Текст книги "Нравственное правосудие и судейское правотворчество"

К нарушению «божией заповеди» и осквернению церкви относились не только попытки светских судей присвоить себе прерогативы духовного суда, но и разграбление монастырских и церковных имений и похищение церковного имущества, стоимость которого взыскивалась в четырехкратном размере. В главе 53 впервые в законодательстве подобная кража связывается с понятием святотатства.

Главами 53–56, посвященными святительскому суду, пользовались вплоть до XVIII века (во всяком случае, в 1700 г. патриарх Адриан, занимавшийся составлением нового Уложения о церковном суде и управлении, отвечая на запрос бояр, участвовавших в его подготовке, утверждал, что руководствуется в своей деятельности после Кормчей книги Стоглавом, и указал именно на гл. 53–64, 66–68[299]299
  См.: Макарий (Булгаков). История русской церкви. СПб., 1870. Т. VI. Кн. 1. С. 245, 246.


[Закрыть]). Основанная на толковании второго правила «святых апостол» о невмешательстве светской власти в отправление церковных таинств и суда над духовными лицами[300]300
  См.: Правила светских апостол, святых соборов вселенских и поместных и святых отец с толкованиями. М., 1876. Вып. 2. С. 182–185.


[Закрыть], гл. 54 вверяет «господство все и владычество», т. е. судебно-административную власть, заботу и попечение над священно– и церковнослужителями всех больших церквей в епархии местному епископу.

Епископ, поставлявшийся из монашеских чинов, назначался государем либо митрополитом. В частности, епископ имел право участвовать в выборе чиновников городского управления, проверять, что сделано по управлению городскими общеполезными заведениями, не допускать незаконных поборов с граждан со стороны местной администрации и обмана их купцами, для чего меры и весы должны были храниться в церквах под контролем епископа.

Епископам предоставлялось право давать в церквах убежище лицам, которым угрожало насилие, и принимать на себя ходатайство по их делам, надзирать за тюрьмами и порядком в них; следить за тем, чтобы городские чиновники не препятствовали гражданам в совершении юридических актов, не брали излишних пошлин за отправление правосудия. Епископ мог участвовать (по желанию сторон) в светском суде и быть высшей судебной инстанцией в отношении подчиненных ему духовных лиц по делам против веры и по гражданским делам[301]301
  См.: Неволин К. О пространстве церковного суда в России до Петра Великого. СПб., 1847. С. 4—13.


[Закрыть]. Последнее правило и находит отражение в предписании церковнослужителям (причетникам), причисленным к причту, имеющим тяжбу друг с другом, обращаться не к светскому суду, а к своему епископу. Митрополит получает дани и пошлины, судит и управляет с помощью своих епископов. Мирские же судьи всех чинов и правители, вмешивающиеся в духовные дела, осуждаются Стоглавом как присваивающие им не принадлежащее.

Глава 55 основывается на «священных правилах» Халкидонского собора, относящихся к порядку церковного управления и церковного благочиния и получивших одобрение последующих соборов[302]302
  См. подробнее: Терновский Ф. Грековосточная церковь в период вселенских соборов. Киев. 1883; Смирнов Е. История христианской церкви. СПб., 1901.


[Закрыть]. В этой главе подтверждается обязанность церковнослужителей не прибегать к светскому суду, а судиться своими епископами, а также дается определение подсудности в порядке духовной иерархии. Например, при тяжбе причетника с причетником требуется обращение к епископу; если же причетник «имать нечто на своего епископа», суд проводит собор епископов всей области. Если же тяжба обращена епископом или причетником к митрополиту, то судит патриарх той земли, которому подсудны все епископы и митрополиты всех областей страны, или же патриарх константинопольский, так как на Руси тогда своего патриарха не было. Митрополита с патриархом может судить только патриарх константинопольский.

Определяя порядок подсудности дел в случаях споров между духовными и светскими лицами, глава запрещает клирикам, епископам, пресвитерам (священникам), а также дьяконам под угрозой лишения места предпочитать светское судилище духовному при возбуждении против них обвинения. Духовным лицам запрещалось даже обращаться к царю с просьбой о направлении дела в светское судилище; они могли просить у царя только суда епископского. При этом порядок суда над священниками и дьяконами был особый: священника епископ судил с участием шести соседних епископов (по выбору обвиняемого), а дьякона – при участии трех епископов.

Главы 57–59 – это собрание выдержек из Новелл императора Юстиниана, составленное, как принято считать, в VI веке константинопольским патриархом Иоанном Схоластиком и вошедшее в древнеславянскую Кормчую.

Глава 57 за нарушение порядка церковного богослужения устанавливает ответственность в зависимости от злой воли преступника – от телесных наказаний до смертной казни. Здесь «надо иметь в виду, что византийские законы, вносимые духовенством, во взглядах на телесные наказания совпадали с русской судебной практикой. Церковь не столько вводила новую систему наказаний, сколько сама, пользуясь телесными наказаниями, как бы освящала их употребление постановлениями Кормчей, придавала им тем большую прочность и устойчивость»[303]303
  Цит. по: Евреинов Н. Указ. соч. С. 25.


[Закрыть]. Например, «если кто смятет (нарушит) или возбранит (не позволит совершить)» церковную службу, то «мечем главу его отсекут».

Действия, препятствующие проведению богослужения, совершались, как свидетельствуют документы, не только мирянами, но и духовными лицами. Так, в послании новгородского архиепископа Геннадия митрополиту Зосиме от октября 1490 г. читаем: «А Денис поп, тот в Архангеле (собор в Московском Кремле) служил, да на литургии де за престолом плясал да и кресту наругался; ино о том в божественных правилех писано: «Аще кто смутит церковью во время божественыа литургии, главной казни повинен есть»[304]304
  ААЭ.Т. 1. № 380. С. 479.


[Закрыть]. Казнь могла быть, согласно гл. 57, приведена в исполнение не только гражданскими, но и военными властями.

Глава 58 предусматривает денежную ответственность светского лица, покушавшегося осуществить суд как над монахами и монахинями, так и над лицами, находившимися под опекой церкви. Глава начинается с соборного ответа, выражающего основную ее мысль: «Властели же мирстии да не привлачат пред собя чернца или черниц или девиц или жен». Кроме того, глава определяет порядок предъявления иска светским лицам к кому-либо из живущих в монастырях через епископа. Именно последнему предоставлялось право с помощью игумена или кого-либо из чиновников вызвать к себе обвиняемых монаха или монахиню и рассмотреть их дело. «Властель», т. е. светский начальник (наместник, волостель), пытавшийся вмешаться в подобное дело, отстранялся от должности, уплачивал в казну денежный штраф и лишался своего чина. Лица, доставившие церковного человека к светским судьям, заключались «в преграду», т. е. подвергались тюремному заключению. Кроме того, епископы возлагали на них «возбранение», т. е. запрещение впредь приводить церковных людей на светский суд.

В главе 60 помимо заповедей византийского императора Константина и извлечений из Устава князя Владимира I Святославича приводится пространная выдержка из так называемой дарственной грамоты императора Константина римскому папе Сильвестру I. В этой подложной грамоте, сфабрикованной папской канцелярией в VIII веке, подчеркиваются приоритет духовной власти и невмешательство в ее дела светской власти. Запрещая мирским судьям привлекать и судить лиц священнического и монашеского чина, гл. 60 обосновывает незыблемость этой нормы «даже до скончания мира сего и по всей вселенной». В целях сохранения церковного землевладения и доходов, следуемых церковным властям от производства суда, запрещается какому бы то ни было мирскому сану «судити, или прикоснуться к церковным землям и пошлинам», т. е. предъявлять иски на выкуп или отчуждение этих земель. Аналогичная норма содержится и в гл. 61, подтверждающей нерушимость права церкви на все принадлежащее ей имущество и доходы, получаемые от церковного суда.

Глава 66 дает наиболее подробный ответ на вопрос 7 гл. 5, упоминавшей о неправедном суде епископских бояр, дьяков, тиунов и десятинников – светских чиновников, осуществлявших помимо сбора десятины в пользу церкви надзор за поведением духовенства в своей части церковного округа и судивших духовенство и мирян, подлежащих духовному суду, по делам малой важности.

Устранение в конце XV века из состава епархиального архиерейского управления специальной административной коллегии привело к тому, что церковный суд по структуре приблизился к суду светскому. Место духовных судей заняли чиновники архиерейские и митрополичьи бояре, наместники, дьяки. Как видно из ряда грамот, порядок осуществления суда и сбора пошлин митрополиты согласовывали обычно со своими боярами[305]305
  АСЭИ. Т. III. № 5. С. 16, 17.


[Закрыть]. Еще на соборе 1503 г. ростовский священник Георгий Скрипица писал: «Не духовно управляются верные (верующие, церковные) люди: надзираете за церковию по обычаю земных властителей, через бояр, дворецких, тиунов, недельщиков, подводчиков, и это для своего прибытка, а не по сану святительства. Вам достоит пасти церковь священниками благоразумными, а не мирским воинством»[306]306
  Цит. по: Жданов И.Н. Сочинения. Т. 1. С. 208, 209.


[Закрыть].

Дабы упорядочить церковный суд, ограничить лихоимство, взяточничество и неправосудие, гл. 66 предписывает священноначальникам – архиереям, епископам – осуществлять вверенную им духовную и судебную власть над священническими и монастырскими чинами церквей и монастырей их области, прихода справедливо, по законам, утвержденным церковью и государством. Запрещается брать с подведомственных духовному суду лиц какие бы то ни было посулы, «не истязати от них ни пиров, ни даров, ниже которых излишних почестей, или что ино (иное) замышляти».

Основываясь на ст. 38 Судебника 1497 г. ист. 62 Судебника 1550 г., вводивших представителей органов местного самоуправления в состав наместничьего суда, гл. 66 распространяет этот порядок на сместный суд и вводит в него «старост земских и поповских и священников десятских». Составленный таким образом суд чинит управу «по Судебнику и по царской уставной грамоте и по Соборному Уложению», т. е. в точном соответствии с актами, определявшими порядок светского судопроизводства.

В соответствии со ст. 71 Судебника 1550 г. гл. 67 исключает из юрисдикции церковного суда дела о душегубстве и разбое с поличным.

Глава 68 освещает ряд вопросов, связанных с порядком судопроизводства в духовных судах. Аналогично светскому процессу рассмотрение дела начинается с «обыска» (т. е. опроса «добрых людей») с целью определения репутации подсудимого. Основной вид доказательств – показания свидетелей, под которыми, так же как и в ст. 95 и 99 Судебника 1550 г., понимаются очевидцы («с очи на очи»). Показания двух-трех свидетелей признаются вполне достаточными для вынесения решения «без целования и без поля», и подтверждается бесспорность письменных доказательств, особенно по гражданским делам.

Отказ от крестного целования как доказательства правоты было связано со снижением религиозности. Современники говорили о ложных клятвах, распространенных среди православных. Это явление беспокоило и духовенство, и государственную власть. Для того чтобы поднять значение крестного целования, духовенству предлагалось «поучать и наказывать страху божию своих духовных детей». За ложное крестное целование налагалось отлучение от церкви на определенный срок. «Крестное целование и поле» для духовных лиц могло применяться лишь при обвинении их в душегубстве и разбое с поличным. В этом случае рассмотрение дела велось светскими судьями по царским законам, т. е. по Судебнику.

Духовный суд осуществлялся всем собором архимандритов и игуменов, но без участия бояр митрополичьих, т. е. светских чиновников, за исключением писарей, записывавших ход суда. В числе лиц, подсудных соборному владыке, гл. 68 называет настоятелей монастырей, лиц, принадлежащих к церковному причту, протопопов, священников, а также людей, находившихся под патронатом церкви. Следуя установленному ст. 69 Судебника 1550 г. порядку утверждения приговора наместничьего суда, она предписывает посылку судного списка, т. е. протокола судебного заседания, к митрополиту как вышестоящей инстанции. Признание подлинности судного списка обеими сторонами ведет к утверждению приговора. При докладе в вышестоящей инстанции, по аналогии со ст. 69 Судебника 1550 г., выясняется соответствие или несоответствие судного списка ходу судебного разбирательства и принятому в суде решению.

Из ведения десятинников дела духовной подсудности изымались, расследование велось ими уже не единолично: все епархиальное духовенство общим собором выбирало, как указывалось в гл. 6 Стоглава, «искусных, добрых, питием непорочных» для города и посада поповских старост, а для волостей и сел – десятских священников (для Москвы Стоглав назначает семь поповских старост, для других городов – смотря по надобности[307]307
  См.: Беляев И.В. Лекции по истории русского законодательства. М., 1879. С. 541.


[Закрыть]). Из этих выборных один поповский староста как представитель городского духовенства и один десятский священник как представитель духовенства сельского постоянно находились в избе десятинника, сменяясь по неделям. Гражданские и мелкие уголовные дела рассматривались в присутствии не только поповских старост и десятских священников, но и представителей светской власти: земских старост, целовальников и земских дьяков, «которым царь повелит». Также как и в светском суде (ст. 62, 68 Судебника 1550 г.), именно на них была возложена обязанность вести протокол судебного заседания «слово в слово». Заверенный представителями обеих сторон и боярскими печатями «по цареву Судебнику» список протокола хранился у дьяков, чтобы было «брежно» (сохранно).

Подчинив суд десятинников контролю приходского светского управления, гл. 68 запрещает им «срочить», т. е. назначать день и час судебного поля и крестного целования без ведома епископа, предписывая чинить управу «по суду и по обыску, в божию правду, безпосульно». После производства следствия при передаче дела на приговор архиерея ему представлялись и копии судного списка, хранившиеся у выборных. Дела, превышающие компетенцию десятинника, должны были быть, как и в силу ст. 71 Судебника 1550 г., доложены в вышестоящие инстанции.

Контроль за судебными функциями десятинника возлагался на старост, целовальников и земского дьяка. Они должны были о всех неправомерных действиях десятинников (вынесение неправосудного приговора, волокита в делах, взятие посулов) сообщать епископам; если же те не примут мер – «не управят святители, и старостам писати о том царю». Десятинники в таких случаях подвергались «великой опале» от епископов и царя. Они выплачивали взятое в тройном размере «по царскому Судебнику» (ст. 3 Судебника 1550 г.) и лишались должности. Если во взяточничестве и неправосудии был виноват весь состав суда, то каждый из его членов подвергался тому же наказанию.

Как и в ст. 75 Судебника 1550 г., решается вопрос об ответственности лиц духовного наместничьего суда. Предъявление иска к ним со стороны частных лиц не влекло вызов наместников в суд. Жалобник должен был сначала представить за себя «поруку» поручителей в том, что он «на сроки явится», лишь тогда ему давалась посыльная грамота. Также как и в светском законодательстве, эта грамота выдавалась не единолично, а «перед братею на соборе». Срок явки для наместника или должностного лица, присланного им вместо себя, устанавливался по жалованным и по уставным царевым грамотам, т. е. из расчета передвижения 100 верст за семь дней от места кормления до Москвы. При обвинении в неправосудии по духовным делам срок явки объявлялся епископом. В случае неявки наместника он доставлялся приставом «часатого», т. е. немедленно, и подлежал суду вышестоящей инстанции (соборне)[308]308
  См.: Российское законодательство X–XX веков. Т. II. С. 474.


[Закрыть].

Как замечает русский историк И.В. Беляев, «мы видим, как церковь близка была по духу своей администрации к общему духу администрации того времени»[309]309
  Беляев И.В. Об историческом значении деяний Московского собора 1551 г. М., 1858. Ч. IV. С. 25, 26.


[Закрыть]. Особенно ярко это проявляется в содержании гл. 62. В ней отмечается, что величайшими благами, ниспосланными свыше, являются два «божьих дара» – «священничество же и царство», т. е. духовная и светская власть. Первая печется о «божественном», вторая управляет и заботится о самих людях. Происходя из одного и того же начала, обе «человеческое украшают житие». Поэтому у царей не должно быть большей заботы, как о достоинстве (благоприличии) священников, которые всегда за них (царей) богу молятся. Только доброе согласие духовной и светской властей может даровать человеческому роду «некое благо». Достижение же этого согласия, говорится в заключение, требует соблюдения священных правил, переданных апостолами-самовидцами и слугами «слова божия» и разъясняемых святыми отцами.

* * *

Проще всего, наверное, было бы поставить здесь точку в наших рассуждениях о реализации доктрины «симфонии властей» и о реформе церковных судов. Однако пока мы наблюдали как бы внешнее, видимое проявление этой тесной взаимосвязи духовной и светской власти. Гораздо важнее, на наш взгляд, понять внутреннюю сущность этого феномена, основой которого являются нравственные устои судебной реформы как церковных, так и светских судов.

Думается, что совершенно не случайно уже в первых статьях Судебников 1497 г. и 1550 г. эти устои находят формальное закрепление: «Судити суд бояром и околничим. А на суде быти у бояр и у околничих диаком. А посулов бояром, и околничим, и диаком от суда и от печалованиа не имати; також и всякому судие посула от суда не имати никому. А судом не мстити, ни дружити никому» (ст. 1 Судебника 1497 г.); «Суд царя и великаго князя судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначеем, и дьяком. А судом не дружыти и не мстити никому, и посулу в суде не имати; и всякому судье посулов в суде не имати» (ст. 1 Судебника 1550 г.).

Таким образом, ясно и недвусмысленно провозглашается основной принцип правосудия: судить по закону, судить справедливо, по совести. Эти нравственные требования являлись непременным условием при отправлении правосудия не только для князя и царя, но и для должностных лиц, назначенных для осуществления судебных функций. Более того, ст. 2–7 Судебника 1550 г. впервые устанавливали ответственность судей за вынесение неправильного решения в результате получения взятки, т. е. когда решение постановлено и несправедливо, и не по совести.

«Первым судьей в народе и высшим источником правды», по выражению К.Ф. Хартулари, был великий князь, ему судебная власть принадлежала по должности: всякий суд может быть произведен им или непосредственно, или указан по докладу от судов низших, «причем право суда и расправы было одновременно его личным правом и личной обязанностью, а также одной из древнейших прерогатив княжеской власти»[310]310
  Хартулари К.Ф. Право суда и помилования как прерогативы Российской державности. СПб., 1899. Т. 1.С. 10.


[Закрыть]. Как высший судья, стоящий на вершине иерархии «судебного ведомства», князь, конечно, не мог всех судить постоянно самолично и взамен себя назначал «мужей своих» (сначала они назывались посадниками, позднее наместниками и волостелями). Те, в свою очередь, не имея возможности все решать лично, назначали от себя тиунов.

Несомненно и то, что под влиянием христианства и Византии «князь, признаваемый богоустановленной властью, тем самым из народного магистрата все более превращался в носителя власти верховной. Власть же верховная сама в себе включает право и обязанность суда. Это право и обязанность князя одинаково сознавались и народом, и самими князьями»[311]311
  Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 255.


[Закрыть]. Высшей судебной инстанцией оставался сам князь, который «в случае каких-либо жалоб на злоупотребление властью требовал всякие дела к своему собственному суду»[312]312
  Хартулари К.Ф. Указ. соч. С. 12.


[Закрыть].

Такое понимание роли князей было перенесено впоследствии на царей. Бить челом великому государю о судных своих и иных делах – законное и неотъемлемое право народа, причем вовсе не потому, что государь «лучший судья», а потому, что он последняя инстанция. Всякий сознает, что только на царя нет апелляции, только царь есть последнее прибежище, а потому обиженный не успокаивается и не покоряется судьбе, пока не дойдет до самого царя.

Напомним, как в трудную эпоху мятежей 1550 г. царь Иван Грозный, собрав народ на Красной площади, произнес речь, в которой, указав на все, что, по его выражению, вельможи «похитили его именем», объявил: «Отныне я сам буду вам, с коль возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать»[313]313
  См.: Хартулари К.Ф. Указ. соч. С. 87, 88.


[Закрыть]. Доверенному лицу царя Алексею Адашеву было поручено принимать челобитные от бедных и разбирать их внимательно. При Адашеве было назначено несколько судей. О делах докладывалось царю, который, таким образом, «сам начал судить многие суды и разыскивать праведно». Учреждение получило даже особое название – Челобитная изба, или Приказ. Деятельность его вполне очерчена запиской о царском дворе: «Как государь куда пойдет, бьют челом всякие люди, и пред государем боярин и дьяк того Приказу (Челобитного) принимают челобитные и по иным расправу чинят, а которых не могут так к государю вносят»[314]314
  Цит. по: Тихомиров Л.А. Указ. соч. С. 258.


[Закрыть].

Это учреждение просуществовало в России вплоть до царствования Петра I, несмотря на то что после Ивана Грозного звучали возражения против непосредственного суда царя. Даже царь Алексей Михайлович, который угрожал наказаниями за обращение к себе, минуя законные инстанции, все-таки нередко «судил сам или его сын в своих покоях».

Государь, по словам Л.A. Тихомирова, находился с нацией в непосредственном общении во всей области законодательства и суда. Но то же единение было проведено и во всем управлении государством[315]315
  См.: Там же.


[Закрыть], основанном на принципе законности. Судебник 1550 г. объявил закон всеобъемлющим и единственным источником права: «Вперед всякие дела судити по сему Судебнику» (ст. 97); «если же возникнут дела о предметах, не предусмотренных Судебником, то они должны решать не по обычному праву, а должны быть предоставлены для разрешения законодательной власти, которая даст по этим поводам новые законы» (ст. 98).

Вместе с тем, как справедливо замечает М.Ф. Владимирский-Буданов, столь идеальная всеобъемлющая сила закона вряд ли могла бы тотчас же осуществиться на практике: многие дела впоследствии могли разрешаться по установившимся обычаям судьями, не восходя к законодателю, т. е. фактически за судьями при разрешении тех или иных дел закреплялось не законотворчество, а правотворчество исходя из конкретных обстоятельств дела. Характерной особенностью московского периода являлся такой порядок доступа к правосудию, при котором заявитель обращался к великому князю или царю с жалобой, а великий князь или царь вручал заявителю судебную грамоту или наказ судье разрешить дело. Иногда на суде царя происходило и предварительное разбирательство дела. При этом «приказы» царя кому-либо из бояр и дьяков решить дело вместо него или привилегии лицам производить суд только у великого князя и царя обычно находили выражение в формуле «сужу я сам или кому прикажу»[316]316
  См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Указ соч. С. 602, 603.


[Закрыть].

Из таких приказов и образовался впоследствии суд приказов как постоянно действующая инстанция. Все приказы, хотя бы и чисто административные, обладали также судебной властью, каждый в сфере своего ведомства. Существовали и собственно судебные приказы: для суда над служилыми людьми – так называемые «судные приказы» (Московский, Владимирский, Дмитровский, Рязанский и Новгородский), для суда над тяглыми людьми – «четвертные приказы». Кроме того, ведомство приказов земского, разбойного, холопьего и поместного было преимущественно судебное.

В плане судебного правотворчества представляет интерес деятельность Разбойного приказа под руководством князя Д. М. Пожарского, бескорыстие, справедливость, самоотверженность которого не нуждаются в каких-либо доказательствах. В 1621 г. Дмитрий Михайлович назначается начальником Разбойного приказа, в котором разбирались «дела татьбы и душегубства». Говоря современным языком, он был судьей по уголовным делам, однако его обязанности были значительно шире: он не только отправлял правосудие, но и разрабатывал нормы феодального права, которые затем утверждались боярской думой.

Этот вывод напрашивается при чтении Уставных книг Разбойного приказа. В частности, именно при Пожарском была впервые введена ответственность за неумышленное убийство. В те годы были нередки случаи, когда виновные в этом деянии, заручившись одобрительным отзывом соседей, оставались, по существу, безнаказанными. Глава Разбойного приказа предложил при анализе состава преступления устанавливать наличие умысла в действиях подсудимого («которым обычаем убивство учинилось, умышленьем ли, или пьяным делом, неумышленьем?»), отсутствие прямого умысла считать смягчающим вину обстоятельством, но не освобождающим от ответственности.

«И 133-го году февраля в 17 день боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский, да дьяк Семен Головин о той статье в Верху у Благовещенья (общее название правительственной власти), докладывали бояр. И бояре приговорили: убьет боярский человек боярского человека, а с пытки тот убойца в том убивстве учнет говорити, что он убил в драке, неумышленьем, или пьяным делом, и того убойца, бив кнутом и дав на чистую поруку з записью, выдать тому боярину, у кого человека убил, и з женою и з детми в холопи… А убьет сын боярской… неумышленьем, или пьяным делом из его поместья взять лутчево крестьянина з женою и з детми… и отдать тому помещику, у кого крестьянина убили… а тех убойцов, хто крестьянина убил, метати в тюрьму до государева указу»[317]317
  Цит. по: Юридический вестник. 1999. № 6 (212).


[Закрыть].

Как видим, именно при разрешении конкретных дел имеет место правотворчество судей, которое не подменяет законы, но предоставляет большую судебную защиту, облегчает участь лиц, совершивших убийство «не по умыслу».

Областные и местные судебные власти были представлены судом воевод и выборных представителей общин. Судебная власть воевод разнилась в зависимости от того, находились при них дьяки или нет: в первом случае в гражданских делах они рассматривали иски на любую сумму (а по Котошихину – до 10 тыс. руб.), во втором – только по 20 руб. и не судили дел вотчинных, поместных и холопьих. В уголовных делах только воеводы более или менее отдаленных областей могли «казнить смертью» без доклада[318]318
  См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Указ. соч. С. 599.


[Закрыть]. Второе лицо после воеводы – губной староста, рассматривавший уголовные дела. Местная судебная власть в лице выборных губных старост для каждой волости и каждого города по 3–4 человека была учреждена при Иване Грозном в 1539 г. вместо посадников, тиунов, третейских и разъезжих людей государственных чиновников, назначавшихся верховной властью.

Выборность, народность суда, наличие в нем «лучших людей» (т. е. сословность) прямо предписывались царским указом: «Выбирать в губные старосты только лучших, первых людей из детей боярских и дворян, которые были бы к тому пригожи, душой прямы, животом прожиточны и в грамоте горазды». Компетенция губных старост была очень широка: государство не опасалось дать им в руки суд и исполнение судебного решения практически по всем категориям дел, включая применение смертной казни. Кроме того, должность судьи была несменяемая, отрешать его по инициативе административных органов строго запрещалось[319]319
  См.: Ланге Н. Древнее русское уголовное судопроизводство XIV, XV, XVI и половины XVII веков. СПб., 1884. С. 20, 22, 23.


[Закрыть].

Участие населения, а именно выбранных правителей общин, сотских, старост и судных мужей (до XVI века) или целовальников (с XVI века), было необходимым элементом отправления правосудия. По царскому Судебнику всякие правители, назначаемые в города и волости, не могли судить без общественных представителей: «на суде у них быть дворскому и старосте, и лучшим людям».

Судные мужи лучшие, или «добрые», люди, представлявшие население в силу своего положения в местном обществе, – это то, что сохранилось от прежнего участия в суде целой общины. С середины XVI века институт судных мужей переходит в учреждение целовальников, т. е. лиц, специально выбранных для суда и целовавших крест. В вотчинно-церковных судах к составу судных мужей присоединялся местный священник; в вотчинно-светских судах избираются населением крестьяне «добрые, разумные, правдивые»; на них присылается барину «выбор за поповою рукою». В церковно-сословных судах судными мужами были поповские старосты и десятские священники (Стоглав, гл. 68). Следует, однако, иметь в виду, что существование судных мужей и целовальников не устранило вполне участие общин в деле суда: когда приказчик боярина Морозова жестоко пытал обвиняемую женщину, за нее «всем миром вступилися», и клеветник-обвинитель признался «при выборных, при целовальниках и при всем мире»[320]320
  См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Указ. соч. С. 602.


[Закрыть].

* * *

Таким образом, в Московском государстве, как и в странах средневековой Европы, наблюдается единый по существенным признакам процесс становления судебной власти: выделение функций отправления правосудия из общих административных функций должностного лица, прямое наделение его властными полномочиями судьи для рассмотрения конкретных дел, возможность правотворчества судьи при неукоснительном соблюдении принципа законности и равенства всех перед законом и судом. Кроме того, отмечается, говоря современным языком, широкое участие в судопроизводстве населения, представители которого не только выполняли судебные функции, но и имели право контроля за осуществлением правосудия должностным лицом.

Особое значение придается нравственным качествам судьи, что нашло закрепление непосредственно в законодательстве. Наши мудрые предки справедливо полагали, что отправление правосудия нельзя отделить от судьи – живого олицетворения судебной власти. Истинное правосудие, полагали они, возможно, только если судебным разбирательством занимается «нравственно чистый» судья.

Уложение 1649 г. прямо закрепляло своеобразный нравственный императив, которому должен следовать судья: «Суд государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русии, судити бояром и околничим и думным людем и дияком, и всяким приказным людей, и судьям, и всякая росправа делати всем людем Московского государства, от большаго и до меньшаго чину, вправду… а своим вымыслом в судных делах по дружбе и по недружбе ничего не прибавливати, ни убавливати, и ни в чем другу не дружити, а недругу не мъстити и никому ни в чем ни для чего не норовити, делати всякие государевы дела, не стыдяся лица сильных и избавляти обидящаго от руки неправеднаго».

Думается, что данная норма не столько формально определяет «квалификационные» требования к судье, сколько разрешает мировоззренческую проблему: неразрывность нравственных качеств судьи, изначально данных совестливости и чувства справедливости и правосудия как такового. Эти животворные силы, несомненно, имели источником нравственный потенциал православия.

Семь веков жизни Русского государства, как отмечает священник А. Николин, – «это долгий путь от Киевской Руси через русские княжества, Московию к Русскому царству, осознавшему свое значение охранителя Православия, свое значение Третьего Рима. И все эти века Русская Православная Церковь является фактически совестью государства. Государство мыслит себя в симфонии с Церковью, и поэтому само не стесняется принимать непосредственное участие в делах ее и Церкви, не запрещает высказывать ее суждения о государственных делах, и даже само спрашивает и ожидает этих суждений. Голос Церкви ожидается и признается всеми. Но зато и в годину испытаний государственных и народных бедствий Церковь как сила, стоящая выше всех земных треволнений, является и утешительницей народа, и опорой государства. Собирая смущенный народ под свое крыло, Церковь снова восставляет его для правильной государственной жизни»[321]321
  Священник Николин А. Церковь и государство (история правовых отношений). Издание Сретенского монастыря. 1997. С. 75–76.


[Закрыть].