Текст книги "Спасибо, что ты есть"

Роды чуть было не упростили ей задачу «покончить со всем поскорее». Марина поехала за город, навестить лошадей, заодно оплатить их проживание в конюшнях, после чего планировала зайти в гости к Маргарет. Ее родители тоже собирались придти туда, воскресные чаепития у Маргарет давно стали для них традицией.

В конце апреля в пригородах Лондона все уже зеленело и цвело, весна здесь наступала рано и продолжалась долго, даже если светило солнце, столбик термометра не поднимался выше 17—20 градусов. Впрочем, жара и летом была довольно редким явлением.

До родов теоретически оставалось еще пара недель. Погода не радовала, моросил дождь, в серой пене облаков терялось время суток – с утра и до вечера мир был погружен в унылый мокрый сумрак. От конюшни до дома Маргарет Марина прошлась пешком, расстояние было небольшим, дорога ровной, обувь удобной. И все-таки она устала, разболелась спина, а присев на диван в гостиной, она поняла, что болит у нее не только спина, но и все тело.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Маргарет, подавая ей чашку чая, – ты бледная.

Марина не успела ответить, все тело прошила судорога адской боли, сердце будто захлопнулось свинцовой крышкой.

– Что-то не так, – только и успела сказать она, прежде чем потерять сознание от ураганной боли, затопившей все ее тело с ног до головы.

Очнулась она уже в карете скорой помощи. Мать сжимала ее руку и о чем-то торопливо говорила с врачом. Произношение у нее все еще было жутким, но языкового барьера уже не существовало. Родители Марины все-таки сумели овладеть английским языком.

– Мам, я рожаю? – спросила она.

– Да, видимо, да, – улыбнулась мать, но волнения скрыть не могла, – ты родишь быстро, намного быстрее, чем следовало бы и у тебя что-то не так с сердцем.

Марине не хватало воздуха, боль от схваток казалась отдаленно чужой, а вот дышать было трудно. Сердце выделывало кульбиты, она буквально в горле слышала его рваный скачущий ритм.

Через пять минут каталка уже неслась по коридорам больницы, в глазах мелькал яркий свет, кто-то что-то говорил, внутри вновь разрасталась боль, сознание вновь соскальзывало в пустоту. Страха не было, мыслей тоже, просто пустота, оглушающая тишина вакуума.

Спустя сутки она открыла глаза вновь. Ей показалось, что она спит и все происходящее ей снится – она находилась определенно в больничной палате, пищали какие-то приборы, ее опутывали провода, а на краешке ее подушки покоилась голова спящего Лекса. Сам он сидел у ее кровати, его теплая рука сжимала ее руку, это ощущение было самым реальным из всех прочих. Ничего не болело, внутри больше никто не барахтался, ничего не хотелось, ни о чем не думалось. Ничего не кончилось, но сил больше не было, будто погас последний огонек самого призрачного смысла. Она закрыла глаза, вновь провалившись в желанное теплое небытие, где можно было ничего не чувствовать, ни о чем не думать, где можно перестать быть. И снова долгий сон без сновидений – странная развилка между пустотой реальности и пустотой вечности.

Однако ее вновь вытянули в реальный мир, через несколько часов ее уже разбудила мать – бледная осунувшаяся, но уже спокойная. Видимо, все причины для ее тревог уже миновали.

– Привет, ну ты как? – спросила она, внимательно всматриваясь в лицо дочери.

– Не поняла пока, – честно призналась Марина, потирая виски, – Что с Софьей?

– С кем? – удивилась мать.

Марина давно определилась с именем для ребенка, но вслух об этом не говорила.

– С девочкой моей, она Софи, Соня, София, Софья. Тебе не нравится? – с сомнением спросила она, изо всей сил пытаясь собраться с мыслями.

Мать широко улыбнулась и сразу стало ясно, что с ребенком все полном порядке.

– Все с ней хорошо, она прелесть. И как две капли похожа на Лекса. Он, кстати, тут был, уехал час назад, сказал, что срочные дела. Он ее тоже видел и, по-моему, до него, наконец, дошло, какое это счастье – ребенок.

Сердце полоснула острая боль, вся тяжесть мира вновь рухнула ей на плечи. Значит, пришел, чтобы соблюсти ритуал, поспал в палате и снова бросил ее наедине с этой болью. Как жить, если все лучшее в ее жизни было только ее выдумкой?

– Пусть погуляет где-нибудь, мне не хочется его сейчас видеть, – вздохнула Марина, – Расскажи лучше, что со мной не так.

– У тебя были стремительные роды, большое кровотечение, ты родила меньше, чем за два часа и почти без сознания, поскольку у тебя нарушение сердечной проводимости, сердце почти отказало, но его запустили и сейчас говорят, что все в порядке, – с готовностью пояснила Ирина Сергеевна, – Правда, из-за препаратов, которые тебе прокапали, у тебя, скорее всего, не придет молоко, да и кормить грудью тебе будет нельзя. Тебе нужно будет еще пропить курс препаратов для профилактики и вообще… – она помолчала с минуту, – ты нас очень напугала. В жизни не думала, что у тебя могут быть такие проблемы с сердцем. Отец сейчас с внучкой своей, сюда ее принесет, хочешь увидеть ее?

Марина кивнула, на душе потеплело. Она столько читала, слышала и сама писала для женских интернет порталов об эмоциях женщин во время беременности и после рождения ребенка. В ее случае все оказалось иначе. Эмоций не было, только чисто физические ощущения телесного дискомфорта, особенно в последнем триместре и рациональные объяснения необходимости «подождать», безэмоциональное планирование будущего. Сейчас впервые за долгое время проснулся подлинный живой интерес – ради чего был весь этот дискомфорт и ожидание.

Отец принес крошечный теплый сверток.

– Она красотка, – отрекомендовал он, отдавая сверток в руки Марине.

У отца на лице было написано такое удовольствие, что невольно хотелось разделить с ним его гордость и радость.

Малышка спала, крошечное сморщенное личико, каждая черточка которого напоминала черты Лекса, четкое трудноописуемое сходство, будто матрицу с его лица прокачали до лица младенца и лишь добавили немного мягкости.

– А глазки у нее твои, – улыбнулась мать, присев рядом на кровать.

Марина поцеловала дочку в лоб. Крошечный слепок Лекса будет смотреть на нее ее собственными глазами, как же это выдержать?

– Наша здоровенькая, сильная красивая девочка, – продолжала мать, глядя на ребенка с любовью и умилением.

Марина улыбнулась, на секунду заглянув в светлый радостный мир дочери, где ее всегда будут окружать тепло, забота и любовь.

– Я предложила Джеймсу Макгрегору стать ее крестным. Он богат и влиятелен и к тому же хороший светлый человек. Неплохо, если у нее будет такой крестный, правда же?

– Это уже как скажешь, – усмехнулся отец, – по мне так, сама знаешь, все эти религиозные ритуалы – чепуха, но богатый дядюшка никогда лишним не бывает.

Ирина Сергеевна, смеясь, толкнула его в бок.

– Сам же будешь против того, чтобы быть обязанным богатому дядюшке.

– Так я при чем? Они молодые, они разберутся, мне главное, чтобы моя внучка имела все самое лучшее в этой жизни.

Малышка проснулась, открыла глазки и недовольно заворочалась, выставив из одеяла крошечную ладошку. Марина погладила крошечные пальчики.

– Привет, принцесса.

Огромные сонные темно-карие глаза на пару секунд уставились на нее, а потом малышка зевнула и вновь вознамерилась заснуть.

– Плохо, конечно, что она с самого начала на искусственном вскармливании будет. Как котенка сразу на «Вискас» посадить, потом так и будет любить всю эту синтетическую дрянь, сначала смеси, потом гамбургеры, – заявила Ирина Сергеевна.

– Да ладно тебе, зато теперь мы все можем ее кормить, а не только мать, – подмигнул Марине отец, – одни сплошные плюсы, – Кстати, где мой блудный зять? Вроде тут ошивался с утра, куда девался?

Марина вздрогнула.

– Нам с ним лучше позже поговорить, хорошо, что сейчас ушел. Лучше недельки 2—3 он еще где-нибудь поошивался.

– А… ааа, – понимающе кивнул отец, – тогда молчим, не лезем, сами разберетесь.

– Он, я так понимаю, девочку хотел? Как узнал, что девочка, будто с облегчением вздохнул, а уж когда увидел ее, я уверена, он в нее влюбился с первого взгляда.

– Это хорошо, – улыбнулась Марина, – мы с ним потом поговорим, поругаемся, все выясним, а пока мне лень.

«У тебя будут обожающие тебя бабушка и дедушка, дядюшка Джеймс и даже отец, который будет соблюдать все формальности и, может быть, любить тебя. У тебя все будет хорошо» – думала Марина, прижимая к себе дочь.

Она не сомневалась, что Лекс снова исчезнет, просто заранее предупреждала все вопросы или попытки организации их встречи с объяснениями. Все это было ни к чему, нельзя допустить конфликта между Лексом и ее родителями, ребенку они будут нужны все и друг другу тоже.

Еще через неделю Марину с ребенком выписали домой. Сердечные приступы более не повторялись, никакого системного заболевания врачам диагностировать не удалось, нарушение внутрисердечной проводимости и аритмию списали на стресс и осложнение беременности. Так или иначе, чувствовала она себя хорошо, будто и не рожала вовсе. Лишний вес ушел, как не бывало, растяжек беременность ей не оставила.

Она не хотела оставаться одна, родители с радостью согласились пожить у нее и помочь с ребенком. Демид и Катарина навестили ее и свою внучку, притащив с собой море игрушек, но надолго не задержались и, ни о чем не стали спрашивать. Не прошло и недели после возвращения из больницы, как Марина отправилась в парикмахерскую – сделала короткую стрижку, перекрасилась в кофейно-черный цвет, привела в порядок ногти, сходила в спа-салон.

На обратном пути она зашла в магазин натуральной косметики из болгарской розы Демасера, купила там крем для тела, крем для рук, пару гелей для душа и несколько брусков мыла с розовым маслом и заодно заказала мед из розы. Может быть, хозяин не понял, зачем клиентке понадобился помимо косметики еще и мед, но сам по себе этот факт его не удивил. Мало ли какие причуды бывают у людей, тем более ему сообщили марку и фирму изготовителя.

Заказ пришел еще через неделю, Марина лично забрала баночку со своей розовой сладкой смертью, когда в следующий раз отправилась по магазинам, накупила кучу шмоток и обуви. Придя домой, она показала все, кроме меда, его не показала никому.

«Осталось совсем чуть-чуть» – успокоила она свое отражение в зеркале, пряча заветную банку среди белья в ящике комода. Из зеркала на нее смотрела все та же девушка с усталыми грустными глазами. Она пользовалась хорошей косметикой, морщины вокруг глаз или другие возрастные признаки почти не тронули ее лица, а вот выражение глаз выдавало и возраст, и обступившую ее черноту обреченности. Не так должна была выглядеть счастливая мать новорожденного ребенка. Даже модная стильная стрижка не могла стереть с ее образа рухнувшие на ее плечи годы бессмысленной гонки за мечтой. Мечта сбылась, ее книги читают и многие любят, она реализовала все, о чем когда-то мечтала. Впереди лежала пустота. У нее не осталось ни цели, ни сил, ни желания мечтать, а притворяться, что это не так стало невыносимо трудно. «Еще чуть-чуть, потерпи еще немного». Марина задвинула ящик комода и спустилась вниз.

– Это ты к генеральной головомойке супругу готовишься? – спросил отец, – Тебе хорошо с этой стрижкой, но как-то ты с ней почти подросток.

– Да, – с готовностью кивнула Марина, – хочу быть красивой, а то пол башки седых волос было, и тряпки либо велики стали, либо старые, либо надоели. Вот приведу себя в порядок, отдохну и скажу ему все, помиримся, конечно, но сначала выскажусь, – легкая улыбка тронула ее губы, она точно знала, что не скажет ему ничего, ей нечего было ему сказать.

– Ну, и правильно, – согласилась мать.

Видимо, в последнее время они стали всерьез переживать из-за разлада в семье дочери, но по-прежнему верили, что все временно и скоро все вернутся на круги своя.

– Вот бы мне еще съездить в Дувр на денек, зарядиться позитивом, посмотреть на море. Тут пару часов всего ехать. Сейчас жизнь кардинально изменится, ребенок… Надо, чтобы в голове все успокоилось и на место встало.

– Так поезжай, – пожал плечами отец, – развейся, а то ты столько затворником пробыла, поезжай. Мы с матерью с внучкой побудем, не беспокойся, она в надежных руках.

– Я подумаю, – будто бы с сомнением проговорила Марина, едва не подпрыгнув от радости, что все складывается так замечательно.

Весь следующий день она занималась тем, что переписывала в большой блокнот все адреса и телефоны всех нужных коммунальных служб, знакомых юристов, нотариусов и прочих людей, которые прямо или косвенно могли понадобиться ее родителям после того как ее не станет. Блокнот она положила рядом с домашним телефоном. Еще одним важным делом стало снятие с личного счета двадцати тысяч фунтов наличных денег. Как бы невзначай она показала отцу домашний тайник на кухне в одном из ящиков лежали лекарства, туда же она демонстративно сложила две пачки денег со словами «надо столько всего купить малышке, забодали эти карты».

Следующий день она целиком и полностью посвятила своим близким людям, держа на руках дочку, смеялась и с удовольствием поддерживала разговоры о собственном детстве.

Вызревший за многие месяцы в ее голове план был прост, больше она не прятала от себя детали – никто не должен заподозрить, что она покончила с жизнью сознательно, все должно было выглядеть как несчастный случай. Трагическую случайность им будет пережить легче, чем ее самоубийство, ни к чему навешивать на людей чувство вины. Она думала съесть несколько ложек меда, стоя на краю скалы. Либо ее прикончит мед, либо падение. Если это произойдет на глазах у случайных людей, все решат, что ей просто стало плохо в неподходящий момент, и она сорвалась вниз, просто оступившись. Она даже представляла, в каком конкретно месте это проще всего будет проделать. Никому не будет дела до ее аллергии на розовый мед, ни яда, ни токсинов не обнаружат. Никто не подумает на мед, особенно, если рядом не будет банки. Даже Лекс, единственный, кто знает об ее аллергии. Мед растворится во рту быстро, следов он не оставит, в желудке его не найдут, даже если будет вскрытие. Что может быть безобиднее меда из розы?

Ее уже не удивляли и не пугали собственные мысли, ей просто хотелось покоя, уйти от всех и от всего. Гнев, боль, обиду, разочарование она закрыла глубоко внутри себя, но они заняли слишком много места, оставшаяся часть ее сознания, жившая рациональными повседневными заботами, была лишенным смысла и жизни обрубком. Марина вновь хотела стать собой настоящей, цельной, выпустить всю черноту, но в реальной жизни места этому не существовало. Да и «долго и счастливо» жить с этим чудным набором негатива невозможно. Смерть казалась избавлением.

Белые клифы Дувра – совершенно отвесные белые скалы 110 метров в высоту обрамляли береговую линию пролива Па-де-Кале. Именно они дали название «Альбион» английским берегам.

Год назад Марина и Лекс приезжали туда на выходные, бродили по замку Дувра, самому большому и старому замку в графстве Кент, целовались на соленом ветру, стоя у края пропасти. Тогда тоже была весна, оглушающая ярким солнцем, буйным цветением, насыщенностью изумрудно-зеленого цвета травы, пронзительной лазурью неба и бескрайней синевой моря. Та весна осталась в чьей-то другой жизни.

Утром, попрощавшись с родителями, поцеловав сладко спящую дочь, Марина села в арендованный накануне автомобиль, который по ее просьбе подогнали прямо к калитке. В сумке лежала банка с медом, в голове крутились попсовые песенки.

«Руки на руле, педаль на скорости» – она не помнила исполнителя и слов, только заунывный мотив и одну единственную строчку помимо этой «вот такая любовь…»

GPS навигатор знал, куда ей ехать в сто крат лучше нее. Утро воскресного дня – никаких пробок на дорогах, ехать было одно удовольствие.

Марина опустила стекла, ветер немедленно бросил в лицо пригоршню разнообразных запахов, приятных и неприятных, сильных и едва уловимых. Пригороды утопали в цветах – тюльпаны, нарциссы цвели почти у каждого дома, равносильно как деревья в садах и палисадниках. Ей нравилось на это смотреть. Красота радовала глаз, но нисколько не трогала. Она чувствовала себя совершенно чужой и неуместной на этом празднике жизни. Ее интересовал и занимал больше вопрос – какое мороженое ей лучше купить, чтобы можно было в пустой рожок положить несколько ложек меда. Банку следовало выкинуть, дабы не привлекать к ней внимание.

Она ни в чем больше не сомневалась и ни о чем не жалела. «Все как есть, дальше пустые слова…» – и снова память вытащила кусок старой, давно забытой русской песни «ля..ля..ля… вечная память, лети…»

Фольксваген гольф долетел до места назначения меньше чем за два часа. Марина припарковалась у небольшого кондитерского магазина. Мороженого она не хотела, а съедобная тара для меда все-таки была нужна.

По магазину носились дети, пользуясь тем, что родители расплачиваются на кассе и не могут им помешать. Сладкие запахи ванили и шоколада витали в воздухе, с витрин взгляд искушали десятки видов разнокалиберных пирожных и сладостей. Марина выбрала несколько заварных пирожных и купила в стоявшем здесь же кофейном автомате кофе «американо».

– Хорошего дня, – добродушно пожелал ей продавец, протягивая бумажный пакет с пирожными.

Марина улыбнулась в ответ.

– Спасибо.

– Давай, подержу, – кто-то забрал у нее из рук кофе, чтобы ей проще было положить в сумку кошелек.

Это было весьма кстати, но она дернулась от неожиданности. Этот голос она знала слишком хорошо.

– Ты не должен здесь быть, – машинально пробормотала она, лихорадочно соображая, как быть со столь неожиданной помехой, – Что ты тут забыл?

Лекс отдал ей ее кофе.

– Нам надо поговорить.

– Тебе надо, – фыркнула Марина, – Мне не надо.

Она впервые посмотрела на него. Загорелый, немножко осунувшийся, усталый, но в целом он выглядел отлично. Во взгляде появилось что-то новое, непреклонное, почти жесткое. Родной и чужой одновременно.

– Ты не должен здесь быть, – вновь повторила она, глядя ему уже в глаза, – Уезжай. Мы потом поговорим.

– Ладно, – кивнул он, – съем одну пироженку и уеду, согласился Лекс, открывая перед ней дверь.

Марина тяжело вздохнула.

– Тут есть сквер, пойдем там посидим, пока я пирожное ем.

Она растерялась. Все стремительно выходило из-под контроля, все придется отложить на несколько часов, спровадить его, выждать время. Нельзя казаться излишне нетерпеливой, но его нужно убедить уехать как можно скорее.

Пока она размышляла, они дошли до небольшого тенистого сквера. Лекс уселся на первую попавшуюся скамейку, протянув руку ей. Марина опустилась рядом, словно заградительный барьер, поставив свою сумку – рюкзачок между ними, сунула ему пакет с пирожными и кофе.

– Ешь быстрее и уезжай.

«Не так, совсем не так надо» – почти всхлипнула она про себя, – «Так он все поймет, как только ему сообщат…»

– Я не уеду без тебя, я знаю, что ты задумала и делай, что хочешь, я не уеду.

Марину будто прошило током. Это прозвучало так уверенно и безапелляционно, что не оставило сомнений – все пропало. Все сначала, снова ждать. Это слишком, это подло, нечестно, несправедливо и невыносимо. От отчаяния при одной мысли, что он окончательно все испортил, у нее закружилась голова. Способность здраво рассуждать выключилась, она хотела что-то ответить, но все слова вдруг стали бессмысленными.

– Это депрессия, это пройдет, – он отложил в сторону кофе и пакет с пирожными, развернулся, нечаянно столкнув ее сумку со скамьи.

Звонко клацнув, разбилась баночка меда из розы.

– Я тебя убью, – зажмурившись от вдруг ставшего чересчур ярким света, пообещала Марина, – Просто сброшу нахер с чертовой скалы, – из глаз полились слезы.

Плакать не хотелось, она говорила ровным спокойным тоном, но слез сдержать не могла. Лекс буквально сгреб ее в охапку, прижав к себе, вырываться у нее не было сил, и, не сломав ему несколько костей, вырваться бы не удалось. Калечить его она бы все равно не стала. Его парфюм будто одеяло теплым облаком укрыл ее со всех сторон.

– Завтра мы улетаем на Мальдивы, можешь ненавидеть меня, можешь утопить меня там, но я не дам тебе утопиться здесь. В номере целых три кровати, я не жду второго медового месяца…

– Одурел?

– Я серьезно.

– У тебя кто-то есть? – спросила Марина. Это был последний вопрос, который она хотела задать и на который хотела бы получить ответ. Просто вырвалось.

– Нет. А у тебя? – настороженно спросил он.

– Это издевка? Если ты не забыл, я родила ребенка три недели назад. И вообще, какие Мальдивы, ты о чем? Что за бред вообще?! – с трудом сдерживая раздражение, фыркнула Марина.

– Твои родители знают, что ты улетаешь и согласны побыть няньками. Если ты не поняла, это они мне сказали, где тебя искать. Они боятся за тебя и хотят, чтобы мы помирились.

– Меня только забыли спросить, чего я хочу, – хмыкнула она, так и не сделав ни одной попытки высвободиться из его объятий.

– А что ты хочешь? – вновь преувеличенно осторожно спросил Лекс.

Его дыхание защекотало ей висок.

– Ничего не хочу. Должна по идее хотеть, но не хочу, – она смахнула слезы с глаз.

– На Мальдивах ничего не хотеть тоже можно. Я могу накормить тебя антидепрессантами, но, мне кажется, Мальдивы приятнее. Если ты не захочешь меня видеть, я не буду попадаться там тебе на глаза. По шкале от 0 до 10 насколько я тебе противен?

– Ноль. Ты не противен мне, но я не хочу больше обманываться. Жизнь скучная, серая, в ней полно говна, альтернатива только в сказках, больше не ври и не делай вид, что есть что-то большее. Я не хочу.

– Выскажи мне все, ты злишься, ненавидишь меня, я знаю, что заслуживаю это. Скажи, тебе будет легче, а с меня не убудет.

– Что это изменит? – она слегка развернула голову, посмотрев на него.

– Ты поймешь, что я не стою всех этих эмоций и пойдешь дальше, найдешь кого-нибудь получше.

– Зачем? Я не хочу. Пойми, я ничего не хочу, не ненавижу тебя и не злюсь, не презираю, нет. Я ничего не чувствую. Я знаю, что я должна чувствовать, что должна говорить, как поступать, я знаю. Но внутри ничего нет, пустота… – слова полились сплошным потоком, как слезы, она почти не контролировала, что говорит.

– Это пройдет. Это депра, ну поверь мне, я знаю, – он еще крепче прижал ее к себе, поцеловав в висок, – я имею с этим дело дважды в год. Это пройдет, это всегда проходит. Я поздно понял, что произошло. Этому нет оправдания, я просто тупой, я не понял сразу.

– Что понял?

– Да все. Я сам завалился в момент в такое же вот состояние, как ты сейчас. Я плохо соображал, когда ты сказала, что ты беременна. Последнее, что я мог предположить, что у вазектомии истек срок годности.

– ДНК-тест что ли успел сделать? – хмыкнула Марина.

– Если я и думал, что беременна ты не от меня, меня эта мысль почти радовала. Это было бы легче принять, чем твой сговор с моим семейством, которому было мало одной внучки. Перед всем этим кошмаром Маргарет мне намекала и так и эдак, что ты не молодеешь и тебе, хоть ты и молчишь, хочется иметь ребенка, как и всем женщинам, а тут ты говоришь, что беременна…

Марина промолчала. Она не пыталась до этого момента анализировать то, что случилось. Она всячески избегала любых мыслей на эту тему, потому что было слишком больно и горько вспоминать подробности.

– Я метался от версии «ты захотела уйти и нашла 100% годный повод, подстраховалась на всех фронтах, получила гражданство и решила, наконец-то, избавиться от балласта, то есть от меня и беременность вранье» и версией «ты хотела ребенка во чтобы то ни стало и поскольку, я на это не соглашусь, ты решила со мной расстаться». Версия, что ты случайно залетела от таинственного мистера Икс, мне нравилась намного больше, в этом случае мы могли не расставаться, но надеяться на это я не мог. Я боялся долгих выяснений отношений, все казалось бессмысленным. Я решил все упростить и придумал гениальный план – заманил тебя в отель, предоставив тебе шикарный повод объявить меня сволочью и бросить, оставшись для всех хорошей. Я уехал. Однако ты никому ничего не сказала, ты осталась, спокойно жила дальше, как будто ничего не случилось. Маргарет и твои родители прыгали от радости, я больше не сомневался, что ты все устроила и организовала, как нужно тебе и решил не мешать, – тихо вздохнул он.

Мимо проходили люди, слышался смех и детский визг, неподалеку располагалась детская площадка. Раньше Марину бы это раздражало, теперь она этого не замечала. Она стала терпимее относиться к детям, Лекс очевидно тоже, иначе давно бы уже нашел скамейку подальше от большого скопления детей.

– Потом Макгрегор сказал, что ты дописываешь книгу, готовишь завещание и ищешь крестного, который бы поддержал ребенка, если вдруг не станет бабушки с дедушкой, – продолжал Лекс, – Джеймс был в шоке от той встречи с тобой. Я переделывал его дом в горах, жил у него, он-то мне и сказал, что я идиот, а когда я попытался ему объяснить, что случилось, он покрутил пальцем у виска, открыл гугл и забил слово «вазектомия». Самое тупое в этом всем то, что, когда я делал ее, меня предупреждали, что все может восстановиться со временем, если бы я прошел обследование для страховки, это бы выявилось, но страховка была на три года. Конечно, я прошел обследование и исправил этот чертов баг, но исправлять ситуацию уже не мог.

Марина по-прежнему слушала и молчала. Разорванная картина реальности постепенно восстанавливалась и это была совсем не та картина, которую она видела перед собой последние девять месяцев.

– Мы подослали к тебе Фелтонов, они немного нас упокоили, им показалось, что у тебя все в порядке. Я понимал, что ты, скорее всего, жутко злишься на меня и не решился лезть к тебе с какими-то объяснениями. Да и что я мог тебе объяснить? У тебя была своя жизнь, у тебя все было хорошо. А в конце марта Майлз переслал мне твою книгу, где главная героиня умирает в конце, ради того, чтобы «все оставалось на своих местах». Не знаю, сказал он тебе или нет, но книга потрясающая и одновременно жутко депрессивная. Мне стало совсем не по себе, я вернулся, снял квартиру недалеко от офиса. Я не знал, как с тобой поговорить, я боялся, сидя в офисе, читал твои блоги, странички в соц сетях, но ты ничего не обновляла…

– Ты видел Соню? – вдруг спросила Марина, будто очнувшись ото сна.

– Конечно, видел, – улыбнулся Лекс, – она чудо и глаза у нее твои. Ты не представляешь, как я благодарен небу, что она девочка.

– А если бы сын?

– Лучше не думать об этом, – быстро ответил он, – пожизненное чувство вины перед ним мне было бы обеспечено.

– Мы ужасные родители, – вздохнула она.

– Нам нужно привыкнуть к мысли, что мы родители.

– Самое ужасное, я действительно ее очень люблю, но не ощущаю себя матерью в том сакральном смысле, как должна была бы.

– У тебя депрессия, – терпеливо повторил Лекс, – ты чуть не умерла, все гормональные настройки, присущие родившим женщинам у тебя сорваны. Ты думаешь это нормально худеть за неделю на 15 кг? Тебе нужно придти в себя. Мальдивы…

Марина подняла свою сумку, до сих пор валявшуюся под лавкой и встала. Лекс не удерживал ее. Сразу стало холодно, поднявшийся ветер забирался в складки одежды, свитер и короткая куртка не спасали от его порывов.

– Кофе остыл.

– Не убегай, – попросил Лекс.

Ей по-прежнему нравилось на него смотреть. По сути, ее отношение к нему не изменилось ни на йоту, только сейчас их будто бы разделяло стекло из ее собственной отчужденности от всех проявлений внешнего мира.

– Сейчас все по-другому, – сказала она, будто отвечая самой себе, – Все изменилось, ты понимаешь?

Он кивнул.

– Я не знаю, сможешь ли ты меня простить, но я знаю, что это мое самое большое желание. Я люблю тебя и это не менялось.

Она видела и чувствовала, что он говорит искренне. От сердца отлепился тяжелый холодный кусок, ей вновь захотелось поверить в существование светлых красок реальности.

– Я оставляю за собой право изменить тебе два раза. Это не значит, что я это сделаю или захочу сделать, но если так случится, то моя измена ничего не должна будет значить и менять, – предупредила она, вновь опускаясь на лавку.

– Если это не будет ничего значить, тогда ладно, – усмехнулся Лекс, отхлебнув давно остывший кофе.

– Нам придется все начинать сначала, – помолчав, заявила Марина, – нельзя просто взять и вычеркнуть все, что случилось. То был разрыв полный и бесповоротный, а сейчас мы встретились вновь, обстоятельства изменились, это самообман, конечно, – она тяжело вздохнула, – И у меня нет сил, я валенок, я не способна на какие-то активные действия по возобновлению отношений.

Он вновь обнял ее, сразу стало тепло и спокойно.

– Как скажешь. Я не жду никаких активных действий с твоей стороны, сначала, с конца, мне по фигу, я хочу быть с тобой.

– И ты сможешь смириться с ребенком и полюбить ее?

– Это не трудно, – усмехнулся Лекс, – ей, конечно, не сильно повезло с родителями, но в том, что она будет любима этими придурками, я не сомневаюсь.

– Я ужасно выгляжу? – спросила Марина, вытирая рукавом свитера остатки туши под глазами.

– Ты выглядишь усталой и грустной, но совсем не ужасно.

– Ты не представляешь, как я устала от себя самой, – вновь вздохнула она.

– Так мы летим отдыхать на Мальдивы? Что тебя останавливает? Я тебе клянусь, что буду придерживаться любой удобной тебе дистанции.

– Мне стыдно бросать ребенка, которому нет и месяца и лететь отдыхать. Это неправильно.

– Ребенку нужна здоровая вменяемая мать, – возразил Лекс, – правильно в твоем случае было бы лечь в клинику на месяц другой, – и без всякого перехода спросил, – будешь пироженку?

Марина кивнула. Они быстро расправились с пирожными, допили кофе. Марина молча сунула в пустой бумажный из-под пирожных пакет пустой стакан из-под кофе и полиэтиленовый пакет, в который была завернута разбившаяся банка розового меда. Лекс, ни слова не сказав, выкинул мусор в ближайшую урну. Когда он вернулся назад, Марина заметила, что у него дрожат руки, хоть он и выглядел совершенно спокойно.

Они еще долго, обнявшись, сидели на скамейке, болтая обо всем и сразу, но о меде не было сказано ни слова. Это было излишним, оба прекрасно понимали, что произошло бы, если бы они не встретились сегодня.

– Я перебралась в оранжевую спальню, зеленая – это теперь детская, – сообщила Марина, когда они, окончательно замерзнув, собрались ехать обратно в Лондон.

– Я переделаю там все, чтобы была настоящая детская, ты не «против»? Я почти дорисовал свой собственный комикс, там есть несколько персонажей, безопасных для детской психики, их можно вписать в интерьер детской.

– Я «за», развлекайся, – улыбнулась Марина, – Где Богард? Если мы улетим на Мальдивы, кота лучше оставить дома, старушке Василиске не помешает компания.