Текст книги "Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов"

Откуда пошла земля Русская

Первым русским был дед Пантелей, а умирая, он стал изменяться: дыхание его превратилось в ветер и облака, голос – в гром, глаза – в солнце и луну, четыре конечности и пять пальцев руки – в четыре части света и пять священных икон, кровь – в реки, мускулы и вены – в Среднерусскую возвышенность, крайняя плоть – в кубанский чернозем, волосы и борода – в Малую Медведицу и планеты, кожа и волосы – в леса и поля, зубы и кости – в малахит и железо, семя и мозг – в золото и янтарь, пот – в дождь и реки равнинные… А паразиты, живущие на нем – в граждан.

Письмо в ЦК

Люблинские бани закрывают. Снизу расстроился Марьино, а сверху подпирает Перерва, а дома везде улучшенной планировки. В них селятся молодые люди и ходят в сауну, где по-настоящему не парятся, а поддают водой на электрические камни.

Из-за этого поток спал, и хотя приезжают со всей Москвы и даже с Лосиного острова, потому что это последняя баня, где топят дровами, но земля в Москве дорогая и сносить собираются не только бани, но и нефтеперерабатывающий завод в Капотне.

Мужики узнали об этом и плакали. Ветеран Второй мировой войны Емельян Лукич бил себя в грудь и говорил, что немцы в сорок первом под Харьковом так не поступали. Даже когда они выходили из шестисоттысячного окружения, в банях парились. Ему вторил Володя с седой грудью, полковник стройбата в отставке. Он тоже бил себя в грудь и выражался громко. Считал, натуральная война против человечности.

Теперь по вечерам под картиной «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану» они пишут письмо в ЦК, а буфетчица Рая судорожно вздыхает, каждый раз прерывая свою работу на особенно остром слове. И хотя я уверяю их, что никакого ЦК больше нет, они все равно пишут и заставляют меня проверять ошибки.

Еще они вспоминают, как в 1978 году сносили Красносельские бани. Тогда они бросили в почтовый ящик письмо в Моспарторг, и через месяц пригласили их на открытие новых Красносельских бань, хотя старые и снесли.

Они и сейчас верят, что можно послать письмо – и все переменится, но я не верю и тревожно всматриваюсь в их лица, стараясь предугадать реакцию простого человека на наступление мирового капитала.

Витязи в тигровой шкуре

Витязи в тигровой шкуре даже в переводе вытворяют такое, что просто непонятно, кто там кого любит и кто кому кем приходится и какая там у всех ориентация.

Если же знать, что на языке оригинала родов нет, то есть что мужчина, что женщина – все едино, то совсем можно офигеть, потому что перевод становится делом сугубо личным, а древние пошалить любили – что греки, что египтяне. Вот и остается только гадать, кто там кого любит и как.

Собакокиллер и вороны

Когда дворовый кот Собакокиллер полностью одряхлел, я его взял к себе в дом, так как добывать еду он уже не мог. Сил отбиваться от внешних врагов ему тоже не хватало, поэтому на него налетали вороны и клевали. Я его спасал за стеклом окна, но на улицу выходить все равно приходилось, и, чтобы кот не пугался, я сажал его на плечо, а Собакокиллер вцеплялся когтями в кожаную куртку, чтобы не упасть от ударов птиц.

Они пикировали вниз бомбардировщиками, мстя коту за испорченную юность, когда он, молодой и сильный, гонял их, птенцов, по деревьям и разорял гнезда.

«Видишь, Киля, – приговаривал я, отмахиваясь метровой тростью красного дерева, – за все в этом мире приходится платить. Вроде вчера тебя белозубые родственнички выносили розоватенького из роддома в пеленках, а сегодня смотришь на закат, как на последнюю примету».

Собакокиллер шипел, ершился, но соглашался, кивая поседевшей головой, словно все понимал, а иногда мне казалось, что он как-то виновато смотрит в небо и даже не уворачивается от увесистых птичьих ударов.

Одинокий человек

Психологический тренинг

Наш директор был очень веселый и доброжелательный человек. Он всегда радовался жизни и вникал в дела подчиненных, иногда останавливая их посреди офиса и спрашивая про жизнь.

Еще он был трудоголиком и редко уходил с работы до двенадцати ночи, со всеми советовался и слушал даже уборщицу, если она предлагала что-нибудь дельное. Зарплату давал вовремя и заражал энергией.

Но недавно после ссоры с акционерами – они не хотели выделять средства на развитие – он прошел психологический тренинг, где его избавили от гомофобии, мужланства и сегрегации, хотя он ими и не отличался. Отучили быстро и по-особенному: например, переодевали в голубого и выпихивали на улицу покупать товары или наряжали дамой легкого поведения и щипали за ляжки.

Теперь директор не ходит на работу – или придет вечером на два часа и запрется. У него приподнятое настроение и одухотворенное лицо. Он задерживает зарплату и ни с кем не разговаривает. На все вопросы отвечает односложно или машет: «Ой, не волнуйте меня, ой, не волнуйте меня». Еще ходит и говорит, что ему не хватает команды, и всех вербует на тренинг.

Я идти не хочу и боюсь – вдруг меня тоже избавят от комплексов и я превращусь в позитивного идиота?

Одинокий человек

Очень грустно, когда никто не пишет, поэтому я специально подписываюсь на спам, прихожу на работу, запускаю ящик, сижу и через каждые три минуты проверяю почту: вдруг кто-нибудь что-нибудь написал? Тогда сразу поднимается настроение, и можно даже не читать, а просто удалять.

Если же не приходит спам, то я сам себе отправляю письма, например с каким-то файлом или с какой-то картинкой, чтобы было интересно. Откроешь и смотришь – о-го-го…

Наверное, я одинокий человек.

Карьера

Меня вызвали к начальнику и спросили, человек ли я команды. Потом показали листок, где в левой колонке стояли мои плюсы, а в правой – минусы. Из плюсов выходило, что я честный и порядочный малый, а из минусов – что разгильдяй и бездельник.

Далее начальник спросил, каковы мои устремления в жизни: хочу ли я дом у моря, дачу на Лазурном Берегу и автомобиль «бентли», какой я вижу свою карьеру, является ли целью моей жизни зарабатывать много и выглядеть на все сто.

Я представил, как иду по Тверской в костюме от Версаче, захожу в казино «Кристалл» и подмигиваю девочкам, увешал жену елкой и отправил детей на учебу в Англию, а потом почему-то загрустил и сказал вслух, что Достоевский сделал неплохую карьеру, а жил плохо и «бентли» у него не было.

Начальник ответил, что если у меня такие ценности, то грош мне цена как потребителю и я нахожусь на нижней отметке шкалы успеха, а только человек, нацеленный на успех, должен работать в компании. Без этого качества никак жить невозможно.

«Какое бесславное время наступило», – подумал я.

Песни на ночь

В моей семье не только я не умею петь, но и все родственники. Если пою я, то замолкают дети, а когда родственники – то все вокруг.

Очень любила петь песни мне на ночь бабушка по отцу. Она усаживала меня к себе на колени и громко пела либо про могилку, либо про мужика, который зарезал жену и отвел пятилетнюю дочурку на кладбище, где и повесился. Еще старинные поморские песни (а бабушка по отцу родом из Архангельска) описывали события Англо-бурской войны, которая происходила в Трансваале.

В них огромный черный негр сидел под деревом и рассказывал про то, как все его дети по очереди уходили на фронт и погибали, а когда пришел младший сын, негр закричал: «Нет, нет, нет, малютку не пущу».

Пела бабушка протяжно и жалостливо, и у меня наворачивались крупные соленые слезы. Бабушка весело смеялась и гладила меня по голове.

Древнерусская литература

В чем главное отличие древнерусской литературы от такой же западно-европейской? В державности. У нас все бьются, все гибнут, все борются за землю Русскую. Она как государь выступает и всех строит, и всеми командует. Идите братцы послужите земле Русской. О, йес, мы идем служить земле Русской просто так и ради любви и понимания.

А у них? Вассалы воюют за слабого и немощного короля, а потом приходят и нагло так, настойчиво требуют: «Дай нам феод, дай нам феод, мы его заслужили, ты нам должен. А ну быстро давай нам феод, а не то мы разобидимся и таких дел наворотим, что мало не покажется, – и ты нас еще припомнишь».

Поэтому у нас и воззрение такое стройное, ясное, а у них вечный разброд и шатание.

Страшный сон

Ночью мне приснился сон. Будто сижу я в Алексеевском равелине и ко мне по очереди заходят визитеры. Сначала вошли каннибалы с кусками мяса в руках. Они облизывали пальцы и подмигивали, приглашая к свежему кушанью.

Потом вломились хлыстовцы, приведя моих родственников и предлагая заняться с ними амурными делами, но я и тут от соблазна отказался, хотя зря, так как стали каннибалов и хлыстовцев сменять наркоманы, маньяки, вивисекторы, красные кхмеры, хунвэебины и прочая нечисть. Жуть.

Под утро же спустился ангел и вопросил:

«Что же ты, Славик, выкобениваешься? У нас больше ничего нет. Надо что-то выбирать».

Ноябрь

Ноябрь – месяц депрессий. В ноябре подходит дворник Сидор Петрович и спрашивает, что я принимаю на этот раз – ремерон, мелипрамин, рисполепт?

Я весело улыбаюсь и загадочно молчу, потому что уже ударил первый мороз, меня отпустило, а врач еще не снял веселящих таблеток. От них ходишь с приподнятым настроением, напеваешь песни и устраиваешь склоки с женой. Жена же вожделенно поглядывает на пузырьки. Мне в принципе не жаль, просто беспокоюсь о ее здоровье, и поэтому прячу подальше лекарства.

Когда-нибудь, когда депрессии меня насовсем оставят и я смогу ходить и напевать песни просто так, я обязательно поделюсь таблетками с женой, но сейчас мне почему-то кажется, что подобный опыт ей ни к чему.

Сердца

Концерн «Авакон» основали ветераны милицейского движения. В начале девяностых это было прогрессивное начинание, так как всех неофициально сторожили ребята в спортивных штанах, – и первая государственная защита была в диковинку.

Те, кто к ним потянулся, очутились в относительной безопасности, и поэтому акционеры-основатели сидели с утра целыми днями в каптерке, пили коньяк, смотрели видик и играли в покер в табачном дыму.

Постепенно подзащитные подпускали их в паи собственных производств, и через семь лет образовалась промышленная империя, растянувшая капиталистические щупальца от Белого моря до Берингова пролива.

Мелкие и средние предприятия, рынки и торжища, санатории и туристические базы требовали управления, и там, где удалось отбиться (хотя из-за этого ряды ветеранов поредели), потребовались молодые зубастые белые воротнички, акулы рынка, пираньи свободного предпринимательства.

С утра до вечера они, не унывая, сновали по всем щелям империи, и постепенно, со сменой общеполитической обстановки, вся власть отошла к ним. Вооруженные законниками, юристами и знаниями, они лишили акционеров даже эфемерной власти, так как защита теперь требовалась не для них, а скорее от них.

Ветераны подались во все тяжкие и попытались повоевать, как в юности, но быстро приуныли, так как молодняк оказался столь циничен и непредсказуем, что отморозки девяностых перед ним выглядели паиньками.

От откровенных бандитов их отличала только какая-то совковая тяга к символам и знакам, поэтому они оставили последнего акционера в качестве талисмана, выдавая ему ежемесячно по десять тысяч рублей.

Еще они создали зал славы, где повесили его портрет в рамке, описали жизненный путь, привели семейные фотографии и сочинили гимн со здравицами и лестным словами.

Акционера больше всего раздражали не десять тысяч рублей, а гимн. Все казалось, что над ним издеваются, но на самом деле они его сочинили от чистого сердца, просто у них сердца такие.

Коммерческая деятельность

Я закончил Харьковское военное училище и служил в Мурманске-50 неплохо, так как гарнизон был секретный и надбавки шли высокие. Зарплата лейтенанта, служебная квартира и перспективы роста.

Когда реформаторы развалили армию, сделали смешные оклады, а мы все что можно со складов продали, я пошел к нашему коменданту и попросил отпустить меня на гражданку, так как никакой возможности жить больше не осталось.

Комендант ответил: «Не могу, ты же ничего не нарушил, поэтому просишь меня о невозможном. Ты, конечно, можешь подстрелить старшего по званию, открыть секреты Родины врагу или погубить солдат, но это никаким основанием для твоего отчисления не будет, разве только в звании понизят или отсидишь, поэтому отстань». От этого мне поплохело.

Я думал и мучился семь дней, весь исхудал и высох, и непонятно, к чему бы это привело, если бы в городе я не поделился своими горестями с армянином Давидом, который меня спас. От своего коньячного кооператива он выписал справку, что я занимаюсь коммерческой деятельностью. Это и послужило главным основанием моего увольнения на гражданку.

Литературная слава

Наш специалист по стандартам качества из глухой чувашской деревни не мог написать трех слов без ошибок, даже используя встроенный редактор грамотности программы Word. Это не было заметно, пока его не повысили до должности директора по развитию и не предписали надзирать за филиальной сетью. Новая работа в основном писательская и требует выпуска большого числа инструкций и положений. Теперь каждый день он сидит в углу офиса, что-то бормочет под нос и громко набивает двумя пальцами длинные и увесистые тексты. Когда мы проходим мимо, он грудью закрывает от нас экран, будто мы воруем авторские права и специализируемся на плагиате.

Проблема не в том, что нам интересно, а просто его уже давно настигла слава. Когда он вечером уходит с работы, мы читаем его писанину и растаскиваем на цитаты и афоризмы. Потом стоим в курилке и вслух смеемся до колик. Кто-нибудь один скажет слово из увиденного, а другие загибаются и держатся за животы. Кто-нибудь один напомнит смысл фразы, а другие не могут остановиться от хохота.

Когда директор по развитию проходит мимо, мы затихаем и только перемигиваемся за его спиной, еле сдерживаясь.

Стенгазеты

Собака

Усталый и голодный я шел с работы домой, когда увидел бедную замученную собаку в подворотне нашего дома. Полуметровый черный пес стоял у ступенек и смотрел выжидающе всем проходящим в глаза, словно хотел просить о помощи. У пса висел до пола хвост, болтались уши, он подпрыгивал на трех лапках, так как четвертая была перебита и каким-то сердобольным человеком перебинтована. Как мне его было жаль, как мне его было жаль! И я заплакал, и, честное слово, мне еще никогда так не плакалось, и никто не вышибал у меня столь едкую слезу.

«Пойдем», – сказал я ему, позвал рукой, и мы пошли в лифт вместе, потому что пес оказался добродушным и отзывчивым, словно давно уже ждал своего хозяина.

Жена, когда увидела пса, закричала: «Он огромный, он грязный, он вшивый, а у нас кот не привитый, а тебе давно уже пора зашиться, а ну-ка дыхни».

Я дыхнул, но продолжал плакать, так как мне еще в жизни никого не было так жаль, как этого пса.

Стенгазеты

Прохор Прохорович Стербец до поступления в Суриковку очень плохо учился в школе, но руки у него были золотые, и уже в двенадцать лет он вырезал из рябины фигурку Геракла так правдоподобно, что все подходили и подолгу разглядывали. Опускали головы вниз и смотрели вверх. Поднимали головы вверх и смотрели вниз.

Но этот творческий акт никак Прошку не спас, потому что двойки и тройки по русскому языку и математике весили больше, чем движение к искусству.

Его строго вызывала в учительскую классная руководительница и рядом с поставленным на постаментик в учительской Гераклом отчитывала за плохую успеваемость и, как она считала, леность и неорганизованность, потому что Прохор не участвовал ни в какой внеклассной работе. В конце концов Прошка тяжело вздохнул и согласился рисовать школьные стенгазеты, и после этого школа вышла в районе по ним на первое место, хотя оставалось сложное противоречие.

Стенгазеты подписывались, а в них распекались двоечники и прогульщики, и Прошке не раз приходилось рисовать самого себя – то в позе взлохмаченного и неряшливого разгильдяя, то в виде неотесанного и вздорного драчуна.

Позже, в старости, добившись не только всесоюзного, но и мирового признания как модернистский живописец, он не раз перед журналистами признавался, что первые свои автопортреты писал в столь юном возрасте, что они не сохранились.

Журналисты и знатоки громко охали, качали головами и прицокивали языками, как бы давая понять, что очень плохо, искусство лишилось первоклассных шедевров и это жаль.

Прохор Прохорович ехидно улыбался, а я если присутствовал с сыном Павликом, то ему незаметно подмигивал, понимая, что Прохор Прохорович имеет в виду.

Кстати, когда я был на родине Прошки в М-ске по делам, то заходил в школу, в которой он учился, и рассказывал директору о его судьбе, просил показать Геракла и искал эти стенгазеты. Одна случайно сохранилась. В ней Прохор Прохорович ехал на двойке, любовно обнимая ей шею, и именно по этому характерному обниманию чувствовалась рука мастера. Он с детства писал с любовью. Даже двойки.

Земляки

Бандит Алешка приехал в Москву из Тамбова откуда бежал из под следствия, выйдя под залог из тюрьмы. Так как в девяностых не было единой милицейской базы, с его паспортом ему ничего не угрожало, потому что, даже будучи объявлен в федеральный розыск, он проходил лишь по Тамбовской области, а не по столичным сводкам.

Несмотря на полную отмороженность и диковатость он все-таки усвоил, что теперь откровенным гоп-стопом лучше не заниматься, ибо слишком велик риск попасться заново. Поэтому решил развить бизнес по покупке и продаже квартир, трактуя его по-своему.

Найдя еще таких же четверых друзей, он обращался к алкоголикам, бабушкам и старикам – и выгонял их из квартир на улицу, подделывая документы через Манурика, закончившего юридический МГУ. Манурик являлся мозговым центром и бегал по БТИ, Москомзему и комиссиям по опеке, резво раздавая взятки направо и налево и полагая, что в эпоху первоначального накопления капитала отвечать ни за что не придется и рано или поздно примут закон об амнистии.

Все шло хорошо, и бизнес процветал, если бы не тяга Алешки к женскому полу, причем тяга уголовная. Он любил разогнаться на «мерине» и въехать незнакомым красоткам прямо в юбки. Красотки пищали, а Алешка широко открывал дверь, хватал их за бедра и тащил на заднее сиденье, ничего не страшась.

Так он закадрил Лену – оказалась землячка, – студентку Текстильного института. И хотя Лена отдалась не без сопротивления, ей понравилось. В голодное и суровое время Алешка с подельниками подъезжал на джипах и «меринах» к общаге и раздавал еду и шмотки, а Ленка с подругами визжала.

Летом она вклеила его фотографию в кошелек и поехала показывать родителям, как жениха, но отец – тамбовский опер со стажем – узнал сбежавшего из под следствия Леху и посадил его вместе с друганами, дав каждому по пятнахе.

Как ни странно, уцелел только Манурик, наверное потому, что никого с использованием бицепсов не укокошивал, голову под пули не подставлял и, обладая хоть какими-то мозгами, успел скрыться в неизвестном направлении.

Троллейбусы

По Люблинской улице пустили новые троллейбусы с турникетами. Пустые и унылые, они ползут к Волгоградскому проспекту, шевеля усами, словно загадочные весенние жуки.

У них открывается только передняя дверь, и все входящие упираются в железные метрополитеновые штыри, куда надо воткнуть проездной или посадочный талон, и тогда через железяки можно пройти.

Если ты вбежал по ошибке и застрял на передней подножке, то надо быстро выпрыгнуть обратно, а не то водитель, заметив твое смущение, закроет дверь. После этого уже невозможно выйти и пересесть в автобус или троллейбус без автоматического контроля. Так и едешь толпой в тамбуре вместе с бабушками и дедушками.

Иногда находится смелый человек, и он покупает вполторадорога талон у водителя. Все расступаются и с интересом наблюдают, как бедняга заходит в салон, садится на пустые места и с гордым победоносным видом едет куда надо.

«Во это да, вот это да», – все качают головами.

«А вы что думали, а вы что думали», – ответно задирает нос счастливчик.

На следующей остановке все выходят с передней площадки, молчат и следят, как в троллейбус заходят очередные жертвы, чтобы все началось по новой. Некоторые им машут вслед руками и громко, горестно вздыхают, словно происходит последнее расставание.

Не Р. Г, а Ч. А

В наш образцовый аул часто приезжали знаменитые писатели малых народов, и, чтобы их встретить, мы собирали длинные-предлинные столы, заставляя их едой и закусками.

Сначала все выходили вперед и долго кланялись, потом подносили хлеб с солью на болтающихся полотенцах и целовались три раза, а иногда воздевали руки к небу, сложив их плотно ладошками.

Если писатель был особенно велик, то читали ему стихи или пели песни, а если областного значения, то просто маленькие девочки в коротеньких платьицах его облепляли и превозносили громко-громко, чтобы ему было лестно.

В этот раз, судя по всему, приезжал очень большой и известный архитектор человеческих душ, потому что директор два раза прикрикнул и сильно суетился. Он делал круглые глаза, вытягивал лицо и, махая вытянутым указательным пальцем перед нашими глазами, повторял: «Только запомните, не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов, только запомните не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов. Иначе если опять все перепутаете, то разукрашу вам физиономии, и пойдете искать другую показательную школу для своего продвижения по службе».

Мы горько вздыхали и мучились, а некоторые записывали имя-отчество приезжающего писателя на запястьях.