Текст книги "«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века"

Чиновники «черных кабинетов» в определенной степени являлись, безусловно, привилегированной группой, каждого из которых знал не только его непосредственный начальник, но и главноуправляющий Почтовым департаментом, а нередко и министр внутренних дел. Почтмейстеры, осуществлявшие руководство ведением перлюстрации, также имели возможность противостоять давлению губернаторов и других местных властей, при необходимости обращаясь за поддержкой в Петербург.

Можно привести лишь один пример, когда конфликт между губернатором и почт-директором первоначально закончился печально для почтового чиновника. Речь идет о событиях в Москве летом 1812 года. 24 мая военным губернатором Москвы был назначен Ф.В. Ростопчин. Через месяц началась Отечественная война. «Сумасшедший Федька», как называла его Екатерина II, со всей присущей ему избыточной энергией взялся за организацию помощи армии и за поиск врагов в городе. Для воодушевления жителей печатались так называемые ростопчинские афишки. 3 июля сообщалось о появлении в городе «дерзкой бумаги», в которой утверждалось, что через шесть месяцев Наполеон будет в обеих столицах Российской империи. Сочинителем был назван сын купца Н.М. Верещагин, «воспитанный иностранным и развращенный трактирною беседой». На деле это был перевод письма Наполеона к прусскому королю и его же речи в Дрездене перед князьями Рейнского союза, опубликованных в зарубежных газетах. На следствии Верещагин заявил, что получил газеты от сына московского почт-директора Ф.П. Ключарева, впоследствии признав это оговором. Поскольку Ключарев-старший был масоном и другом Н.И. Новикова, то Ростопчин не только обвинил его в потворстве «врагам Отечества», но своей властью 10 августа выслал почт-директора в Воронеж и настаивал на назначении на эту должность князя М.Д. Цицианова. Близкий к Ключареву экспедитор Московского почтамта Дружинин несколько дней провел под арестом. Одновременно Ростопчин в донесении министру полиции А.Д. Балашову стремился бросить тень на сенатора П.И. Голенищева-Кутузова (президента Московского университета в 1812–1814 годах) и профессора Х.А. Чеботарева (ректора Московского университета в 1803–1805 годах), утверждая, что они съезжались по ночам к Ключареву.

Это вызвало некий шок в Петербурге. Министр полиции А.Д. Балашов, получив донесение Ростопчина, писал Александру I 14 августа: «Меня его [Ростопчина] решимость удивила; ибо явного его преступления он не пишет…; одному генералу послать в ссылку другого генеральского же чина чиновника [Ф.П. Ключарев был действительным статским советником, т. е. штатским генералом], без повеления государя, мне кажется иначе нельзя, как в важности первой степени». Министр внутренних дел О.П. Козодавлев, в свою очередь, не просто пытался заступиться за своего подчиненного, но предупреждал государя о негативных последствиях случившегося для самой службы перлюстрации. 17 августа он докладывал императору:

…я обливаюсь слезами, что сии два происшествия [дела Ключарева и Дружинина] могли случиться в царствование Ваше. В Комитет министров я о сем не представил, дабы не огласить сих дел; ожидать буду Вашего повеления, особливо же относительно запечатанного почт-директорского кабинета, в котором вероятно хранятся все секретные и до перлюстрации касающиеся дела. Я весьма опасаюсь, чтобы сии бумаги не сделались жертвою любопытства и не послужили пищей остроумию. <…> Доверенность моя к нему [Ф.П. Ключареву] и хорошие об нем отзывы основаны единственно на самом лучшем отправлении им своей должности и личных к оной способностях. <…> ежели Цицианов или кто другой из приверженцев графа Ростопчина будет почт-директором, то Московский почтамт совсем уже будет в руках московского главнокомандующего, перлюстрация тогда перестанет быть от полиции тайною… и у Вашего Величества отнимется средство поверять другим, и самым вернейшим способом, скрытые действия и намерения разных чиновников, не исключая и самых знатнейших.

В итоге он предлагал московским почт-директором или исполняющим его обязанности назначить Д.П. Рунича982982
  ОР РНБ. Ф. 859. Картон 7. № 7. Л. 49–49 об., 52; Павлов А.Н. Москва в 1812 году // Русский архив. 1875. Кн. 2. № 7. С. 287–288, 384–386. 6 ноября 1782 года на открытии Дружеского ученого общества, которое возглавил Н.И. Новиков, была прочитана ода Ф.П. Ключарева – см.: Некрасов С.М. Апостол добра: Повествование о Н.И. Новикове. М.: Русский путь, 1994. С. 112.


[Закрыть]. По воспоминаниям последнего, все бумаги Ключарева после его высылки были «уложены в тюк» и запечатаны печатями Ростопчина, генерал-полицмейстера П.А. Ивашкина и самого Рунича. Хранил эти бумаги Рунич. Когда через несколько лет они были запрошены у Ростопчина, тот ответил, что бумаги сгорели «в Московском пожаре». В результате они были переданы императору Руничем. Ключарев был реабилитирован в 1816 году. 28 июня 1816 года указом императора Сенату он «в вознаграждение за потерпенное удаление от должности, произведенное по обстоятельствам 1812 г. тогдашним московским местным начальством» был «пожалован в тайные советники и облечен званием сенатора»983983
  Записки Д.П. Рунича // Русское обозрение. 1890. Т. V. № 9. С. 240–241; Русский биографический словарь: В 25 т. Т. 11. СПб., 1914. С. 756.


[Закрыть].

Стоит отметить, что подбор чиновников «черных кабинетов» был таким, что крайне редки были и внутренние конфликты. Из известных мне я могу назвать истории с Н.Г. Пезе‐де-Корвалем и В.И. Кривошем. Николай-Шарль-Жофруа Генрихович Пезе‐де-Корваль, родившийся в 1864 году, был принят в Министерство внутренних дел с откомандированием в распоряжение начальника Главного управления почт и телеграфов в конце 1889 года. Его женой была дочь А.Я. Архипова – многолетнего сотрудника перлюстрации при Московском почтамте. Николая Генриховича откомандировали в «черный кабинет» в Казани. Но 22 мая 1894 года руководитель казанского перлюстрационного пункта Ф.Р. Фанстиль направил А.Д. Фомину сообщение о том, что казанский полицмейстер Панфилов информировал его о произошедшем скандале: 16 мая, в день открытия летнего помещения местного велосипедного клуба, его члены изгнали из сада общества одного из своих одноклубников, а именно Пезе‐де-Корваля, – за пьянство. Дело дошло до губернатора. Так что, как писал Фанстиль, Пезе‐де-Корваль «нас порядочно компрометирует в Казани». В результате Фомин распорядился перевести Пезе‐де-Корваля в Москву, а в Казань направить Х.Х. Ауэ. 9 сентября Николай Генрихович приступил к обязанностям чиновника, знающего иностранные языки, при Московском почтамте984984
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 138. Л. 4–9, 20–21; Ф. 1349. Оп. 3. Д. 3370. Л. 9 об. – 10.


[Закрыть].

Но летом 1898 года с ним случился новый скандал. Как писал Фомину 18 июля старший цензор Московского почтамта О.А. Келер, «первые два года он [Пезе‐де-Корваль] еще держался, это и его служебные способности дали мне возможность указать на его исправление», но затем опять начались кутежи. Летом 1897 года рано утром он устроил скандал в доме, где снимал квартиру. Был подвергнут двухнедельному штрафному дежурству и обещал больше не пить. Однако в ночь на 24 июня 1898 года он встретил в Петровском парке свою любовницу Веру Мокеевскую (жену поручика Мокеевского) с отставным поручиком Титовым. Началась ссора, и Пезе‐де-Корваль нанес Титову удар тростью по лицу. В два часа ночи дебошира доставили в полицейский участок, а В.А. Мокеевская потребовала привлечь его к ответственности. Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов заверил, что судебного разбирательства не будет, но и оставлять «героя» на секретной службе было нельзя. Ему предложили уйти тихо: подать прошение об увольнении – и отстранили от работы. Но Пезе‐де-Корваль заупрямился. Тогда Фомин 17 августа сообщил в Москву, что Николай Генрихович должен в недельный срок подать прошение об отставке. В этом случае ему обещали уплату жалованья по 1 октября и разрешение пользоваться казенной квартирой на этот срок. В противном же случае «будет уволен от службы без прошения». В результате 27 августа Келер отправил в Петербург требуемую бумагу. 21 сентября последовало разрешение министра внутренних дел И.Л. Горемыкина уволить Пезе‐де-Корваля «по домашним обстоятельствам».

Самое интересное, что 1 марта 1907 года он вновь вернулся на Московский почтамт и с апреля 1909‐го занимал должность экспедитора почтамта, будучи теснейшим образом связан с ведением перлюстрации985985
  Там же. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 138. Л. 22–31; Ф. 1349. Оп. 3. Д. 3370. Л. 10 об. – 13.


[Закрыть].

В начале XX века из общего состава чиновников «черных кабинетов» заметно выделился не только своими разносторонними способностями, но и повышенными амбициями В.И. Кривош. Знаток более двадцати языков, создатель собственной стенографической системы, пробовавший силы в поэзии и драматургии, организатор стенографических бюро в Государственной думе и Государственном совете в 1906 году, изобретатель технических усовершенствований в деле перлюстрации, Владимир Иванович выступал как криптограф, поддерживал особые связи с ДП, с контрразведками Военного и Морского министерств. Обвиненный в присвоении денежных средств, он был вынужден подать заявление об увольнении из цензуры иностранных газет и журналов с 1 декабря 1911 года. Но и после этого, по сведениям ДП, он вел конфиденциальную переписку с В.К. Карпинским и харьковским цензором В.Е. Лоренсоном, склоняя их к участию в службе перлюстрации при дворцовом ведомстве, которую намеревался создать. Себе он отводил роль руководителя этой структуры986986
  См.: Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе.


[Закрыть]. Заметим, что в начале XX века и некоторые другие чиновники «черных кабинетов» начинают принимать более активное участие в общественной жизни. Так, близкий приятель Кривоша барон Ф.Г. Тизенгаузен был избран одним из старшин Клуба общественных деятелей в столице. Это общество было образовано в октябре 1905 года и стало первым политическим (умеренно либерального направления) клубом в России. Его членами были граф П.А. Гейден, братья А.И. и Н.И. Гучковы, предприниматель Э. Нобель и другие известные общественные деятели. Тизенгаузен от имени старшин клуба 12 ноября 1905 года направил приветствие И.И. Толстому, занявшему 31 октября пост министра просвещения987987
  ОР РНБ. Ф. 781. Д. 1304. Л. 1.


[Закрыть].

В своих мемуарах 1918 года Кривош, выступавший под псевдонимом «С. Майский», в частности, утверждал, что среди чиновников «черных кабинетов» якобы были

люди, симпатизировавшие революционерам и, по мере возможности, старавшиеся или не обнаруживать фамилии лиц, которые могли бы пострадать за свои откровенные письма, или разными иными способами мешавшие Департаменту полиции добраться до своих жертв. Бывали случаи, что охранники при обыске находили письма, из коих в свое время были сделаны в секретной экспедиции выписки, но так, что эти выписки ровно ничего ни подозрительного, ни компрометирующего собою не представляли. Департамент полиции в таких случаях неистовствовал и грозил, что распустит весь штат служащих «черного кабинета», заменив их своими надежными людьми988988
  Майский С. «Черный кабинет»: Из воспоминаний бывшего цензора // Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 281.


[Закрыть].

Чтобы оценить верность данных воспоминаний, необходимо представлять личность В.И. Кривоша, его авантюризм, тщеславие, желание быть при власти в каждый момент времени. Никакими документами эти утверждения не подтверждаются. Чиновники «черных кабинетов» трудились добросовестно, за что, как показано выше, получали высокое жалованье и регулярные награды, в том числе и денежные.

Мне известны лишь два случая, когда чиновники-перлюстраторы отказались от этой деятельности. Первый случился с М.М. Милевским. Михаил Михайлович, окончив Петербургский университет, поступил в 1897 году на службу в цензуру иностранных газет и журналов при Санкт-Петербургском почтамте, занимаясь лишь цензурой. Через три года М.Г. Мардарьев предложил ему перейти на работу в «черный кабинет». Пробыл он там несколько месяцев, занимаясь отбором писем и их чтением. Затем, по его словам, ушел в отпуск. После отпуска Милевский настоял на переводе на прежнюю работу. Его лишь предупредили о сохранении полной тайны989989
  Архив Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Д. П-74440. Л. 93–94, 103.


[Закрыть].

Другой случай – пример гораздо более решительного разрыва с прошлым. Дворянин Петр Николаевич Миллер, родившийся в 1867 году, окончил кадетский корпус, Александровское юнкерское училище в Москве. Служил артиллерийским офицером в крепости Осовец. В двадцать восемь лет вышел в отставку и в 1895 году поступил в качестве переводчика в московскую цензуру иностранных газет и журналов. Был привлечен к делу перлюстрации. Замечаний не имел. В мае 1901 года получил чин надворного советника, что соответствовало армейскому подполковнику. Однако в 1903 году перешел на должность экспедитора в отделение городской почты Московского почтамта, объясняя впоследствии данный поступок тем, что «тяготился этими занятиями и искал выхода». Правда, экспедиторы, как правило, хотя сами перлюстрацией и не занимались, были в курсе этой секретной работы, особенно отбора писем.

Но в 1905 году Петр Николаевич совершает еще более резкий разворот – активно вступает на путь антиправительственной деятельности. В октябре его избирают председателем Московского комитета Всероссийского почтово-телеграфного союза. В ноябре на первом съезде этого союза он становится членом Центрального бюро. Уволен из почтамта без права занимать какую‐либо должность в государственных учреждениях. После подавления декабрьского восстания 1905 года в Москве арестован и до конца мая 1906‐го находится в Бутырской тюрьме. После недолгого пребывания на свободе вновь арестован в октябре 1906 года и помещен в Таганскую тюрьму, где пребывает по апрель 1907 года. Но на этом преследования в его адрес не прекращаются. В 1910 году Московский военно-окружной суд выносит приговор: два года заключения в крепости. Отбывал он их в одиночке Бутырской тюрьмы.

Зато в марте 1917 года П.Н. Миллер стал первым выборным московским почт-директором. Вступил в умеренную партию народных социалистов. После прихода к власти большевиков сосредоточился на музейной и краеведческой деятельности. В 1918 году создал музей Союза связи и руководил им до 1921 года. Одновременно с 1918 года был ученым секретарем и председателем комиссии «Старая Москва». В 1921–1929 годах заведовал музеем «Старая Москва» под эгидой Наркомпроса. В 1924–1926‐м сотрудничал с Московским коммунальным музеем, а с 1925 года участвовал в работе Московского городского и областного бюро краеведения.

7 октября 1935 года ему без ареста было предъявлено обвинение по статьям 58–10 (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти) и 58–13 (активные действия против рабочего класса и революционного движения, проявленные на секретной должности при царском строе) УК РСФСР – власти вспомнили о его работе в «черном кабинете». 12 октября Петр Николаевич представил объяснительную записку. 26 января 1936 года его вызвали в Учетно-статистический отдел Главного управления государственной безопасности НКВД СССР и объявили постановление Особого совещания о признании его социально-опасным элементом с предписанием покинуть Москву в пятидневный срок на три года. В результате целого ряда ходатайств приговор был пересмотрен, и Петр Николаевич скончался в Москве в 1943 году990990
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 138. Л. 15; Д. 154. Л. 118; Д. 181. Л. 7; Дмитриева И.А. «Обвинения, которые я не могу признать»: Материалы из архива московского краеведа П.Н. Миллера 1935–1936 гг. // Исторический архив. 1999. № 5. С. 167–181; Краеведы Москвы (Историки и знатоки Москвы) / Сост. Л.В. Иванова, С.О. Шмидт. М.: Книжный сад, 1995. С. 100–120.


[Закрыть].

Рассказ о чиновниках «черных кабинетов» будет неполным без анализа состава почтово-телеграфных служащих, причастных к делам перлюстрации. Без их помощи, содействия перлюстрация была бы если не невозможна, то во всяком случае значительно затруднена. Эту категорию «причастных» можно разделить на несколько групп. Во-первых, губернские почтмейстеры, управляющие почтово-телеграфными округами, начальники почтово-телеграфных контор. Во-вторых, почтовые чиновники, занимавшиеся с начала XX века отбором корреспонденции, подлежащей просмотру. В-третьих, почтальоны, сторожа, выполнявшие нередко и роль курьеров.

К сожалению, об этих людях – почтовых чиновниках, занимавшихся отбором корреспонденции, сторожах – мы знаем гораздо меньше. 31 марта 1840 года А.Н. Голицын докладывает императору об экспедиторе приходящих иностранных и одесских экстрапочт и рестовых (заказных) писем Санкт-Петербургского почтамта статском советнике А. Шнейдере, который может считаться принадлежащим к секретной экспедиции. Дело в том, что «чрез него одного передаются для перлюстрации как приходящие с почтами иностранные дипломатические депеши, так и партикулярные [частные] письма». Служа в течение пятидесяти лет, Шнейдер, по официальной характеристике, являлся после полуночи, к приходу иностранных почт, и оставался до шести часов утра. Уже в восемь часов утра он возвращался для раздачи корреспонденции дипломатическому корпусу и купечеству. Но перевести его в следующий чин было невозможно, поскольку должность его относилась к шестому классу. Поэтому ему была пожалована земля в аренду991991
  РГИА. Ф. 1284. Оп. 241. Д. 240. Л. 24–25 об.


[Закрыть]. 23 декабря 1878 года по докладу министра внутренних дел А.Е. Тимашева Александр II дал согласие наградить серебряной медалью с надписью «За усердие» для ношения на шее на Станиславовой ленте отставного унтер-офицера лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Томаса. В 1878 году этому человеку был восемьдесят один год и исполнилось шестьдесят лет его службы. При секретной экспедиции Санкт-Петербургского почтамта он служил с 1847 года, «свято сохраняя тайну перлюстрационного дела»992992
  Там же. Д. 246. Л. 289–290.


[Закрыть].

В Одесской почтовой конторе с 1908 года заведовал выемкой частной корреспонденции для последующей перлюстрации И. Юрченко. В 1913 году старший цензор Ф.Б. Гольмблат представил его к награждению орденом Св. Анны 3‐й степени993993
  ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1001. Л. 58 об.


[Закрыть].

Люди, в каком бы ведомстве они ни работали, всегда озабочены не только выполнением своих служебных обязанностей, но и множеством того, что относится к частной повседневной жизни. Не были исключением и сотрудники «черных кабинетов» XIX – начала XX века. Что же волновало этих людей? К сожалению, в нашем распоряжении не так много источников, которые могли бы пролить свет на данный вопрос, – не сохранилось личных заметок, дневников, воспоминаний. Но даже в массе деловых, официальных бумаг исследователь обнаруживает какие‐то крохи того, что позволяет хотя бы пунктиром проследить личные заботы и интересы некоторых из этих людей. Отметим также, что значительная часть нашей с вами жизни проходит на работе. Поэтому служебные проблемы также, на мой взгляд, входят в понятие повседневной жизни.

Кроме непосредственного руководства подчиненными начальство заботилось о создании лучших бытовых условий непосредственно на рабочих местах. Это, в частности, касалось использования новой техники. Старший цензор цензуры иностранных газет и журналов Санкт-Петербургского почтамта А.Д. Фомин 3 декабря 1900 года обратился к начальнику Главного управления почт и телеграфов с просьбой об установке в помещении цензуры телефона. 18 декабря последовало разрешение на это с условием, что пользование аппаратом составит 125 руб. в год. В результате 3 января 1901 года были установлены два параллельных телефонных аппарата. Затраты же на их установку были отнесены к статье канцелярских расходов994994
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 176. Л. 4–7.


[Закрыть]. Уже во время Первой мировой войны, 28 мая 1915 года, последовала просьба об установке в помещении цензуры вентилятора, «крайне необходимого в виду незначительной вышины комнаты»995995
  Там же. Д. 278. Л. 12.


[Закрыть]. Заместитель Фомина, старший цензор М.Г. Мардарьев, 19 апреля 1911 года подал служебную записку о производстве «полного малярного ремонта… и о расширении одной комнаты снятием перегородки». После производства ремонта Мардарьев направил бумагу заведующему электрической станцией Главного управления почт и телеграфов с просьбой установить в этих помещениях две люстры по четыре лампы в каждой «с конусообразным отражением»996996
  Там же. Д. 249. Л. 17, 28.


[Закрыть]. Первая мировая война породила новые проблемы. 4 июля 1915 года цензура иностранных газет и журналов обратилась в Петроградский почтамт по невиданному ранее вопросу: газетная экспедиция отказывает в отпуске необходимой бечевки, толстой и тонкой, а также оберточной бумаги – «за неимением их в достаточном количестве»997997
  Там же. Д. 278. Л. 30.


[Закрыть].

Широко известна фраза Воланда из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» о том, что послереволюционных москвичей испортил квартирный вопрос. На деле этот вопрос волновал людей всегда, в том числе и специалистов по чтению чужих писем. По законам Российской империи чиновнику или предоставляли служебную квартиру, или выдавали так называемые «квартирные деньги» на съем помещения. Естественно, что служащий хотел получить квартиру в удобном месте и более просторную. В этом отношении характерна переписка действительного статского советника К.К. Вейсмана с начальником Главного управления почт и телеграфов Н.А. Безаком. После смерти почт-директора Санкт-Петербургского почтамта В.Ф. Шора старший цензор Вейсман был назначен 4 января 1886 года управляющим цензурой иностранных газет и журналов в империи, в том числе и «особенной частью при ней», т. е. службой перлюстрации998998
  См.: Измозик В.С. Семья Вейсманов на службе в почтовом ведомстве // Из глубины времен. Вып. 13. СПб., 2005. С. 305–312.


[Закрыть].

Уже 21 февраля 1886 года последовала просьба Вейсмана предоставить ему казенную квартиру помощника санкт-петербургского почт-директора. 3 апреля Карл Карлович получил разрешение на переезд. Но у него к тому времени было пятеро детей: сын и четыре дочери. Поэтому уже на следующий день, 4 апреля, новый руководитель секретной службы обратился с новым ходатайством. Он указывал, что «назначенная казенная квартира равна по числу комнат нынешней» и «мала по семейному положению», ибо «из 7 комнат – 5 надо на спальни», а в результате «нет места для кабинета». Поэтому он просил прибавить соседнее помещение из четырех комнат. Поскольку бумаги всегда двигались медленно, то 22 апреля он, явно ощущая свой новый статус, пишет достаточно резко: «Прошло почти три недели, а из Главного Управления я до сих пор еще не получил обещанного Вашим Превосходительством благосклонного ответа и поэтому позволяю себе снова обратиться к Вам с покорнейшею просьбою: приказать довести этот квартирный вопрос к концу и этим дать мне возможность устроиться до переезда на дачу». Ответ последовал 30 апреля: «Начальник Главного Управления [Н.А. Безак] признал возможным присоединить квартиру, занимаемую чиновником особых поручений… и передать не позднее сентября в Ваше пользование»999999
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 93. Л. 2, 3–5.


[Закрыть]. Таким образом, в одиннадцатикомнатной квартире Вейсман смог обустроить свой кабинет.

Через два года, 8 марта 1888‐го, он обратился к руководству с просьбой уже о решении квартирных проблем своих подчиненных. По случаю перехода одного из них в Министерство внутренних дел Карл Карлович просил передать квартиру этого сотрудника (номер 34 в доме 12 по Новоисаакиевской улице) чиновнику Е.К. Самусьеву, трудившемуся в цензуре с июня 1881 года, а квартиру последнего (Почтамтский переулок, дом 1, квартира 18) передать прикомандированному с 22 декабря 1884 года к цензуре иностранных газет и журналов при Санкт-Петербургском почтамте А.Д. Фомину10001000
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 4. Д. 4268. Л. 2 об. – 3; Д. 5122. Л. 5 об. – 6; Оп. 21. Д. 103. Л. 4.


[Закрыть].

Наконец, совсем незадолго до краха империи, 7 января 1917 года, старший цензор М.Г. Мардарьев обратился к руководству Главного управления почт и телеграфов со следующим письмом:

При передаче цензурской [так в тексте] квартиры (Новоисаакиевская, д. 6, кв. 4) начальнику отделения Главного Управления почт и телеграфов было обусловлено: наем соответствующей квартиры для цензора и назначение казенной квартиры (не менее трех комнат) для экзекутора цензуры… Леонида Григорьева (переговоры велись с помощником почт-директора). Несмотря на неоднократные просьбы, до сих пор столь необходимая… квартира экзекутору цензуры не предоставлена. Убедительно прошу, Ваше Превосходительство, не отказать, при первой возможности, удовлетворить мою просьбу10011001
  Там же. Оп. 21. Д. 287. Л. 2.


[Закрыть].

Кроме квартир, чиновников, конечно, волновали вопросы жалованья, пенсий, наград, возведения в дворянство. Хотя жалованье у сотрудников «черных кабинетов» значительно превышало зарплату почтово-телеграфных служащих, так как более половины его они получали из секретных сумм, но бывали случаи значительной задержки денег. Обычно они происходили в связи с тем, что реальная должность не соответствовала официальной из‐за различного рода перемещения вакансий. Например, 12 сентября 1906 года А.Д. Фомин ходатайствовал перед начальником Главного управления почт и телеграфов М.П. Севастьяновым о перемещении должности чиновника, знающего иностранные языки, из рижской цензуры в Киев с назначением на нее губернского секретаря В.К. Карпинского. Приказ о его назначении с 1 октября 1906 года вышел 14 октября того же года. Между тем 17 февраля 1907 года старший цензор Киевской почтовой конторы К.Ф. Зиверт писал Фомину, что Карпинский не получает жалованья, так как в Управлении почтово-телеграфным округом до сих пор нет сведений о его назначении. Из Главного управления в Киев последовал 28 февраля приказ выдать жалованье Карпинскому из имеющихся сумм кредита. Начальник Киевского почтово-телеграфного округа Ф.Г. Цецыниовский ответил 5 мая 1907 года, что «никакого кредита не имеется» и Карпинскому выдано содержание без квартирных денег с 1 января 1907 года, а для выдачи за 1906 год нужно распоряжение Главного управления. Одновременно на неполучение денег жаловался коллежский советник Э.Э. Гордак, назначенный в киевскую цензуру с 1 января 1907 года и награжденный орденом Св. Владимира 4‐й степени 22 апреля того же года. Только 26 мая из столицы ушла в Киев бумага, разрешающая выдать Карпинскому деньги за 1906 год за счет кредита 1907‐го10021002
  Там же. Оп. 4. Д. 2035. Л. 1–3, 17, 23–23 об., 26, 27–28.


[Закрыть].

Весьма распространенной была практика перевода чиновников «черных кабинетов» из одного города в другой по служебной надобности. В этих случаях вставали вопросы выдачи подъемных. Например, когда в 1894 году Н.Г. Пезе‐де-Корваля пришлось срочно убирать из Казани в Москву, на его место был направлен из Москвы Х.Х. Ауэ. Последний подал рапорт с просьбой о путевых деньгах, заявив, что «у него нет средств на выезд из Москвы». Ему немедленно было отправлено 100 руб. на путевые расходы10031003
  Там же. Оп. 21. Д. 138. Л. 4–6.


[Закрыть]. В феврале 1897 года сотрудники цензуры иностранных газет и журналов Э.Э. Гордак, Ф.Г. Кребс и Крелинский, переведенные в ноябре 1896 года из Вильно в Варшаву, подали рапорты о выдаче им путевого пособия. Переписка по этому поводу продолжалась несколько лет. В ноябре 1899 года была подготовлена справка, из которой явствовало, что в ноябре 1896 года по распоряжению министра внутренних дел из Департамента полиции безо всяких удержаний было выдано Кребсу 300 руб., а Гордаку и Крелинскому – по 200 руб. Но указанные чиновники на этом не успокоились, видимо, желая кроме секретных сумм получить на путевые расходы и официально положенные деньги. Наконец 28 мая 1900 года из Главного управления почт и телеграфов последовал окончательный отказ, мотивированный тем, что упомянутые лица «не занимают классные должности в Царстве Польском»10041004
  Там же. Д. 153. Л. 9–10, 14–15 об.


[Закрыть].

Сама практика распределения и выдачи денег из секретных сумм ставила целый ряд вопросов: кому из причастных (к секретному делу) в почтовых конторах платить? сколько им платить? каковы здесь традиции? В этом плане представляют интерес два письма. Первое из них – обращение А.Ф. Шлиттера в конце марта 1909 года в Петербург к статскому советнику Л.Х. Гамбергу, помогавшему начальству вести делопроизводство. Назначенный старшим цензором варшавской цензуры в ноябре 1908 года, Шлиттер, как это бывает со многими новыми руководителями, хотел провести в своем учреждении ряд преобразований. В этой связи он писал:

Дорогой Леопольд! Шестьсот рублей… я получил. 300 рублей вручу сегодня же начальнику конторы [Н.В.] Васильеву, а относительно остальных 300 руб. у меня следующие соображения. С назначением сюда [В.С.] Верескуна [почтовый чиновник] остальные представители почтовых экспедиций были лишены пасхальной награды, и они в прошлом году впервые остались без денежной награды. Получали раньше: [С.] Вайшнис, Жук и Скубик [экспедиторы]. Первый – 75 руб., а остальные по 50. Такое лишение повлекло за собою много неприятностей… видно было, что они чувствовали себя обиженными и обойденными. А между тем, несмотря на реорганизацию всего дела, с передачею оного всецело в руки Верескуна, нам часто приходится пользоваться и их услугами. <…> В виду этого я сам хотел войти с ходатайством к Ал. [ександру] Дм. [итриевичу] [Фомину] … о поощрении двух лиц: Вайшниса (в размере не менее 75 р.) и Жука (в размере не менее 50 р.). Но, не имея на это пока санкции от начальства, я оставил эти 300 р. нетронутыми и поступлю с ними согласно распоряжению начальства. Кроме того, я нахожу крайне желательным не оставлять без наград наших трех почтальонов… им следовало разрешить выдать <…> по 10 р. = всем 30 р., а двум почтальонам, кот. [орые] доставляют нам портфели, обязательно следует выдать по 5 р. каждому. <…> Будь добр и телеграфируй немедленно в случае согласия начальства только одно слово: «Согласен». Остальная сумма – 135 рублей остается тогда в распоряжении начальства. Повторяю, что я вообще до твоей телеграммы, кроме 300 р. Васильеву, ничего выдавать не буду.

Если Ты и мы все получили ожидаемую пасхальную награду, то, конечно, можно принять в соображение, что наши почтальоны уже удовлетворены, да и остаток в 135 рублей может быть зачтен в число награды остальным чиновникам. Итак жду телеграммы в субботу. Всего хорошего. <…> Твой А. Шлиттер.

На письме имеется резолюция карандашом: «Телеграммой 28/III 1909 отвечено “Согласен”»10051005
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 221. Л. 101–101 об. А.Д. Фомин – старший цензор цензуры иностранных газет и журналов при Санкт-Петербургском почтамте и одновременно руководитель службы перлюстрации в Российской империи с 1891 года. С. Вайшнис и В.С. Верескун – чиновники Варшавской почтовой конторы.


[Закрыть].

Одновременно 10 марта 1909 года об этой же проблеме писал заместителю А.Д. Фомина, старшему цензору М.Г. Мардарьеву, руководитель «черного кабинета» в Одессе Ф.Б. Гольмблат:

Глубокоуважаемый Михаил Егорович [т. е. Георгиевич]! В виду предстоящей «наградной» Пасхи было бы желательно знать, следует ли мне официально просить А.Д. [Фомина] назначить денежные поощрения для некоторых косвенно участвующих, не получивших таковые на Рождество. Первым таким лицом является помощник начальника почтовой конторы Брюховицкий, с которым Вы вели переговоры во время Вашего пребывания в Одессе, когда Бр. [юховицкий] временно замещал должность начальника конторы. С тех пор, он по моим личным наблюдениям, вел себя вполне корректно по отношению к цензуре и ни в чем не мешал деятельности посвященных в наше дело почтовых чиновников. По провинциальным понятиям, такое поведение считается заслугой, а за заслугу – пожалуйста, на чаек с Вашей милости.

Награда в 150 руб. была бы совершенно достаточной и претензий в будущем, я думаю, у награжденного в проведении Вашей реформы не будет. Что касается награды для начальника Округа, то таковая, конечно, также является желательной, чтобы и в будущем расположить к цензуре господина Дьякова, но в виду того, что он уже получил две Пасхи подряд по 300 руб., то я не знаю, насколько Вам покажется необходимым каждую [курсив автора письма] Пасху награждать главу [курсив автора письма] здешнего почтового дела (Одесская почтовая контора подчинена Округу). Для заведующего экспедицией [Г.К.] Тысячного я на Рождество не испрашивал награды, предполагая, что сумма свободных денег для косвенно участвующих невелика и распоряжаться ею следует поэкономнее. Нельзя ли будет ему дать нынче на Пасху 100 руб.?

На первом листе письма в углу имеется резолюция черными чернилами: «Брюховицкий и Тысячный включены в список пасхальных наград»10061006
  Там же. Л. 113–113 об.


[Закрыть].

Тайные выплаты создавали иногда почву для моральной нечистоплотности отдельных чинов цензуры10071007
  См.: Зданович А.А., Измозик В.С. Сорок лет на секретной службе. С. 106–110.


[Закрыть]. Бывали и жалобы со стороны на денежные долги цензоров. Например, цензор В.И. Пирогов взял в Первом Варшавском ссудо-сберегательном товариществе 300 руб. с обязательством вернуть деньги с процентами до 30 июня 1907 года. Будучи переведенным в Петербург, Виктор Иванович деньги не вернул. Правление товарищества 20 октября 1907 года направило отношение приставу Адмиралтейской части столицы о взыскании долга. Завязалась переписка. Околоточный надзиратель 4 декабря 1907 года докладывал, что Пирогов «от уплаты уклоняется и имущества никакого не имеет, а служит цензором иностранной корреспонденции при Главном Почтамте,… куда и следует направить [жалобу] для исполнения». В свою очередь, цензор П.К. Бронников подготовил справку о том, что Пирогов состоит при МВД и лишь откомандирован в цензуру, поэтому жалованья здесь не получает. В связи с этим пристав 29 декабря 1907 года наложил резолюцию: «За неимением сведений, откуда именно г. Пирогов получает жалованье и в каком размере, а также за уклонением его сообщить таковые сведения, настоящую переписку препровождаю г. СПб. [Санкт-Петербургскому] Почт-директору и прошу таковую направить по месту получения им жалованья или другого какого вознаграждения за службу». Видимо, должнику было сделано соответствующее внушение со стороны начальства. В результате Пирогов обещал правлению Варшавского товарищества погасить долг в течение января 1908 года10081008
  РГИА. Ф. 1289. Оп. 21. Д. 228. Л. 2–8.


[Закрыть].