Текст книги "Московские слова, словечки и крылатые выражения"

Русские пословицы и взгляд Л.Н. Толстого на Отечественную войну 1812 года

Народной концепции истории Отечественной войны 1812 года придерживался Л.Н. Толстой. Ее он проводит в романе «Война и мир» и объясняет в одном из исторических отступлений четвертого тома.

Вот эта страничка народной теории Отечественной войны 1812 года.

«Представим себе, – пишет Лев Николаевич, – двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что человек, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.

Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.

Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.

Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидел поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tiercet сделать искусное выпадение в prime и т. д., – дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.

И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».

И русские пословицы об Отечественной войне 1812 года, рождавшиеся по мере развития событий, в своей последовательности представляют ту же схему, что и рассуждения великого писателя, отмечая каждый этап – от осознания человеком опасности для его жизни до заключительных чувств презрения и жалости.

Вытанцовывается и не вытанцовывается

В общественной жизни московского дворянства 1820—1830-х годов большое место занимали балы с танцами.

Их воспевали поэты. Е.А. Боратынский в поэме «Бал» писал:

 
Глухая полночь. Строем длинным,
Осеребренные луной,
Стоят кареты на Тверской
Пред домом пышным и старинным.
Пылает тысячью огней
Обширный зал; с высоких хоров
Ревут смычки; толпа гостей;
Гул танца с гулом разговоров,
…Вокруг пленительных харит
И суетится и кипит
Толпа поклонников ревнивых;
Толкует, ловит каждый взгляд:
Шутя, несчастных и счастливых
Вертушки милые творят.
В движенье все. Горя добиться
Вниманья лестного красы,
Гусар крутит свои усы,
Писатель чопорно острится…
 

Ту же картину рисует и А.С. Пушкин в одной из строф седьмой главы «Евгения Онегина», в которой изображается пребывание Татьяны в Москве:

 
Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг —
Все чувства поражает вдруг.
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.
 

Танцевальные балы как характернейшую черту Москвы отмечает А.С. Пушкин и в очерке «Путешествие из Москвы в Петербург»: «…Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками».

Слово «танцор» (или, как говорили тогда, «танцовщик») в фамусовской Москве было синонимом слова «жених». Княгиня Тугоуховская, мать шестерых дочерей-девиц, узнав, что Чацкий холост, посылает мужа «просить его скорее» к ним на вечер и говорит:

 
Вот то-то детки:
Им бал, а батюшка таскайся на поклон;
Танцовщики ужасно стали редки!..
 

Через танцы, бальные успехи и знакомства лежал путь к выгодному замужеству или женитьбе, а с женитьбой можно было приобрести, или, как тогда говорили завистники, «вытанцовать», покровительство.

Московские балы уже в конце 1830-х годов отошли в прошлое («Московские балы… Увы!» – вздохнул о них Пушкин), а словечко осталось, только обрело более широкий и глубокий переносный смысл.

Московское чаепитие

Чаепитие в Москве – это не просто чаепитие, а явление. Причем явление неординарное, своеобычное, истинно и исключительно московское. Недаром в прошлом и в начале нынешнего века было широко известно и употреблялось по всей России выражение-термин московское чаепитие. В прежние времена жители почти каждой российской местности, губернии, города имели свои прозвища, и москвичей дразнили чаехлебами, признавая таким образом московское чаепитие их характерной чертой. Впрочем, москвичи на это прозвище не обижались, поскольку было оно справедливо и по сути своей для москвичей необидно.

Московское чаепитие, не говоря уж о всеобщем распространении среди жителей Белокаменной, имело свои обычаи, свои характерные черты, отражающие московский характер и в свою очередь влияющие на него. Область же влияния чаепития на жизнь москвича обширна и многогранна.

Различные стороны московского чаепития, обычаи, приметы нашли отражение в московском языке: в пословицах, поговорках, шутках, присловиях, названиях, особых словечках. О всех них и пойдет речь в нашем очерке.

Но что еще следует особенно отметить: московское чаепитие имеет свою философию – качество, счастливыми обладателями которого являются в мире лишь Москва, Китай и Япония с национальной достопримечательностью – с их церемониальным чаепитием. Однако это абсолютно разные национальные философские системы.

 
С какого времени и почему москвичи
пьют чай
 

В числе различий Москвы и Петербурга можно считать также отношение петербуржцев и москвичей к чаю и чаепитию.

Петербуржец Гаврила Романович Державин писал:

 
А я, проспавши до полудня,
Курю табак и кофий пью.
 

А москвич Петр Андреевич Вяземский воспевал:

 
Час дружеских бесед у чайного стола!
Хозяйке молодой и честь и похвала!
По-православному, не на манер немецкий,
Не жидкий, как вода или напиток детский,
Но Русью веющий, но сочный, но густой,
Душистый льется чай янтарного струей.
Прекрасно!..
 

Первую весть о существовании чая принесли в Москву в середине XVI века казацкие атаманы Иван Петров и Бурнаш Ялышев, побывавшие в Китае и отведавшие там этот напиток.

В 1638 году посол царя Михаила Федоровича, ездивший к монгольскому хану Алтыну, привез русскому царю в подарок от хана среди других даров четыре пуда неведомого сушеного листа. Посол оправдывался дома, что не хотел брать этот дар, но не смог отказаться. Он сказал царю, что листья неведомого ему дерева или травы употребляют «ради варения чая» и что он пил этот чай на обеде у ханского брата, а «варят листья в воде, приливая несколько молока». О том, чтобы царь Михаил хотя бы попробовал дар, сведений нет. Скорее всего, новинка была отвергнута.

Но двадцать пять лет спустя, в 1665 году, наследнику Михаила Федоровича царю Алексею Михайловичу доктор-иноземец посоветовал пить чай с медицинскими целями как лекарство. Вслед за царем начали пить его и бояре. Тогда пили чай без сладкого.

Русский дипломат и ученый того времени Николай Спафарий, побывавший в Китае с дипломатическим поручением, так отзывался о чае: «Питье доброе и, когда привыкаешь, гораздо укусное».

В России к чаю привыкали постепенно, чай был достаточно дорог, но в середине XVIII века здесь уже употребляли его гораздо больше, чем в Европе. Известный путешественник и ученый XVIII века немец П.С. Паллас, путешествуя по Сибири, после встреч с русскими купцами в приграничной Кяхте, записал в своем путевом дневнике, что обхождение их «было б гораздо приятнее, если б по компаниям не так чрезвычайно чаем докучали: ибо каждый купец сим только и щеголяет, что приезжему гостю ставит пить чай ото всех сортов один после другого, сколько у него ни случилось».

В одной из самых популярных русских книг конца XVIII – начала XIX века «Всеобщее и полное домоводство, в котором ясно, кратко и подробно показываются способы сохранять и приумножать всякого рода имущества с показанием сил обыкновеннейших трав и домашней аптеки и проч. и проч.», сочиненной В.А. Левшиным и напечатанной в 1795 году в Москве, в университетской типографии, о чае сказано: «Свойство сего напитку осаждать пары, освежать и очищать кровь. Пьют поутру для возбуждения жизненных духов и аппетита, а через несколько часов после обеда – в способствовании пищеварения».

С течением времени москвичи стали пить чай не только дважды в день, как рекомендовал Левшин. Бытописатель Москвы 1840-х годов И.Т. Кокорев в очерке «Чай в Москве» сообщает, что «во многих домах, кроме обычных двух раз, утром и вечером, его пьют столько, что и счет потеряешь».

Чай был принят и взлелеян Москвой, он стал истинно московским напитком. «Кто знает Москву не понаслышке, – пишет Кокорев, – тот согласится, что чай – пятая стихия ее жителей».

Почему именно к чаю пристрастилась Москва, в чем причина «повального московского чаепития» (так называет употребление чая в Москве С.В. Максимов), об этом москвичи задумывались давно и выводили свое умозаключение из особенности московского характера. «Как средство возбудительное (наркотическое) чай действует более на сердце, чем на голову: вот почему особенно полюбили его жители Белокаменной», – объясняет Кокорев.

В этом наблюдении старого писателя «физиологической школы» есть правда. Много лет спустя действие чая на душу отметил А.А.Блок в глубоком, проникновенном, полном отчаяния и надежды стихотворении третьего – трагического – тома:

 
На улице – дождик и слякоть,
Не знаешь, о чем горевать.
И скучно, и хочется плакать.
И некуда силы девать.
 
 
Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар.
Давай-ка наколем лучины,
Раздуем себе самовар!
Авось хоть за чайным похмельем
Ворчливые речи мои
Затеплят случайным весельем
Сонливые очи твои.
 
 
За верность старинному чину!
За то, чтобы жить не спеша!
Авось и распарит кручину
Хлебнувшая чаю душа!
 

Старожилы утверждали, что особенно много начали в Москве пить чая «после француза», то есть в десятые – двадцатые годы XIX века. Это подтверждается и документально: в 1821 году издан правительственный указ «О дозволении производить продажу в трактирных разного рода заведениях с 7 часов утра до 12 пополудни (то есть до полуночи. – В.М.) и содержать в ресторациях чай».

Чая в Москве пили много, пили все сословия. Кокорев приводит данные, что на 1847 год оборот московских чайных магазинов и лавок простирался до 7 миллионов рублей серебром и что главнейший товар мелочных лавочек – чай.

В Москве есть своеобразный памятник огромного успеха купцов-чаеторговцев – дом на Мясницкой. Сейчас это магазин «Чай-кофе», пожилые москвичи называют его по-довоенному: «Магазин Чаеуправления», а тем, кому за восемьдесят, он известен как дом Перлова. Дом приметный, оригинальный, построен в «китайском стиле»: с башней-пагодой на крыше, фасад отделан декоративными фонариками, зонтиками, изображениями драконов. Первый его этаж был отведен под торговое помещение – чайную лавку. Интерьер лавки оформлен также в «китайском стиле». Еще каких-нибудь лет тридцать назад его украшали многочисленные ярко расписанные большие китайские вазы и фарфоровые фигуры китайцев и китаянок (сейчас сохранились лишь немногие из них).

Этот дом был построен в 1896 году крупными архитекторами московского модерна Р.И. Клейном и К.К. Гиппиусом по заказу богатого купца-чаеторговца С.В.Перлова. Торговать чаем начал его прадед – московский купец 2-й гильдии Алексей Перлов, который в 1787 году открыл в Торговых рядах небольшую лавку по продаже чая. Его наследники расширили дело, и к концу XIX века чайная торговля «Перлов и сыновья» стала одной из крупнейших фирм. В связи со столетием фирмы Перловым было пожаловано дворянство и герб: «В лазурном щите шесть расположенных в кругу жемчужин, или перлов, натурального цвета. Щит увенчан дворянским коронованным шлемом. Нашлемник: чайный куст с шестью цветками натурального цвета, между двумя лазоревыми орлиными крыльями, из которых каждое обременено одной жемчужиной натурального цвета. Намет лазоревый с серебром. Девиз: «Честь в труде» серебряными буквами на лазоревой ленте». Пестроватый, но очень красивый герб.

Любопытна история постройки дома на Мясницкой. Две фирмы Перловых – Василия и Сергея – соперничали друг с другом. В 1896 году в Москву на предстоящую коронацию Николая II должен был прибыть личный посланник китайского императора Ли Хунчжан. Каждый из Перловых, имевших торговые связи с Китаем, хотел, чтобы высокий гость остановился у него. К его приезду Сергей Перлов и выстроил этот дом. Но его старания оказались напрасными: посланник китайского императора почтил своим присутствием не его, а соперника.

Однако дом в «китайском стиле» оказался хорошей рекламой: его лавка, на которой тогда висела вывеска «Чай, сахар», посещалась всей Москвой.

Между прочим, китайская фантазия Перлова была вполне в московском духе; у него был предшественник, о котором А.С. Пушкин в статье «Путешествие из Москвы в Петербург», приводя примеры «невинных странностей москвичей», пишет: «Бывало, богатый чудак выстроит себе на одной из главных улиц китайский дом с зелеными драконами, с деревянными мандаринами под золочеными зонтиками».

В течение десятилетий москвичи – любители чая ехали на Мясницкую с самых дальних окраин, веря, что уж здесь-то они смогут купить любимый сорт чая. Несколько лет назад в газетах промелькнуло сообщение, что потомки чаеторговцев Перловых, живущие ныне за границей, хотят выкупить у государства этот дом.

Что такое настоящий московский чай

Сначала тенденцию увеличения потребления чая в Москве отметила сухая статистика: как количество ввозимого в столицу чая, так и увеличение сумм оборота чаеторговцев. Когда же это явление стало видно невооруженным глазом и проявилось в быту, тогда оно попало в певучие строфы поэтов и на страницы прозаиков.

Уже как крепко устоявшийся обычай описывает А.С. Пушкин в 1820-е годы в «Евгении Онегине» чаепитие у Лариных:

 
Смеркалось; на столе блистая
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал…
 

Здесь говорится про вечерний чай. Но чай пили и утром. Проведшей бессонную ночь за письмом к Онегину Татьяне утром

 
…Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя мое, вставай…»
 

Хотя пьют чай пушкинские герои в деревне, однако привычка их – московская. Из текста романа можно понять, что Ларины – москвичи. В Москве живет их родня, сами они когда-то жили там, и, естественно, в трудную минуту они едут в Москву. Да и Пушкин, прямо подтверждая их тесную связь с Москвой, сравнивает деревенскую жизнь с московской:

 
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как – надменная Москва.
 

Пушкин тоже начинал день не по-петербургски – с кофе, а по-московски – чаем:

 
Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю
Слугу, несущего мне утром чашку чаю,
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель?..
 

В авторском отступлении в «Евгении Онегине» поэт писал о том, что он соблюдал традицию и вечернего чая:

 
…Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок – верный наш брегет.
 

Московский писатель и журналист середины XIX века Н.В. Поляков в книге очерков «Москвичи дома, в гостях и на улице» отметил ту же черту у своих героев определять время чаем: «Чай у москвичей заменяет часы; так что, если говорят вам: это случилось поутру после, или вечером прежде, до или после чая, то уж, конечно, вы понимаете, в какое время это случилось. Словом, часы в Москве – совершенно лишняя роскошь, чай – вещь необходимая…»

В 1830—1840-е годы чаепитие в Москве становится всесословным увлечением и непременной частью московского быта, и тогда же два писателя натуральной школы И.Т. Кокорев и Н.В. Поляков посвятили свои очерки теме чая в Москве.

«Существует ли на земном шаре, – начинает свой очерк «Чай» Н.В. Поляков, – хоть один подобный город, в котором чай играет такую важную роль, как в Москве? Чай! Какое магическое слово для москвича! Каким теплым, приятным ощущением проникается москвич при слове «чай» (разумея слово «чай» – траву, которую пьют вовремя и безовремя)… Чай для москвича есть важный и необходимый предмет; потребность чая у москвича такого рода, что он скорее согласится не есть, нежели не пить чаю».

Настоящий чай в понимании москвичей должен быть не только хорошего сорта, без примесей, но и крепкий, его не следует жалеть на заварку. Он должен, как писал Пушкин, бежать по чашкам темною струею.

О том же говорит и друг Пушкина поэт П.А. Вяземский: по его словам, чай должен быть «не жидкий, как вода… но густой, душистый». Крестьяне в московских трактирах спрашивали чайку «почаистее», то есть густого, как пиво. Художник В.А. Милашевский говорил: «Разве можно что-то почувствовать, если ты не выпил крепкого душистого чаю. Чай – это взлет души!» – и любил приводить фразу И.А. Гончарова из «Фрегата «Паллады», сказанную им после того, как один англичанин угостил его «распаренным» чаем: «Нет, чай умеют пить только в России!» У самого же Владимира Алексеевича чай всегда подавался настоящий московский – крепкий, в тонких чашках, и заварной чайник, когда заварка была разлита, во второй раз не доливался водой, но заваривался заново.

Во-вторых, чай должен быть горяч. «Истинные любители чаю… – объясняет Кокорев, – пьют его с толком, даже с чувством, то есть совершенно горячий, когда он проникает во все поры тела и понемногу погружает нервы в сладостное онемение».

Предпочтительно также пить чай без примесей: без сливок, без сахара внакладку, допускается употреблять сахар вприкуску, но не из экономии, а потому что тогда он лишь подслащивает чай, не перебивая его настоящего вкуса. Да и сахар к чаю употреблялся особого сорта – крепкий, литой, а не прессованный, до революции он выпускался в округлых пирамидах, называвшихся «головами», после – в крупных неодинаковых и неправильной формы кусках, и его кололи на меленькие кусочки особенными сахарными щипцами, которые были в каждом доме.

В прежние времена московский чай славился своим особо высоким качеством: дочь петербургского актера Ф.А. Бурдина (прежде жившего в Москве) вспоминает, что когда к ним приезжал А.Н. Островский, то для бабушки – коренной москвички – всегда привозил «фунт особенного какого-то чая, который якобы купить можно было только в Москве».

И третье условие «настоящего чая» – пить его нужно много; «по-настоящему» напившийся чая человек говорил о себе, что он «усидел самовар».

Кроме того, московское чаепитие отличалось особой сердечностью, открытостью и простотой во взаимоотношениях хозяев и гостей. Как известно, в Китае и Японии питье чая обставлено строгим и сложным церемониалом, «китайские церемонии» вошли в пословицу. В Москве же хозяева предлагали гостям за чайным столом чувствовать себя свободно – «без церемоний» (приглашение «пожалуйста, без церемоний» держалось в старых московских домах вплоть до войны, и сейчас еще, правда очень, очень редко, вдруг услышишь его – и повеет старой Москвой…)