Текст книги "Боже, научи меня говорить"

Медведь-людоед

Короткая летняя ночь прошла спокойно. Женщины проснулись на своём полуострове с первыми лучами солнца, и первобытное стойбище начало наполняться звуками. Скоро весь женский народ проголодался, а на полуострове было схарчёвано всё не только на земле, но даже съедобных корешков в самой земле не оставалось. Женщины медленно, одна за другой потянулись по перешейку на матёрную землю. Возглавляла шествие Фр-рь – сильная и очень осторожная тётка. Она была намного сильнее своих товарок и могла ощериться на любую соплеменницу. За ней следовала приближённая, нерожавшая девица, она несла на руках младенца предводительницы. Ещё двое ребятишек доминанты следовали с ними рядом. Малыши играли друг с другом и путались под ногами взрослых, им часто перепадали шлепки, но они на это обращали мало внимания. Пройдя перешеек, племя рассыпалось веером в мелких кустарниках, все были голодны и громко чавкали, пожирая ягоды, корешки и съедобные травки. Некоторым счастливцам удавалось поймать лягушку или ящерицу – это было особое лакомство, которое проглатывалось едва разжёванным. Дети резвились на полянке подле взрослых, они ловили кузнечиков, превратив это занятие в игру, сопровождавшуюся поеданием юрких созданий. Племя было занято поисками пищи, и никто не заметил, как больная старуха отбилась от сородичей. Она недомогала давно, но в этот день чувствовала себя особенно плохо. Надеясь быстро догнать товарок после отдыха, она прилегла под кустом и задремала. Племя продолжало лакомиться в малиннике, медленно продвигаясь к краю лощины. Когда солнце поднялось на две ладони от горизонта, все насытились, повсюду слышалось довольное фырканье. Наступал дневной зной, а после харчёвки всем хотелось пить. Часто озираясь и принюхиваясь, люди потянулись к реке. За женщинами последовали и мужчины, которые припасались несколько в стороне и составляли крепко спаянную товариществом ватагу.

Медведь был по пятому году, он ещё не стал матёрым, но был достаточно крупным самцом и при удобном случае мог одним ударом когтистой лапы переломить хребет оленя. Прошёл уже год, как он перестал пестовать своих младших брата и сестру. Медведица, его мать, заметила, как он стал к ней подкрадываться сзади и не по-детски принюхиваться. При этом он начал зло порыкивать на младшего братишку, которого до этого спокойно пестовал. Изгнание было быстрым и жестоким. Очередное его обнюхивание матери было прервано жёстко – матка коротко рявкнула и дала пестуну такую мощную затрещину, что у него зазвенело в голове, и он кубарем отлетел под куст шиповника. Удар сопровождался таким грозным и чуждым рыком, который сомнений не оставлял: он здесь чужой, и его присутствия больше не потерпят.

Пестун понял, что спокойная жизнь подле матери закончилась, и началась жизнь самостоятельная. Поначалу он держался неподалёку от матки, но постепенно привык жить один, уходя от неё дальше и дальше. В поисках пищи он набредал на прекрасные угодья, полные мелкой и крупной дичи, но у всех этих сытных пространств были свои хозяева. Взрослые медведи чуяли его издалека и свирепо защищали свою территорию, зачастую от трёпки баламута спасала только его молодая прыть. После полугодового скитания по таёжным крепям он всё же нашёл незанятый распадок. Здесь он разорял муравейники, находил короедов под корой упавших деревьев, жрал черемшу и ягоды, а чаще и обычную траву. Ему попадались и мыши-пищухи, но в этом сухом лесу, который стал его домом, мышей было мало.

Голод стал постоянным спутником медведя, но сегодня ему повезло. Всегда держа нос по ветру, бурый учуял незнакомый ему до этого дух добычи. Инстинкт сработал как добрый учитель: самец осторожно, особой скрадывающей походкой потянулся на запах, пока не набрёл на старую умирающую самку двуногих существ, которая ослабела и не могла следовать за своим племенем. Одним резким ударом лапы медведь снял с неё скальп. Насытившись внутренностями жертвы, он завалил останки двуногой большой кучей хвороста. Через пару дней он опять наведался к схрону, от него уже шёл вонький запах. Протухшее мясо было мягким, и он с ним быстро управился. Скоро на месте жировки лежал только седой скальп старухи да несколько костей белели под солнцем.

Сладкий вкус человечины медведь запомнил навсегда, он стал людоедом.

Слово-страх «бр-рь»

Прошло несколько дней. Племя вновь наведалось в знакомый малинник и набрело на кости соплеменницы, её узнали по запаху волос. Вид обглоданных костей и седого скальпа старухи привёл всех людей в необычайное возбуждение, со всех сторон слышались звуки «бр-рь, бр-рь». С тех самых пор самые большие кости нашего скелета называются словом берцовые – медвежьи. Имя того, кто стал причиной рождения этого слова, тоже мало изменилось: немцы зовут его бёр – медведь. Русские люди долго называли его «ведает мёдом», со временем эти слова упростились и стали одним – ведмедь, или медведь. Чопорные англичане тоже были когда-то в славной когорте сибиряков, медведя они тогда назвали словом «фет-мяат» – жирное мясо, или «мяат-фет» – мясо жирное. Европейский период пещерной живописи развил у первобытных людей, заселивших Сибирь, способность к логическому мышлению, которое, в свою очередь, создало осознание своих страхов. До того как люди освоили пещерную живопись, если нападал зверь, реакция людей была всегда неизменной; они отражали атаку мгновенно, со звериной реакцией и со звериной агрессивностью. Теперь люди имели логическую память и начали осознавать свой страх, им потребовался символ – божество этого познаваемого страха. На всей северной части евразийского континента медведь является самым сильным хищником, и он стал для людей божеством, воплощавшим в себе консистенцию страха. Медведь никогда не упускал случая скараулить зазевавшегося человека и заломать его. Эти двуногие и болтливые существа казались медведю очень лёгкой добычей.

Сибирская жизнь людей начиналась с описания того, как жертвой медведя стала одна из соплеменниц женского сообщества. На этом описание закончилось, а ведь медведь стал людоедом. Зная его повадки, никто из женщин не сомневался: этот зверь не успокоится никогда. Попробовав человечину, он будет преследовать людей постоянно. С этого момента он стал «лють» – лютый, то есть похожий на людей, и «лю-ти-ять» – людоед.

Первобытное племя, о котором идёт речь, жило на просторах древней Сибири, питаясь подножным кормом. Племя состояло из женщин и детей, которых мужчины называли «ням-ця» или «нямки». На русском языке слово «ням-ням» мы понимаем как «кушать, есть», но на немецком языке «ням-ням» означает «бери-бери». Женщины были нахлебницами у мужчин, то есть нямками, едоками. Родство по крови в этом древнем сообществе было вещью весьма относительной. Это было именно племя, как мы понимаем это слово сейчас, то есть общий организм соплеменниц, в котором произрастали общие «плямянники-дети», живущие вокруг общего «плямя-агня». Они жили вместе вполне осознанно, каждая женщина знала: стоит ей покинуть пределы племени, и её участь будет предрешена. Одинокая женщина становилась объектом охоты не только хищников, но и мужчин. Особи мужского пола в матёрное племя не допускались по многим причинам, но главная – это мужская ревность по отношению к подросткам, ещё остававшимся при матерях. На подростков-девочек мужики тоже бросали алчные взгляды. Так или иначе, но причин не допускать мужчин в свою среду у женщин хватало. Это было непререкаемое табу, которое диктовал железный закон матриархата.

Понимая опасность, исходящую от свирепого медведя-людоеда, предводительница племени Фр-рь предупредила вождя ватаги мужчин, с которым её связывали личные отношения, о грозящей опасности. Она сказала только одно слово: «Бр-р-ця», и мужчина всё понял. Это было слово «бёр это» – медведь это.

Прошла неделя, как медведь схарчевал останки старухи из схрона, и он опять вернулся к своему полуголодному существованию. Но если это положение раньше было для него привычным, то теперь, после того, как он до отвала насытился мясом, смириться с голодом ему стало тяжело. Медведь вышел на охоту за длинноволосыми двуногими существами. Он стал бродить вдоль того места, где нашёл добычу, и снова, как в прошлый раз, ветер пахнул на него уже знакомым запахом. Он встал на задние лапы и долго смаковал человеческий дух. Мясная пища пошла ему явно на пользу, прошла всего одна сытная неделя, а он успел заметно взматереть, его шерсть красиво лоснилась на солнце и отливала чёрным агатом. Запах, который он учуял, звал его вперёд. Когда медведь бродит по лесу, его слышно очень далеко. Он громко сопит, раскапывая муравейники, с треском отдирает кору валежин в поисках короедов, с хрустом ломает хворост, прокладывая себе тропу. Отсутствие врагов позволяет ему так себя вести, не зря одно из его основных прозвищ – «хозяин». Когда медведь чует добычу, поведение его меняется кардинально – шаг становится неслышным, дыхание затаивается, и только очень острый слух может уловить редкое и тихое смакование запаха.

Молодка, обиравшая рясный куст смородины на солнечной опушке, обнаружила опасность первой. Она увидела, как из леса в сторону жировки племени быстро двигался, мотая головой, крупный медведь. Дикарка издала пронзительный визг: «Эр-рь!» – и стремглав бросилась бежать в гущу соплеменниц. Моментально всё племя собралось вокруг доминанты, со всех сторон слышались звуки «хр-рь-хр-рь», которыми женщины пытались испугать медведя. Заранее предупреждённая ватага мужчин не дремала, в мгновение ока мужчины плотным кольцом окружили женщин и детей. Приготовившись отразить нападение, они встали плотной стеной, выставив перед собой острые колья и копья. Только вождь выдвинулся несколько вперёд, прохрипев: «Пяр-рь тя!» Он ждал, присадисто изогнувшись и нацелив своё копьё на медведя. Остальные мужчины издавали воинственное рычание-храп: «Хгк-р-рь, хгр-р-рь». Женщины с детьми, находясь в центре этого круга, пронзительно визжали и издавали своё слово-страх «бр-рь-бр-рь». Неизвестно почему, но хищник отступил: или он опасался острых кольев, или не мог вытерпеть пронзительных криков женщин и детей.

Когда опасность миновала, люди снова продолжили собирать съедобные плоды, медленно продвигаясь в сторону реки. Только слышалось частое шиканье вождя: «Хышь-хшь-шь». Это он возбуждённо с шумом втягивал воздух, нюхая его. Для людей, окружающих вождя, это уже не было простым звуком обнюхивания. Этот звук понимался уже как команда: «Тихо, я слушаю». Можно было просто шикнуть, ничего не нюхая, всё равно его понимали как предупреждение.

Перепуганная женщина, чудом избежавшая когтей медведя, никак не могла успокоиться, её рыдания «ыхь-ыкь» были судорожными, похожими на икоту. Наконец она более-менее пришла в себя, только губы её непроизвольно выводили слово-страх «бр-рь», а зубы выстукивали мелкую дробь. Через некоторое время пережитое возбуждение начало выходить наружу. Она то и дело смеялась безо всякой причины, но и её смех был таким же рыдающим, как плач, и она так же судорожно втягивала воздух с тем же звуком «ыхь-ыкь». Плакать и смеяться умели все женщины племени, и через некоторое время эта способность, присущая только человеку, стала обозначением самого человека. Каждая женщина стала именовать себя «ихь». Постепенно, когда женщины научатся говорить на выдохе, это слово переродится в немецкое «ийх» – я, сама.

Ватага охотников с атаманом во главе следовала в некотором отдалении от женщин. Они продолжали охранять матерное племя с писклявым потомством, питая при этом надежду на женскую благосклонность. А тётки шли спокойно, как бы не замечая мужчин, но кокетливые, призывные взгляды то и дело сверкали поверх кустарника. Иногда одна из женщин, игриво повиливая бёдрами, отбегала от основной группы в чащу леса, где её тут же настигал проворный охотник. Никто ничего не видел, но страстные стоны из кустарника были красноречивы. Мужчины брели, смущённо улыбаясь и завистливо цокая языками. Собаки, их постоянные спутники, почуяв спокойствие своих хозяев, расслабились и позволили увлечь себя в погоню за неожиданно выскочившей косулей. Косматая бурая громада медведя нависла над людьми совершенно неожиданно. Зверь возник перед ватагой бесшумно и с подветренной стороны, но два ближних к нему охотника среагировали молниеносно. Выставив перед собой копья, мужики храпели зло и громко. Когда до вздыбившегося медведя оставалась пара шагов, случилось то, чего никто не ожидал. Молодой пырёк, недавно покинувший материнское племя и взятый на охоту впервые, проскользнул угрём меж двумя ватажниками, и острый кол героя глубоко вонзился в брюхо медведя, а сам удалец кубарем откатился в сторону. Медведь заревел, тупо уставившись на рану, он мотал тяжёлой башкой из стороны в сторону, а затем выдрал из брюха кол так, что от него только щепки полетели. Затем медведь начал остервенело раздирать когтями рану, выпуская окровавленные кишки на жухлую траву. Спустя считаные минуты он лежал, мелко вздрагивая в конвульсиях, но скоро затих. Всё произошло так быстро, что никто толком не мог понять, как это случилось, но скоро люди вышли из оцепенения, и началось всеобщее ликование – враг племени был повержен. Молодца, пронзившего врага своим колом, намазали медвежьей кровью, и с этой минуты он считался посвящённым в охотники. Случай подвернулся, и юноша свой фарт не упустил. Медведя почитали божеством – хозяином и духом леса, но в этот раз его убийство было необходимой самозащитой. Скрытность и хитрость этого зверя внушали женщинам священный трепет, но охотники-мужчины недолюбливали этого злого бога, точно так же как не любили и боялись его их собаки.

Тушу медведя завалили хворостом, даже не воспользовавшись его печенью-лакомством. Что называется, от греха подальше. Охотничий подвиг юноши как будто остался без внимания, в среде мужчин почиталась сдержанность, и все ватажники делали вид, что не произошло ничего особенного, только со стороны женщин то и дело доносилось весёлое пофыркивание одной из девиц. Теперь удалец мог быть уверенным: скоро он станет обладать этой весёлой фыркалкой. Несмотря на показную сдержанность мужчин, подвиг отважного парня заметили и оценили. После этого случая подобный способ охоты будет называться «брать медведя с кувырка». Им овладеют только отважные и очень ловкие охотники. При такой охоте медведя подпускают на близкое расстояние, выжидая, когда он встанет на задние лапы, а затем бросают в зверя шапкой. Медведь не может не поймать брошенную вещь, он делает это инстинктивно. Охотник же стремительно бросается вперёд, одновременно распарывая брюшину медведя ножом. Затем он ловким кувырком откатывается прочь от зверя. Дальнейшие действия медведя всегда страшны и необъяснимы. Он начинает выдирать когтями внутренности из раны и погибает в конвульсиях.

Пережитая опасность объединила мужчин и женщин, которые в повседневной жизни существовали всегда поодаль друг от друга. Люди были возбуждены уже не от опасности, которая миновала, а от близости друг к другу. Облик обнажённых женщин будоражил чувственные воображения мужчин, а женщины, в свою очередь, чуяли их похотливую силу Никто не замечал, как с подветренного пригорка из мелкого кустарника за ними наблюдал шаман, который должен был знать всё, что происходило с его паствой, и он действительно всегда всё знал.

Вечером у священного огня, неизменно горевшего на плоском шаман-камне, в круг собралось всё племя. Людей никто не созывал, они шли сюда сами в порыве благодарности за счастливое избавление от опасности, к которому примешивались угрызения совести – ведь люди убили своё божество, медведя. Шаман всё понимал, ему следовало успокоить свой народ и помочь найти оправдание произошедшему убийству. Он подошёл к полому стволу лиственницы, высохшему до железного звона, и ударил по нему своей священной колотушкой с комлем. Раздался звонкий и чистый звук «тям-тям-м-м», началось камлание, звуки тям-тяма сменялись танцами вокруг огня. Всё это длилось до тех пор, пока шаман не вошёл в транс и не повалился на землю. Он и сам не знал, выйдя из своего сомнамбулического состояния, как ему удалось решить вопрос, волнующий всех. Может быть, он нашёл решение интуитивно, а может, в трансе посетил души предков, и они поделились с ним своим опытом, но ответ был найден. Поднявшись с земли, шаман задал людям вопрос: «Фять-мять?» Женщины, сгрудившиеся вокруг шамана, дружно ответили: «Мять-фять!» Тогда шаман задал этот же вопрос мужчинам и в ответ услышал дружное: «Пярь-мяк». Выслушав людей, шаман снова стал ударять в свою тям-тямку, но теперь он колотил уже для веселья. Закончив камлание и отложив свой комлястый посох на священное место у тям-тяма, шаман произнёс всего одно слово: «Хр-рь-ця!», но его все поняли. Началось всеобщее ликование, вылившееся в танец «ёх-хр-рь», который был сплошной импровизацией на тему пережитого дня, проще сказать, шоу с шоуменом во главе.

Шаман устал, теперь среди всеобщего веселья он был никому не нужен. Старик расслабленно улёгся у огня, который поддерживали две его шаманки, и начал размышлять о сегодняшнем происшествии. Его люди убили зверя, напавшего на них, но это была не медведица, а медведь. То есть убита была не сама богиня-ведмедица, а её сын. Шаман знал: это был не медвежонок-бала, а уже пермяк, взрослый мужик, и медведица не придёт за него мстить. Следовательно, медведь был обычным мясом-добычей, харчь-пища, и его следовало схарчевать всем племенем.

Когда все устали от танцев, охотники пошли за добычей, оставленной под кучей хвороста. Медведя распяли на крестовину и освежевали со всеми подобающими почестями, затем его доставили к священному огню. Справедливости ради надо заметить, что все почести исчерпывались тем, что впереди туши несли крест с распятой на нём шкурой зверя вместе с головой. Туша медведя без головы была обычным мясом, а голове со шкурой следовало оказать всевозможное уважение. Такова была незатейливая хитрость этих по-детски наивных людей, они полагали, что в чучеле медведя продолжает жить его душа.

В пояснение к слову-страху «бр-р» можно привести следующие слова, которые имеют непосредственное отношение к страхам, хотя самого слова «страшно» среди них нет.

Брехун (укр.) – обманщик.

Брехать (укр.) – обманывать.

Бреше собака (укр.) – собака лает.

Брехен (нем.) – ломать.

Брешь (русск.) – пролом в стене или заборе.

По этой колонке из пяти слов прекрасно видно, что когда-то в древности эти слова создавались украинцами и немцами совместно. Более того, эти слова созданы как некие страхи человека. Ещё нужно заметить, что понятие лжи и обмана люди изначально понимали как некий излом правды: брехня (русск., укр.) – ложь, брехен (нем.) – ломать. Или русское понятие лжи как «лыжи – ложь – облыжно», то есть загнутые концы лыж дали понятие лжи-неправды. Одним словом, правда это не кривда.

Медведь как предок всех людей

Возможно, это происходило так, как мы здесь нафантазировали, а возможно, наши предки переняли верования в медведя у неандертальцев – это не так уж и важно. Важно то, что древние сибиряки начали содержать медведей в неких помещениях, именно как своего первопредка. В день поминовения предков медведя торжественно выводили из клетки и производили его ритуальное убийство. После этого зверя особым способом разделывали, его мясо делили на паи – с тем, чтобы каждому соплеменнику досталась порция жертвенного мяса. Считалось, что через эту порцию медвежьего мяса каждый член племени приобщался ко всем предкам, наполняясь их силой, умом и отвагой. Праздник поминовения родителей продолжался пять суток, и в продолжение всего этого времени люди, сменяя друг друга, рассказывали о деяниях давно умерших соплеменников. При этом голова, шкура и лапы медведя вывешивались особым образом на крестовину, создавая иллюзию присутствия зверя на праздновании. Это подобие чучела вместе с крестовиной считались не менее священными, чем сам медведь. Может быть, тогда крест стал священным символом, задолго до христианства? Можно предполагать, что религия мусульман тоже изначально вышла из тотемизма, иначе как объяснить их возглас «Аллах акбар» – Аллах велик? Слово «акбар» мы легко можем перевести с тюркского как «белый медведь», самый большой из хищников. Слово «ак» у тюрков означает белое: акмолла – белая могила, аксу – белая вода, аксакал – белобородый. Слово «бар» – это тигр на монгольском языке, из которого вышли тюркские «бар» – даю, имею. Медвежьи лапы почитались людьми особенно, ведь именно они символизировали путь к предкам. Лапы назывались словом «пуут», что и сейчас остаётся отзвуками в речи самых разных народов. У немцев лапы животных называются «пууд». В речи русских это же слово превратилось в «путь» и «путы». Если «путь» – это любая дорога, даже виртуальная, то «путы» – вещь вполне утилитарная – служили для спутывания ног животных на ночных пастбищах. Русская мера веса пуд, вероятно, изначально была весом медвежьего окорока. До сих пор охотники на двери своих зимовий (охотничьих домиках) прибивают лапу медведя, как оберег, а шаманы носили ее на поясе. Точно так же у русских было принято прибивать на дверь подкову лошади – кто-то следует этому обычаю до сих пор, только подкову найти стало сложно. В восточной медицине из лап медведя готовят дорогие лекарства и снадобья. Медвежьим жиром лечат туберкулёз и воспаление лёгких, даже обычный бульон из медвежатины считается целебным. Может быть, эти отголоски тотема медведя плавно перешли в религию буддизма. Ведь не зря в буддизме почитают священные следы Будды.

Люди считали себя одним целым со своим тотемом. К тому же в ободранном виде медведь очень похож на человека. В древней Сибири были широко распространены медвежьи праздники, смысл которых заключался в поклонении медведю-предку. Люди содержали этих животных на своих стойбищах, в особых клетках и в особых деревянных ошейниках-хомутах. Медвежат воровали у медведицы в щенячьем возрасте, и женщины выкармливали их грудным молоком. Очевидно, этот обычай шёл ещё с тех времён, когда коров, коз и лошадей не приручили, и другого молока просто не было. Ведь, судя по речи, в которой присутствуют корни слов, созданных на основе поклонения медведю, это было очень давно. Изначально медвежонка называли словом «брать» – оттого, что его брали у медведицы. Но со временем это «брать – братый» превратилось в понятие брат – родной. Люди почитали себя одной крови с медведем, а судя по немецкому борен (рожать), они могли считать, что и новорождённых им даёт борман – медведь.