Текст книги "«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века"

Попадая в ДП, революционная корреспонденция не только оседала в архивах. Сама перлюстрация нередко была лишь началом розыскной работы. Зачастую письменный текст был написан симпатическими чернилами или содержал шифр. По воспоминаниям вице-директора и директора ДП А.Т. Васильева, письма, содержавшие тайнопись, представляли особую проблему:

Охрана оказывалась перед дилеммой: либо проявить невидимый текст или оставить все как есть и доставить адресату письмо непрочитанным. Естественно, сделать видимыми симпатические чернила – задача не очень сложная; все, что надо чаще всего сделать – это протереть бумагу лимонным соком, хлорированной водой или молоком или слабо нагреть. Если, однако, такое секретное послание проявить, то содержащее его письмо уже нельзя отправить. С другой стороны, очень сложно принять решение не читать сообщение, возможно, имеющее огромное политическое значение. Решение этой головоломки нашел капитан Г.Г. Мец, жандармский офицер, прикомандированный к Департаменту полиции. Будучи весьма сообразительным и интеллигентным человеком, к тому же страстным фотографом, он предложил метод дешифровки этих писем фотографическим способом, который не оставлял ни малейшего следа на письме. С этого момента стало возможным читать невидимые сообщения так, что адресаты не догадывались, что их письма прочитаны595595
  Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 384.


[Закрыть].

Если же текст содержал шифр, то письмо поступало к специалистам-криптографам из Департамента полиции. В начале XX века наибольшей известностью в качестве такого специалиста пользовался уже упоминавшийся мной Иван Александрович Зыбин. Любопытно, что если вообще в отношении начальников и коллег по службе мнения мемуаристов очень часто значительно расходились, то фигура Зыбина вызывала лишь восторженные оценки самых разных чинов политического розыска. Вот как писал о нем директор ДП в конце 1915‐го – начале 1916 года К.Д. Кафафов:

Это был в полном смысле маг и чародей. Он возвращал письма после вскрытия в таком виде, что решительно никто не мог бы догадаться, что они были вскрыты. <…> главной его специальностью было расшифрование всевозможных шифров. <…> не было шифра, которого он не мог бы прочесть, но он никогда и никому не открывал своего секрета596596
  Кафафов К.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 6. С. 82–83.


[Закрыть].

С таким же восхищением вспоминал о нем А.Т. Васильев:

Он имел несомненный талант к угадыванию и восстановлению текста, мог найти ключ к самым сложным шифрам. В Севастополе после небольшого террористического акта во время обыска дома нашли листок бумаги с большим числом цифр и без единой буквы. Когда этот документ пришел в Департамент полиции, я отдал его Незлобину [т. е. Зыбину. Воспоминания Васильева были впервые изданы в 1930 году, поэтому он указал, что настоящее имя этого человека «по разным причинам… не хотел бы называть». И.А. Зыбин в эти годы находился в СССР и служил в Спецотделе ОГПУ] с просьбой немедленно приступить к расшифровке. На следующий день Незлобин позвонил мне и предложил телеграфировать в Севастополь, чтобы оттуда прислали список книг, которые были найдены при обыске. <…> я поступил по его желанию и сразу же получил подробный отчет со списком совершенно безобидных книг. Через короткое время Незлобин положил передо мной расшифрованный текст. На мой вопрос он ответил, что ключ к шифру содержала тридцать вторая страница повести Куприна «Поединок». Цифры означали строку и номер буквы на каждой строке этой страницы. Таким образом, каждая пара цифр указывала букву, и текст удалось прочесть. Я восхищался гениальностью или интуицией Незлобина <…> и добился для него ордена и денежного вознаграждения597597
  Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция. С. 385.


[Закрыть].

Яркий пример работы И.А. Зыбина с перлюстрированным письмом приводит в мемуарах начальник Московского охранного отделения в 1910–1912 годах П.П. Заварзин. В июне 1911 года в письме из Финляндии в Москву был обнаружен «химический» текст, зашифрованный дробями и настолько сложный, что пришлось вызвать из Петербурга Зыбина. Далее – отрывок из мемуаров:

Зыбин, явившись ко мне и едва поздоровавшись, тотчас спросил о письме. Ему подали копию, но она его не удовлетворила. На ответ, что подлинник уже отправлен обратно на почтовую контору, он, не внимая ничьим словам, бросился без шапки, как был, на улицу с явным намерением отправиться на почту. Выход его был так стремителен, что, только когда он уже садился на извозчика, удалось запыхавшемуся курьеру остановить его, буквально схватив за рукав, и объяснить, что письмо уже вытребовано с почты по телефону и находится на пути в отделение. Зыбин вернулся и, схватив копию, начал сосредоточенно рассматривать тот ряд дробей, под которыми для меня скрывалась, по всей вероятности, серьезная работа революционеров, а для этого оригинала хитроумная загадка, возбуждающая его пытливость. Задав Зыбину несколько вопросов, на которые он почти что не ответил, я оставил его в своем кабинете и отправился с докладом к градоначальнику. Возвращаюсь через часа полтора и застаю Зыбина сидящим за моим столом, в моем кресле, теперь уже с подлинником письма в одной руке и карандашом – в другой, которым он беспощадно расписывал какими‐то знаками и фигурами обложки разложенных на столе моих дел. Он не заметил моего прихода, и мне пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он поднял на меня блуждающий взор…

– Идемте обедать! – сказал я. Он что‐то пробормотал и хотел опять углубиться в созерцание листка, но я настойчиво повел его к себе. С письмом и карандашом он не расстался, сел за стол и, быстро проглотив поставленную перед ним тарелку супа, оттолкнул ее, перевернул одну, другую тарелку из бывших на столе и стал писать на их скользком дне. Это не удавалось; тогда он нетерпеливым жестом вытянул свой манжет и продолжал работу на нем. На хозяев он не обращал никакого внимания. Я пробовал вовлечь его в разговор, но тщетно. Вдруг он вскочил и буквально заревел: «Тише едешь, дальше будешь, да, да!»

Ошеломленные, жена и я воззрились на него. Он продолжал стоять и уже более тихо повторял: «Тише едешь, дальше будешь. Ведь “ш” вторая буква с конца и повторяется четыре раза. Это навело меня на разгадку. Вот дурак! “На воздушном океане без руля и без ветрил” было куда труднее». Тут он очнулся, опять сел и продолжал обед уже как вполне уравновешенный человек, вышедший из какого‐то транса, сказавши добродушно: «Теперь можно отдохнуть». Оставалось одно лишь радостное возбуждение еще раз одержанной победы. Он заявил, что за всю свою жизнь не расшифровал только одного письма по делу австрийского шпионажа, но это было давно. «Теперь я и с ним не провалился бы!» – заключил он.

В результате удалось установить, что автором письма был известный боевик К.А. Мячин, и перехватить транспорт с революционной литературой598598
  Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. С. 91–99.


[Закрыть].

Об этом человеке знали представители революционного движения. Например, эсеровская газета «Революционная мысль» сообщала в сентябре 1908 года: «Зыбин Иван Александрович (Пантелеймоновская, 9) – единственный [что было неверно] специалист по расшифровке писем»599599
  Революционная мысль. 1908. № 3. С. 13.


[Закрыть].

Охранка предпринимала все усилия, чтобы не дать подпольщикам заподозрить, что их письма регулярно разрабатывают в «черных кабинетах». Но как это можно было сделать практически? Ведь после обычного проявления «химического» письма уже невозможно было вернуть ему прежний вид. Помимо изобретений вроде описанного выше «фотографического способа» капитана Г.Г. Меца, существовал более простой и одновременно, наверно, более сложный, требующий особого «мастерства» выход из положения. Вот что писал об этом научный сотрудник Центрального партийного архива (ныне – Российский государственный архив социально-политической истории) В.Н. Степанов:

Зачастую в интересах политического сыска переписка Особым отделом не прерывалась. «Специалисты» по подделке почерков изготовляли копию письма, воспроизводившую все его мельчайшие особенности, которая и посылалась адресату. Широко практикуя подделку писем, полиция получала возможность контролировать через «черные кабинеты» переписку лиц, попавших в поле ее зрения, и тем самым быть в курсе дел, как отдельных членов партии, так и той или иной организации в целом.

В штате Департамента полиции был В.Н. Зверев, выходец из Московского охранного отделения, подлинный виртуоз по подделке любых почерков. В документах указаний на такую практику можно найти множество. Например: «Все подобные письма калькируются, воспроизводятся химическим способом и отправляются по назначению» – это о письмах К.И. Захаровой. А вот о переписке «Северного рабочего союза»: «Означенное письмо было воспроизведено и отправлено по назначению». Поэтому нет ничего удивительного, что в архиве Н.К. Крупской запросто можно обнаружить подделки, выполненные в полиции, – оригиналы этих писем остались для разработки в Петербурге600600
  Цит. по: Синельников А.В. Шифры и революционеры России. Гл. 3 // Politazbuka.ru/ biblioteka/115‐texts/541‐sinelnikov-a-v-shifry-i-revolyucionery-rossii.html.


[Закрыть].

Часть выписок из перлюстрированных писем Департамент полиции для дальнейшей работы по ним направлял в губернские жандармские управления и охранные отделения. При этом источник сведений, как правило, не указывался, а именовались они агентурными или полученными агентурным путем. Если же все‐таки источник сообщался, то следовало строжайшее предупреждение о его неразглашении. Например, в связи с установлением наблюдения за священником И. Сокологорским начальник ОО ДП полковник А.М. Еремин 15 ноября 1912 года сообщал своему однофамильцу, ротмистру П.В. Еремину, что направляет ему копию заказного письма от 7 ноября из Полтавы в Петербург на имя Татьяны Федоровны Сокологорской. Полковник предупреждал, что делает это «совершенно доверительно, исключительно для личных соображений при производстве <…> розыска», так как данная копия «не может быть предъявлена посторонним лицам, не взирая на занимаемое ими служебное положение и естественно не должна быть приложена к дознаниям или переписке, производящимся в порядке Положения о государственной охране»601601
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1163. Л. 168.


[Закрыть].

Это требование соблюдали и чины политической полиции на местах. 26 ноября 1914 года начальник Саратовского ГЖУ выговаривал ротмистру Кононову, своему помощнику в Балашовском уезде:

В записке Вашей от 18‐го сего ноября за № 53, а не в рапорте, как это требуется циркуляром штаба Отдельного корпуса жандармов от 10 минувшего октября за № 131, слово «Перлюстрация» незашифровано. Между тем… слово это, как термин, определяющий известный розыскной прием и притом весьма серьезный, не должно писать открыто и даже в тех случаях, когда в какой бы то ни было переписке нужно указать на обстоятельство, определяющееся этим словом, не зашифровывая, таковое должно заменяться фразой «совершенно секретный документ». Поставляя Вам это на вид, предписываю на будущее время принять к строгому исполнению это преподанное мною указание602602
  Воронежцев А.В. Из истории военной цензуры в период Первой мировой войны (по материалам Саратовской губернии) // Проблемы истории Саратовского края и документальное наследие: Материалы научных конференций «Саратовский край в войнах начала XX века и документальное наследие» (30 сентября 2004 г.) и «Саратовский край в николаевскую эпоху и документальное наследие» (6 октября 2005 г.). Саратов: Архитектор-С, 2006. С. 19.


[Закрыть].

В провинциальных «черных кабинетах» выписки делались в двух экземплярах. Один направлялся старшему цензору в Петербург, второй – на имя генерал-губернатора. В столице из этих выписок делался отбор для министра. Остальное уничтожалось603603
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 45.


[Закрыть]. До 1906 года выписки направлялись в специальном конверте. Например, 18 октября 1894 года А.Д. Фомин сообщал в Москву старшему цензору К.А. Келеру, что «с сегодняшнего дня на Ваше имя будет отправляться конверт для министра № 663»604604
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 136. Л. 23.


[Закрыть]. Министр внутренних дел часть выписок, по словам А.Д. Протопопова, «представлял на обозрение царя и царицы». Государю он вручал выписки лично или посылал со всеподданнейшим докладом. Александре Федоровне – отдавал лично или передавал через А.А. Вырубову. Много выписок посылалось дворцовому коменданту В.Н. Воейкову. Если верить Протопопову, Николай II «не любил перлюстрации… и ею почти не интересовался», зато государыня «просила сообщать ей выписки, касавшиеся Распутина». Но одновременно бывший министр противоречил сам себе, отмечая, что «наиболее интересовавшие государя выписки оставлялись им у себя»605605
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 158–158 об.


[Закрыть]. Об особом интересе императрицы к перлюстрации вспоминал и С.П. Белецкий. Он, в частности, писал:

Из бесед с [А.А.] Вырубовой я выяснил себе, кто из тех или иных лиц, в какой степени и в силу каких соображений интересует императрицу. И сообразно с этим я прибег к помощи перлюстрации, составив для… [М.Г.] Мардарьева соответствующий список лиц, корреспонденция которых подлежала просмотру. Этот список был дополнен фамилиями лиц, которыми интересовался также и [А.Н.] Хвостов. Материал, почерпнутый из вскрытых писем, а также и сведения из других источников, служили темой для докладов Вырубовой.

Например, из пары перлюстрированных писем настоятеля Царскосельского Феодоровского собора, духовника государя и государыни с февраля 1914 года, воспитателя цесаревича Алексея – отца А. Васильева, который подозревался в том, что «не является сторонником императрицы», было усмотрено «несколько отрицательное его отношение к Распутину». Копия одного из писем отца Александра была передана Вырубовой606606
  Белецкий С. Григорий Распутин. С. 38, 47; Падение царского режима. Т. 4. С. 263.


[Закрыть]. Судя по контексту, этот эпизод относится ко времени совместной службы министра внутренних дел А.Н. Хвостова и товарища министра С.П. Белецкого, с октября 1915 года до февраля 1916‐го.

После 1905 года особое внимание уделялось секретности пересылки материалов из провинции в Санкт-Петербург А.Д. Фомину или М.Г. Мардарьеву. Действительно, если до начала XX века сотрудники «черных кабинетов» в своей деятельности чувствовали себя неприкосновенными и охраняемыми высшей властью, то после 1905 года ситуация изменилась. По словам старшего цензора в Киеве К.Ф. Зиверта, в 1905 году на местах было получено устное указание «уничтожить немедленно весь архив в случае серьезных беспорядков, народных волнений и т. п.»607607
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 10 об.


[Закрыть] Одновременно был изменен порядок пересылки из провинциальных «черных кабинетов» в Санкт-Петербург копий или выписок из перлюстрированных писем, представлявших интерес. Многие годы они посылались в одном конверте на имя старшего цензора Санкт-Петербургского почтамта. 14 июля 1906 года на места был направлен циркуляр за подписью Фомина о новом порядке пересылки копий и выписок в столицу. Во-первых, к ним теперь надо было прилагать реестр, написанный на простой бумаге с указанием числа, месяца, года и номера по следующему образцу: «На имя Солодовникова с текстом (вместо – с химическим текстом); На имя Солодовникова на усмотрение». Во-вторых, предлагалось после вложения в пакет запечатать его чьей‐либо частной печатью и указать фамилию адресата. Затем следовало этот пакет вложить в другой пакет со следующим отношением: «Число, месяц, год. Прилагаемый пакет представляется для препровождения по принадлежности. Имя и фамилия заведующего данным пунктом», запечатать его и на пакете сделать надпись: «В Санкт-Петербургскую цензуру иностранных газет и журналов». Наконец, все это нужно было поместить в третий пакет, адресованный «В канцелярию Санкт-Петербургского почт-директора». Притом второй и третий конверты надлежало запечатывать личной печатью местного старшего цензора608608
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 219. Л. 13.


[Закрыть]. «Матрешка» из Варшавы делалась немного по‐другому: на первом конверте была надпись «Передать по принадлежности», и он вкладывался в конверт с адресом «В Санкт-Петербургскую цензуру иностранных газет и журналов», помещаемый в свою очередь в конверт «В отдел доставки высочайшей корреспонденции»609609
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 85 об.; РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 219. Л. 10–11, 13.


[Закрыть].

Но даже такой сложный конспиративный порядок казался не очень надежным. К.Ф. Зиверт 14 марта 1907 года обратился из Киева к столичному руководству с письменным сообщением о том, что начальник почтового округа предупредил его о необходимости «при отправке пакетов от Киевской цензуры соблюдать крайнюю осторожность». Он советовал Зиверту, во‐первых, сдавать пакеты на почту с надписью «От начальника Киевской почтовой конторы» (в этом случае они вместе с корреспонденцией «Высочайших особ», в особом пакете, будут ежедневно отправляться «простым порядком» по адресу «В канцелярию Санкт-Петербургского почт-директора»). Во-вторых, иногда отправлять пакеты с надписью «с документом», но тоже от имени начальника конторы (эта почта шла как заказная корреспонденция). Наконец, он рекомендовал «по возможности избегать подписи и цензурной печати». В результате Зиверт предлагал следующий механизм пересылки выписок и задержанных писем: начальный конверт адресовать в санкт-петербургскую цензуру иностранных газет и журналов, но без указания отправителя и с печатью Киевской почтовой конторы; его вкладывать в следующий конверт с препроводительной бумагой, но без подписи Зиверта, с частной печатью на конверте; все это помещать в третий конверт, адресованный в канцелярию санкт-петербургского почт-директора от имени начальника Киевской почтовой конторы. Кроме этого, предлагалось в секретных бумагах на имя А.Д. Фомина ограничиться словами «Ваше Превосходительство», не упоминая его фамилии, имени и отчества. На письме Зиверта имеется резолюция – по приказанию Фомина написано, «чтобы поступал, как предлагает»610610
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 219. Л. 10–10 об.


[Закрыть]. Спустя десять лет, в марте 1917 года, в ходе обыска в помещении «черного кабинета» в Киеве были обнаружены конверты двух форматов: внутренние, с надписью «В отдел иностранных газет и журналов», и большие, верхние – «В отдел доставки высочайшей корреспонденции»611611
  Киевская мысль. 1917. 2 апреля. С. 4.


[Закрыть].

Был и другой вариант конспиративной переписки с петербургским начальством. Копии и выписки вкладывались в конверт с надписью «Его превосходительству С.В. Соколову» (имя этого давно умершего чиновника цензуры использовалось как псевдоним М.Г. Мардарьева). Данный конверт помещался во второй – с печатным адресом «В отдел доставки высочайшей корреспонденции», после чего письмо отправляли в Санкт-Петербург, обычно от имени начальника местной почтовой конторы612612
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 9 об., 33 об., 47.


[Закрыть]. Особый вариант связи, как я указывал выше, существовал для «черного кабинета» в Тифлисе.

Подобные же меры предосторожности принимались при доставке выписок в Министерство внутренних дел. Один из секретарей министра рассказывал: «Ежедневно в кабинет министра подавался мною большой толстый конверт листового формата, запечатанный сургучной печатью с неизвестным мне гербом без инициалов. Сам я приходил на службу в девятом часу утра и уже находил этот пакет у себя на столе». На этом конверте типографской краской была напечатана фамилия министра. Секретарь был предупрежден, что вскрывать этот конверт он не имеет права. На деле внутри первого конверта имелся еще один – с короткой надписью «Его Сиятельству»613613
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 72.


[Закрыть]. По показаниям А.Д. Протопопова, он получал два экземпляра выписок и один из них пересылал, по заведенному ранее порядку, председателю Совета министров. Но сам же при этом замечал, что «иногда посылал не полный набор, вынимая те письма, которые не хотел ему сообщать, например те, в которых меня особенно бранили». С выписок, представлявших интерес для других министров, снимались копии и отправлялись им614614
  Падение царского режима. Т. 4. С. 110.


[Закрыть].

Естественно, особое беспокойство испытывали в провинциальных «черных кабинетах». К.П. Свяцкий из Харькова писал А.Д. Фомину 23 марта 1907 года: «С прекращением личной соприкосновенности по просмотру корреспонденции желательно было бы уйти из помещения, смежного с простым отделом». По договоренности с начальником почтово-телеграфного округа С.С. Ивановым он предлагал поставить перед руководителем Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьяновым вопрос о том, чтобы при предполагаемом расширении простого отдела включить в него помещение цензуры. Квартиру же начальника телеграфной конторы из пяти комнат поделить между цензурой (две комнаты) и квартирой чиновника Мацевитова, занимавшегося отбором корреспонденции для просмотра. В свою очередь начальнику телеграфной конторы выплачивать квартирные деньги на съем жилья. «Занятие секретной частью этого помещения очень желательно: вход с улицы совершенно отдельный, а для чиновника Мацевитова будет всегда предлог ходить домой, чтобы доставлять нам корреспонденцию»615615
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 219. Л. 14.


[Закрыть]. В июле 1913 года М.Г. Мардарьев обратился в ДП с просьбой выделить 2 тыс. руб. в год для переустройства секретного отделения в Харькове, находящегося при местном почтамте. Ибо «в виду последних статей в русских газетах, а также и происходящих дебатов в Государственной думе, существование в Харькове отделения в том виде, как оно существует с прежних времен – немыслимо». Предлагалось обустроить проведение перлюстрации на съемной квартире616616
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 42. Л. 77–77 об., 80; Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 183; Д. 1001. Л. 50.


[Закрыть].

Старший цензор одесской цензуры иностранных газет и журналов Ф.Б. Гольмблат в большом частном письме Мардарьеву 10 марта 1909 года просил принципиального согласия на устройство небольшого элеватора для механической передачи отобранной к просмотру корреспонденции из экспедиции в секретную часть. В качестве целей такой рационализации он указывал:

…1) освободить чиновника [И.] Юрченко от многократных посещений цензуры, которые, в конце концов, могут навлечь внимание прочих чинов и вызвать подозрение; 2) чтобы дать возможность Юрченко выигранное время утилизировать для более полезной работы – просмотра им же к-ии [корреспонденции] для нашей цензуры. Юрч. [енко] наиболее способный из всех четырех чиновников и отвлекать его многократным посещением цензуры от сущностной работы не следовало бы. <…> Пользоваться таким внутренним закрытым тайным элеватором можно будет во всякое время; его можно будет устроить в трубе вентиляционной, начинающейся в той комнате, где сидят за нашей работой четыре почтовых чиновника и проходящей через мой кабинет на чердак; придется поставить особые шкафы, прикрывающие как в экспедиции, так и в цензуре отверстие для элеватора. Технические подробности со всякими усовершенствованиями разрабатывают Юрченко и [И.А.] Почобут [15 октября 1909 года переведен в Варшаву, умер 11 декабря того же года].

Сооружение элеватора Гольмблат обещал провести «домашним способом»617617
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 221. Л. 159–159 об.


[Закрыть].

Чиновники «черных кабинетов» весьма болезненно реагировали на неуклюжие действия местных властей, ненароком раскрывающих свои тесные взаимоотношения с перлюстраторами. Например, в 1907 году градоначальником Одессы стал бывший начальник Киевского ГЖУ В.Д. Новицкий, и министр внутренних дел П.А. Столыпин разрешил старшему цензору Одесской почтовой конторы Гольмблату «войти с ним [Новицким] в служебные сношения по секретной части». Но в том же году Новицкий умер. Его преемником в начале декабря 1907 года был назначен генерал-майор И.Н. Толмачев. Одним из первых распоряжений Толмачева на новом посту стало утверждение расписания приемных часов градоначальника, в котором во вторник открыто предусматривался прием цензора при Одесской почтовой конторе. Гольмблат немедленно доложил об этом А.Д. Фомину. Последний обратился к Столыпину. Резолюция министра от 24 декабря 1907 года гласила: «Директору ДП [М.И. Трусевичу]. Видимо, Толмачев не отдает себе отчета в секретном характере перлюстрации. Об этом деле писать неудобно. Он будет в Петербурге <…> переговорите с ним лично по этому делу». Распоряжение было исполнено 28 декабря618618
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 316. Д. 1293. Л. 7–9.


[Закрыть].

Примерно тогда же, 31 октября 1907 года, Фомин доложил директору ДП Трусевичу, что, согласно желанию последнего, установлено наблюдение за корреспонденцией, адресованной в Петербург на предъявителя кредитных билетов рублевого достоинства № 18903 и трехрублевого – № 77797. Но при этом приложил официальную бумагу с той же просьбой из охранного отделения от 29 октября, указывая, что «столь открытое сношение Охранного отделения с Цензурою иностранных газет и журналов может безусловно и серьезно повредить секретному делу»619619
  Там же. Оп. 267. Д. 40. Л. 2, 3.


[Закрыть].

На основе материалов перлюстрации для императора в ДП ежегодно составляли обзоры государственной жизни России. Программа таких отчетов иногда давалась министром внутренних дел. Один экземпляр отчета направляли государю, другой сохраняли в ДП МВД. Общим правилом было снабжение перлюстрационными сведениями председателя Совета министров. По словам С.П. Белецкого, в 1909–1915 годах сведения давали также министру юстиции И.Г. Щегловитову и военному министру В.А. Сухомлинову, но без предоставления выписок620620
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 143 об.


[Закрыть].

Перлюстрационные пункты в начале ХХ века трудились на несколько ведомств одновременно. Первое место в этом ряду занимал Департамент полиции МВД. Но также получателями информации были министерства иностранных дел, военное и морское, их больше всего интересовала дипломатическая корреспонденция. Например, часть выписок из дипломатической почты шла начальнику отдела иностранной статистики (разведки) Морского Генерального штаба с 1909 года М.И. Дунину-Барковскому. Из Военного министерства для вскрытия дипломатических баулов и пакетов были присланы копии ключей. С важных документов делались фотографические снимки. Один из старейших (с 1887 года) сотрудников петербургского «черного кабинета» Л.Х. Гамберг показал на допросе 18 декабря 1929 года, что частенько по вечерам в «черный кабинет» заходил небезызвестный М.С. Комиссаров и присутствовал при вскрытии мешков с дипломатической почтой. Он же доставлял перлюстраторам пломбы и щипцы для запечатывания таких мешков621621
  Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440. Л. 102 об., 108–108 об., 193 об.; ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 50–50 об. М.И. Дунин-Барковский (1878–?) – из дворян Черниговской губернии, с отличием окончил в 1898 году Морской корпус. Служил руководителем разведки Морского Генерального штаба до конца июня 1918 года, когда это разведывательное отделение было упразднено. Затем с 9 февраля 1919 года стал первым начальником морского агентурного отделения Регистрационного (Разведывательного) управления Полевого штаба РККА (Каримов О.В. Советская военно-морская разведка в годы гражданской войны // Вопросы истории. 2004. № 7. С. 132). В начале 1919 года Дунин-Барковский оказался под следствием по делу бывшего лейтенанта морского флота, финского подданного Р.А. Окерлунда. Последний возглавил весной 1918 года организацию «ОК», связанную с английскими спецслужбами, и установил связь с офицерами Морского Генштаба (Зданович А.А. Отечественная контрразведка. 1914–1920. М.: Крафт, 2004. С. 108). Дело слушалось в Верховном трибунале 8–10 апреля 1919 года. Обвинителем выступал Н.В. Крыленко. Р.А. Окерлунд, начальник военно-морского контроля А.К. Абрамович и один из сотрудников, А.Д. Иванов, были приговорены к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 12 апреля. Дунина-Барковского обвиняли в отправке в Стокгольм бывшему морскому агенту Сташевскому четырнадцати шифрованных телеграмм, содержавших секретные сведения. Михаил Иосифович доказывал, что приписки в некоторых телеграммах мог делать без его ведома шифровальщик А.И. Богданов, скрывшийся от следствия и суда. Защиту Дунина-Барковского осуществлял известный адвокат А.С. Тагер. Трибунал постановил дело Михаила Иосифовича выделить и направить к доследованию для установления подлинности радиотелеграмм. 30 апреля 1919 года Верховный трибунал обвинил Дунина-Барковского в служебных упущениях и недостаточном наблюдении за подчиненными. Он был приговорен к заключению в концлагерь «до прекращения гражданской войны» (Известия ВЦИК. 1919. 9 апреля. С. 3; 10 апреля. С. 3; 12 апреля. С. 3; 1 мая. С. 3). Дальнейшая судьба М.И. Дунина-Барковского неизвестна.


[Закрыть]. Судя по биографии Комиссарова, подобное могло происходить в 1904–1908 годах, когда он был руководителем контрразведки при Санкт-Петербургском ГЖУ, а затем помощником начальника Санкт-Петербургского охранного отделения. Посещал перлюстрационный пункт в столице, по его собственному признанию, и знакомый нам И.А. Зыбин – гений дешифровального дела622622
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 31.


[Закрыть].

По воспоминаниям С. Майского (В.И. Кривоша),

…в секретной экспедиции имелась полная коллекция безукоризненно сделанных металлических печаток как всех иностранных посольств, консульств, миссий и агентств в Петрограде и Министерств иностранных дел за границей, так и всех послов, консулов, атташе, министров и канцлеров; с помощью печаток вскрывать и заделывать эту дипломатическую переписку, без малейшего следа вскрытия, не представляло никаких затруднений; <…> имелись шифрованные коды всех стран, [с] помощью которых эта корреспонденция свободно читалась и переводилась уже не в «черном кабинете», а в другом однородном с ним учреждении при Министерстве иностранных дел, куда попадали и копии со всех получаемых посольствами и отправляемых ими зашифрованных телеграмм623623
  Майский С. «Черный кабинет». С. 282.


[Закрыть].

Хотя здесь есть определенные преувеличения, о чем будет подробнее рассказано в следующей главе, но в целом этому пассажу можно доверять.

Тот же Кривош, настаивавший в мемуарах на том, что «никогда в мире “черный кабинет” не работал так чисто, как в России, и… особенно… в Петрограде», признавал, что «с дипломатической корреспонденцией, вследствие спешки и связанной с ней нервности работы, часто происходили такие курьезы, благодаря которым провал угрожал всему делу перлюстрации»624624
  Там же. С. 285.


[Закрыть]. Был эпизод (я упоминал о нем вскользь во введении), когда чиновник, производивший перлюстрацию, уронил в дипломатический баул золотую запонку с монограммой «О.В.», не заметив этого. Почта была вновь запечатана поддельными печатями и отправлена по назначению. Каковы же были удивление чиновника и его радость, когда через некоторое время, опять вскрыв этот баул, следовавший в обратном направлении, он обнаружил свою запонку в целости и сохранности! Возможно, получатели корреспонденции решили, что запонку потерял один из дипломатов, отправлявший почту. Перлюстратор с облегчением и удовольствием вернул драгоценный предмет на его законное место, уничтожил сопровождавшее его письмо и поставил на баул новые поддельные печати625625
  Он же. «Черный кабинет»: Из воспоминаний бывшего цензора. Пг.: Былое, 1922. С. 14; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 115.


[Закрыть]. Решусь расшифровать инициалы «О.В.» и назвать имя этого чиновника: одним из тех, кто специализировался на вскрытии дипломатической почты, был Отто Карлович Вейсман (1866–?), сын бывшего руководителя «черных кабинетов» К.К. Вейсмана. Вейсман-младший занимался перлюстрацией в Санкт-Петербургском почтамте с 11 марта 1887 года и до ее ликвидации в 1917 году. Числясь младшим цензором, он стал действительным статским советником с 6 декабря 1910 года626626
  Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440. Л. 102 об.; РГИА. Ф. 1289. Оп. 4. Д. 725. Л. 1–6.


[Закрыть].

Были и другие подобные случаи. Однажды заделали и сдали конверт без вложения письма, которое осталось незамеченным среди других бумаг на столе чтецов. В другой раз чтецы перепутали вложения двух конвертов, отправив в Нидерландское посольство бумаги на испанском языке из Министерства иностранных дел в Мадриде. По словам Кривоша, согласно поднятой по данным делам переписке, «все это приписывалось австрийскому или германскому “черным кабинетам”, через каковые страны корреспонденция шла транзитом и “черные кабинеты” которых в дипломатических сферах пользовались неважной репутацией из‐за небрежности работы, оставлявшей на письмах довольно грубые следы вскрытия». Ф.Г. Тизенгаузен вспомнил о случае, когда перепутали конверт перлюстрированного письма на имя члена Государственного совета Н.А. Хвостова627627
  Майский С. «Черный кабинет». 2007. С. 285; Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440. Л. 142. Н.А. Хвостов (1844–1913) – член Государственного совета в 1908–1913 годах.


[Закрыть].

Общий штат сотрудников, непосредственно занимавшихся перлюстрацией, в начале XX века менялся незначительно. Если в 1908 году он составлял, по моим данным, тридцать девять человек, то в июле 1913 года – сорок два человека, а к концу 1916‐го – сорок шесть человек. Подробнее об этом я расскажу в четвертой главе628628
  ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 42. Л. 74–78 об., 110, 130–131.


[Закрыть]. Кроме того, к процессу перлюстрации были причастны руководители почтамтов и почтовых контор, а также особо доверенные сотрудники почтовых экспедиций, занимавшиеся отбором корреспонденции для последующего просмотра, и сторожа при помещениях «черных кабинетов». Ранее я уже говорил, что если примерно до 1902 года на Петербургском почтамте отбором писем занимались с помощью экспедиторов сами сотрудники «черных кабинетов», то затем в связи с огромным ростом масштабов почтовой переписки к этой операции пришлось привлекать значительное число почтовых чиновников. К ноябрю 1915 года количество так называемых косвенных участников составляло, по моим подсчетам, восемьдесят девять человек: двадцать четыре сторожа, семь руководителей почтамтов и почтовых контор и пятьдесят восемь сотрудников почтовых экспедиций. Из них тридцать пять человек (в том числе девять сторожей) – служащие Санкт-Петербургского почтамта, пятнадцать (четыре сторожа) – Московского почтамта, соответственно десять (четыре сторожа), семь (один сторож), шесть (один сторож), три человека (один сторож) и тринадцать (четыре сторожа) – сотрудники Варшавской, Киевской, Тифлисской, Харьковской губернских почтовых контор и Одесской пограничной почтовой конторы629629
  Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 42. Л. 74–78 об., 110, 130–131; РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 63. Л. 16, 17; Д. 219. Л. 14; Д. 221. Л. 101–101 об., 113, 159 об., 160; Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 22–23 об.; Измозик В.С. Российские чиновники «черных кабинетов» в начале XX в. // Россия в XIX–XX вв.: Сб. статей к 70‐летию со дня рождения Р.Ш. Ганелина. СПб.: Д. Буланин, 1998. С. 218–225.


[Закрыть]. Отметим попутно, что сторожа, например, в Петербурге не только охраняли помещение цензуры, но также использовались для доставки пакетов в МВД и другие учреждения630630
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 264. Л. 3.


[Закрыть]. Одновременно на местах чины жандармских управлений и охранных отделений производили «инициативную» перлюстрацию, устанавливая доверительные отношения с чиновниками почтово-телеграфных контор.

Между тем с начала XX века резко возрос сам объем почтовых отправлений. В 1885 году он составлял 281,7 млн. В 1900‐м – 2132,9 млн, в том числе 88,3 млн открыток, 365 млн простых и 34,8 млн заказных писем, 93,4 млн бандеролей и 5,9 млн посылок. В 1913 году уже было 455 млн открыток, 1299 млн простых и 94 млн заказных писем, 265,3 млн бандеролей и 19,4 млн посылок. Рос объем и международной корреспонденции. Если в 1900 году она составила 89,7 млн писем (36,8 млн отправленных и 52,9 млн полученных), то в 1913 году – 143,9 млн писем (59,9 млн отправленных и 84 млн полученных) и 51,8 млн бандеролей (16,3 млн отправленных и 35,5 млн полученных)631631
  Двадцатипятилетие почтово-телеграфного ведомства. 1885–1910. СПб., 1910. С. 19; Почтово-телеграфная статистика за 1900 год. СПб., 1902. С. XXX, XXXII, 6. Подсчет мой; Почтово-телеграфная статистика за 1913 год. Пг., 1917. С. I, 8–9, 15–16.


[Закрыть]. Естественно, количество перлюстрированной корреспонденции также увеличивалось – см. таблицу 1.