Текст книги "В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы"

Белый медведь навещает Ледяную Гавань в сентябре 1995 года. Фото автора

По заведенному порядку каждое утро после завтрака три человека отправляются за питьевой водой и идут по берегу с ведрами. Другая группа собирает плавник и приносит куски дерева с берега. Чтобы ответить на зов природы, надо выкопать у подножия обрыва неглубокую ямку, сделать свои дела и прикрыть сверху камнем. Некоторые настаивают на ежедневном умывании. Русские особенно трепетно к этому относятся. Среди нидерландцев один Антон тщательно умывается. Каждое утро он приходит на завтрак чистый и выбритый, с зачесанными назад мокрыми волосами. «Холодная вода – это просто фантастика. Она невероятно расширяет кровеносные сосуды», – заявляет он. Сегодня я работал всё утро, а потом, почувствовав приступ усталости, пришел в палатку посидеть с Басом, который в этот день дежурил по лагерю, и выпить кружку какао. «Послушай, – раздраженно произнес Бас, – я смогу понять, если ты пойдешь ненадолго вздремнуть, потому что засыпаешь на ходу, но шляться по лагерю и бездельничать – это не дело». Я вытащил свой нож и стал чистить мелкую картошку, ожидая, пока закипит вода. Меня сильно клонило в сон, и я постоянно клевал носом. Бас расхохотался, когда я сказал ему, что мне не нравится идея нормировать шоколад. «Не бери слишком много, – он произнес язвительно в растяжку, – щёко-ладушка!» Я взвился – кто, как не я, покупал шоколад для 20 человек на 30 дней – целую коробку, черт побери, в которой было 600 плиток. А теперь сам не могу взять даже одну?! Это рассмешило Баса еще сильнее: он трясся всем телом и не мог остановиться. С сегодняшнего дня шоколад становится частью неприкосновенного запаса, и коробка закрыта. «А ты – как люди Баренца – хочешь съесть всё и сразу!»[67]67
  В английском оригинале: chuck-o-lad.


[Закрыть]

«Штормит…» – заметил Рене, когда мы сидели вокруг кастрюли с картофельным супом, прислушиваясь к зловещему хлопанью пластиковых листов, покрывавших нашу импровизированную хижину. В наиболее уязвимых местах конструкцию уже не раз укрепляли с помощью ремонтной ленты.

«Ветрено», – пробурчал Антон.

«Вот я и говорю».

«Ничего подобного, – невозмутимо продолжил Антон. – Дует и правда сильно, но это потому, что здесь мы открыты всем ветрам и у нас нет никакой защиты. Это называется «ветрено». Сила ветра может быть 4 или 5 баллов по шкале Бофорта».

В Ледяной Гавани бросил якорь мрачного вида русский военный корабль. Наверное, это пограничники.

Вечером, стоя на берегу у кромки воды, я поднял голову и загляделся на высокий, потрепанный ветрами деревянный крест, установленный Кравченко. Дым костра, подсвеченный лучами заходящего солнца, медленно поднимался над плато, и я пытался представить себе приземистую хижину, некогда стоявшую на этом месте, – невзрачное геометрическое сооружение, ставшее символом колоссального сдвига в развитии нашей культуры.

«Это невозможно сфотографировать!» – крикнул Херре, стоя между палатками и глядя в расцвеченное головокружительными тонами ночное небо. Высокие кучевые облака плыли в прозрачную синеву, окутанные перламутровой перистой дымкой и освещенные нескончаемым арктическим закатом, когда солнце остается за самым краем Земли. В своей палатке я разложил всю одежду и оборудование, положив геодезическую станцию на ночь между нашими с Херре спальными ковриками, оставив крышку оранжевого корпуса приоткрытой, чтобы влага могла испаряться.

«Херре Винья, ты идешь в палатку?» – крикнул я ему.

«Скоро иду, Япи», – ответил он, просовывая голову внутрь.

«Мне очень нужно позвонить домой!» – сказал Херре, пока Рене разговаривал по громоздкому спутниковому телефону с редакциями газет. «Вот что получается, когда ты начинаешь открывать канал», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Его подруга ждет ребенка, и почему бы не позвонить с Северного полюса, чтобы узнать, всё ли у нее в порядке? Нас просили не звонить по личным делам, поскольку наш бюджет ограничен. Когда работаешь в поле, умение быть в одиночестве – великое благо. Человеческая натура отвергает молчание. Бывает, что люди берут с собой в экспедиции своих «партнеров» или просят их приехать, потому что хотят передохнуть или ищут утешения после очередного конфликта с коллегой, отношения с которым не сложились. Можно себе представить, к чему это может привести. На исследовательских станциях в Антарктиде все парни и девушки разбиваются на пары в течение первых двух недель, и, если ты сидишь и целыми днями играешь в компьютерные игры, тебя посчитают болваном.

«Ты лучше это брось, приятель! Ты ведь на Новой Земле, и ты теперь со мной, – сказал я ему как бы в шутку. – Можешь сказать мне всё, что хочешь. Выкладывай!» Херре перелез через свои вещи, отодвинув их немного в сторону, чтобы освободить место, куда можно лечь. «Эй, эй! Тут моя половина!» – Я жестом провел воображаемую линию посередине палатки.

«Но было бы здорово поговорить друг с другом и убедиться, что всё в порядке», – вздохнул Херре. Я попытался поставить себя на его место. Херре весь день стоит на коленях, глядя на промерзший клочок земли, и, вне всякого сомнения, борется с теми же мыслями, что и я. Что я буду делать, когда вернусь? Работа монотонна, ты предоставлен себе, и что только не лезет в голову… Ты без конца вспоминаешь приятные моменты, такие как солнечное зимнее утро много лет тому назад, или прогулка по пустым тихим улицам жарким летним днем, или люди, которых ты давно потерял из виду. Вот обо всём этом я думаю, когда работаю в тумане, прильнув к телескопу и вслушиваясь в щелчки оптических механизмов внутри моего инструмента. Ты ждешь, что простота и удовлетворенность вернутся, даже если раньше ты считал их скукой, и что окружающая тебя сегодня тоскливая серая кутерьма покажется лишь странной аберрацией чувств. И ты обещаешь себе, что будешь добр и снисходителен ко всем.

«Но есть же кто-то, о ком ты сейчас думаешь?» – спросил Херре, вертясь, чтобы устроиться поудобнее в своем застегнутом до подбородка спальном мешке.

«Смешно, что ты об этом спросил, – ответил я, усмехаясь. – Да, есть, но эта птичка уже улетела».

3 сентября 1995 года, воскресенье

Не успели мы все заснуть, как вскоре после полуночи меня разбудила суматоха в лагере. Ержи был на раскопе, и мне было видно, как он перетаскивает брёвна с одного места на другое. Его торопливые движения напоминали ритуальный танец. Иногда он останавливался, чтобы обдумать новую конфигурацию. Коротая первую ночную вахту, Рене и Хенри сидели перед своей палаткой в сумеречном свете. Солнце едва опустилось за горизонт.

«Он внезапно вскочил и убежал, – сказал Рене. – Наверное, у него возникла какая-то мысль». Я стоял и смотрел, как беседуют Хенри и Рене.

«И вот еду я на машине домой и твержу себе: я опоздал, я опоздал, я опоздал. Ей это не понравится, – рассказывал Рене. – А когда наконец я добираюсь до дома, что, по-твоему, она говорит, едва меня увидев?»

«Ты опоздал!»

«Точно! И как-то сразу пропадает охота извиняться. Ты ведь знаешь, как это бывает?»

Тем временем Ержи достал рулетку и положил на нее камень, быстро и аккуратно переступая через прогнившие брёвна, которые остались от Благохранимого дома. В ту ночь мы стали свидетелями того, как на человека снисходит подлинное и непостижимое вдохновение. Ержи переложил потолочную балку на новое место и закурил сигарету. Затем, в глубоком раздумье, он направился в нашу сторону. Пройдя разделявшие нас 150 метров, он словно очнулся от забытья и произнес: «Длина южного бревна – 6,24 метра. На концах у него сохранились неповрежденными замковые вырубы. Значит, это максимальная внешняя ширина дома. Всего было найдено пять бревен. В том числе два года назад нашли бревно длиной 6,2 метра. Я думаю, это часть конструкции крыши. Я рассмотрел все возможности». Он уселся рядом с нами, стараясь не обращать внимания на наши подначки.[68]68
  30 августа 1993 года (Прим. авт.).


[Закрыть]

«Нет, нет, вот смотрите. – Наше нежелание понимать явно его раздражало. Он вытащил нож и набросал план Благохранимого дома на вытоптанной площадке. – В прошлом веке на этом месте был найдена мера амстердамского аршина – это 68,8 сантиметра. Именно этой мерой они пользовались, когда размечали площадку под дом. – Он показал ножом себе за спину, в направлении раскопа. – План, который мы там обрисовали, имеет размеры 6 метров 20 сантиметров на 10 метров и 30 сантиметров, то есть в точности 9 на 15 аршин. Получается соотношение три к пяти. Это близко к золотому сечению – математической пропорции, которая пронизывает всю архитектуру эпохи Возрождения. Понимаете?»

Мы буквально онемели. Это озарение вдохнуло душу в массив чисел, на первый взгляд казавшихся бессмысленными. Постройка, основанная на пропорциях золотого сечения, органична: она производит впечатление гармонии и внушает уверенность. «Эти люди оказались лицом к лицу с неизведанным, – продолжал Ержи. – Они могли остаться на борту и молить Бога о спасении из лап смерти. Вместо этого они взяли на себя ответственность за свою судьбу и построили дом. Из «Дневника» де Вейра мы знаем, что в доме были сени. До сих пор мы полагали, что они были пристроены к дому с северной стороны, но тогда размеры зимовья никак не сходились – оно оказывалось слишком большим. Так вот – сени были отгорожены внутри во всю ширину дома [см. дополнение к главе]. Теперь всё встает на свои места: это соответствует всем ранее собранным данным. Северное бревно заросло мхом и частично разрушилось – вероятно, оно находится на своем первоначальном месте. Южное бревно имеет длину 6,24 метра и лежит на поверхности. Угловые камни, которые мы здесь видим, находятся на расстоянии 6,2 метра друг от друга. Это и есть ширина дома. Она подтверждена археологическими данными и соcтавляет ровно 9 аршин. Теперь умножаем ширину на золотое сечение – 1,618, – получим 14,56 аршин, или чуть больше 10 метров. Именно столько измерил Карлсен, пока нижние венцы еще были на месте». Он торжествующе усмехнулся. Вся конструкция теперь может быть пересчитана и возникает практически из земли. Высота дома может быть выведена из длины полуразрушенной стойки – 206 см: 3 аршина и еще чуть-чуть для стока воды и снега, как писал де Вейр: «…и этими досками обшили дом; крышу сделали в середине повыше для стока воды…» [5 октября 1596 года].

«И еще кое-что, – продолжил Ержи. – Невысокая куча мусора и экскрементов, которую мы нашли на южной стороне, была, конечно, снаружи хижины, а не внутри. На схеме распределения находок видны три скопления с южной стороны хижины, вероятно, потому что там были двери. Это согласуется с дневниковыми записями, рассказывающими, как их засыпало снегом, когда ветер дул с севера. Что вы на это скажете? Где, по-вашему, будет скапливаться снег? Спереди или сзади?»

«И тут и там, – ответил я. – Но, вероятнее всего, рядом с хижиной, там, где стены закрывают от ветра. Де Вейр писал: «Так как у нас в сенях было три выхода с тремя дверьми, а дом был полностью погребен под снегом, то мы сняли среднюю дверь и вырыли в снегу рядом с ней снаружи большую пещеру или нору, вроде свода или погреба, чтобы там можно было справлять нужду и бросать туда прочие нечистоты» [5 January 1597].

«Благохранимый дом, вероятно, был построен с использованием стоек шесть на четыре, – заметил Ханс Бонке на следующий день, когда мы сидели за обедом. – Эти стойки были соединены поперечными балками. Тем, кто привык жить на корабле, дом должен был казаться просторным: в нём вполне хватало места для 17 моряков. Поверх балок крыши они, по всей видимости, поместили четыре балки, соорудив из них раму для дымохода над очагом. Для строительства прочной хижины требовалось большое количество дерева. На сооружение стены ушло около 160 квадратных метров досок и реек, которые нужно было скрепить гвоздями. По словам Карлсена, который видел эти доски, они были 1,5 дюйма в толщину и 16 дюймов в длину. Де Вейр пишет, что они разобрали каюту. Но для постройки хижины требовалось в два раза больше досок, чем можно было добыть таким способом. По-видимому, доски палубы тоже пошли в дело».[69]69
  То есть приблизительно 3,5 сантиметра и 40 сантиметров (Прим. авт.).


[Закрыть]

«А может, они взяли с собой древесину для строительства зимовья? – спросил я. – Ведь зачем-то им нужны были эти сотни железных гвоздей?»

«Вполне возможно, – вежливо согласился Ханс. – Можно предположить, что строительство убежища было частью их первоначального плана, учитывая, что в 1594 и 1595 годах Баренц был вынужден повернуть назад и возвратиться, не достигнув своей цели».

Благохранимый дом, дававший защиту от непогоды и облегчавший повседневный быт во время долгой арктической ночи, был решающим элементом выживания экспедиции. Нидерландские судостроители придерживались фиксированного соотношения длины к ширине, установленного на основе многолетнего опыта. Однако при строительстве зимовья корабельный плотник, похоже, придерживался другого соотношения – геометрической пропорции, вносящей гармонию в хаос природы. Была ли это его собственная идея? Удивительно, но ширина хижины равна ширине судна. Как и в случае с кораблем, который много месяцев назад они посчитали погибшим, капитан согласился оставить Благохранимый дом только после того, как было принято решение добираться до материка в открытых лодках. Благохранимый дом был сориентирован на истинный, а не на магнитный север, с помощью звезд. Через дымоход зимовщики видели Полярную звезду и вращающееся вокруг нее созвездие Малой Медведицы. Перед северной стеной, напоминавшей нос корабля, стоял перевернутый вверх дном шлюп, как на носовой палубе судна. Мусор выбрасывали сзади. За эти девять месяцев потерпевшие кораблекрушение нидерландцы прошли через врата ада: они плыли по морю времени через полярную ночь, всё время устремленные на север.

ДОПОЛНЕНИЕ

СООРУЖЕНИЕ БЛАГОХРАНИМОГО ДОМА СОГЛАСНО «ДНЕВНИКУ» ДЕ ВЕЙРА

26 сентября 1596 года «… Мы начали обшивать дом».

7 октября «…Мы конопатили и заделывали стены и разобрали настил в задней части корабля, чтобы полностью обшить дом».

8 октября «…находиться вне корабля или вне дома было невыносимо».

15 октября «в этот день мы подготовили место для устройства сеней, убрав снег лопатами».

16 октября «В этот день мы разобрали каюту, чтобы использовать доски для сеней, которые начали строить».

28 ноября «Опять была ненастная погода с сильной бурей с N и страшной метелью, так что мы снова оказались совершенно заперты в доме и не могли выйти, так как все двери были завалены снегом».

5 января 1597 года «Так как у нас в сенях было три выхода с тремя дверьми, а дом был полностью погребен под снегом, то мы сняли среднюю дверь и вырыли в снегу рядом с ней снаружи большую пещеру».

29 января «Была опять скверная погода с сильной метелью и ветром с NW, так что дом снова совсем завалило снегом».

30 января «Мы опять начали прокапывать выход на улицу, но продвинулись не дальше сеней, так как, едва мы увидели, какая погода, у нас пропало всякое желание выходить».

22 мая «Мы сломали стену сеней и топили ею».

6 июня «…но дома тоже нельзя было укрыться от дождя, так как доски от крыши мы взяли для починки бока и шкоута и крышей служил только парус, пропускающий воду».

Таблица. Размеры Благохранимого дома (по оценкам различных исследователей)

Немногочисленность находок с южной стороны Благохранимого дома указывает, что у зимовья имелся входной тамбур или сени шириной около 1,4 метра (2 аршина). В процессе строительства южная стена оставалась открытой до тех пор, пока все бочки и тюки не были перенесены в дом и сложены у западной стены. Почти полное отсутствие находок в полосе шириной 1,5 метра с восточной стороны хижины, обращенной к замерзшему морю, заставляет предположить, что там были устроены спальные места. Приблизительно через год после возвращения с Новой Земли Карлсен по просьбе Августа Петерманна сделал набросок останков Благохранимого дома. На этом рисунке мы видим ряды из пяти коек вдоль одной стены и шестую койку у короткой (южной) стены. На гравюре в «Дневнике» де Вейра [Hulsius 1598] показаны шесть коек, стоящих вдоль одной стены, но, вероятно, это не соответствует истинной схеме расстановки. Археологические раскопки указывают на ряд из пяти коек вдоль восточной стены и еще одну койку с южной стороны, рядом с дверью, на которой лежал де Вейр [7 декабря 1596 года]. В жилом помещении общей длиной 8,6 метра (внешняя длина дома – 10 метров, без ширины сеней – 1,4 метра) каждая койка будет иметь длину 1,7 метра. Доски и рейки, которые обнаружил Кравченко, могли быть обломками этих коек. Оставшиеся от хижины четыре бревна представляются частью сложенных из плавника нижних венцов основания высотой около 80 сантиметров. Карлсен всё еще мог видеть его в 1871 году. Карлсен не нарисовал сени, потому что они были пущены на дрова для костра 22 мая 1597 года.

Глава 11
Мы находим останки корабля

3 сентября 1995 года, воскресенье

У этого мыса затонула дубовая каравелла почти 20-метровой длины, и кроме того 4-метрового фрагмента корпуса, что был найден три года назад, здесь еще много чего – очень много чего – должно ждать своего часа в волнах у берега или под слоем гальки на берегу. Пятьдесят или шестьдесят тонн дерева и металла ушли на дно (см. дополнение). К этому нужно добавить пушки, пушечные ядра и два якоря весом под 200 кило каждый. Торошение льда и морские течения могли сместить часть фрагментов, но мы предполагаем, что уж самые тяжелые объекты и каркас судна должны были наверняка остаться где-то неподалеку. Берег совершенно нетронутый, с холмистой поверхностью, формировавшейся на протяжении тысячелетий. Останки корабля должны находиться либо под водой, либо в полосе прилива. Прилив в этом месте составляет 0,6 метра, но штормы и штормовые нагоны вызывают куда более сильный подъем воды. Штормовые волны и напирающий лед образовали крутой гравийно-валунный гребень высотой около 3 метров над уровнем моря. В ложбине за этим гребнем Ержи Гавронский, Бас Кист и Херре Винья нашли около 30 кусков выбеленной древесины европейского дуба, а также отметили несколько мест, в которых металлоискатель давал сигнал.

«О судостроении во времена Баренца известно очень мало. Как раз на рубеже XVI и XVII веков корабельщики начали экспериментировать с новыми типами судов и методами их строительства, – говорил нам Ержи. – При осушении Заудерзее были обнаружены останки множества затонувших кораблей, но преобладали среди них корабли Высокого Средневековья и XVII века. Промежуточный период был представлен очень скудно, а уж судов, предназначенных для таких особенных задач, как плавание Баренца, и подавно не было ни одного. Также не сохранилось никаких проектных чертежей или рисунков того времени, потому что строительство тогда еще велось по глазомеру. Лишь в XVII веке стали складываться общепринятые традиции, позволившие упорядочить основные размеры. Мы не знаем, где строилась каравелла Баренца, и даже ее название нигде не упоминается». Исследователи полагают, что гравюры, приложенные к ранним изданиям «[70]70
  Заудерзее (нид. Zuiderzee, Южное море) – в прошлом мелководный залив на севере Нидерландов, через который корабли из Амстердама выходили в Северное море. Первоначальный размер – приблизительно 100 километров в длину и 50 километров в ширину при максимальной глубине в 4–5 метров. В результате осуществления крупнейшего ирригационного проекта в 1930–60-х годах залив был отгорожен дамбой и частично осушен с образованием нескольких насыпных островов-польдеров.


[Закрыть]Дневника» де Вейра, точно передавали все технические детали [Mollema 1947, Hoving & Emke 2004]. Основные характеристики: форма, размер и парусная оснастка – совпадают на разных гравюрах, как если бы те были выполнены с натуры.

Зимовщики переносят припасы с корабля на берег Новой Земли. Гравюра из амстердамского издания «Дневника» Геррита де Вейра 1598 года

Чтобы нанести на нашу карту все найденные фрагменты, я водрузил геодезическую тотальную станцию на край обрыва и поручил Ержи, которому не терпелось приступить к делу, помогать мне с отражателем. Утро выдалось солнечное и тихое. Металлодетекторы и магнитометр способны обнаружить наличие металлических предметов, погребенных в результате движений морского льда под метровым слоем гравия.

Вот детектор запищал, и пункт был внесен в память теодолита. Ержи отступил на шаг и поводил детектором влево и вправо, чтобы засечь точное положение объекта. Потом Ержи и Бас принялись разгребать гравий в поисках источников сигнала. Хенри, снимавший происходящее на видеокамеру, торопливо опустился на колени, стараясь держать объектив у самой земли. Антон давал ему руководящие указания, заглядывая через плечо.

«Тут что-то есть», – сказал Ержи. Они с Басом очень осторожно убрали гальку. «Я что-то нащупал. Здесь есть что-то!» Хенри поспешил обойти вокруг и начал снимать с другого ракурса.

«За тем медведем следит кто-нибудь?» – спросил Ержи. На расстоянии от нас бродил белый медведь.

«Сфокусируйся на руках!» – скомандовал режиссер, пока Ержи раскапывал находку.

«Пленка кончилась», – объявил оператор. Из-под гальки появилась оловянная тарелка.

«Оловянная тарелка!»

«Изумительно, друг мой!» – сказал Бас, очищая оттиснутое на металле клеймо амстердамского мастера: розу под короной. Как главный реставратор в Рейксмузеуме, он был в полном восторге: «Совершенно целая тарелка в испанском стиле. До сих пор у нас были только фрагменты».

Наши кинематографисты, суетясь и промахиваясь, пытались вставить новую кассету. «Надо повторить еще раз!» – бесцеремонно объявил Антон. К моему удивлению, Ержи, ни слова не говоря, взял тарелку и стал осторожно закапывать ее в гальку, а Хенри тем временем поудобнее устраивал камеру на своем плече. Зажегся красный огонек – съемка возобновилась. Как только раздался сигнал металлодетектора, Ержи повернулся к камере с полными удивления глазами и восторженно произнес: «Я думаю, мы сейчас откопаем здесь оловянную тарелку!» Дождавшись завершения этой замечательной сцены, я от имени Димы, дежурившего вместе с Толей по кухне, сообщил, что обед готов. Съемочная группа тут же сложила всё свое оборудование и с довольным видом двинулась обратно в лагерь. «Ну как, сняли всё что надо?!» – крикнул я им вслед и с любопытством взглянул на Баса и Ержи. Бас усмехнулся и, глядя на Ержи, укоризненно покачал головой: «Я поверить не могу, что ты такое отколол. Как ты мог?»

«Они же сами попросили, – ответил Ержи с невинным видом. – Что мне оставалось делать?» Бас продолжал качать головой, а Ержи пинал камешки. Я осмотрел нашу новую находку. «Не говори никому пока, – попросил меня Ержи. – Пусть это будет сюрприз. Смотри, на ней то же самое клеймо, что и на тарелках, которые Карлсен нашел в Доме».

«А-а-бед!» – кричал Дима из лагеря.

«А что сегодня дают?» – поинтересовался Бас, когда мы шли обратно.

«Они всё утро чистили картошку, – ответил я. – Так что, думаю, на гарнир будет картошка, приправленная укропом».

За обедом сразу возник вопрос: а там ли мы ищем? Берега острова усыпаны стволами деревьев, словно палочками в игре «Микадо». Ледяная Гавань – это просто ловушка для плавника. Чтобы расширить область поиска в прибрежной полосе, я присоединился к Диме и Толе (геолог Дмитрий Бадюков и ботаник Анатолий Кулиев), которые во второй половине дня отправились на северную оконечность мыса Спорый Наволок собирать образцы растений и минералов. В то же время Херре Винья и Рене Герритсен осматривали южные берега мыса. Когда мы добрались до цели, Дима заинтересовался выходами коренных пород в прибрежном обрыве, а Толя в развевавшейся на ветру серебряной накидке скрылся из виду в глубине острова. Я спустился в прибрежную полосу и начал двигаться параллельно кромке воды, перелезая через сотни выброшенных на берег стволов плавника. Большая часть стволов имели ровно срезанные торцы; скорее всего, они были потеряны во время сплава леса по сибирским рекам. Выше по берегу лежат выветренные и расколотые остовы полуокаменелых деревьев; возраст некоторых из них, вероятно, перевалил за 5000 лет [Johansen 1999; Zeeberg 2001]. Плавник может дрейфовать со льдинами до 10 лет, и большое его количество попадает в район Северной Атлантики. По составу это преимущественно лиственница (Larix sp.), достигающая 6-метровой длины. Подумать только, зимовщики перевезли не менее 40–60 волокуш с грузом в четыре ствола на расстояние более 3 километров [Bonke 1998]!

Изображения фрагментов корабля в экспозиции Института наследия в Москве. Можно видеть кованые гвозди и деревянные нагели толщиной 2,5 см, которыми были скреплены два слоя обшивки

Здесь, в 3 километрах от лагеря, среди выброшенного на берег плавника и мусора, я обнаружил необычный обломок, который производил впечатление благородной обработанной древесины. Я неимоверно удивился и обрадовался. Деревянные нагели и старинного вида кованые гвозди не оставляли сомнений в том, что этот фрагмент когда-то был деталью раздавленного льдами судна. Я сфотографировал его в первоначальном положении и попытался поднять, чтобы забрать с собой. Он был тяжелый, больше метра в длину. Когда я триумфатором вернулся в лагерь с дубовой добычей на плече, там уже лежало несколько похожих фрагментов. Еще четыре Херре обнаружил на мысу рядом с маяком. Наши эксперты подтверждают, что все собранные нами предметы принадлежали когда-то парусному кораблю. Сравнительно скромные по размеру, они наводят на мысль, что раздавленное льдом судно развалилось на множество фрагментов и затонуло, возможно, в течение года после того, как команда оставила его. Впоследствии подвижки льда и течения разбросали эти фрагменты по всей бухте и вынесли некоторые из них на берег с обеих сторон мыса. Однако нельзя исключить, что крупные части судна вмерзли в лед и были унесены дрейфом на неизвестное – но потенциально колоссальное – расстояние.[71]71
  Нагель (от нем. Nagel – гвоздь) – деревянный штифт круглого сечения, используемый для крепления корабельной обшивки или деталей сруба. Превосходит металлический гвоздь в гибкости, что особенно важно на корабле, части которого подвергаются значительным нагрузкам на изгиб, дешевле и проще в изготовлении и не поддается коррозии.


[Закрыть]

4 сентября 1995 года, понедельник

Сегодня я решил вернуться в Ледяную Гавань, чтобы проверить, нет ли там еще каких-нибудь фрагментов судна, а заодно попытаться отыскать свои перчатки. Должно быть, я снял их, когда фотографировал свою находку и менял кассету в фотоаппарате. День выдался очень холодный, и поэтому мне очень хотелось поскорее их отыскать. Ветер дул прямо с севера, у меня слезились глаза, и буквально все в лагере шмыгали носом. Небо было спокойно, и облако с резко очерченными краями, сплющенное и вытянутое из-за сильных ветров, неподвижно висело над островом, затемняя пейзаж и придавая открытому небу глубокий прозрачный синий цвет. Я нашел Ержи и сообщил ему, что ухожу. «Как долго тебя не будет?»– недовольно спросил он, держа в руке совок. «Что-нибудь часа два», – ответил я. «Возьми ружье, ладно?»

Накануне Дима и Толя срезали дорогу напрямик через мыс, но сегодня я решил идти вдоль воды. Волны прибоя, тихо пузырясь, накатывали на берег, и, пока я шел по темному каменистому пляжу, под моими ногами хрустели мокрые гравий и галька, и я вспомнил забавный отрывок их «Дневника» Геррита де Вейра о медвежьей берлоге в этом самом месте, в сугробах, которые скапливаются каждую зиму под 5-метровым откосом:

Мы пошли на то место, откуда он [медведь] появился, посмотреть, нет ли там какой берлоги, и увидели во льду большую яму, глубиной в рост человека, при входе узкую, а внутри очень широкую. Мы просунули туда свои пики проверить, нет ли там еще медведя. Выяснив, что там никого нет, один из наших забрался в эту берлогу, но не слишком далеко, так как ему было страшно. Затем, проходя по берегу моря, мы увидели, что […] льдины так высоко взгромоздились одна на другую, что было похоже на целые города с башнями и крепостными стенами [15 April 1597].

Когда я обогнул мыс, прибрежная полоса так сузилась и обрыв вдруг стал таким крутым, что взобраться на него я смог, лишь закинув ружье за спину. На вершине 20-метрового утеса я смог встать на ноги и, выпрямившись, заметил двух птиц, которые, почти не шевеля крыльями, как бы лениво парили над темно-синей водой. В мгновение ока ветер с моря принес их ко мне. Это была пара коричнево-золотистых орланов-белохвостов (Haliaeetus albicilla). Они немного покружили надо мной, но, пока я торопливо доставал камеру, сильный бриз поднял их в вышину и унес вглубь острова. Со своего возвышения я ясно видел полосу бурунов от 200 метров до 1 километра от берега, перемежающуюся редкими отмелями. По-видимому, волны разбиваются у мелководья, которое простирается приблизительно в тех же пределах, что и прибрежный лед на аэрофотоснимках. На нашу долю выпало довольно мягкое новоземельское лето. Причиной тому – североатлантические циклоны, которые один за другим входят в Баренцево море. Этим летом Ледяная Гавань свободна ото льда, прибрежный лед тоже растаял, что само по себе исключительный случай. Как правило, прибрежный лед, или припай, сохраняется всё лето, и его можно увидеть вокруг мыса Спорый Наволок на тех нерезких аэрофотоснимках, которые наши партнеры предоставили нам по моей просьбе. Вне всякого сомнения, судно Баренца село на мель на этих мелководьях, вероятно, при попытке завести якорь на припай [26 августа 1596 года].

В 1979 и 1980 годах Дмитрий Кравченко обследовал с помощью эхолота край припайного льда и обнаружил, что глубина моря составляет там от 3 до 4 метров. Его теория заключалась в том, что судно было вжато в бухту напором морского льда. В бюллетене Nederland-USSR [1981] Кравченко писал:[72]72
  Не сумев найти оригинал статьи Д. Ф. Кравченко на русском языке, мы приводим выдержку из нее в обратном переводе с английского.


[Закрыть]

Чем больше мы про это думали, тем становилось понятнее, где следует искать корабль Баренца. В этом нам сильно помог «Дневник» де Вейра. И я, и все мои коллеги восхищены точностью его изложения. После тщательного анализа мы пришли к заключению (на основании свидетельств де Вейра), что судно оказалось в ловушке в Ледяной Гавани. Мы собрали доказательства этой теории. Та часть Гавани, где находилось судно, была похожа на каменную ловушку для рыбы, из которой, как мы выяснили, выбраться было невозможно. Мы рассуждали следующим образом: в августе 1596 года корабль застрял во льду и двигался вместе с ним. У мыса [Спорый Наволок] лед движется по направлению к берегу. Внезапно он начал качаться вверх и вниз с такой амплитудой, что судно было перенесено через каменистый подводный барьер. Теперь, когда он освободился от движущейся массы льда, корабль оказался зажат между каменистым мелководьем и береговым льдом. Мы обнаружили, что подводные каменные гряды тянулись от самого мыса на глубине от 1,5 до 1,8 метра. Судно было повреждено и медленно наполнялось водой. В результате оно стало тяжелее и погрузилось глубже. Попавший в ледовую западню корабль уже нельзя было спасти никакими силами.

«Ну, Юозас, давай навестим Виллема Баренца», – шутливо предложил я. Мы, весело смеясь, шли по берегу и неожиданно наткнулись на первый обломок. Это был кусок дубовой древесины, весь изъеденный временем и солью. Мы пробыли там всего 10 дней, но всё же успели вытащить из воды несколько фрагментов судна вместе с металлическими деталями и гвоздями. Чтобы удостовериться, что они действительно принадлежали каравелле Баренца, мы взяли несколько гвоздей с места зимовки. Специалисты подтвердили, что и те и другие гвозди датируются XVI веком. В 1980 году, во время нашей третьей экспедиции, мы планировали поднять останки затонувшего судна. Хотя залив был покрыт льдом и обстоятельства складывались не в нашу пользу, нам всё же удалось обследовать большую часть дна залива. Чтобы погрузиться под воду, наши аквалангисты были вынуждены проделывать отверстия в слое льда толщиной 1,5 метра с помощью взрывов мин. Каждая полученная таким образом полынья позволяла обследовать периметр длиной 25 метров. Но мы вынуждены были свернуть эти работы из-за отсутствия топлива. Летом 1981 года мы намеревались с помощью металлодетекторов обнаружить металлические части судна. Я рассчитывал найти якоря, пушки и, возможно, нижнюю часть корпуса судна. Мы нашли куски свинца, которые могут указывать на то, что корпус был обшит свинцом. Судя по 80 фрагментам древесины, которые нам удалось обнаружить, верхняя часть судна была разрушена. Нижняя часть, тяжелая от свинца, должно быть, пошла ко дну после того, как судно было раздавлено льдом [Kravchenko 1981, 17–18].[73]73
  Юозас Казлаускас (1941–2002) – известный литовский фотограф и кинооператор, принимал участие в нескольких северных экспедициях, результатом которых стали выставка Šiaures kelias (Дороги Севера) в Вильнюсе в 1987 году и одноименный альбом.


[Закрыть]

Дмитрий Кравченко и его команда аквалангистов из московского клуба «Дельфин» обыскали залив, но не нашли никаких останков судна. Однако, при наличии припайного льда и значительной осадке каравеллы Баренца, маловероятно, что судно вообще вошло в залив. Осадка корабля составляла 2–2,5 метра, так что оно должно было сесть на мель на этих каменистых отмелях. Возможно, поэтому оно не высвободилось даже тогда, когда большая часть морского льда отступила под напором юго-западных ветров. Получается, что наиболее вероятное местоположение затонувшего судна – это северо-восточный край отмели, где морское дно опускается до глубины 10–15 метров. «…Единственное, что мы могли предположить, что под нами всё промерзло до самого дна, а глубина здесь была 3,5 морских сажени (приблизительно 6 метров)» [5 October 1596]. Застрявший во льдах прочный деревянный корабль оказался не прямо напротив Дома, а чуть севернее, приблизительно в километре от берега. Это обстоятельство также объясняет, почему находки оказались разбросаны вдоль всего побережья мыса. И это означает, что еще больше фрагментов может лежать на дне моря за пределами бухты. К несчастью, мы были не готовы к поискам под водой. Однако свои перчатки я на берегу нашел: сначала одну, потом другую.