Текст книги "Красный бамбук"

Кстати, Чехия на первом месте в Европе по темпам коллективизации сельского хозяйства. Никого в колхозы не загоняли (как и в других просоветских странах Европы), хочешь единолично корячиться на своём наделе – никаких проблем. Но подавляющее большинство местных крестьян объединилось в кооперативы и вполне добровольно. Кооперация в Чехии ещё в австрийские времена была весьма развита, особенно на селе (чем тащить свою продукцию в город, искать покупателя, что даст хорошую цену, стараться купить подешевле то, что нужно для жизни и работы, проще сдать всё в кооператив, заказать что надо и не заморачиваться). В межвоенной Чехословакии это продолжалось. Ну а после войны, когда правительство Готвальда стало предлагать кооперативам всякие налоговые, кредитные и прочие плюшки, местные газды (сельские хозяева), двинули объединяться с песнями (революционными) и флагами (чешскими и красными). И теперь обеспечивают сельхозпродукцией не только свои города, но и продают излишки к нам и в ГДР. В общем, в Чехии живётся неплохо, и её граждане свысока смотрят на окружающие страны (понятно, кроме СССР и в какой-то мере ГДР), особенно на венгров и поляков.

Так вот, про «руссо туристо». В этой реальности советские граждане без особых ограничений могут ездить в соцстраны (те, с которыми у СССР заключен договор, наподобие Шенгена иных времен). Если ты не судимый, не псих, не болен чем-то опасным. И если в самом начале пятидесятых выезжать за границу решались немногие – то с каждым годом желающих становится все больше и больше. Летом большой популярностью пользуется Болгария, в меньшей степени Греция (и дальше, и политически там еще не все спокойно). Самой «престижной» считается Италия – но туда слишком далеко, надо самолетом лететь, а это дороже. И в ГДР наши едут почти исключительно по службе, а не туристами – война еще не забылась. А Чехия оказалась очень удобным «бюджетным» вариантом, доступным круглый год (ну и еще близкая культура и язык). Побродить по пражским мостовым, зайти в ресторацию (где, как вам скажут, бывал сам Гашек – вот за тот столик любил садиться), попробовать кнедлики с пивом «поповичский козел», осмотреть старинный замок, который брала штурмом армия Яна Жижки, «первого в истории большевика» – причем хозяин замка, потомок древнего графского рода, лично вашу экскурсию проведет, русский язык для того выучив. Едут советские люди мир посмотреть, поездом Москва – Львов – Кошице – Банска-Бистрица – Брно – Прага. Через Брест и дальше по польской земле было бы короче – но в южных воеводствах Польши до сих пор еще по лесам бегают остатки бандеровцев, АК непримиримой, и даже НСЗ (Народовы силы збройне – польские фашики), причем с одинаковым ожесточением воюют и с народной властью, и друг с другом. Ну а Словакия, как я сказал, это уже СССР, наша земля.

Вот только я в Чехии пока не был. Даже в войну как-то вышло стороной обойти – в Польше побывал, в Венгрии, в Италии, и конечно, в Германии, ну а в Чехословакии нет. Может, еще выпадет случай, чтоб «инквизицию» там что-то заинтересовало. Или уже на пенсии съезжу… если доживу.

– Валентин Георгиевич! – Тамара морщит носик. – Вы не могли бы выйти ненадолго, мы тут переоденемся ко сну.

Ну да – днем дамы при всем параде, а как иначе выйти хотя бы в вагон-ресторан? В иное мое время по поезду свободно ходили в пижамах и халатах, а здесь это как-то не принято. Выхожу в коридор, стою у окна, темно уже, не различить, что там мелькает. В соседнем купе дверь чуть приоткрыта, песня доносится – под гитару, что ли, поют?

 
Ах, ну почему, наши дела так унылы,
Как вольно дышать мы бы с тобою могли.
Но где-то опять некие грозные силы
Бьют по небесам из артиллерий земли.
 

А песня-то знакомая – Михаил Щербаков, «Трубач». В этом времени тоже от нас занесенная, и звучала в фильме, где наша римлянка снималась, про «Ивана-тюльпана». Под нее там французы браво маршировали – а «кавалерист-девица» по ним лупит из «шестиствольного кулибинского пулемета», и «дирижабль системы Леппиха» на колонну пикирует как Ил-2. Те, кто в армии отслужил, хотя бы рядовым, смех удержать не могли – но «хулиганский ведь фильм», сплошная буффонада. Сама Лючия, правда, осталась недовольна, назвав картину «варьете». На мой взгляд, не более условная, чем тот из нашего времени «Фанфан» с Жераром Филиппом. И юмор в том, что в нашем «тюльпане» снялся он же, военнопленный французского легиона СС, взятый в плен под Берлином и отбывающий срок вместо Колымы в тепличных условиях «Мосфильма». Между прочим, первая его роль в кино (если не считать нескольких эпизодов, снятых у нас же) – если он (репатриированный в свою Францию в пятьдесят третьем) и тут взлетит звездой мирового кинематографа, вспомнит ли с добром тех, кто дал ему первый опыт? Или будет вопить о «русском крепостном праве», как заявил в интервью какой-то французской газетенке, едва вернувшись домой. Юрка рассказывал, что Лючия, узнав, кто был ее партнером, ответила с презрением, «лицо смазливое, и больше ничего».

 
Брось, он ни хулы, ни похвалы недостоин.
Да, он на коне, только не надо спешить.
Он не Бонапарт, он даже вовсе не воин,
Он лишь человек, что же он волен решить.
 

Лично меня больше «Аты-баты» за душу берет. С надеждой, что здесь и в двухтысячных будет не так – и защитники Отечества останутся столь же уважаемы (и благодарно оценены), как в теперешнее сталинское время. Или другая, прямо про нашу Контору:

 
Нам досталась судьба защищать этот мир
Вне закона вне закона.
Нынче древнее зло не боится креста.
Беспредел примеряет корону.
Значит, каждый, в ком совесть поныне чиста,
Вне закона, вне закона.
Под оплаченный скрежет газетных писак
И чиновников всех эшелонов
Мы идём на задание, где каждый наш шаг
Вне закона, вне закона.
В этой нищей бесправной забитой стране,
так похожей на общую зону.
Кто-то должен остаться в гражданской войне
Вне закона, вне закона.
Запылился на полке парадный мундир.
Точит моль золотые погоны.
Нам досталась судьба защищать этот мир
Вне закона, вне закона[25]25
  Сергей Трофимов. «Вне закона».


[Закрыть].
 

Эту песню в этом времени не поют. И давно я ее слышал – потому пусть простит автор, если неточно текст вспомнил. Но зацепилось вот в памяти, и всплыло сейчас. Вместе с пониманием – закон это, конечно хорошо, и верно Пономаренко про «дневную и ночную власть» говорил. Но бывает иногда, что в интересах дела надо кому-то выполнить и грязную работу, не стесняясь ничем. И дай бог, чтобы здесь это было исключительно на чужой земле – как пять лет назад в Китае, база Синьчжун, несколько сотен пленных американцев в бараке, и тех из них, кто из огня пытались выскочить, мы в упор добивали и штыками докалывали. Сказали бы «правозащитники», окажись рядом, чем вы лучше фашистов – а отвечаю, в тот момент ничем! И мне лично плевать – поскольку та грязная работа тогда была нужна Советскому Союзу. Правда, в итоге я без третьей Звезды хожу, когда Юрка свою третью за меньшее получил (в зубы дам тому, кто скажет, что взять базу ВВС США, имея большинством своего личного состава наскоро обученных китайцев – легче, чем батальоном советской десантуры при мощной авиаподдержке разнести к чертям тыловой японский гарнизон). И невыездной я с тех пор – поскольку дело «полковника Куницына» так и не закрыто, в прошлом году еще Ли Юншена хотели в комиссию ООН вызвать свидетелем, наши едва отбрехались. Причем мне еще повезло – засветись я так в позднем СССР, то, по словам нашего «кэпа» Большакова, трубить бы мне всю оставшуюся жизнь инструктором по подготовке милицейских кадров в каком-нибудь Зажопинске, где иностранца лишь в страшном сне увидишь. А мне пока что виза открыта, по всему Союзу и даже соцлагерю. Лишь на фронт и за него – нельзя.

 
Я здесь никакой неудачи не вижу.
Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись.
Я ни от чего, ни от кого не завишу.
Встань, делай, как я, ни от кого не завись!
 

Спать не хочется, ну ни в одном глазу. Несколько раз проходят припозднившиеся пассажиры. Коридор не широкий, даже в мягком купейном вагоне. Девушка, блондинка, старается протиснуться мимо меня, словно я грязью вымазан – чтоб не коснуться даже складками пышной юбки своего платья. Ей это не удается, и она бросает на меня ненавидящий взгляд. Может, у барышни просто дурное настроение – но я сразу вспоминаю историю с Верой Пирожковой, Севмаш, год сорок четвертый, как фашистская шпионка и палач себя выдала, вот так же, не сдержавшись, на Лючию посмотрев. Тем более что я ничего не теряю, извинившись.

– Простите, я вам чем-то помешал? – говорю, простецки улыбаясь. – Или, может быть, помощь нужна?

– Нет, – отвечает, остановившись, обернувшись ко мне и, промолчав секунду, – и оставьте меня в покое.

– Пшепрашам, пани, – говорю я, – до видзеня.

Отчего по-польски? А вот торкнуло, как два года назад на пароходе, когда я к мутному типу по-английски обратился, а он оказался американцем. Ну и, хотя кроме этих двух слов знаю я на том языке едва десяток, говорить с поляками мне приходилось, так что их акцент узнаю, а у этой дамочки выговор был именно такой. В чем странного нет, поезд в Львов идет, а там этнических поляков по переписи почти пятая часть населения. Домой, значит, едет, из Москвы, или уже после села – вот не помню я ее среди пассажиров при отправлении в Москве с Киевского вокзала. Остановилась, на меня взглянула с интересом и спрашивает:

– Вы поляк?

– Очень отдаленный: мой прадед был узником царизма, сосланным куда-то под Красноярск, – отвечаю я (клюнуло!), – и сей факт я еще не забыл, хотя по-польски практически не говорю. Не было практики, живя исключительно среди русских. А сейчас еду в командировку, в ваш прекрасный город – позвольте представиться, Кудрин Валентин Георгиевич, геолог.

Смешно, но это правда – насчет моих польских корней. В той прошлой жизни мать мне рассказывала, что среди ее очень далеких предков был такой вот польский шляхтич. Или не шляхтич – в общем, был сослан, и весь остаток жизни провел в Сибири, однако же там не кандалами гремел на каторге, а дослужился до инспектора народных училищ, умер еще до начала двадцатого века. В моей «легенде» здесь этого нет – но вряд ли знакомая из поезда сумеет проверить это в нашем Первом отделе.

– Геолог, – произносит она, – ах да, у нас в Карпатах сейчас что-то копают. Бандеровцев уничтожили, и по горам лазают все, кто хотят. А что будет после? Как думаете, те из вас, ученых-геологов, кто открыл руды Норильска и золото Колымы, думали, что на тех местах будет самая страшная каторга в истории человечества, и в землю лягут кости миллионов невинных жертв? У нас, конечно, не Сибирь, но… Если у нас найдут уран, из которого делают эти ужасные бомбы, – я слышала, его добывают в Чехии, а вдруг и у нас он есть? Это правда, что сейчас в СССР не расстреливают никого – а отправляют приговоренных в атомные рудники, где они умирают в ужасных муках? А вам нет до этого дела – лишь открытие, премии, лавры, что там еще?

Я пытаюсь понять, это что такое? У нас тут, в измененной истории, конечно, оттепель, но пока очень ограниченная, между «своими». Чтобы так разговаривать с незнакомым человеком, надо быть или сумасшедшей, или провокатором. Кто-то из верхушки Галицкой ССР против нашей группы играет – да нет же, в Львове пока все тот же товарищ Федоров сидит, в нелояльности которого сомневаться невозможно!

– Скажите, пани, вы случаем не из той Конторы, чье название лучше вслух не произносить?

– Ах, вот за кого вы меня приняли? – усмехнулась она. – Но мы ведь не призываем к каким-то противозаконным действиям, ну а за общие разговоры даже гестапо в оккупацию никого не хватало. Отчего люди бывают так откровенны в дороге – вот мы встретились, завтра расстанемся, и можем больше не увидеться никогда. Просто мне обидно за свой народ – воистину, лучше быть под немецким, турецким или татарским гнетом, чем под русской милостью. Потому что русские, облекая ею кого-то, взамен забирают душу. Вот вы уже забыли язык предков – а ваши дети уже полностью будут считать себя русскими, забыв о польской крови. Когда приходит завоеватель, можно согнуться под ярмом, а после распрямиться вновь. Когда русские дают толпе холопов хлеб, взамен прося отказаться от языка и веры, что выберут малодушные, которых всегда больше, чем героев? Когда нацию предает ее народ, остается лишь горстка храбрецов, для которых идея дороже сытости – и с которыми даже не сражаются, поскольку они не опасны, а смешны. А ведь моя страна была – подлинно, от можа до можа, владея и Смоленском, и черноморскими степями! Отчего история оказалась к ней так несправедлива?

– Может, оттого, что вы не русские? – отвечаю я. – Которые умели втягивать в себя другие народы. При этом требовали лишь службы или работы – но не отречения от веры и языка, это выходило как-то само. А вот поляки, поодиночке умеют быть успешными, как мой предок в Сибири, но как только соберутся толпой, тут же начинают вести себя, как шляхтичи в окружении быдла – в результате их соседи, вместо мирной ассимиляции, вынуждены сражаться уже за свою душу. Для меня Польша это нечто этнографическое, занятное и любопытное – но совершенно не знамя, за которое надо сражаться и умирать. Ее поглотят – ну, не вижу в этом ничего плохого, продолжить существование в виде этнографического карнавала по большим праздникам, внутри более сильной и успешной нации. Люди ведь будут живы и счастливы – и если их счастье будет большим, чем если бы им пришлось отстаивать свою самостийность, то значит, так тому и быть. Так прямо на наших глазах происходит с Украиной, так завтра будет с Польшей – лично я не вижу в том горя, если людям будет хорошо.

– А если завтра все нации сольются в одну, – упрямо спрашивает пани, – и будет во всем мире одна власть, одна воля, один закон? Хорошо это будет для людей или плохо?

– Проблемы, которые придется решать моим правнукам, меня сейчас не интересуют, – отвечаю я, – не люблю абстрагирования, я человек предельно конкретный. Сходить туда, сделать это. А прочее – в свободное время.

– Может быть, это время настанет гораздо раньше, – произносит пани. – Что ж, сказано же мудрецом, если вы не хотите заниматься политикой, политика займется вами. Вспомните ли вы тогда этот наш разговор, или будете сыты и довольны, как холоп у кормушки? В любом случае вы сделали свой выбор – вам решать. Спокойной ночи, пан!

Тут открывается дверь нашего купе. Вот парой секунд бы позже!

– Валентин Георгиевич, уже можно! – Тамара выглядывает, в халатике. И ее взгляд, когда она пани увидела – можно было с лазером сравнить! Ну а полячка смотрит на нее с легким удивлением, молча поворачивается и уходит.

Я также молча, как ни в чем ни бывало, вхожу в купе. У Тамары хватит ума сцену не устраивать? Умница, хватило! Но и разговор как-то не складывается, да и время уже к полуночи – так что спать.

Влезаю на полку. А все же интересная дамочка попалась – надо будет ее фамилию у проводницы узнать, вдруг пересечемся еще? У поляков черта такая есть – поодиночке они очень даже хорошими людьми могут быть (хотя и тут на кого попадешь), это когда они толпой собираются, начинается такое, всех святых выноси! Батя у меня, помню, вспоминал «Кабачок 13 стульев», советскую еще телепередачу (я не застал уже), и рассказывал, что у них было вполне приличное кино (не говоря уже о шмотках). «Четыре танкиста» я в двухтысячные смотрел, по ящику крутили, и на «Воронеже» у кого-то в записи нашлось (как и приключения бравого капитана Клосса, и еще про канонира Доласа). Вот только, взглянув внимательнее, это что ж выходит: в танковом экипаже из четырех человек, мехвод Григорий – грузин, Гуслик – бывший вермахтовец, австриец или силезец. Янек, главный герой, «искал отца, воевавшего на Вестерплятте», а сам-то как попал в СССР, причем еще подростком, судя по годам? Наиболее вероятно, что в тридцать девятом, при нашем «освободительном походе», оказался на новоприсоединенной территории – следовательно, хотя и поляк, все равно формально советский гражданин. Да еще первым командиром «Рыжего» в книге был лейтенант Василий Семенов – это в фильме (наверное, решив, что такое уже слишком) его переделали в поляка Ольбрехта. Хороший такой польский экипаж, нечего сказать! Или все символично, однако?

В этой же реальности, в текущем 1955 году, Польша сильно отличается от той, что мы помним в своем двадцать первом веке. Здесь она не получила ни Белостокскую область, ни границы по Одеру и Нейсе (слышал, что когда Сталин прочел про братцев Качиньских, то выразился неприличным словом). И немцы тут не только уничтожили Варшаву настолько капитально, что до сих пор (двенадцать лет уже прошло!) восстановить не могут, но и территорию к западу от Вислы успели разорить дотла. Все ценное, вроде заводского оборудования, станков и машин, что могли, то демонтировали и вывезли в Рейх – а после капитуляции так ничего и не вернули, заявив, что все уничтожено англо-американскими бомбёжками или затерялось неизвестно куда в неразберихе последних недель войны (подозреваю, что всё пропавшее, или большая часть, работает теперь в СССР). А что нельзя было вывезти, или не успели, то при отступлении подорвали так, что проще и дешевле выстроить заново, чем восстановить. Причем Советский Союз (в отличие от той истории) особо в восстановление Польши не вкладывался, ну разве что в сельское хозяйство, горнодобычу, железные и шоссейные дороги, идущие в ГДР, речные порты на Висле и её притоках – и все на возмездной основе. ГДР тем более не имел желания (и ресурса) помогать полякам, у ИНР хватает своих проблем с развитием воссоединённого юга, о западе и речи нет. Другие восточноевропейские страны тоже бедны, кроме Чехии, с которой отношения у поляков испорчены из-за Силезии. Но буйное панство поистине неистребимо – с гонором, пусть без штанов! – их внешнеполитические проблемы больше волнуют, чем даже собственная сытость.

– За что воевали, пся крёв? Отчего немцы почти всё сохранили, и даже паршивые чехи не сильно пострадали – а мы в положении бедных родственников? Мы были первой жертвой германской агрессии – теперь отдайте нам земли до Одера, всю Силезию, Тешин, Белосток, Данциг! Да и Восточная Пруссия издревле была вассалом польских королей – ладно, мы не претендуем на нее всю, но хотя бы половину! Все земли, где живут (или жили раньше) этнические поляки – по справедливости польские! Отчего советские военные власти при проведении плебисцита подыгрывали чехам и немцам?! Почему СССР не устроил плебисцит в той же Восточной Пруссии, в Данциге, да и во Львове, в Галиции, где тоже живут поляки? Почему наши границы после войны гораздо хуже, чем в 1939 году – так же нельзя, мы же в числе победителей! И кстати, где контрибуция (или репарация) от ГДР за весь наш убыток?

Ну и получили ответ от товарища Сталина – что из Восточной Пруссии за последние полтораста лет к нам трижды приходила война, причём два раза мировая и одна закончившаяся сожжением Москвы. Мы больше такого не хотим, и решили навеки ликвидировать этот бастион агрессии. Вопрос о передаче Восточной Пруссии Советскому Союзу был решён с правительством Штрелина – Роммеля (для которого это было условием его признания со стороны СССР), которое не требовало никакого плебисцита, и это является очень скромной компенсацией Советскому Союзу – как стране, наиболее пострадавшей от гитлеровской агрессии. Да и немцев там осталось немного, подавляющее большинство взрослого мужского населения полегло на фронтах, ну а тем из оставшихся, кто замарался активной службой в преступных фашистских организациях, предложили (при отсутствии преступлений против граждан СССР) суд или возможность выехать в ГДР или куда захотят, с семьями – подавляющее большинство выбрало второе; тем же, кто был уличен в эксплуатации труда наших пленных или угнанных гражданских (при отсутствии смягчающих обстоятельств), была обеспечена трудотерапия на бодрящем сибирском воздухе, с конфискацией имущества, семью тоже высылали в западном направлении (хотя, слышал, нашлись единичные немецкие «декабристки», готовые следовать за мужем в сибирский мороз). В итоге в Восточной Пруссии остались либо «левые», ускользнувшие от внимания гестапо, либо (в большинстве) тихие обыватели «не были, не состояли, не привлекались», меньше всего желающие на свою голову проблем – тем более, что нет причин на баррикады идти, никто немцев «вторым сортом» не считает, немецкий язык для местных нужд не запрещает (вывески, уличные таблички, ценники в магазинах, и прочее тому подобное – двуязычны), даже какие-то газеты на немецком выходят и в Калининградском университете по-немецки читают предметы вроде «истории германской философии, филологии, литературы» (забавно, что профессора на этих курсах в большинстве немцы – а студенты наши, русские, поскольку туда едут учиться германисты со всего СССР), ну и бонусом, что немцев в Советскую Армию не призывают (чем они даже недовольны!). А уж о Польше там (как и в Померании, где референдум проводился и закончился разгромной победой Германии) никто не желает и слышать – совершенно не уважая ни польскую нацию, ни польское государство и открыто смеясь (карикатуры и фельетоны в местных газетах) над воплями из Кракова, что «именно в Пруссии и Поможе впервые проявилось лицо польской нации и культуры». Аналогично и с Данцигом – который никогда прежде не был польским. В средние века, населенный немцами, он до самого раздела Речи Посполитой в конце XVIII века входил в её состав чисто формально, сохраняя независимость в своих делах. После Первой мировой войны Данциг тоже не принадлежал Польше, а считался вольным городом под протекторатом Лиги Наций, польского там были лишь отделение почты и гарнизон военной пристани в Вестерплатте, которые Варшава выпросила у Лиги Наций до постройки своего порта в Гдыне. На начало 1939 года население Данцига состояло на 94 процента из немцев, и в дальнейшем их доля только увеличилась. Вы полагаете, они на плебисците в Польшу захотят?

И насчет Галичины с Волынью – польское правительство (в 1944 году еще сидевшее в Люблине, а не в Кракове) тогда же признало переход этих земель к СССР, за что еще в 1939-м проголосовало местное население на выборах в Западноукраинское и Западнобелорусское Народные собрания. Может быть, польские друзья сомневаются в выборе жителей этих мест? Так общеизвестно, что западенцы из Галицко-Волынской ССР, при всех своих претензиях к москалям, под поляков хотят ещё меньше. А западные белорусы и палешуки, после довоенной «санации» и террора карателей из АК в войну, о перспективе возврата в Польшу отзываются исключительно высоким матерным штилем. Во Львове и других городах Галиции и Волыни и правда живет немало поляков – однако же сельскую местность населяют почти исключительно галицукры, и как тогда Польша собирается присоединить эти города и управлять ими? СССР не может позволить, чтоб по его территории, в весьма проблемной местности, свободно шастали иностранные граждане, а строить для них охраняемые коридоры, за чей счёт будет это счастье? У СССР лишних денег нет (у Польши, судя по молчанию поляков на этот вопрос – тоже).

Так что восточная граница Польши почти не изменилась. Полякам вернули Перемышль, как и в той истории, но Белосток, как я сказал уже, остался в составе Советской Белоруссии. И то за Перемышль СССР взял район Сувалки (оказавшийся отрезанным от Польши территорией Восточной Пруссии и окружённый со всех сторон нашими землями), а также Лемковщину – небольшую область на стыке границ Польши, Словакии, Галиции и Закарпатья, населённую прорусски настроенным православным народом, находящимся в весьма враждебных отношениях с поляками и галицаями. После проведённого среди лемков плебисцита в составе Русинско-Закарпатской АССР появилась Лемковская автономная область. Правда, и Польша тоже получила пару анклавов на границе с Восточной Пруссией и Остбранденбургом. Но полякам этого было мало, тем более что взамен пришлось согласиться на автономию мазуров (в районе одноименных озёр), курпов (в пущах по реке Нарев), белорусов (в западном Полесье), куявов на западе Польши, между низовьем Вислы и верховьем Варты, гуралей в Татрах, на границе с северо-западной Словакией, и ещё несколько, помельче. Во всех этих автономиях сидели подготовленные в СССР учителя и другие специалисты из местных и усиленно развивали отдельное самосознание аборигенов. В Кракове скрипели зубами, но сделать ничего не могли, так как в этих автономиях разместились наши базы, и советские товарищи внимательно следили, чтоб местных никто не обижал, за что те платили полной преданностью.

Помимо Силезского плебисцита, случился скандал и на севере, с так называемым Польским Коридором. Эту неширокую полосу земли между восточным краем Померании и западными границами Восточной Пруссии и Данцига, ограниченную с юга линией между максимальным сближением немецкой границы в Восточной Пруссии и Померании, Антанта в 1919 году передала Польше – у которой в итоге появилось своё морское побережье от Померании до Данцига, на западном берегу Данцигского залива, включая косу Хель. Поляки ударными темпами построили тут свой порт Гдыню – но не прошло и десятка лет, как злые фашики вымели панов с Балтийского побережья. Между прочим, одним из поводов для начала войны стал отказ Варшавы предоставить Германии экстерриториальную дорогу в Восточную Пруссию, по которой немецкие поезда и автотранспорт могли двигаться без досмотра и дозволения польских властей. Причем Гитлер тогда, сильно переоценивая польскую военную мощь (ну как же – 1920 год, «чудо на Висле»!), считал обеспечение этого коридора «программой-минимумом» для Германии! И вот теперь встал вопрос: что с этими землями делать теперь?

Большая часть Коридора, а именно земли на границе с Померанией (с анклавами по ту сторону границы), на побережье между немецкой границей и косой Хель, а также южнее неё, были населены кашубами – небольшим славянским народом, потомками древних балтийских славян. Поляки считали их «частью польской нации», с чем кашубы были не согласны, большинство из них были лютеране, да и кашубский язык не слишком похож на польский. Также, успев побывать под польской властью два межвоенных десятилетия, кашубы нашли, что в старой Германской империи было как-то сытее и терпимее, а оттого в сентябре 1939-го встретили немецкую оккупацию абсолютно спокойно – и теперь возвращаться под поляков не хотели категорически (справедливо опасаясь кары за предательство – да ведь угрозы из Кракова и звучали). На Стокгольмской конференции кашубам предложили плебисцит с тремя вариантами: присоединение к Польше (за это не проголосовал почти никто), присоединение к СССР (желающих немного, советских порядков кашубы всё же опасались) и присоединение к Германии на особых условиях. За это кашубы и проголосовали. По договору с СССР, Кашубия (как бывшая польская, так и померанские анклавы) стала автономией в составе ГДР (по факту – полунезависимым государством). За Берлином остались только внешняя политика, установление общих стандартов, охрана внешней границы и эмиссия денег, всё остальное власти Кашубии делали сами. Даже немецкой таможни там не было, Кашубия стала зоной свободной торговли. Не было там и немецких войск (ввести их ГДР могла только во время войны и по согласованию с СССР, который и обеспечивал внешнюю безопасность автономии). Также Кашубия, в случае нарушения её особого статуса, имела право на самоопределение. Довольны были все, кроме поляков. Однако на этом польские унижения не закончились.

В оставшейся части Коридора, между Кашубией и Данцигом, одноименной бухтой и крайним западным выступом Восточной Пруссии, ещё до войны проживало немало немцев, а в конце войны туда сбежались фольксдойчи чуть ли не со всей Польши – польских войск и властей здесь не было, а под контролем Советской Армии немцы чувствовали себя в большей безопасности, чем под поляками[26]26
  Реальный факт.


[Закрыть]. Немало было и польских протестантов, которые при немецкой оккупации считались привилегированными и приравнивались к фольксдойчам – что им припомнили поляки-католики после разгрома Рейха. Да и местные поляки, после оккупации в 1939 году, поспешили (с полного одобрения местного гауляйтера Ферстера и его покровителя Бормана, несмотря на протесты Гиммлера, безуспешно жаловавшегося фюреру на «фальшивую германизацию») записаться в немцы (все кому это позволили, за исключением тех, кому не повезло иметь еврейскую кровь или зарекомендовать себя до войны как польского интеллигента или патриота Польши – их судьба была печальной). Местные немецкие власти ещё до ухода вермахта, как и после прихода наших войск, выдавали беженцам соответствующие документы (наши на это смотрели сквозь пальцы, когда дело касалось обычных людей, не имевших грехов против СССР). Разумеется, когда там состоялся плебисцит, почти все жители голосовали за то, чтобы жить в составе ГДР (которая, таким образом, получила границу с Советским Союзом). Так что хрен вам теперь, товарищи поляки, а не попытки мешать нам тянуть газовые трубы в Германию! «Мечты сбываются! Газпром!», хи-хи…

Поляки, конечно, страшно возмущались, даже больше, чем после Силезии, называя это грабежом и заявляя, что с жертвами фашистской агрессии и странами антигитлеровской коалиции так поступать нельзя. В ответ им напомнили Мюнхен и отказ пропустить наши войска на помощь чехам, совместный с Гитлером грабёж Чехословакии, а также неоднократные предложения Варшавы Третьему рейху о совместном походе против СССР (последнее такое предложение польский министр иностранных дел Юзеф Бек сделал в Берлине весной 1939 года), и что такой союз не состоялся не по вине Польши (если, конечно, не считать виной упёртое жлобство и глупую самоуверенность тогдашних польских правителей в сочетании с непомерно завышенной амбицией), а только потому, что Адольф решил: такой самостийный союзник ему и даром не нужен – жизненное пространство для немецкой колонизации ценнее. Так что Польша выходит вовсе не жертвой гитлеровского бандита, а его «шестеркой», которую этот бандит после удачного совместного разбоя также решил убить и ограбить. Что до совместной войны с Гитлером, то довоенной Польши хватило на месяц военных действий (по немецкой оценке – на пару недель), потом были незначительные эпизоды в составе английской армии, еще армия Андерса, которая на советско-немецкий фронт идти не пожелала, а в Африке за несколько часов сдалась Роммелю (ещё до этого пытаясь перебежать к немцам в Иране и Ираке), польские «сопротивленцы», которые в лучшем случае просидели всю войну по домам, выжидая, когда их освободят бравые «томми» и «джи-ай», а в худшем отметились у немцев как каратели. И даже армию Берлинга, самую славную (без дураков!) страницу участия Польши во Второй мировой войне, трудно отнести исключительно на счет поляков, если учесть, что большинство офицерского (и значительная часть рядового) состава в ней были граждане СССР. Да и вообще, Польша благодаря СССР получила обратно восточную часть Вартенланда (созданная немцами провинция Рейха из западных районов оккупированной Польши, по реке Варта, в районе Познани, с прилегающими землями Германии на западе), южную часть Западной Пруссии (провинция, созданная Гитлером в 1939-м между низовьем Вислы, Померанией, Восточной Пруссией и Вартенландом на юге), а также присоединённые после оккупации к Восточной Пруссии земли, от южной восточнопрусской границы до Вислы и Нарева, недалеко от Варшавы. Причём на часть этих земель у Германии были некоторые исторические права.