест».

Историческое название переулку возвращено постановлением Правительства Москвы в 1994 году.

Народная словесность

«Крики» уличных торговцев

Как невозможно представить себе старую Москву без колокольного звона, так же невозможна ее картина без «крика» уличных разносчиков самого разнообразного товара и торговцев на московских рынках и базарах. «Крик» – понятие профессиональное. Так разносчики и торговцы называли присловья, с которыми продавали свой товар. «Крик» выполнял роль и вывески, и рекламы. Был традиционный, общепринятый «крик», которым большинство и пользовалось, был «крик» свой – придуманный или переиначенный торговцем, высшей же степенью «крика» считалось «краснобайство», то есть достаточно развернутое повествование, отдельные продавцы могли краснобайствовать часами.

«Крик» – особый жанр словесного искусства, и у него, как у каждого литературного жанра, есть свои законы, свои образцы, своя история. Рассказы о московских «криках» можно найти во многих мемуарах москвичей, коль скоро речь зайдет об уличной жизни.

Мемуарист прошлого века Петр Федорович Вистенгоф в книге «Очерки московской жизни» (1842 г.) – одной из лучших книг о Москве 1830-х годов – рассказ об уличных разносчиках выделяет в специальную главку «Разносчики».

«Бесчисленное множество разносчиков всякого рода наполняют московские улицы, – пишет П.Ф. Вистенгоф. – Одни из них, разодетые в синих халатах, продают дорогой товар, другие, в серых халатах, торгуют товаром средней цены, наконец, мальчики и бабы разносят самые дешевые лакомства. С наступлением весны московские разносчики обыкновенно предлагают свежие яйца; затем они кричат: апельсины, лимоны, кондитерские печенья, арбузы моздокские хорошие и дыни канталупки, игрушки детские, яблоки моченые и сливы соленые, шпанские вишни, сахарное мороженое, всевозможные ягоды, пряники, коврижки, спаржа, огурцы и редька паровая, алебастровые фигуры, калужское тесто, куры и молодые цыплята, медовый мак, патока с инбирем, горох, бобы, груши и яблоки сушеные на палочках, гречневики с маслом, гороховый кисель, белуга и осетрина малосольная, свежая икра, живые раки, соты медовые, клюквенный квас, и молодецкое: «По ягоду, по клюкву!» Это особенный род разносчиков; они, обыкновенно, бывают старики и продают ягоды в лукошках, накладывая из них в чашечки и помазывая наложенную порцию медом. Продажа всегда сопровождается следующей песней: «По ягоду, по клюкву, володимирская клюква, приходила клюква издалека просить меди пятака, а вы, детушки, поплакивайте, у матушек грошиков попрашивайте, ах, по ягоду, по клюкву, крррупная володимирская клюква!» Разносчик-спекулятор обыкновенно надевает шапку набок и старается смешить публику, которая собирается около него из мальчишек, проходящих по улице мужиков и баб; он часто успевает в своей проделке и, если бывает забавен, то с ним почти не торгуются, и дешевый товар его продается славно, принося на обращающийся в торговле капитал процентов гораздо более, чем выигрывают в косметиках на галантерейных товарах».

Писатель, видимо по обыкновенности явления, приводит только один «крик» – торговца клюквой, зато он совершенно точно определяет смысл и цель «крика» и отмечает его коммерческий результат.

По-иному, лирически, пишет о «криках» Сергей Николаевич Дурылин – писатель, искусствовед, друг и биограф М.В. Нестерова – в своих воспоминаниях «В родном углу», воспоминаниях о детстве, которое прошло в древнем районе Москвы – в Елохове и Старой Басманной в 1890-е годы.

Дурылин вспоминает: «Невозможно представить себе любую улицу и переулок в Елохове без живого, въедливого в уши, бодрого крика разносчиков и развозчиков, сменяющих один другого, другой – третьего и т. д. с утра и до сумерек.

По крику этому, сидя в комнате, можно было узнать, какое время года и какой церковный уповод времени: «мясоед», «мясопуст», «сытная неделя» (попросту – Масленица) или «сыропуст» и сам Великий пост.

– Стюдень говяжий! – рвется в окно с улицы крепкий доходливый голос… Это, значит, «мясоед» на дворе – весенний или рождественский, или на дворе сама «сплошная неделя» (перед масленицей), когда даже самым постным людям разрешается «сплошь» все мясное, и в среду, и в пяток.

Но вот те же голоса, а то и другие, такие же бодрые, зазывно-вкусные, выкликают на весь переулок: кто белорыбицу с балыком провесным, кто «бел-грибы-сушены». Это, значит, на дворе Великий пост.

Весну легко узнать по веселым вскрикам с улицы:

– Щавель зеленый! Шпинат молодой!

Как не порадоваться наступлению лета, когда в двери, в окна, в форточки беспрестанно несутся все новые и новые крики:

– Горошек зеленый! Огурцы, огурцы зеленые! Картофель молодой!

…За яблоками и арбузами вслед – так в сентябре, в начале октября – высоким тенором разливается новость-весть:

– Орехи, клюква! Орехи, клюква!

Это значит – пришла осень золотая.

Так круглый год сменяются эти неумолкающие веселые голоса».

Дурылин писал свои воспоминания зимой 1941/42 года, когда та жизнь, тот быт, которые он вспоминал, отошли далеко в прошлое и, как казалось тогда, навсегда… Вообще-то быт в широком понимании этого слова – дело устойчивое, медленно преходящее, недаром Иван Егорович Забелин во второй половине XIX века утверждал, что «наши поступки есть стиль XVI и XVII веков». Поэтому в душе Дурылин продолжал жить в том мире, про который писал, хотя в обыденной жизни не мог придерживаться тех обычаев, того «стиля» жизни, употребляя слово знаменитого историка быта русского народа. Впрочем, в точно таком же положении после революции оказался весь народ. «Стиль», в котором народ жил века, оказался насильственно запрещен, он был лишен экономической базы для своего осуществления. Но при этом народный быт, то есть обычаи, пристрастия, привычки, ритуалы, религиозные чувствования, многовековой хозяйственный опыт, даже заблуждения, невозможно ни запретить, ни истребить. При любом, самом страшном, катаклизме остаются обломки, которые, когда появится хоть малейшая возможность к этому, неизбежно будут стремиться вновь восстановить всю систему. Такое явление мы наблюдаем сейчас, потому-то сейчас так велик интерес и к основам, и к деталям прошлого быта. Однако от общих рассуждений вернемся к конкретному предмету настоящего очерка – «крику» московских уличных торговцев.

Понятно, что для успешного развития и совершенствования «крика» необходимо одно-единственное условие: изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового «крика» в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это не значит, что оно пропадает в периоды спада, мастера «крика» творят при любых условиях, но в эти периоды оно, как явление, переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: большинство «криков» было записано в начале XX века до Первой мировой войны, затем в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в «колхозные» была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства. Правда, еще в предвоенные годы, конечно не на центральных улицах, а в переулках, можно было услышать голос бродячего «предпринимателя». Но былого многообразия уже не было: ходили в основном стекольщики («Стекла вставляем!»), лудильщики и паяльщики («Кастрюли чиним-починяем!») и старьевщики («Старье берем! Дорого даем!»), с началом войны пропали и они. Возродится ли искусство уличного торгового «крика»?

На уменье красиво обыграть слово торговцами вразнос и вразвоз писатели и ученые-словесники обратили внимание давно. Вспомним хотя бы известнейшее стихотворение Н.А. Некрасова «Дядюшка Яков», про разъездного сельского торговца: все у него есть – и сладости, и платки, и булавки, и всякая галантерея, и книжки, и картинки, и обо всем у него припасено складное словцо:

 
…Эй, малолетки!
Пряники редки,
Всякие штуки:
Окуни, щуки,
Киты, лошадки!
Посмотришь – любы,
Раскусишь – сладки,
Оближешь губы!..
Про баб товару всякого:
Ситцу хорошего —
Нарядно, дешево!
…Новы коврижки —
Гляди-ко – книжки!
Мальчик-сударик,
Купи букварик!
 

С начала XX века «крики» торговцев попали и в орбиту внимания фольклористов, их начали записывать, собирать. Причем собирали очень разные люди. Их записывает поэт-модернист круга В.В. Маяковского, драматург, эстрадник, писатель, в произведениях которого, как писал современный критик, «под маской утонченности чувствуется нежная лирическая печаль и красивая тоска поэта-мыслителя», Евгений Платонович Иванов, и в то же время обширнейший свод народного острословия составил тверской крестьянин, фольклорист-самоучка, Василий Иванович Симаков. Они записывали московские торговые присловья в лучшие для их бытования годы – перед Первой мировой войной и во время нэпа. Записи Е.П. Иванова в основном относятся к дореволюционному времени, В.И. Симакова – к послереволюционному. Собрания народного острословия этих собирателей частично опубликованы: книга Е.П. Иванова «Меткое московское слово» в 1982–1989 годах трижды выходила в издательстве «Московский рабочий», материалы В.И. Симакова под названием «Красноречие русского торжка» напечатаны в сборнике «Из истории русской фольклористики» («Наука», 1978). К сожалению, оба эти издания вышли уже после смерти их авторов. Большинство примеров, приводимых ниже, взяты из этих публикаций.

Итак – крики московских уличных торговцев. Наряду с общепринятыми формами торговли: вразнос, с лотка, в палатке, на развале и т. д. – среди торговцев бытовал термин «торговля на крик». Считалось, что некоторыми товарами, например детской игрушкой, можно только «торговать на крик».

Для каждого товара существовал свой традиционный простейший «крик»; торговец яблоками кричал: «Яблоки ранет! Кому яблоки!», селедками – «Селедка, селедка! Копченая селедка!», семечками – «Есть семечки жареные! Кому семечки!», квасом – «Кому квасу, холодного квасу!» и так далее. В основном большинство разносчиков обходилось подобным «криком». Но если торговля шла на рынке или при наличии рядом конкурентов, «крик» из чисто информационного сообщения превращается в рекламу. Если в месте, где нет конкурентов, папиросник объявлял: «Папиросы «Дели», «Узбек»! то при появлении конкуренции крик уже не тот, а с особинкой: «Папиросы «Дели» – кури две недели!», «Папиросы «Узбек» – от которых сам черт убег!»

Вообще в России крупные табачные фирмы не скупились на рекламу – широкую, разнообразную, с выдумкой, и мелкие торговцы по-своему тянулись за ними, не уступали.

Как известно, одним из лучших табаков считался турецкий, и торговец турецкими табачными изделиями, или, скорее, выдававший их за турецкие, развивал в своей рекламе турецкую тему:

– Папиросы, табак и гильзы с турецкой девицей, в супружеском деле большой баловницей. Сама курит и людей солидных на то мутит. У султана турецкого триста жен, от них один гомон: одной покурить дай, другую изюмом накорми, а десяток с собой спать положи. Смирно не лежат, брыкаются, бесстыдством похваляются. Послал их султан за это к нам в Москву гулять и папиросы набивать.

Совсем в другом стиле рекламируется курево отечественного производства. Тут и язык другой, и прем другой – если про турецкую девицу сочинение можно назвать балладой, то о русской махорочке – живой разговор, в котором участвуют и продавец, и покупатель. Вот записанный на московском рынке в 1917 году, судя по содержанию, уже после революции, монолог торговца махоркой:

– Махорочка, табак деревенский – сорока двух сортов и натуральных видов! Растет листом в Луганске для трубки цыганской, а для добрых человеков – путаная крошка, курится в «собачьей ножке». Заменяет сигары гаванские и лучшие табаки испанские. Был сорт «Богдан Хмельницкий» и «Кобзарь» – теперь-с вроссыпь их пустили на базар. «Золотая» и «Чудо-рыбка» – ныряет, где неглыбко. Была в одной цене, теперь подорожала. «Наталка-Полтавка» – самая душистая-с травка и крепкая, и вкус в ней – костромскому разводу не сдаст. Прошу подходить и, кто не верит, пробовать! Откуда мы все это знаем? Сам я правский, старый разводчик-табачник, сын тоже теперь по этой части. «Дрезина» и «Казак» – кури их с сыта и натощак! Кременчугский «Самокат» можно курить давать напрокат и деньги заработать, даже в череду стоять желающие станут. Нате бумажку – сверните на пробу… Сам я? Сам не курю, только пробую, и то считаю вредным. Нюхательная? Нюхательная тоже есть. «Палаптирикс» – птица о двух головах, на коротких ногах, в свое время две копейки стоила. С одной головой птица – четыре копейки. Была днепровская нюхательная, для военных брали. С рисуночком специальным: офицер солдат вежливо учит… «Рыцарь» еще да «Прогресс» из Ливн-Домогадского. Шестьдесят семь лет, а память у меня какая! Еще какие назвать? «Сестрица» – очищенная жилка, крепкий, взатяжку не продохнешь, пятками вперед домой пойдешь и двери к себе не найдешь! «Нюхач» – нюхай да плачь. Спички? Спички есть, господин, вятские с петухом и еще бывшие Лапшина, у которого лопнула шина. Получите! Две копеечки сдачи… А вот махорка-мухобой, самая крепкая! Один курит, а семь наземь в обморок падают. Махорочка – табак деревенский!..

Производство игрушек на Руси известно с давних времен, их находят при раскопках древнего Новгорода и Киева, известно, что Сергий Радонежский резал игрушки из дерева. Ни одна ярмарка не обходилась без красочного игрушечного ряда, поэтому не случайно на известной картине Б.М. Кустодиева «Ярмарка» на самом первом плане изображена девчушка возле кучи ярких, раскрашенных игрушек. Продавались разнообразные игрушки: мячи, шарики, свистульки, куклы, движущиеся игрушки, с секретом, и предназначались они не для господских детей, а для мужицких. Торговец – расчетливый психолог, он торговал «на крик», потому что ему нужно было привлечь внимание ребенка, к тому же игрушка игрушке рознь: мячик не лошадка, поэтому про каждый вид игрушки был свой «крик».

Продавец картонных дудочек рекламировал свой товар, подчеркивая его заграничное происхождение:

– Приехал из Америки, на зеленом венике, веник отрепался, а я здесь на Сухаревке, остался. Спешите, торопитесь купить необходимую вещь по хозяйству!

Продавец так называемого «тещина языка» – свернутого в кольцо длинного бумажного пакета, – солидно объяснял:

– Теща околела, язык продать велела.

Торговец куклами то обращается к родителям:

 
Купи-ка, мамаша, папаша, —
Деточка-то ваша!
И с этой игрушкой
Пусть он поиграет, повеселится,
Потешится, порезвится! —
 

то пытается заинтересовать детей, сообщая о некоторых чертах характера кукол:

 
Американская обезьянка Фока!
Танцует без отдыха и срока!
 
 
Хорошенькая Таня!
Увлекательный Ваня!
Ваня наш в кафтане,
Таня в сарафане.
Никак мирно не живут:
Как сойдутся,
Так и подерутся!
 
 
Эй, веселый мужичок,
Плати четвертачок:
Детская игрушка —
Замоскворецкая Феклушка!
Не бьется, не ломается,
Не дергается, не кусается!
На прохожих не кидается
И в истерику не бросается!
 
 
Детская игрушка —
Живой Петрушка!
Такого молодца-оригинала
Вся Москва не видала!
Вина не пьет,
Стекол не бьет,
С девками не якшается,
Худым делом не занимается!
 

Хитрец торговец в общем-то угодил обеим сторонам: и ребенку, вполне симпатизирующему драчливым Тане и Ване, и взрослым, которым, конечно, по душе придется, что Феклушка не дерется, не кусается, на прохожих не кидается и в истерику не бросается и что впоследствии можно будет поставить ребенку в пример.

К каждому виду игрушек был свой приговор, своя присказка.

Про кота:

 
Вот кот! Вот кот!
«Везде хожу, гуляю
И хвостом виляю!
Птичек ловлю,
Мышей давлю!»
 
 
Про резиновый мяч:
 
 
Детский, скачок
За один пятачок!
Ай да мяч!
Прыгает, скачет!
Упадет – не плачет!
 

У покупателей всегда большой интерес вызывали примитивные механические игрушки, лихо выдававшиеся за чудо техники, как, например, встречающиеся и сейчас время от времени бегающая мышь и прыгающая лягушка.

 
Интересный подарок детям
И молодым людям!
Дамам и девицам
И всем проходящим здесь лицам!
Чудо двадцатого века!
Мышь убегает от живого человека!
 
 
Обратите внимание
На наше старание!
Не фокус, не обман,
Не забирается в ваш карман!
Лягушка двадцатого века!
Прыгает на живого человека!
И не в болоте, не в кусту,
А здесь, на Кузнецком мосту!
 

Да, собственно, весь рынок торгует «на крик», поскольку вывески не на что повесить – не на лоб же. И кричат, стараясь перекричать друг друга, обратить внимание на себя. Хотя с пирогами и блинами обычно выстраивается свой особый ряд, их продают тоже с разговором:

 
Кому пирожки,
Горячие пирожки?
С пылу, с жару —
Пятачок за пару!
 
 
Вот блины-блиночки!
Кушайте, милые дочки!
 
 
Ну что за блины!
 
 
И сочные, и молочные,
И крупичестые, и рассыпчистые!
 
 
Кушайте, сыночки
И мои любимые дочки!
 

Но существует и такая же рифмованная антиреклама; желающие позубоскалить шутники отвечают на взывания баб-пирожниц:

 
Меж долами, меж горами
Сидит баба с пирогами.
Она недорого берет,
А кто купит – того рвет!
 
 
Раз бабкина пирога поел,
Так чуть не околел.
А как два пирога отведал,
Так неделю на двор бегал!
 

Впрочем, и покупателям, и торговцам прекрасно было известно истинное качество предлагаемого товара, основное достоинство которого заключалось в его дешевизне, поэтому ничуть не вредило успеху торговли чистосердечное признание торговца:

 
Эй вы, базарная братия!
Веселая шатия!
Обступайте кругом,
Кушайте, питайтесь,
В тоску не ударяйтесь!
На нас не обижайтесь!
Пускай тухло и гнило,
Лишь бы сердцу вашему
Было бы мило!
 

Особенно не жаловали на рынке тоску, поэтому квасник, что ходил между продавцами и покупателями с бутылью кваса и стаканом, выкрикивал:

 
С моего кваску
Не бросишься в печаль и тоску!
 

Более основательные торговцы квасом, которые торговали из бочки, расхваливали свой квас более обстоятельно:

 
Вот так квас —
В самый раз!
Баварский со льдом —
Даром денег не берем!
Пробки рвет!
Дым идет!
В нос шибает,
В рот икает!
Запыпыривай!
Небось этот квас затирался,
Когда белый свет зачинался!
 

Холодные сапожники наскоро одним гвоздем подбивали отвалившийся каблук или подметку. Конечно, все это было непрочно, кое-как, но до дому при такой починке все-таки дойдешь в обувке, а не босиком. Приглашали они клиентов таким выкриком:

 
Кому подобьем,
Недорого возьмем!
Старые носи —
Новые не проси!
 

Прохожие, бывало, отвечали необидной шуткой:

 
Сегодня носим,
А завтра мастера просим!
 

Мальчишки-чистильщики сапог, стуча щетками по подставке, на которую желающие почистить обувь ставили ногу, пели:

 
Чистим-блистим,
Полируем
Всем рабочим и буржуям!
 

Чем менее необходима и дефицитна продукция, предлагаемая покупателю, тем сложнее и виртуознее становится реклама. Вот, например, монолог торговца средством для выведения пятен:

 
Не надо вам бабки,
Не надо вам мамки!
Не надо жениться,
Не надо учиться,
Как жить практично —
Не грязно, а гигиенично!
А потому всякие пятна
Выводим бесплатно!
Ехали вы верхом,
Шли ли вы пешком,
Везли ли вас на паровозе,
Катили ли вы на самовозе,
Были ли вы в бане,
Летели ли вы на аэроплане.
Были ли вы на эпадроме,
Кушали ли вы в Моссельпроме —
И вот нечаянно сделали
На хорошем костюме пятно.
Приходите вы домой,
Заводите дискуссию с собственной женой,
Она вас укоряет,
А чем вам помочь, не знает.
А после вашего с пятном прихода
Дело доходит чуть ли не до развода!
Но вот, купивши эту вещь,
Приходите домой,
Пятно слегка мочите водой,
Слегка нашим составом натираете —
И таким образом пятно удаляете!
После чего ваша материя
Принимает прежний вид.
И таким образом улаживаете с женой конфликт!
И все это, как видите,
Практично, логично
И гигиенично!
Одна палочка стоит 20 копеек,
А две стоят только 30 копеек!
Всем доступно, всем занятно
И всем приятно!
 

Правда, среди торговцев на рынках и уличных разносчиков, как отмечает В.И. Симаков, очень редко встречаются «истинные краснобаи», способные рассказать «присказку длинную», чаще можно услышать коротенькие зазывальные выкрики. Но зато уж если торговец обладает талантом раешника, то его присказка превращается в сложное произведение, которое, кроме прямой рекламной цели, может быть, даже без умысла самого автора становится изображением эпохи, причем, как правило, с элементами сатиры. Талант раешника – особый талант, и до каких высот он может подниматься, свидетельствуют хотя бы такие явления русской культуры, как «Сказка о попе и работнике его Балде» А.С. Пушкина, как творчество замечательного художника П.А. Федотова с его «Сватовством майора» – картиной, демонстрацию которой на выставке он сопровождал собственными объяснениями и комментариями в виде райка. Этот раёк, названный автором «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора», получил широчайшее распространение в офицерской среде, эту поэму переписывали в сотнях экземпляров, заучивали наизусть, и более полувека спустя после ее сочинения старые офицеры помнили ее. Исследователь творчества Федотова В. Апушкин рассказывает о своих встречах в 1900-е годы с офицерами «времен венгерского похода, кавказской или крымской войны» и чтении ими наизусть «этой длинной федотовской поэмы»: «Вы слушали их своеобразную декламацию, и слушали с благоговением, потому что видели, как тени прошлого пробегали по их старческим лицам, как образы их юности и молодости вставали в их памяти под магической силой федотовских стихов. Они любили их».

Раёк действительно имеет «магическую силу»: на базаре, на гулянье всегда вокруг раёшника собиралась большая толпа слушателей, и «истинного краснобая» люди слушали часами. Записанный В.И. Симаковым на Сухаревке в двадцатые годы раёк очень длинен, что в первую очередь и свидетельствует о том, что это произведение «истинного краснобая».

Задача, которую ставит перед собой сочинитель-торговец в этом райке, элементарно проста: он сообщает, что у него покупатель может приобрести доброкачественный товар дешевле, чем где бы то ни было. Но, постоянно возвращаясь к этой мысли, он вплетает ее в рассказ, вроде бы и не связанный с ней, – тут и байка про сказочный винный завод, где «колеса вертятся паром, и водка подносится даром», и различные традиционные шуточные присказки и присловья, которым наверняка более ста лет и которые слышал еще Некрасов и использовал в поэме «Кому на Руси жить хорошо», и в то же время раёк очень современен. Нэп и создавшаяся в результате его ситуация в той области, которая доступна прямому наблюдению народа, отразились в райке в полной мере. Прежде всего, конечно, на людях отражаются негативные стороны реформ, так и здесь: быстрое обогащение предпринимателей-жуликов – нэпманов, растраты государственных служащих из партийцев, ставших руководителями трестов и других коммерческих предприятий, воровство – все это рыночный торговец-краснобай умело противопоставляет своей – честной – торговле, не влекущей за собой никаких неприятностей с законом ни для продавца, ни для покупателя:

 
Стой, товарищ, не пугайся!
В тресте кража,
А у нас веселая распродажа!
Не пугайся, мамаша, —
В милицию не поведут,
Протокол не составят
И ночевать там не оставят!
 

Поскольку раёк, записанный В.И. Симаковым на Сухаревке, очень длинен, из него выбраны лишь фрагменты.

 
Бежит, спешит народ
От Красных ворот,
Разузнал народ,
Кто по дешевке продает!
Прибежал Роман —
Принес денег карман.
А как тетушка Ненила
За деньгами посеменила.
Назло ГУМам,
Назло трестам,
На радость
Барышням-невестам,
Назло купцам,
Назло каперативам —
Всем назло
Дешево купить подвезло!
Назло фабрикантам,
Назло спекулянтам,
Назло коммерсантам
Дешево продается,
Почти даром отдается!
Сам, сам подходи
И Маланью подводи!..
Эх, подваливай, народ,
От Красных ворот,
С Курского вокзала,
С Земляного вала!..
Носки! Чулки!
Перчатки! Варежки!
Для Авдотьи и для Марьюшки!
Каждому необходимо
Проходящему мимо!
Небывалая дешевка,
Громадный выбор,
Колоссальная скидка
С четвертого этажа!
У нас дешевле
Мюра, Пассажа,
ГУМа и Мострикотажа!
Конкуренция всем:
Трестам и синдикатам!
Частникам и спекулянтам!
Здравствуйте,
Товарищи и товарки,
Все рабочие и пролетарки!
Юные пионеры,
Бравые милиционеры
И вся прочая братва, —
Продвигайся вся сюда!..
В нашем тресте
Плати на этом месте —
Без карточек
И без очереди!
 

Собственно говоря, торговать на «крик» приходилось каждому, кто выходил торговать на улицу, и фантазия, изобретательность торговцев при этом не знала границ: не было на рынке товара или платной, как сейчас говорят, услуги, которыми не торговали бы «на крик», а внимание публики делало торговцев своего рода артистами, в случае удачного выступления заслуживающими одобрительных возгласов и, конечно, хорошей торговли, а при неудаче – насмешек и финансового краха.