Текст книги "Таймырский Эрмитаж"

Адвокатская контора “Кофман и партнёры” обрела за последние без малого двадцать лет немалый авторитет и даже лоск. Поэтому не удивительно, что она, сохранив своё название, переместилась из провинциального Кузнецка в Пензу, где подходящих клиентов много больше. Время от времени клиентами конторы становились деловые люди и из-за пределов Пензенской области – из Москвы, например. Но основатель конторы Борис Моисеевич Кофман при всей его неординарной предприимчивости и богатстве воображения никогда бы не поверил, что у него может завестись клиент на Таймыре. Причём не в индустриальном Норильске, а непосредственно в тундре, что на семьдесят пятом градусе северной широты и девяносто первом градусе восточной долготы. Получив заказ от Олега Ивановича и убедившись в поступлении аванса, Борис Моисеевич с гордостью воткнул красный флажок в эту точку на карте России на стене своего кабинета, отчего география активности его конторы враз и значительно расширилась.

Вскоре в самых многотиражных российских газетах появилось объявление такого содержания:

Адвокатская контора “Кофман и партнёры” разыскивает родственников Марфы Епифановны и Каллистрата Епифановича Синельниковых, проживавших в тридцатые годы прошлого века в Омской области, для возможного включения их в завещание. Обращаться…

Объявление выходило в мае месяце четырежды с интервалом в неделю. На него тут же откликнулись несколько Синельниковых, но ассистенты Бориса Моисеевича быстро с ними разобрались – это были не те Синельниковы. Объявились и несколько проходимцев, утверждавших, что они хоть и не Каллистратовичи, но точно знают, что они внебрачные дети того самого Каллистрата. И с ними разговор у адвокатов был короток.

Глава 18. Наследник

Колян рос безотцовщиной. Не знал он и кому он был обязан своим появлением на свет, но был уверен, что был его папаша редким козлом. Мало того, что бросил мать ещё до его рождения, так и сына наградил отчеством всем на потеху. Когда в школе узнали, что он Николай Каллистратович, к нему тут же прилипла обидная кличка “Кастратович”, вскоре упростившаяся до “Кастрата”. При получении паспорта в шестнадцатилетнем возрасте Колян даже просил изменить ему отчество на любое другое, например, на Константинович. Увы, не положено. Записано в свидетельстве о рождении Каллистратович, так и умри Каллистратовичем.

Газеты Колян практически не читал. Разве только, чтобы убить время на вокзале или в аэропорту. И вот как-то сидит он на Московском вокзале в Питере, дожидаясь посадки на скоростной поезд “Сапсан” и просматривает “Комсомолку” вполглаза. И даже при таком чтении взгляд его споткнулся на ненавистном слове “Каллистрата”. Это была первая публикация того самого объявления адвокатской конторы “Кофман и партнёры”. Колян не удосужился его прочитать, только хмыкнул, что не только его папаша был несчастно назван Каллистратом. Три недели спустя Колян со своими отморозками был в очередной командировке. И снова вокзал, снова “Комсомолка”. И снова взгляд его споткнулся на Каллистрате из такого же объявления. На этот раз Колян объявление прочитал. Упоминание о возможном включении в завещание его заинтриговало. “Интересно, о каком завещании базар? Состояние от какого-нибудь забугорного дедушки, или кто-то долги на родню повесить хочет?” – подумалось ему. И тут его осенило. “Омская область? Так и я же оттуда, и мамаша моя там родилась и с Каллистратом своим спуталась. А вдруг этот хрен Каллистрат Епифанович – ну и имечко! – и есть мой папаша?”.

Колян не стал выбрасывать газету. Вернувшись в Москву, он позвонил матери в деревню. Долгие гудки шли один за другим. Наконец раздался голос матери:

– Алё, кто там?

– Я это. Ты что, телефоном пользоваться разучилась?

– Да пока я кнопочку-то эту разгляжу…

– Ладно, проехали. Слышь, мать, у меня вопрос к тебе имеется.

– Какой вопрос, сынок?

– Ну-ка скажи, у папаши моего, случаем, не Епифанович было отчество?

– Ой, сынок, а как ты догадался?

– Да догадливый стал… А фамилия его не Синельников будет?

– Ой-ой, сыночек, да кто ж тебе это всё рассказал?! Какой ирод нашёлся…

– Не реви, мать. Я сам кумекать умею. Никто мне ничего не рассказывал…

Колян быстро оборвал разговор, оставив мать в полном недоумении, как же раскрылась хранимая ею столько лет тайна?

Не каждый день происходят такие повороты судьбы. Не каждый день оказываешься в положении человека, на которого сваливается большое наследство. Колян, закончив разговор с матерью, внутренне собрался, словно внезапно протрезвел, хотя перед этим два дня не прикасался даже к пиву. Если “Комсомолка” в течение месяца публикует одно и то же объявление, если за ним стоит неслабая адвокатская контора, то наверняка речь идёт не о завещании долгов, а о завещании солидного наследства. И в том, что одним из нескольких наследников, или даже единственным наследником может быть именно он, Колян уже не сомневался. Чтобы в Омской области нашёлся ещё один Каллистрат Епифанович Синельников, в это поверить просто невозможно! А раз так, то нельзя быть лохом. Надо действовать!

* * *

Прежде чем набрать номер телефона в Пензе, Колян несколько раз прокашлялся, ещё раз дал сам себе зарок не вплетать “феню” в разговор. Вообще было бы неплохо научиться держаться так же, как это умеет шеф. Вор в законе, а умеет подать себя, как дипломат или адвокат. Или даже, как профессор. “А что, может быть, и моё время пришло? Хватить, пожалуй, шестерить”, – подумалось ему.

– Добрый день! Это “Кофман и партнёры”?

– Здравствуйте, вы не ошиблись.

– Я по поводу ваших объявлений в “Комсомолке”, извините, в “Комсомольской правде”.

– Вы родственник Синельниковых?

– Да, родственник. Сын Каллистрата Епифановича.

– Замечательно. Представьтесь, пожалуйста.

– Ну так я и представляюсь…

– Назовите себя полным именем.

– Николай Каллистратович…

– А фамилия?

– А фамилия Мягков.

– А какое же отношение вы имеете к Каллистрату Епифановичу Синельникову?

– Я его внебрачный сын.

– Вон как… Вы уже семнадцатый внебрачный сын.

– Как так может быть?

– Многим хочется быть записанным в завещание нашего манданта.

Коляна смутило незнакомое слово “мандант”, и его начала разбирать злоба против этой адвокатской крысы, намекающей, что он очередной, семнадцатый по счёту, кто тут собрался арапа заправлять. Усилием воли Колян сдержал себя.

– Но я честно внебрачный сын. Мне и мамаша, в смысле, мама вчера призналась, что моего родного отца именно так и звали: Синельников Каллистрат Епифанович. Она до сих пор в Омской области живёт, и я там родился.

– То есть, вы до вчерашнего дня не знали, кто ваш отец?

– Нет, не знал. Тут такое дело, – заторопился Колян, словно опасаясь не успеть убедить собеседника в своей правоте. – Я заметил ваше объявление где-то месяц назад. Тогда я его даже не прочитал. Только на имя Каллистрат обратил внимание. А позавчера я опять увидел это же объявление и прочитал его. Я вначале ничего такого не подумал, но потом подумал, что мы же из Омской области, и имя такое редкое. Короче, я позвонил мамаше, то есть, маме и прямо спросил, а папаша мой, то есть, папа не Епифановичем ли будет? Ну она сразу и призналась. И фамилию назвала ту же – Синельников. А она, кстати, газеты не читает.

– Так-так. Звучит убедительно. Знаете, что… напишите заявление, что вы являетесь внебрачным сыном Синельникова Каллистрата Епифановича. В нём опишите всё, что вы сейчас рассказали, подпишите его у нотариуса и вышлете к нам. Укажите адрес вашей мамы, мы пошлём к ней местного юриста и запротоколируем её свидетельство. А дальше посмотрим.

– А кто нас разыскивает, в смысле родственников этого Каллистрата?

– Этого я вам сообщить не могу. Если вы в самом деле его родственник, узнаете об этом в своё время.

– Понял, спасибо. До свидания.

– Всего доброго.

“Уфф… “, – выдохнул Колян, закончив разговор. Таким вежливым он был, наверное, первый раз в жизни, и это оказалось непростым делом.

* * *

После разговора с адвокатской конторой жизнь Коляна кардинально изменилась. Точнее сказать, жизнь как таковая текла своим чередом, и никаких особых изменений в ней не наблюдалось. Изменился сам Колян. Интуиция нашёптывала ему, что рано или поздно он наследует целое состояние от неведомого пока родственника его непутёвого папаши. Тогда всё станет не так, как сейчас. Не придётся шестерить перед шефом, можно будет купить доходный бизнес и жить себе припеваючи где-нибудь на Канарах. Кое-кто мог бы удивиться, с чего это Колян считает Канары самым-пресамым райским уголком на свете? Что поделать, не был Колян силён в классической географии. И туристические путеводители он не читал, а лишь пролистывал от случая к случаю, коротая время в гостиницах. Но о Канарах частенько бросали понты такие же, как он, братки, вот и считал Колян, что лучшего места на земле и быть не может.

Да, Колян изменился. Он, наверное, впервые задумался о своей жизни и первое же суждение, до которого он самостоятельно додумался, было вполне разумным. Если продолжать так же трясти лохов, то можно снова залететь на нары, и тогда тю-тю Канары. А как же тогда жить? Самому становиться лохом? А что в этом, в конце концов, плохого? Почти весь мир – сплошные лохи. А правильные пацаны почти всегда кончают на нарах. Такой вот неправильный расклад получается, если уж смотреть правде в глаза. Так, может быть, именно такой расклад правильный, а лохи-то на самом деле как раз и есть правильные пацаны? Тут Коляну вспомнился неуловимый лох Дудинский. Да по сравнению с ним, с Коляном, этот лох – самый что ни на есть правильный пацан. Нормальный мужик, короче. Хоть и психанутый. Ну это ещё как посмотреть. Вот захотелось ему в тундру – сказал и сделал. Кайфует, где хочет, и никто ему не указ. Посидит в тундре, а потом и на Канары… Тут Колян вспомнил команду Дудинского, их весёлое застолье в “Северном сиянии”. Нормальные мужики… А как они шефа своего уважают, того самого Дудинского. И это ведь не купленное уважение… Колян тоже уважал своего шефа. Но в эти минуты ему было отчётливо ясно, что это вовсе не уважение. Вот Дудинского уважают, а шефа… Его просто боятся, лебезят перед ним, а в душе, если быть уж честным до конца, просто ненавидят и перегрызут ему глотку при первом же удобном случае. И Колян, подвернись ему такой случай, перегрыз бы, не моргнув и глазом. А вот те мужики в форменных куртках… Они ведь были с Дудинским в тундре и могли бы обобрать его там до нитки, но они об этом даже и не подумали. И Дудинский без малейших опасений подставился незнакомым людям, и ничего не случилось. И тут Колян почувствовал зависть к этим лохам. “Они живут по людским законам, а мы, правильные пацаны, по волчьим”, – подумал он с горечью.

Но Колян не был меланхоликом и не страдал приступами рефлексии. Он был человек действия. Стряхнув с себя кратковременное наваждение – какая ерунда только не приходит в голову, он набрал номер телефона матери.

– Привет, мам. Дело есть.

– Что за дело, сынок?

– Значит, так. К тебе подойдёт один юрист из района и будет тебя спрашивать про моего папашу.

– Да что ты! Он же давно мёртвый.

– Неважно. А важно то, что мне позарез надо доказать, что твой Каллистрат и есть мой кровный отец.

– Не пойму, сынок, зачем тебе это?

– Надо, мать. Очень надо.

– А как же я докажу? Ведь документов-то у меня нет, что мы вместе жили.

– Жалко. Но всё равно, расскажи всё, как есть. Любую мелочь припомни. Постарайся ответить на все его вопросы. Ничего не утаивай. От этого вся наша жизнь теперь зависит.

– Да что ты такого говоришь?

– Знаю, что говорю. Сделаешь?

– А худа какого не будет?

– Худо будет, если не сделаешь, как я говорю.

– А когда тот юрист придёт?

– Ну, через неделю или через месяц. Не знаю. Но придёт.

– А ты ничего опять не натворил? Это из-за тебя юрист-то придёт?

– Да нет же. Всё у меня в порядке, и этот юрист вовсе не прокурор, а – наоборот. Он людям помогает.

– Ну ладно, сынок. Всё сделаю, как ты велишь.

* * *

В разгар полярного дня 23 июня на станцию Олега Ивановича пришло электронное сообщение из Пензы. “Уважаемый господин Дудинский, рады сообщить, что в Вашем деле наметился определённый прогресс. Обнаружился один человек, который, возможно, является внебрачным сыном Каллистрата Епифановича Синельникова. По заявлению матери упомянутого – Мягковой Марии Ивановны, 1938-го года рождения, уроженки села Осины Омской области, проживающей там же, незамужней, она в 1964-ом году в течение ряда месяцев сожительствовала с вышеназванным гражданином Синельниковым, после чего её сожитель уехал в неизвестном направлении. В начале восьмидесятых годов до неё дошли слухи от односельчан, что её бывший сожитель погиб на Дальнем Востоке. Гражданка Мягкова Мария Ивановна сообщила в заверенном нотариально заявлении, что у вышеназванного гражданина Синельникова родители погибли при пожаре в 1940-ом году, а единственная сестра гражданина Синельникова Марфа Епифановна, 1921-го года рождения умерла на Севере во время войны.

У гражданки Мягковой Марии Ивановны сохранилась одна фотография, на которой снята вся семья Синельниковых. Копия фотографии прилагается.

Просим ознакомиться с фотографией и определиться, является ли младшая женщина на снимке Вашей матерью.

Прочих родственников Синельниковой Марфы Епифановны выявить до сих пор не удалось.

Прилагаем также копию паспорта гражданина Мягкова Николая Каллистратовича, предполагаемого внебрачного сына Каллистрата Епифановича Синельникова.

С уважением,

Кофман Б.М.”

Олег Иванович с нетерпением открыл первое приложение. Это была обычная для того времени семейная фотография, сделанная в провинциальном фотосалоне. Надпись закрепителем в нижнем правом углу гласила, что снимок был сделан в 1939 году. На двух стульях сидели дети – уже вполне взрослая дочь и сынишка на вид лет семи-восьми. Родители степенно стояли за стульями, и вся четвёрка напряжённо смотрела в объектив.

Олег Иванович вздрогнул. Сомнений не было. На этой семейной фотографии и на небольшой карточке на анкете была снята одна и та же молодая женщина – его мама. Очевидно было также, что между её отцом, дедом Олега Ивановича, и им самим имеется неопровержимое сходство. Олег Иванович впал не то в задумчивость, не то в беспамятство. Очнувшись через полчаса, он открыл второе приложение. Это был снимок первых двух страниц паспорта сына Каллистрата Епифановича Николая Каллистратовича. И здесь в чертах двоюродного брата Олега Ивановича угадывались черты их общего предка – деда, от которого, очевидно, оба кузена унаследовали чёрные, как ночь, слегка вьющиеся густые волосы. У младшего кузена уже поседели виски, и лет через двадцать у него наверняка будет такая же пышная седина, как и у Олега Ивановича.

Удивительное, однако, дело! Без видимых причин Олег Иванович почувствовал неприязнь к кузену. Вот не понравилось ему что-то в его облике. Он и сам не мог себе объяснить, что именно ему пришлось не по вкусу, но факт был налицо: вместо тёплых родственных чувств, какие у него сразу же пробудились к матери, он испытывал досаду, что единственным его родственником на свете оказался этот мужик с таким непонятным взглядом. В нём не читалось ни ума, ни любопытства, ни достоинства, ни теплоты. Олега Ивановича осенило: взгляд кузена выстраивал стену отчуждения, и общаться с человеком с таким взглядом едва ли кто захочет. Вот и причина неприязни.

Какое-то смутное беспокойство овладело им. Что-то вертелось в памяти, и никак не хотело проявиться. Олег Иванович силился понять, что так мучит его подсознание, но всё было напрасно. Махнув рукой на свои муки, он лёг в постель, приняв двойную дозу снотворного. Сон в конце концов одолел его. К утру ему приснилась Дудинка, последние дни перед уходом в экспедицию, буфет в порту, сотрудник ФСБ, который рассказывает ему о каком-то бандите Николае Мягкове, пытающемся его разыскать. И тут наступило пробуждение. Вот оно в чём дело! Нашедшийся кузен Николай Каллистратович Мягков, который ассоциировался у него в первую очередь с отчеством Каллистратович, тоже ведь Николай Мягков! Это была какая-то мистика. “Некий бандит Николай Мягков разыскивает меня, я же в свою очередь нашёл себе родственника, и тоже Николая Мягкова. Случайно ли такое совпадение?” – размышлял Олег Иванович вслух. – “Да и рожа у моего кузена вполне бандитская. Не удивлюсь, если это один и тот же Мягков”.

На следующий день в Пензу улетел ответ: “Уважаемый Борис Моисеевич, благодарю Вас за присланную фотографию. Рассмотрев её, я не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что девушка на снимке и моя родная мать суть одно и то же лицо, хотя определённое сходство между лицом на присланной Вами фотографии и моей мамой, фотография которой у меня имеется, отрицать нельзя. Чтобы нам не совершить роковой ошибки, прошу Вас сообщить моему предполагаемому кузену господину Мягкову Николаю Каллистратовичу, что мне требуется время для уточнения всех деталей. Вполне возможно, что потребуется генетическая экспертиза.

Настоятельно прошу ни в коем случае не допустить раскрытия моей личности. Я удваиваю Ваш гонорар и ещё раз подчёркиваю, что вышеупомянутый господин Мягков ни при каких обстоятельствах не должен узнать, кто я.

С уважением,

О.И. Дудинский”.

Многоопытный Борис Моисеевич сразу понял, что Олег Иванович ни на йоту не сомневается, что этот малоприятный тип Мягков является его единственным родственником, но такое родство его совершенно не порадовало, и он решил просто потянуть время. А время – лучшее лекарство от проблем. Что ж, тянуть время Борис Моисеевич умел мастерски. А тут ещё и двойной гонорар…

Глава 19. Вселенная – что это?

Мефистофель:

Прошло? Вот глупый звук, пустой!

Зачем прошло? Что, собственно, случилось?

Прошло и не было – равны между собой!

Что предстоит всему творенью?

Всё, всё идет к уничтоженью!

Прошло… Что это значит? Всё равно,

Как если б вовсе не было оно -

Вертелось лишь в глазах, как будто было!

Нет, вечное Ничто одно мне мило!

Гёте, “Фауст”, Перевод Н.А. Холодковского.

“… Забавная же история, в самом деле! Не было ничего. Совсем ничего. Времени не было. Пространства не было. Была какая-то пустая сингулярность – невесомая точка нулевой ширины, толщины и высоты. И было только Слово, глубокомысленно молчавшее вне времени и вне всякого места. И так, видимо, хотелось Слову высказаться и поделиться всем своим глубокомыслием, что, в конце концов, оно не выдержало и произнесло-таки своё весомое слово. И тут всё пошло, как по-писаному. Запустились мировые часы, распростёрлось пространство, и излился в него океан энергии, который, словно в оргазме, инфляционно безмерно расширился за ничтожный момент времени – всего за десять в минус тридцать третьей степени секунды. А потом грянул Большой взрыв… И вот на тебе: Вселенная в пелёнках. И начала она расти не по дням, а по часам. И вот выросла она до подросткового возраста – чуть больше тринадцати лет. Пардон, тринадцати с половиной миллиардов лет. У вселенных это самый пубертатный период. Поразительно весомым оказалось то Слово. Одно-два уравнения, скорее всего, одно, и результатом его решения стало всё многообразие мира. Особенно поразительно то, что следствием того, несомненно простого, первоуравнения стало не только движение галактик, звёзд, планет, комет – бездушных кусков материи, но и зарождение жизни. И ещё поразительнее, что среди живых существ появились и разумные существа со свободой воли. Неужели их произвол – что хочу, то и ворочу – тоже был изначально упакован в Слове или в том простейшем первоуравнении и является его неким частным решением?

И что же получается? Мы – люди, что по утверждению классика должно звучать гордо – суть лишь частное решение какого-то уравнения?! Обидно, но дела обстоят, похоже, именно так. Первоуравнение, или то самое пресловутое Слово – сугубо математический объект. Но, в силу его вселенской созидательности его вполне законно можно было бы считать и субъектом. Неважно, субъект или объект. Важно, что это чисто математический феномен. То есть, нас, гордых людей, породила… математика. Какая-то софистика получается. Где у математики то чрево, которое породило материю, данную нам в ощущениях? Откуда берётся та прорва энергии для строительства нашей и прочих вселенных? А их к тому же бесконечное множество… Знатоки утверждают, что во всём виноваты квантовые флуктуации неких скалярных полей. Они и порождают эти океаны энергии из ничего. Ясней же ясного: случилась подходящая флуктуация, и пожалуйста, вот вам стройматериал для очередной вселенной – твори, выдумывай, пробуй…”.

Олег Иванович на этом месте своего манускрипта остановился и вытер пот со лба. Рукопись давалась ему с трудом. Главная беда была в том, что взявшись за философское осмысление достижений космологии, он не был специалистом в физике элементарных частиц, а делать какие-либо весомые суждения о предмете, не вникнув в его суть, было бы верхоглядством. Не представлял он себе точно и ту аудиторию, для кого он пишет. Для нескольких десятков специалистов по космологии? Да, ему очень хотелось бы, чтобы эта элита теоретической физики прочла его труд. Но выкроят ли они время на чтение общих рассуждений невесть какого отшельника? Очень хотелось бы, чтобы его рукопись стала популярной, доступной для большинства выпускников технических вузов, да даже и для гуманитариев и всех прочих, кому интересно, как устроен наш мир. Такую книгу Олег Иванович вполне смог бы написать. Писать он умел, это признавали все. Но ему хотелось большего. В его мозгу всё более отчётливо вырисовывалась одна догадка, которая могла бы стать заметным вкладом в наше миропонимание. И отшельничество своё он затеял именно из-за этой догадки. И рождал он свой манускрипт в муках, осторожно, на цыпочках подбираясь к ясной и убедительной формулировке своей догадки.

Свою догадку он уже однажды высказал – своей команде строителей станции перед расставанием. То, к чему он подбирался долгие годы, сводилось к очень простой сентенции из двух слов: Вселенная – Ничто.

* * *

Что такое Ничто? Это совсем ничего, или в нём что-то есть? Такой странный вопрос крутился в голове Олега Ивановича с того самого момента, как он решился произнести свою дерзкую догадку, что Вселенная – Ничто, коль скоро рождена из ничего бестелесным Словом – математикой. Как можно представить себе Ничто? Может быть, это единица, делённая на бесконечность? Есть ли разница между нулём и единицей, делённой на бесконечность? На первый взгляд, никакой. Но, если взглянуть ещё разок, да повнимательнее, то единица, делённая на бесконечность, подразумевает, что вся эта бесконечность в ней укромно скрывается. А ноль – это и есть ноль. Ноль пуст и скучен. Но, если взглянуть ещё и в третий раз, помня про первый взгляд, то окажется, что в нуле затаились все безбрежные бесконечности, и лежат они, неприметные, словно спрятанные под лавкой – в знаменателе под единицей.

Что за чертовщина! Всякий раз, задумываясь над загадкой зарождения Вселенной, материальность которой ощущаешь каждым нервом, наталкиваешься на вездесущую математику, оперирующую объектами сугубо нематериальными – числами, функциями, множествами… Несомненно, это неспроста. Ведь что же получается? Если будет в конце концов найдено то единое уравнение, частным решением которого является описание нашей Вселенной, то придётся признать, что у реальной материальной Вселенной есть свой математический, то есть, нематериальный двойник. А как так может быть? Двойники должны же быть идентичными – или оба нематериальные, или оба материальные. Так, может быть, двойника никакого нет, а идентичное описание Вселенной и есть сама Вселенная? А мы, населяющие её особи, ощущаем себя и наше вместилище – Вселенную – материальными, потому что мы не можем выйти за рамки Вселенной и увидеть воочию, что она – всего лишь частное решение некоего мирового уравнения. Мы можем видеть это лишь силой нашего воображения.

Хм… Если это дикое на первый взгляд допущение верно, то бесконечное множество вселенных не должно никого удивлять. И, что самое ценное в таком допущении – на строительство всей этой прорвы вселенных не потребуется ни одного кирпича, ни одного гвоздя, ни одной элементарной частицы. Весь стройматериал возьмётся из математического фокуса квантовых флуктуаций скалярных полей! Как фокусник вытягивает бесконечную цветную ленту из небольшого грудного кармана, так и квантовые флуктуации – по своей сути сугубо математический феномен – изливают из ничего невообразимое множество стройматериалов для невообразимого множества вселенных.

Олег Иванович в волнении зашагал по своему кабинету. Вот оно! То, что мучило его последние годы, кажется, нашло своё разрешение. Простое и элегантное! Пугающее бесконечное множество материальных вселенных обратилось в понятное бесконечное множество частных решений единого уравнения всего. Слава богу, математика в нашей Вселенной достигла таких высот, что головокружительные бесконечности и квантование стали постижимыми понятиями для многих, в том числе и Олега Ивановича.

– Шарик, а мы ведь молодцы! Пойдём на рыбалку? Все втроём. Кузя, ты не против?

Шарик в очередной раз подтвердил, что, он прекрасно понимает своего двуногого компаньона, хотя и не говорит по-человечьи. Ну а Кузя научился прекрасно понимать Шарика. Оба четвероногих обитателя к весне выросли в статных красавцев в лучшей своей поре. Станция и её ближайшие окрестности стали для них Вселенной. Детскую свою пору до того, как их посадили в картонные коробки и передали Олегу Ивановичу, они, похоже, навсегда забыли, а Олег Иванович стал для них богом, сотворившим и их обиталище, и их самих. И лишь изредка снились им ушедшие во тьму полярной ночи весёлые друзья – строители и повар Володя.