Текст книги "Агасфер. Вынужденная посадка. Том I"

Ретроспектива-5 (январь 1946 года)

Восточное побережье Сахалина

– Большой начальник, мой сильно просит – пусти к баба, к детишка! Пошто не пускаешь?

У капитана Томео было хорошее настроение, и он решил позабавиться:

– Твой не выполняет условия нашего уговора, Охотник! Твой приносит мясо, зерно, ам-ам, а мой пускает к твоей бабе и детям. Где сегодня мясо? Нет мясо – нет баба!

– Плохо считала, большой начальник! Сегодня мой охота – два человек с летающей машина! Мой за зверь сегодня не ходить, все время искать человек! Завтра будет охота, завтра добывать зверь буду!

– Вот завтра и будет баба твоя, Охотник! Сегодня твой надо еще мало-мало ехать. В Отиай!

Охотник простодушно прищурился: не смеется ли над ним японский офицер?

– Отиай шибко далеко, большой начальник. День, однако, совсем-совсем кончился. Мой устал, собаки устали. Завтра Отиай побегу, большой начальник!

Капитан перестал улыбаться, сдвинул брови:

– Охотник, твой спорить нельзя. Мой говорит – твой делает. Иначе, – Томео вынул пистолет, выразительно щелкнул предохранителем. – Иначе пух-пух Охотник, пух-пух баба!

Охотник вздохнул: он давно уже знал, что белые люди всегда обманывают. Ну, почти всегда. Они пришли на его остров и всегда делают все, что хотят. С ними спорить бесполезно…

– Пошто мой Отиай ехай? Зерно брать?

Капитан помедлил. Идея, пришедшая ему в голову совсем недавно, поначалу показалась совсем абсурдной. Однако чем больше он размышлял на эту тему, тем больше идея ему нравилась. В конце концов, он ничего не теряет!

Сказав полтора часа назад пленному американцу о том, что пошлет к самолету с ревизией двух своих солдат, знакомых с механикой, Томео покривил душой. Только один его солдат, и то с большой натяжкой, подпадал под определение механика: до мобилизации он работал на механическом прессе сахароварочного завода. Все остальные были крестьянами из глухих южных провинций Японии – хорошо, если они видели самолет хоть издали! А что касается его ремонта или оценки летных свойств, то с таким же успехом к самолету можно было посылать глупых енотов.

Мысль починить самолет и попробовать улететь на нем в Японию капитану очень нравилась. Тем более что солдаты, которых он иногда посылал в разведку к линии железной дороги, связывающий Отиай с югом острова, всякий раз приносили плохие известия. Новости они черпали из уст японцев-железнодорожников, обслуживающих линию – путевых обходчиков, сторожей на переездах, ремонтных рабочих. Те из них, кто сохранил радиоприемники, тоже говорили о войне, которая закончилась еще летом прошлого года о капитуляции, подписанной Японией. Об американских оккупационных властях, которые заправляли сейчас всем на его родине. Это с трудом укладывалось в голове, и Томео не знал, верить ли этому или считать пропагандой русских.

Однако хуже всего были известия о самих русских. Соотечественники утверждали, что русские пришли на Карафуто насовсем. Что готовится массовая высылка японского гражданского населения с Сахалина. Что же касается остаточных группировок японской армии – Томео догадывался, что его группа не единственная на Карафуто – то русские «чистильщики» регулярно совершают рейды в места их обитания и уничтожают тех, кто не сложил оружия.

То, что «чистильщики» до сих пор еще не добрались до его группы, можно было объяснить не только везением, но и тем, что Томео и остатки его роты сидели в тайге тише воды ниже травы. Однако везение не может длиться бесконечно, к тому же контакты с местным населением с каждым новым повышали риск предательства.

В общем, надо было во что бы то ни стало попытаться покинуть Карафуто. Но как? На плоту до Хоккайдо не доплывешь. И в этих обстоятельствах чудом залетевший сюда самолет-амфибия был хоть и призрачным, но все же шансом.

Правда, оба американских пилота утверждают, что починить их летающую лодку вне заводских условий невозможно. Косвенно эти слова подтверждались действиями самих летчиков: они бросили свою машину и пошли сдаваться русским. Но с другой стороны – они пилоты, а не профессиональные механики! Вот если бы самолет осмотрели настоящие специалисты…

И такие специалисты поблизости были! Отиай, насколько знал капитан Томео, был крупной железнодорожной станцией, известной своими хорошо оборудованными мастерскими, в которых раньше ремонтировали даже паровозы. Значит, остались и люди, которые там работали!

– В городе, Охотник, твой найдет старосту. И вернется обратно, к свой баба!

– А если твой старост русска не говорить?

– С тобой поедет мой солдат. Он будет говорить. Понял, Охотник?

Охотник посоображал, потом отрицательно покачал головой:

– Отиай многа русска солдат, большой начальник! Они сильно не любят твой солдат, они поймают твой солдат. И будет многа сердиться на Охотника. Мой турьма попадает, твой без мяса остается. Плохо!

– Мой солдат оденет кухлянку твой баба, большую шапку, унты. Скажешь – много больной твой баба, доктор везешь. Иди, готовь собак!

Выпроводив Охотника, капитан вызвал к себе одного из солдат, придирчиво осмотрел его лицо с еле пробивающейся растительностью.

– Побрейся. Переоденешься в женскую одежду дикарей и поедешь с Охотником в Отиай. Он покажет тебе дом старосты. Пусть даже не главного старосты города – все равно! Скажешь старосте, что капитану Томео срочно нужен хороший механик из железнодорожных мастерских. Пусть найдет и отправит с вами сюда. Если ослушается – скажи: придем и убьем всю семью, сожжем дом. Иди, выполняй!

– Господин капитан, – попробовал возразить солдат. – В городе расквартирована крупная воинская часть! Там действует комендантский час, много патрулей! Нас арестуют!

– Охотника всюду и везде знают! Он ездит туда, куда хочет. Его не задержат, тебе нечего бояться! Выполнять! Оружие с собой не бери!

Выпроводив удрученного солдата, капитан поглядел на капрала, топтавшегося неподалеку.

– Сколько отсюда до города Отиай, капрал?

– Я ходил туда еще до снега, господин капитан! Шел почти четыре часа. Полагаю, что около четырех ри. Но Охотник поедет на нартах – это, конечно, быстрее.

– Охотник не дурак. Он не погонит нарты в Отиай прямо отсюда, капрал: следы на снегу хорошо видны. Значит, будем считать все-таки четыре часа в одну сторону и столько же обратно. Плюс время, чтобы заставить двигаться старосту, этого трусливого кусотаро. Думаю, что у меня есть не менее 10–12 часов, чтобы спокойно выспаться, капрал! Не забудь регулярно проверять посты!

Заметив, что капрал, против своего обыкновения, не спешит удалиться прочь, Томео удивленно вскинул брови:

– Что-то непонятно, готё Сино?

– С вашего позволения, господин капитан! Наши пленники, американцы… Снегопад почти закончился, ночью похолодает. В медвежьем доме, где и разогнуться невозможно, до утра они неминуемо замерзнут. Конечно, если они нам не нужны…

– Выношу тебе благодарность, капрал! Я и забыл, честно признаться, об этих американцах. Отведи их в соседнюю хижину, пусть ночуют там!

– У нас очень мало людей, господин капитан! – напомнил Сино. – Один, как вы знаете, постоянно сторожит старуху-гилячку с ее выводком. Двое других весь день охраняли подходы к поляне, еще двое должны их сменить на ночь. А один уедет сейчас с Охотником. Прикажете охранять американцев мне, господин капитан?

– Не стоит, капрал! – зевнул Томео. – Передай айнам в той хижине мой приказ: пусть охраняют американцев сами! Не забудь сказать, что если летчики сбегут, я прикажу повесить весь их поселок! Выполняй, готё Сино!

Надеясь на то, что завтрашний день принесет ему только добрые вести, капитан Томео отхлебнул немного бренди из фляжки, отобранной у американца, и залег на отчаянно шуршавшую тростниковую подстилку. Уже засыпая, он услышал далекий вой собачьей своры и гортанные вскрики Охотника тот: он погнал упряжку в Отиай.

* * *

Однако хорошо выспаться капитану Томео в эту ночь, вопреки его ожиданиям, так и не пришлось.

Он проснулся от возбужденных голосов айнов. Приподнял голову и увидел, как все они столпились у входа в хижину, с опаской выглядывая из-за прикрывающего дверь полога. Не успел капитан спросить у этих скотов – в чем дело, как в хижину ворвался капрал. Бесцеремонно растолкав айнов, он приблизился к ложу командира, увидев, что тот уже не спит, испуганно отрапортовал:

– Вставайте, господин капитан! Случилась большая беда! Скорее!

– Что за паника, капрал? Что случилось? Пленники сбежали?

– Хуже! Гораздо хуже, господин капитан! Гилячка облила своего часового кипятком, а тот проткнул ее штыком! Скорее, господин капитан!

Бормоча под нос ругательства, капитан соскочил со своего ложа и почти бегом промчался мимо молчаливо расступившихся айнов у входа. На поляне вой и дикие вопли, доносящиеся из чума, где обитало семейство Охотника, стали гораздо слышнее. А когда капитан, откинув занавес из оленьих шкур, с пистолетом в руке ворвался в чум, то едва не оглох. Оценивая случившееся, он вертел головой, пытаясь разобраться. Забежавший следом капрал Сино бестолково светил фонариком в разные стороны. Томео вырвал у него фонарик и направил луч на солдата, катающегося от боли на земле и воющего без перерыва. Потом луч света переместился на вторую шевелящуюся фигуру – это оказалась жена Охотника. Женщина пыталась отползти в сторону – но ей мешала цепь и… винтовка «арисаки», примкнутый штык которой все еще был воткнут в ее грудь. Неподалеку от ложа солдата неподвижно замерла лежащая навзничь детская фигурка в короткой кухлянке и с голыми ногами. Остальные дети Охотника, сгрудившись и прижимаясь друг к другу, отчаянно голосили по другую сторону очага.

– Что здесь случилось? – заорал во весь голос капитан.

Ему никто не ответил, лишь дети завыли еще громче. Томео в бешенстве обернулся на капрала – тот попятился:

– Я не знаю, господин капитан! Меня здесь не было!

– Принеси второй фонарик, идиот! Живо! Да замолчите вы все! Молчать, я сказал!

Капитан дважды выстрелил в потолок чума, но хор голосов, на мгновение стихший, тут же воспрял с новой силой.

Японец перевел дыхание и начал снова водить фонариком, вглядываясь в детали. Наклонился над маленьким тельцем, приподнял стволом пистолета полу кухлянки – это была девочка. Внутренняя часть бедер ее была залита кровью. Перевел луч фонарика на шею ребенка, увидел багровые полосы на горле и на замурзанных щеках. Томео рывком передвинул луч фонарика на шаровары катающегося по полу солдата – так и есть, они были расстегнуты! Капитан переступил через солдата, наклонился над женщиной, выдернул штык из раны, отбросил винтовку. Забыв, что семейство не говорит по-японски, закричал ей в лицо:

– Он тронул твою девчонку, а ты пыталась ее защитить?

Женщина молчала, только беззвучно открывала и закрывала рот – как большая рыба, вытащенная из воды. Черную яму ее рта быстро заполняла кровавая пена.

Капитан Томео зарычал от бешенства, схватил за руку мальчишку-подростка, выволок его из чума. Заорал на подбегающего со вторым фонариком капрала:

– Немедленно привести сюда всех айнов! Всех!

Когда айны подошли, он заговорил:

– Слушайте, вы! Я хочу знать – что произошло в чуме у Охотника! Спросите у этого мальчишки!

– Но они не понимают по-нашему, господин капитан! – робко попробовал подсказать капрал.

– Не понимают? А вот мы сейчас узнаем это! – Томео дернул мальчишку, приставил к его голове пистолет. – Если никто из вас не понимает по-японски, то мальчишка умрет! Прямо сейчас! Считаю до двух! Раз…

Пожилой мужчина сделал шаг вперед и заговорил, обращаясь к мальчишке. Тот в ужасе мотал головой и пытался попятиться, но капитан крепко держал его. Айн повторил вопрос, в его голосе появились успокаивающие интонации. Наконец мальчишка кивнул и произнес одно слово.

– Ага! – Капитан уже полностью пришел в себя, и начал рассуждать холодно и здраво. – Ага, он понимает тебя! Очень хорошо! Капрал, всех остальных айнов – вон отсюда, в дальнюю хижину! Им незачем знать все… Быстро!

Когда пространство перед чумом опустело, он поманил мужчину-айна поближе.

– Ты вовремя вспомнил, что понимаешь и наш язык, и язык гиляков, скотина! – прошипел он. – Итак, спроси его еще раз – что случилось в чуме? Я догадываюсь, но мне нужно знать точно! Ну!

Он сильно ткнул стволом пистолета в живот айна. Тот согнулся от боли, но, пересилив ее, с достоинством отвел пистолет рукой и снова заговорил с мальчишкой. Присел перед ним на корточки, провел ладонями по щекам.

И мальчишка заговорил. Когда он замолчал, айн поднялся во весь рост и попросил:

– Отпустите мальчишку, господин офицер. Он рассказал мне все…

Пересказ айна был недлинным. Он говорил на старом японском языке, используя порой древние и непонятные Томео обороты речи. Однако смысл рассказа был понятен. И совпадал с той картиной, которую капитан «вычислил» и так.

Часовой в чуме подманил маленькую девочку, проснувшуюся ночью по нужде. Думая, что остальное семейство спит, солдат зажал девочке рот и грубо вошел в ее детское тельце. Ребенок бился, пытался кричать, но солдат сделал свое грязное дело до конца. Когда он отпустил девочку, та с криком поползла к проснувшейся матери.

Тогда солдат, испугавшись своего грязного дела, схватил девочку и начал ее душить. Жена Охотника вскочила на ноги, бросилась отнимать ребенка. Солдат взялся за винтовку, и, угрожая женщине штыком, попытался загнать ее в угол. Женщина схватила висевший над очагом котел с кипящей водой и вылила его на голову обидчика и в тот же момент получила удар в грудь…

Когда айн замолчал, Томео кивнул в знак подтверждения. Несколько мгновений он подумал и, наконец, приказал капралу:

– Не отпускай его. Заведешь в чум, когда… когда все кончится.

Он откинул полог чума и вошел внутрь. Вздохнул, но не колебался. Перевернул ногой лицом вверх своего солдата и выстрелил прямо в середину его лица, с которого уже начала слазить покрасневшая кожа. Потом выстрелил в голову женщины, которая и без того уже не шевелилась. Томео поднял пистолет, сжал зубы и выстрелил еще четыре раза. Постоял неподвижно, карауля движения в груде тел в углу. Перезарядил обойму, выстрелил еще три раза. Откашлявшись, громко позвал:

– Готё!

Капрал мгновенно появился на пороге, таща за собой упирающегося мужчину-переводчика. Томео поднял на айна пустые глаза:

– Только один вопрос, скотина: почему ты молчал до сих пор? Я ведь спрашивал ваше гнусное племя много раз…

Мужчина не ответил, только продолжал что-то бормотать себе под нос, перебирая дрожащими пальцами ожерелье на шее и неистово глядя на убийцу.

Томео выстрелил еще раз и, когда мужчина упал, повернулся к капралу. Тот дрожал всем телом, ожидая следующего выстрела в свою сторону. Но выстрела не последовало.

– Капрал, это была необходимость, – мягко произнес капитан Томео. – Подумай сам, готё Сино: только Охотник обеспечивает наш рацион питания. Он не станет приносить нам мясо, если узнает правду… А так… Нам надо подумать, Сино, как скрыть от него правду как можно дольше. Пойдем, капрал, подумаем вместе! У меня есть немного американского бренди – он поможет нам расслабиться и забыть об этом кошмаре! Нет, не то я говорю, капрал… Не забыть – своих ошибок забывать нельзя! Нужно делать из них верный вывод и принимать на его основе правильное решение на будущее, Сино!

На самом деле, советоваться с капралом капитан Томео, разумеется, не собирался. О чем вообще может советоваться просвещенный человек с тупоголовым ублюдком из крестьян, получившим капральские нашивки только в военное время? И только потому, что ублюдок соображал чуть быстрее, чем прочее «пушечное мясо»? Дело было в другом.

Хладнокровно и в упор расстреляв восемь человек за какие-то пару минут, Томео не испытывал ни малейшего сожаления. И действительно считал свои действия необходимыми и в высшей степени рациональными. Жена Охотника, проткнутая штыком, и без того умерла бы. Ошпаренному кипятком солдату потребовались бы лекарства и больничный уход, он стал бы просто обузой – не говоря уже о том, что своей похотью он поставил своего командира и товарищей-солдат в неловкое положение перед Охотником, от которого зависели вопросы питания. И примерно наказать его надо было за одно это!

Пятеро детей Охотника? Все они стали ненужными свидетелями – за исключением разве что младенца. Конечно, его можно было бы и оставить в живых – но что потом прикажете с ним делать, где брать ему в тайге кормилицу?

А негодяй айн, как оказалось, знавший и японский язык, и гиляцкое наречие? Скрывая это, он обманул японского офицера! Да и оставлять его в живых после того, как Томео вынужденно «вывел в расход» все семейство Охотника, было бы просто глупо!

Капрал Сино тоже стал ненужным, по мнению капитана, свидетелем. Ненужным и опасным. Ведь расправа его командира с безоружными людьми, пятеро из которых были хоть и дикарскими, но все же детьми, буквально потрясла его. Томео видел его остановившийся взгляд, видел ужас и отвращение в его глазах, когда капрал глядел на него. Вряд ли коротенький опыт участия в боевых действиях закалили дух этого вчерашнего крестьянина. Да и что это были за боевые действия! Хаотическое отступление под шквальным огнем и бомбами русских…

Мог ли он, офицер Императорской армии Японии, оставшись в глубоком русском тылу с горсткой солдат, полностью рассчитывать на капрала после его реакции на случившееся? Разумеется, нет!

Успокаивая готё Сино и даже угощая его остатками бренди, Томео в то же время хладнокровно взвешивал плюсы и минусы того, что он останется без своего заместителя. Минусов единоначалия пока было больше, и только по этой причине капрал Сино не был нынешней ночью занесен в строчку «необходимых издержек».

Когда остекленение в глазах капрала сменилось хилыми искорками разума и способности воспринимать команды офицера, капитан велел ему прямо сейчас, не дожидаясь утра, убрать из чума все трупы, и до принятия окончательного решения спрятать их где-нибудь в сугробе за периметром поляны. Одному или с помощью солдат – Томео оставил данный вопрос на усмотрение Сино.

Выпроводив его, капитан долго ворочался на шумной подстилке, сожалея сейчас только о том, что не успел как следует допросить айна-переводчика: может, среди его соплеменников были и другие знающие японский язык? Это могло бы оказаться полезным… В конце концов, капитан Томео заснул.

Увы: неприятности этой ночи для него не кончились. Уже ранним утром Томео проснулся от какого-то подсознательного беспокойства, от ощущения немотивированной пока тревоги. В хижине было тихо, и несколько минут Томео пролежал в темноте с открытыми глазами, пытаясь определить причины своего беспокойства. Посветил фонариком на наручные часы, покосился на почти догоревший огонь в очаге посреди хижины – вдруг, словно ужаленный подскочил на своем ложе: эта тишина! Проклятая тишина – в хижине и в лагере было слишком тихо!

Семейство айнов в хижине, разумеется, старалось ничем не досаждать офицеру. Между собой они говорили совсем негромко, и больше вообще молчали. Но жизнь их продолжалась и в присутствии непрошенного «квартиранта»: они звякали своей немудрящей посудой, ходили. Шуршали той же тростниковой подстилкой на своих помостах, в конце концов!

Ничего этого сейчас не было… И огонь! За несколько месяцев пребывания в хижине капитан Томео ни разу не видел, чтобы айнский очаг был погашен, либо вот так, как сейчас, еле тлел. Вскочив на ноги с пистолетом в руке, он направил фонарик на помосты-лежаки – они были пусты!

Тихо было и в лагере. Никто не скрипел снегом, не тюкал топором по хворосту, не переговаривался. И эта зловещая тишина прямо-таки давила на барабанные перепонки, селила в душе уже не беспокойство – панический ужас!

Томео на ощупь нашел в изголовье подстилки пистолет американца – тяжелый и надежный крупнокалиберный кольт. Поставил его на боевой взвод и заткнул за ремень. Крадучись, подошел к дверному проему и, отодвинув слегка полог стволом своего «намбу», выглянул наружу.

Там тоже было тихо и пусто.

Офицер мелкими приставными шагами направился к соседней хижине, где с парой солдат квартировал капрал Сино. Долго прислушивался, и, наконец, решившись, заскочил внутрь, прижался спиной к стене у входа и обвел хижину лучом фонарика.

Здесь уже не было такой мертвящей тишины: капрал громко храпел на своем лежаке, с пистолетом-пулеметом поперек груди. Айнов в его хижине тоже не было видно, а огонь в очаге почти погас, и только красные угольки вяло посверкивали под толстым слоем пепла.

Немного успокоившись, командир шагнул к помосту и, предусмотрительно придерживая пистолет-пулемет рукой, громко окликнул:

– Капрал! Подъем!

Готё Сино мгновенно проснулся, сел и с похвальной расторопностью попытался взять оружие на изготовку.

– Это я, капрал! Не надо направлять на меня оружие, поднимайся!

– Что случилось, господин капитан?

– Пока не знаю, но в лагере слишком тихо. И айны куда-то подевались – и здесь, и в моей хижине пусто. Надо проверить посты, капрал!

Сино соскочил с ложа, торопливо напялил шинель, и, не застегивая ее, выскочил из хижины. Капитан, направляясь к выходу вслед за ним, помедлил и еще раз обвел стены хижины лучом фонарика. Все немудрящее имущество айнов, насколько понял японец, продолжало пребывать на своих местах: котлы и котелки, поделки из дерева, плетеные короба с мелким скарбом, какая-то меховая рухлядь…

Вернулся запыхавшийся капрал, доложил: вокруг лагеря все спокойно, часовые клянутся, что ничего не видели и ничего не слышали.

– Обойди все остальные хижины, заодно посмотри – как там американцы, – распорядился Томео. – Кстати, куда ты дел трупы?

– Мы перенесли тела в небольшой овраг за «медвежьим домом», господин капитан. Там очень много снега, и до весны вряд ли кто-то найдет их…

– Ну-ну… Выполняй приказ, готё!

– Айнов нигде нет, господин капитан! – доложил через несколько минут Сино. – Американцы лежат возле очага, греются…

– Пойдем-ка, навестим их, капрал! Может, хоть они расскажут про исчезнувших дикарей…

Однако американские летчики смогли рассказать очень немногое. Когда их привели в хижину из «медвежьего дома» и оставили на попечение айнов, те встретили «постояльцев» весьма приветливо. Напоили горячим отваром каких-то трав, позволили с удобством расположиться у самого очага. Отогревшись, пилоты незаметно для себя уснули. Разбудил их какой-то шум и выстрелы снаружи. Скоро айнов куда-то позвали, и они вышли. Потом снова была стрельба, и айны вернулись в явно подавленном настроении. Женщины плакали, мужчины переговаривались тихими голосами. Посовещавшись, хозяева снова дали летчикам какой-то отвар, после чего их потянуло в сон. Проснулись они недавно, когда в хижине никого не было. Возле очага лежала вязанка поленьев, стояли деревянные чашки с какой-то едой, похожей на распаренные и растертые зерна овса.

– Снаружи хижину охраняют! – сообщил пленным перед уходом капитан. – При попытке бегства часовому приказано стрелять на поражение.

Выйдя из хижины, капитан распорядился:

– Когда рассветет, обойди лагерь, поищи следы этих дикарей. Хотя, я думаю, это бесполезно – они ушли навсегда. Впрочем, своим уходом они решили за нас самую главную проблему, капрал! Я все ломал голову – что сказать Охотнику насчет его семейства? Теперь мы скажем: они ушли с айнами. Не забудь как следует осмотреть чум и уничтожить следы крови!

– Но Охотник хороший следопыт, господин капитан! Он захочет догнать дикарей и вернуть семью. И если догонит, то может узнать правду…

– Пусть сначала вернется! – махнул рукой Томео. – Если он привезет механика и тот возьмется починить самолет американцев, то нас это вообще не должно беспокоить.

– А если нет, господин капитан? – рискнул возразить Сино. – А если он вернется без механика, или тот подтвердит слова американцев о невозможности починки самолета?

– Капрал, солдат императора должен глядеть в будущее бодро и с оптимизмом! И вообще: будем решать свои проблемы по мере их появления! Не забудь покормить собак второй упряжки и приготовиться к поездке. Я хочу сам взглянуть на этот самолет. Как только Охотник вернется, мы отправим американцев под конвоем к берегу моря пешком, а сами поедем на собаках часа через два-три. Насколько я понял, отсюда до самолета не более двух ри… Кстати, готё Сино: я надеюсь получить свой завтрак не позже чем через час!

– Слушаюсь, господин капитан: через час!

– Не позже чем через час, идиот! – не выдержав, сорвался Томео. – Это означает, говенная голова, что завтрак командиру можно подать и через пятнадцать, и через тридцать минут!

* * *

– Что-то у японцев происходит, Арчи! – Райан с трудом поднялся на ноги и проковылял к дверному проему, за которым исчезли капитан и его приспешник.

Не прикасаясь к грубому куску полотна, выполняющему в хижине роль двери, он приник к щелочке и попытался осмотреться.

Лефтер промолчал. Вчерашний день положил начало серьезному отчуждению между ним и Райаном. Началось все, конечно, с того, что тот неожиданно напился. Раздосадованный его эгоизмом и тем, что своим поступком второй пилот легко переложил на командира и товарища хозяйственные хлопоты, Лефтер ушел за хворостом, а позже клял себя за то, что отсутствовал слишком долго. Вернувшись из лесной экспедиции и обнаружив исчезновение Райана, командир был серьезно обеспокоен его судьбой. Кляня товарища – если бы тот не напился, то плена могло и не быть – Лефтер брал часть вины за случившееся и на себя.

Попав и сам в плен к одичавшей японской солдатне, Лефтер был страшно рад, поняв, что его второй пилот здесь и что он жив. Но когда японский офицер, поболтав о туземных обычаях, приказал своим солдатам посадить Лефтера в медвежью клетку за компанию с Райаном, на смену радости пришли гнев и разочарование товарищем. Кто просил проклятого пьянчужку распускать язык и выболтать японцу все подробности насчет груза? Поймав его на вранье, японец и приказал поместить его в медвежью «тюрьму», которая по зимнему времени вполне могла оказаться смертельной ловушкой.

А как вел себя Райан в этот момент? Уж, во всяком случае, не как подобает американскому офицеру!

Когда солдат, забравшись на верх бревенчатой клетки, стал отодвигать пару бревнышек, чтобы засунуть туда Лефтера, Райан плакал и скулил, хватал японца за ботинки, умоляя выпустить его. Он пытался дотянуться до самодовольного японского офицера, обещая рассказать ему все, что ему нужно, взывая к его жалости – так, что Лефтер даже прикрикнул на товарища, призывая его вести себя достойно.

Он продолжал кричать и звать японца и тогда, когда капитан ушел в свою хижину…

Лефтер и сам был в отчаянии, прекрасно понимая, что в тесной деревянной «камере», на морозе, не имея даже возможности разогнуться, узники обречены на медленную и мучительную смерть от переохлаждения. Однако он сознавал, что криками и призывами к жалости и милосердию ничего не изменить. А вот то, что японец рассчитывал улететь на их «груммане», давало шанс на то, что замерзнуть насмерть пилотам все-таки не дадут.

Лефтер попытался втолковать эту мысль товарищу, призывая того не унижаться лишний раз перед самодовольным азиатом, но Райан его просто не слышал!

В конце концов расчет Лефтера оправдался: с наступлением темноты солдаты вытащили их обоих из вонючей клетки и отвели в хижину, оставив на попечение туземцев. Руки им связали при этом впереди, и причем каким-то особенным образом: стянули тонкими сыромятными полосками лишь большие пальцы. Правда, при этом намочили путы и коротко обрезали свободные концы так, что без инструментов, одними ногтями и зубами, даже помогая друг другу, развязать ремешки было невозможно.

Да, опасность и пленение раскрыли характер Райана во всей красе! И в медвежьей клетке, и здесь, в хижине, он ни словом не упомянул о своей дикой выходке, не попытался ее хоть как-то объяснить, извиниться перед товарищем, которого подвел. Он только и делал, что без конца жаловался на холод, голод, на головную боль, проклинал штабное начальство, приказавшее ему лететь с Лефтером, японского мальчишку-ублюдка, устроившего диверсию… Рассказывал о фиктивном расстреле, устроенном чокнутым японцем для психологического давления на него – ни словом не поминая о том, что выболтал японскому офицеру гораздо больше, чем следовало.

Дикари в хижине встретили пленных весьма благожелательно. Они освободили им побольше места у очага, напоили отваром каких-то трав и даже предложили еду – что-то вроде кашицы из растертых и распаренных зерен овса.

Ночью, когда в лагере японцев поднялась суета и стрельба, а дикарей куда-то позвали, Лефтер с помощью найденной в хижине костяной иглы и зубов все же сумел развязать узел на мокром сыромятном ремешке у Райана. И, как само собой разумеющееся, попросил Винса освободить и его. Однако Райан оказался слишком занят собой: он с причитаниями долго растирал руки, неуклюже тыкал иглой, несколько раз ронял ее и в конце концов поломал.

Потом аборигены вернулись в хижину, и заниматься распутыванием ремешка при них Лефтер счел рискованным. Хотя дикари относились к пленникам хорошо, надо было учитывать и то, что они сами, скорее всего, были зависимы от японской солдатни. В хижину они вернулись явно расстроенные чем-то. Женщины плакали, мужчины переговаривались вполголоса озабоченными голосами. Они снова напоили американцев травяным отваром – как позже понял Лефтер, на сей раз каким-то снотворным. И когда американцы уснули, они исчезли. Правда, перед уходом дикари оставили рядом большую охапку поленьев для очага и прежнюю кашицу в резных деревянных мисках.

Проснувшись в одиночестве, Лефтер растолкал Райана. И потребовал у товарища развязать узел и на его ремешке: стянутые большие пальцы совсем потеряли чувствительность и почернели.

Райан снова долго и неуклюже возился, жаловался на холод и проклятую темноту. А потом в хижину заявились японцы и принялись расспрашивать их об исчезнувших дикарях. Когда они ушли, Райан заявил, что не может отыскать иглу, а без нее распутать узел на мокром сыромятном ремешке невозможно. И ушел смотреть в щелку – хотя до рассвета было далеко, и оценить обстановку снаружи в полной темноте было просто невозможно.

Не рассчитывая больше на помощь товарища, Лефтер принялся за дело сам. Он подкинул в очаг дрова, и, когда огонь разгорелся и в хижине стало чуточку посветлее, начал подтаскивать к очагу корзины со скарбом дикарей, расставленные у стен, и искать в них кто-то подходящее для того, чтобы справиться с узлом. Скоро ему повезло, и в одной из корзин он обнаружил что-то похожее на металлический скребок для выделки кожи.

Зажав конец скребка зубами, он в конце концов разрезал ремешок, и со стонами начал растирать помертвевшие пальцы. Когда в них начала возвращаться чувствительность, Лефтер сообразил, что теперь надо принять какие-то меры к тому, чтобы японцы не заметили отсутствия пут у пленных. Порывшись в корзинах, он нашел похожий ремешок, разрезал его на две части, а половинки связал. Одно сыромятное кольцо он накрутил на свои пальцы – так что при не слишком внимательном осмотре японцы могли и не заметить хитрости. Второе кольцо он бросил Райану.