Текст книги "В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы"

Могилы китобоев XVII века на берегу пролива Бельзунд, Шпицберген. Август 1996 года. Фото автора

И в самом конце Хенк ван Вейн обратился к нам с проникновенной речью. Двадцать лет назад Хенк прославился изобретением мотоцикла Kreidler OCR1000, и с тех самых пор он был покровителем нидерландских исследований в Арктике. Он вспомнил, как Бас Кист сидел один на острове Амстердам, а затем коротко обрисовал организацию последующих экспедиций и успехи в сдерживании коммерческих интересов в 1980-х годах. После короткой паузы он закончил свою речь, заявив, что теперь, спустя 15 лет, ветераны передают свой опыт поколению «сердитых молодых людей». Мы все засмеялись. «Это хорошо, что мы говорим обо всех этих вещах», – закончил он немного взволнованно. Потом ван Вейну пришла в голову новая мысль, и он еще полчаса внушал нам, что все решения должны приниматься согласованно и, более того, наши заявления не должны противоречить друг другу. В заключение он перечислил правила поведения на борту морского судна и не преминул добавить, что в случае бедствия организаторы никакой ответственности не несут («как обычно» – добавил бы я). Мы вышли на улицу, и под аккомпанемент обезьяньих криков, которые доносились из находившегося по соседству зоопарка Артис, и скрежет трамвая № 7 Рене сделал групповой снимок на фоне канала. После этого члены экспедиции быстро разошлись, поскольку это был вечер пятницы и все спешили: одни хотели ненадолго уехать отдохнуть, другие – провести дома последние беззаботные предотъездные выходные. Через неделю мы будем паковать рюкзаки и прощаться с родными.

Мои мысли занимала одна женщина, которой я всё порывался позвонить и пригласить в бар. Если она не захочет пить, мы могли бы просто посидеть и поболтать. Однако я долго не мог собраться с духом, поскольку такие вещи с наскока не делаются. Когда, терзаемый сомнениями, я наконец решился набрать ее номер, ее не оказалось дома. Лишь на третий раз мне удалось дозвониться, и она согласилась встретиться со мною в Утрехте.

7 августа 1995 года, понедельник

– Куда нам, Бас?

– Сержант-майор ждет нас у ворот с четырьмя стволами. – Бас хмыкнул. Ержи подошел к охранникам с нашими паспортами, чтобы получить гостевые пропуска на авиабазу Гилзе-Райен. Стрелковая практика – это здорово. На сегодняшнем занятии мы будем получать инструктаж по обращению с оружием, а потом потренируемся в стрельбе по мишеням. Сначала чашечка кофе, потом краткая теоретическая часть и техника безопасности, а потом можно отправляться на стрельбище. Конструкция современной полуавтоматической винтовки – это нечто потрясающее! Пороховые газы, образующиеся при каждом выстреле, перенаправляются, чтобы уменьшить отдачу и автоматически выбросить стреляную гильзу. Один за другим мы брали бельгийскую винтовку FAL и делали по пять выстрелов с короткими интервалами по мишени, расположенной в 100 метрах от нас. После каждой серии меня бросало в дрожь от напряжения и выброса адреналина. Сложно представить себе более примитивное чувство: видеть и слышать сокрушительный результат твоего попадания в цель. Ты гордишься собой и своим выстрелом. Один раз я промазал – какая досада, не надо было так торопиться! И снова: встаешь на колено, заряжаешь, снимаешь с предохранителя, целишься, держишь локоть выше, медленно выдыхаешь – и даже не замечаешь, как из ствола вылетает пуля. И всё повторяется снова…

Наш охотничий Ремингтон с патронами «магнум», который мы, пользуясь случаем, принесли с собой, перетряхивает тебя целиком. Твой пульс ускоряется, ты дышишь глубже, потом задерживаешь вдох – всё сливается в одну убийственную линию, и ты чувствуешь, как высвобожденный тобой гром пронзает твой мозг, словно скользящий удар в голову.

Сборы подходили к концу. Во время медицинского осмотра мне пришлось прикоснуться к кончику носа и рассказать врачу, какие чувства я при этом испытываю, – небольшое волнение, но не более того. Врач сказал, что это лечится и что у него есть таблетки на этот случай. Сегодня авиаперевозчик должен был забрать наш груз, но ящики так и остались стоять в подвале. Как оказалось, все грузовые рейсы забиты под завязку, и мест нет. Может быть, их заберут в следующую пятницу. Вчера «Тошиба» согласилась предоставить нам лэптоп, и это просто подарок судьбы, потому что компьютер «Хаски» в специальном арктическом исполнении по-прежнему не подает никаких признаков жизни. Я договорился, что отвезу лэптоп в представительство Sokkia в Алмере, где на него установят топографическое программное обеспечение. Увы, лэптоп так и не дошел, и надо отследить, где он застрял: возможно, мы получим его завтра, но для нас лишний день задержки – непозволительная роскошь. Зато доставлена бензопила с насадками производства фирмы «Андреас Штиль». Но до сих пор не хватает зарядного устройства для аккумуляторов и набора резисторов. Далее в моём списке идет аспирин и другие лекарства; йод, противогрибковые мази, активированный уголь, новый набор лейкопластыря в аптечку; свисток, пластиковая ложка, митенки, пряжка для ремня, веревка, скотч, изолента, большие пакеты из плотного полиэтилена, солнцезащитные очки, полевой журнал, литиевые батареи, молотки, нижнее белье, стельки и шнурки, ледоступы с шипами, алюминиевая фольга, термоизоляционные одеяла, ручки для черчения, дискеты и электрические удлинители. Для лэптопа явно нужны аккумуляторы на 9 вольт, которых у нас нет. Я позвонил в «Филипс», и они обещали прислать целую коробку экспресс-доставкой. Компания «Хавеко» отправила нам запас сигнальных ракет. И еще я съездил на велосипеде в одно место, где за закрытыми дверями спрятался оружейный магазин. Там я попросил ружейного масла OX-13 специально на холодную погоду: «Фастрол или баллистол, но без аэрозольного баллончика», – повторил я как попугай, следуя указаниям доктора Маата. Знать бы еще, что это значит.

Фрагмент обшивки корабля Виллема Баренца, сфотографированный на мысе Спорый Наволок Новой Земли перед отправкой в Москву. Фонд имени Оливера ван Норта

11 августа 1995 года, пятница

Последние несколько дней были суматошными, списки дел постоянно крутились у меня в голове. Теперь все змеи в ведре, и главное – не дать им оттуда выбраться. Радиостанции постоянно звонят и спрашивают, выехала ли экспедиция на Новую Землю. «Геррит де Вейр – он что, тоже там был? А у вас нет его телефона?» Никогда не знал, что у нас столько новостных программ. Крупные радиостанции ждут, что всё случится еще через несколько дней. Но к тому моменту нас здесь не будет.

Во вторник вечером я поехал в Утрехт на назначенное свидание. Это было 8 августа, и, пока я ехал между Амстердамом и Утрехтом на поезде, мне пришло в голову, что в это время ровно год назад я был в России – пересекая пешим маршрутом Полярный Урал…

…8 августа я и двое моих товарищей вышли на перевал горного хребта, и нашим взглядам открылась Сибирь: до самого горизонта расстилалась ровная, как море, даль. Просто удивительно, какие иногда бывают совпадения в нашей жизни.

За несколько дней перед тем в Москве мы сели на поезд дальнего следования, специально надев старую одежду и потертые кожаные куртки, чтобы не выделяться из толпы в Воркуте. Этот город всегда внушал страх и уважение, поскольку считался воротами ГУЛАГа, – под этим собирательным именем были известны тысячи лагерей принудительного труда, которыми когда-то было покрыто советское Заполярье. В поезде было невыносимо жарко. Деревянные окна не открывались в принципе – они были намертво приклеены зеленой краской к рамам, чтобы туда не задувал обжигающе холодный ветер, который дует здесь большую часть года. Каждому пассажиру полагалась койка с матрасом, который, как казалось, был набит соломой, и одеялом, напоминавшим конскую попону. Последние банды грабителей сошли с поезда в 300 километрах от Москвы, в Ярославле. Затем появились пижамы и тапочки, и вагон наполнился домашним шумом. Наши попутчики стали разносить кипяток, согретый на буром угле и газетах, заваривать чай и резать овощи. Два дня пассажиры обменивались сушеной рыбой, луком и кубиками соленого сала. Железнодорожникам раз в год полагался бесплатный билет на поезд, и они использовали его, чтобы навестить свой родной дом где-то в далеких деревнях и сразу же вернуться назад. Большинство пассажиров вышли в Печоре. Прощаясь, один мужчина предупредил нас: «Это очень опасно». До Воркуты оставалось еще полсуток пути. Древние Уральские горы заполняли собой горизонт. Город расположен посреди тундры – бескрайнего торфяного болота на вечной мерзлоте. Повсюду разбросаны низкие узловатые таежные сосны. Рядом с железной дорогой горел торфяник – видимо, кто-то выкинул непогашенную сигарету. Дым пожара, словно хвост кометы, тянулся по ветру на несколько десятков километров, и поезд вышел из него только через пару часов. Russlands Arsch – пояснил один из наших попутчиков, блеснув глубоким знанием немецкого. Он кивнул на окно и для наглядности похлопал себя сзади по тренировочным штанам: место, куда страна отправляла своих отверженных.

Уголь стали добывать в Воркуте с 1930-х годов, и каждая его тонна была оплачена потом и кровью подневольных рабочих. Когда в конце 1950-х на шахтах перешли от рабского труда заключенных к использованию вольнонаемной рабочей силы, население города выросло до 60 тысяч человек или около того. Теперь бывшие узники и их тюремщики были обречены на соседство друг с другом – ни тем, ни другим ехать было решительно некуда. И они оставались жить в Воркуте, работая всё на тех же шахтах. Лагеря, ранее стоявшие сплошной чередой по обеим сторонам железной дороги на протяжении всего 450-километрового участка от Печоры до Воркуты, были снесены. Их сровняли с землей, стараясь стереть из памяти воспоминания о прошлом. После 1991 года шахты и оставшиеся лагеря были брошены на произвол судьбы – тогда весь регион лишился поддержки из Москвы и оказался ввергнут в хаос. С нами согласился поехать наш русский коллега Михаил. После нескольких дней пути в жарком вагоне мы сошли с поезда, не доезжая до Воркуты, посреди тундры, вместе с группой местных жителей-оленеводов. Невдалеке от станции расположилось их стойбище. Проходя, мы видели их палатки, которые они называют «чумы». Несколько часов спустя мы оказались на открытой равнине у предгорий Урала. До долин, где мы сможем укрыться от посторонних глаз, было еще далеко. Каждые 50 шагов Михаил тревожно оглядывался, чтобы посмотреть, не идет ли кто за нами следом. Когда ближе к вечеру мы решили разбить лагерь, откуда-то издалека до нас донеслось гудение вездехода, заглушаемое порывами ветра. Наша палатка протекала, и, чтобы не промокнуть, Михаил сидел, завернувшись в прозрачный пластиковый дождевик. На следующий день мы наконец углубились в горы, предварительно уничтожив все следы, которые могли выдать наш маршрут. Через несколько часов Полярный Урал уже полностью поглотил нас. Мы карабкались по бесконечным, усыпанным булыжниками склонам и красноватым выступам песчаника, пока не достигли перевала. В бинокль мне были видны нефтяные вышки в огромной дельте Оби. Воздух был наполнен мириадами насекомых, висевших над заболоченными низинами и выветренными склонами гор. В конце дня, когда мы сидели перед нашей импровизированной палаткой, ели ягоды и наслаждались низким вечерним солнцем, Михаил вдруг нарушил молчание и заговорил. Он рассказал нам, как два года назад, в 1992 году, он участвовал в поездке на Новую Землю, туда, где когда-то было голландское зимовье…Только сейчас до меня доходит, что Михаил, сидевший два года назад передо мной в лучах предзакатного солнца на склоне Полярного Урала, и был, возможно, тем самым человеком, который доставил в Москву фрагменты корабля, опознанные в мае 1994 годы экспертами из Амстердама. И еще одну вещь пытался он объяснить тогда: там был образ – так он сказал, – крест 6-метровой высоты. Я видел его на фотографии: поставленный Кравченко поморский крест возвышался всеми своими 6 метрами над плоской, как стол, поверхностью острова. Всего через несколько недель я увижу всё это своими глазами.

«Ну, как оно прошло?» – спросил меня Питер на следующий день. Я пожал плечами: «Мы разговаривали о том, что она любит и над чем сейчас работает. А потом она спросила, что я об этом думаю. А еще она всё время спрашивала, знаю ли я то, знаю ли я это… Думаю, что всё неплохо». Питер кивнул, и мы принялись осматривать плоский деревянный ящик, в котором лежало нечто, более всего напоминавшее могильную плиту и весившее не менее 100 килограммов. Ящик сегодня утром доставила почта. Этот «монумент» прислала нам группа предпринимателей с острова Терсхеллинг, расположенного в 20 километрах к северу от континентального побережья Нидерландов. Виллем Баренц, по словам Яна Хёйгена ван Линсхотена, был уроженцем этого острова, и жители Терсхеллинга активно используют его имя для привлечения туристов. Могильный камень должен символизировать связь между Терсхеллингом и Новой Землей, а художник-камнерез не преминул воспользоваться случаем, увековечив заодно и себя, – его имя приписано внизу в стиле, который язык не поворачивается назвать неброским. Глядя на памятник, трудно понять, чью память он призван увековечить. Но точно не Баренца и не тех, кто зимовал в Благохранимом доме. Здесь нет даже намека на пятерых погибших участников экспедиции. Можно было бы изобразить, например, пять маленьких крестиков. Но Питер считает, что памятник – это замечательно. Его воображение рисует этот камень через каких-нибудь 100 лет, лежащий на берегу, изъеденный солью и поросший лишайником, в точности как памятный знак на Оранских островах к северу от Новой Земли, оставленный в 1881 году исследовательской шхуной «Виллем Баренц». Тому кораблю не удалось достичь Ледяной Гавани, и они оставили камень там, куда смогли доплыть. Теперь наша очередь.

В 1993 году Питер видел этот мемориал на вершине одного из Оранских островов. «Носилки, на которых доблестные моряки тащили тяжелый камень от берега, – рассказывал Питер, – лежат, перевернутые, неподалеку – на том самом месте, где их бросили больше 100 лет назад. Похоже, с тех пор там никто не появлялся». Группа археологов, с которой Питер попал на Оранские острова, добиралась туда на вертолете. «Пилот, который привез нас, растолковал нам, что под камнем похоронен Виллем Баренц. Это мы тут десятилетиями ломаем голову над загадкой, а там всякий точно знает, где могила нашего национального героя», – усмехнувшись, добавил Питер.

В пятницу вечером, когда я ехал по раскаленному Амстердаму на велосипеде, город уже превратился в одно бесконечное гульбище. Молодые люди со всей Европы, мечтающие посмотреть мир, решили собраться в Амстердаме; у Центрального вокзала толпились туристы с рюкзаками, очевидно, не зная, куда податься.

Хенк ван Вейн посоветовал нам взять в дополнение к бензиновому генератору «Хонда» еще и небольшой ветрогенератор. Хенк использует такую же модель на своей роскошной яхте в Средиземном море. С 20-килограммовым аккумулятором от ветрогенератора в рюкзаке я вернулся в офис и первым делом взял в автомате банку холодного пива, чтобы поддержать баланс жидкости в организме. К концу дня мы подвели итог – всё готово к отъезду. Я устал как собака, а город бурлил ночной жизнью. В последние насколько ночей мне как никогда нужен крепкий сон, чтобы восстановить резервы организма, и вот тут-то я вспоминаю о таблетках, выданных мне чудо-доктором. Я очень надеялся, что если и не лекарство, то хотя бы так называемый эффект плацебо поможет мне уснуть, однако уже спустя час после того, как я выпил эти таблетки и пропустил для верности стаканчик, я с трудом стою на ногах и на ощупь ищу кровать. Я пишу эти строки около полуночи. Мои глаза слипаются, и карандаш постоянно валится из рук.

12 августа 1995 года, суббота

Господи, как же жарко! Пот течет у меня по лицу, по груди, по ногам. Город раскален и перенасыщен людьми, звуками и запахами. Мимо со скрежетом едут трамваи, издалека доносится экзотическое пение. На противоположной стене узкого каньона, по дну которого течет улица, люди смотрят телевизор или читают газеты, девушка в трусах пылесосит и курит сигарету. Солнце светит мне в лицо через маленькое окошко, весь подоконник покрыт голубиным пометом. Кто-то свистит собаке, кто-то окатывает машину водой из ведра. Невысокая дама ухаживает за своими бегониями, невидимый музыкант красиво играет блюз на трубе. Я разглядываю швы на ботинке, который я только что достал из духовки, и мне горячо держать его в руках. Пока расплавленный водоотталкивающий воск впитывается в кожу, и я натираю ботинок до тускло-черного блеска… Интересно, думает она обо мне, или наше свидание оставило ее равнодушной… Наступает вечер, золотистые фонари, подвешенные посередине этих высоких и узких улиц, чуть заметно качаются на ветру.

14 августа 1995 года, понедельник

В 8 часов утра я пришел в муниципальную поликлинику на прививки. «Куда едете?» – спросила медсестра, размахивая иглой у меня перед носом. «В Россию», – запинаясь, ответил я. Нога у меня затекла, и весь день немного знобило. Ержи пошел домой, чтобы «прилечь на часок». Последние мелочи заняли больше времени, чем я думал. Я вернулся домой в 7 вечера, поел и позвонил родным и друзьям, чтобы попрощаться.

ДОПОЛНЕНИЕ

САМЫЙ ЗНАМЕНИТЫЙ КОРАБЛЬ

Фрагменты корабля Виллема Баренца были идентифицированы в Институте наследия в мае 1994 года Абом Ховингом, экспертом Рейксмузеума по голландским технологиям судостроения XVII века, совместно с Ержи Гавронским и Питером Флоре. «Трудно описать мои чувства, – писал Ховинг, – когда в просторном коридоре, где расположен институт Боярского, мы увидали часть одного из самых знаменитых кораблей в голландской истории. Из всех значимых кораблей, на которых совершались великие географические открытия, не уцелело ни единого кусочка: ни от «Санта-Марии» Колумба, ни от «Индевора» Кука, не говоря уже о бригах, на которых Васко да Гама или Магеллан исследовали Тихий океан. А тут, в Москве, мы увидали обломок судна, на котором плавал Баренц, размерами 1 × 4 метра, и меня потрясло, что никого это не волнует, ни власти Нидерландов, ни один из исследовательских институтов [Hoving & Emke 2004, p. 33]. Самый большой из обломков, размером 3,85 × 0,93 метра, – это, очевидно, фрагмент нижней части корпуса судна. Он представляет собой два слоя дубовых досок толщиной 4 сантиметра, скрепленных секциями шпангоутов толщиной 12 сантиметров и шириной 15 сантиметров. Тщательное исследование этого фрагмента позволило предположить, что корпус судна был 18 метров в длину и 6 метров в ширину.

«БОЛЕЗНЬ МОРЯКОВ»

Цинга – это болезнь, вызванная острым недостатком витамина С. Молекула аскорбиновой кислоты была открыта в 1913 году Казимежем Функом, а в чистом виде витамин С был выделен 1928 году Альбертом Сент-Дьёрди. Это органическое соединение участвует в образовании коллагена – белка, составляющего основу соединительной ткани. Отсутствие свежих овощей, фруктов и зелени – основного источника витамина С – во время длительных морских плаваний было главной причиной смертности на борту. Большинство животных могут синтезировать аскорбиновую кислоту в своем организме, поэтому их мясо может служить источником витамина С. В небольших порциях печени тюленя или северного оленя, китовой коже и птичьих яйцах содержится достаточно аскорбиновой кислоты, чтобы восполнить его нехватку в питании. Однако, чтобы получать суточную норму витамина С, нужно съедать почти 1,5 килограмма сырого или слабо прожаренного мяса. На Новой Земле благодаря мясу песца в рационе умерли только несколько человек.

Глава 6
По Карскому морю на борту «Ивана Киреева»

16 августа 1995 года, среда

Экспедиционное судно «Иван Киреев» пришвартовано в Архангельске, в районе Соломбала, ниже по течению от современного центра города. На этом самом месте 80 лет назад стояли барк «Эклипс» Отто Свердрупа и первые ледоколы «Ермак» и «Вайгач», а в 1932 году – ледокол «Сибиряков» экспедиции Отто Шмидта. Именно сюда в 1914 году вернулись Альбанов, Конрад и экипаж «Святого Фоки» после двух лет тяжелых испытаний, которые выпали на их долю в Арктике. Отсюда в романе Мэри Шелли, написанном в 1818 году, отплыл Роберт Уолтон, прежде чем встретить среди льдов Виктора Франкенштейна, которого одержимость своей идеей поставила на грань выживания. Почти как в случае с нашим героем Дмитрием Кравченко. Мимо прошел буксир, тянувший гигантские плоты из бревен. В 3 часа дня подготовка к отплытию была в самом разгаре. Исследовательское судно было зафрахтовано на четыре недели за 2 тысячи долларов в день. Наше окно возможностей ограничено этими 28 днями. «Киреев» вернется в порт 15 сентября.

«Иван Киреев», водоизмещением 1640 тонн, был построен в конце 1970-х годов в Финляндии. Длина судна – 68 метров, ширина – 12 метров, и сейчас оно покрыто слоем свежей краски. На носовой палубе, укрытый непромокаемым брезентом, стоит наш плоскодонный мотобот – русские называют его «плашкоут», и в этом слове угадывается plaatschuit. Он послужит нам для высадки на берег. Высоко над мостиком устроено «воронье гнездо» – маленькая площадка для наблюдателя. Это единственный признак того, что корабль отправляется в ледовые широты. Мы проходим на корабль через тяжелую водонепроницаемую дверь, которая плотно задраивается четырьмя стальными рукоятками, и попадаем в длинный коридор с узкими трапами, ведущими к верхним и нижним палубам. Моя каюта находится на нижней палубе, у самой ватерлинии. Моим соседом будет Хенри Хогевауд, наш оператор. Ему достается верхняя койка, а мне – нижняя. В каждой каюте есть достаточно большой иллюминатор – в него вполне можно высунуть голову. Койки удобные, с небольшими занавесками, которые можно задвинуть, если захочется побыть в одиночестве. Мы тут же решили прилечь на пару часиков, чтобы опробовать их в деле.

Чтобы «растопить лед», в 7 часов вечера в кают-компании была устроена приветственная вечеринка. На столах, отделанных светлым пластиком под дерево и прикрученных под углом к стальному корпусу, расставили подносы с хлебом, рыбой, сыром, маринованными помидорами, водкой, вином и шампанским. Рядом с каждым столом был иллюминатор. Важные представители Архангельской области также посетили наше сборище. Начальник и научный руководитель нашей российско-голландской экспедиции Пётр Боярский из московского Института наследия произнес зажигательную вступительную речь и предложил тост. Мы болтали, пока кто-то еще не поднялся, чтобы сказать речь, за которой последовал еще один тост. Отовсюду звучали добрые пожелания, и настроение быстро улучшилось.

«Не знаю, как у вас, – сказал Боярский через своего коллегу Юрия Мазурова, который переводил его речь, – но в нашей стране не принято лично обращаться к министру или тем более к президенту за поддержкой. В Москве нас считают скандалистами. Мы писали им так часто, что они, должно быть, решили: “Дадим им, что они просят, только бы они от нас отстали”. – Боярский подождал, пока стихнет смех. – Когда пришли письма из Нидерландов, мы смогли сказать им: “Смотрите, нас стало больше. Может, мы и ненормальные, но мы не одни такие”». На встрече также присутствовал губернатор Архангельской области, одетый в элегантный костюм цвета антрацит. Он напомнил, что его предшественник был организатором экспедиции Владимира Русанова на Новую Землю в 1909 году (об этом см. в главе 1). Затем мы еще раз выпили стоя в знак братской дружбы, которая связывает народы России и Нидерландов начиная со времен Петра Первого. Тосты быстро следовали один за другим. В заключение Боярский заметил, что теперь, с развалом Советского Союза, русские люди стали народом Севера. «Арктика – это стратегическая опора нашей страны», – провозгласил Боярский. Затем последовал чай, и в 10 вечера встреча закончилась. Гости сошли на берег, а участники экспедиции остались на борту.

Как только все разошлись, из своих кают потянулись моряки, телевизор переключили на финский канал, а портрет Ленина убрали и повесили на его место Ивана Киреева. На корабле живут матросы, помощники капитана, боцман и механики. Большинство из них – наши с Херре Виньей ровесники, и им было проще общаться с нами, чем с нашими пожилыми, маститыми коллегами. Они приглашали нас, подчас с нажимом, в свои каюты выпить за знакомство. Оказавшись в очередной раз гостем, я вижу, как передо мной появляется стакан. Chut’-chut’! – говорю я, уже успев выучить это важное русское слово. Nicht voll[36]36
  Неполный! (нем.).


[Закрыть], – успокаивает меня мой новый русский приятель, предупредительно улыбаясь в ответ. «И я б там был, кабы не милость Божия…» – только и успеваю подумать я, не в силах найти убедительного предлога, чтобы отказаться. Кисть его правой руки, которой он держал стакан, была изувечена, на ней осталось только три пальца, и на правом запястье я заметил длинный уродливый шрам. Часом позже, совершенно измученный и пьяный, я упал на койку, стряхнув с нее таракана.[37]37
  There, but for the grace of God, go I – ставшая поговоркой фраза, которую чаще всего приписывают английскому проповеднику Джону Брэдфорду (ок. 1510–1555) и которая была якобы произнесена им при виде ведомых на эшафот осужденных на казнь. Среди других кандидатов в авторы – английский кальвинист Ричард Бакстер (1615–1691). Смысл фразы – смирение перед судьбой и признание того, что только высшая воля избавляет человека от незавидной участи. В рассказе Артура Конана Дойля «Тайна Боскомской долины» ее в самом конце произносит Шерлок Холмс, поражаясь перипетиям, выпавшим на долю старика Тернера, – чем вводит в смятение переводчиков.


[Закрыть]

Оттиски штемпелей специального гашения с логотипами корабля и совместной экспедиции

17 августа 1995 года, четверг

Похоже, наше оборудование приедет только завтра вечером, а может, даже и позже. Груз задерживается в Санкт-Петербурге, пока не будут оформлены соответствующие документы, и сделать это можно только на месте. Наши люди в Питере поставлены на ноги, а нам теперь надо решать, ждать или отправляться. В 8:30, через час после завтрака (белый хлеб, чай, масло, сахар и ливерная колбаса), у нас были шлюпочные учения – мы отрабатывали надевание спасжилетов и сбор на палубе по сигналу шлюпочной тревоги – семи коротким и одному длинному гудкам интеркома. После обеда, в 12:30, мы забрались в кузов грузовика, который должен был отвезти нас в Музей естественной истории. Выезжая из Соломбалы, мы миновали узкий канал, построенный, по словам наших русских друзей, по приказу Петра Первого. Был отлив, и лодки лежали на илистом дне. Мы проехали через исторический центр Архангельска, где в XVI и XVII веках вдоль берегов Двины селились купцы из северо-западной Европы. На обочине русские женщины в платьях и резиновых сапогах и пожилые мужчины в поношенных пиджаках торговали ягодой, картошкой и сушеной рыбой. Я даже заметил одну тыкву. Наша первая остановка – Музей естественной истории, куда Дмитрий Кравченко передал свои находки, сделанные на мысе Спорый Наволок между 1978 и 1981 годами, в том числе и человеческую челюсть. Музей был закрыт, но по предварительной договоренности к нам вышла одна из сотрудниц, и мы проследовали за ней по темным коридорам в пыльный, забитый бумагами офис. Она включила свет, и в конце коридора, на полу, в дальнем углу, мы увидали странный предмет, в котором немедленно опознали деревянный фрагмент корабля Баренца. Мои любознательные коллеги поинтересовались у нее, а где же челюсть, предположительно найденная рядом с Благохранимым домом. Вопрос поставил женщину в тупик. Хранитель была в командировке, поэтому она попросила нас зайти в другой раз, к большому разочарованию доктора Маата. Кравченко описывал челюсть как «маленького размера, принадлежавшая женщине или мальчику-подростку». Возможно, она принадлежала юнге, который был похоронен 27 января 1597 года в снежной могиле «глубиной семь футов». «Мы утешали его как могли, говорили ему слова из Библии, – писал Геррит де Вейр, – и вскоре после полуночи он умер».[38]38
  Архангельский областной краеведческий музей.


[Закрыть]

Члены экипажа «Ивана Киреева». Август 1995 года. Фото автора

Те два дня, что мы провели в Архангельске, наша команда бродила по его безлюдным улицам в полевой одежде, как клоуны. Центр города – это просторная площадь перед белым высотным зданием в советском (постсталинском) стиле. Рядом у реки – тихий бульвар и широкий пляж с пустой детской площадкой и сломанной каруселью. Возможно, до крушения коммунизма жизнь здесь била ключом. Я смотрел, как Ержи плещется в ледяной воде. Потом я сел на трамвай, идущий в Соломбалу, и, пройдя по засыпанным опавшими листьями улицам мимо старых деревянных домов и редеющих деревьев, вернулся на набережную. Воздух был наполнен ностальгическим запахом прелой листвы. Наступала осень, и скоро за ней следом придет северная зима. Наши шансы добраться до Ледяной Гавани выше всего в конце лета, когда атлантические штормы очищают Баренцево море ото льда. В доках я заметил Джорджа Маата. Он записывал свои впечатления на диктофон, подаренный ему Антоном ван Мюнстером. В фильме Антона рассказ о нашей экспедиции будет как бы от лица Джорджа и Ержи. «Доктор Маат, вы уже выбрали, кого бы вам хотелось прооперировать?» – спросил я его. Он стоял, положив руки на перила. «Попадаются интересные особи, но, чтобы сказать наверняка, нужно вначале произвести вскрытие». [39]39
  Под коммунизмом здесь автор понимает не схоластическую абстракцию общественно-исторической формации, а вполне конкретный политический диктат Коммунистической партии.


[Закрыть]

18 августа 1995 года, пятница

К нашему облегчению, экспедиционное оборудование прибыло в аэропорт Архангельска, но дело застопорилось на его таможенной очистке. Уж не знаю, то ли это порядки, принятые в новой России, или наследие России советской, но только, как в дурном шпионском фильме, нам пришлось пустить в дело наши «переговорные ресурсы».

«У вас есть документы из Министерства культуры, Посольства Нидерландов и ФСБ, но вы еще не получили разрешения от меня…» Таможенный офицер откинулся на спинку кресла и перестал обращать на нас внимание. Он сделал знак подчиненному и, когда тот подошел, принялся обсуждать с ним какие-то не относящиеся к делу вопросы.

Погрузка припасов на палубу «Ивана Киреева». 16 августа 1995 года

– Нам очень нужно получить от вас разрешение. Именно поэтому мы пришли к вам на прием, – просительным тоном начал Ержи.

– Он хочет денег, – прошептал Юрий Мазуров, сцепив руки за спиной.

– Сколько? – нетерпеливо спросил Ержи.

– Шесть тысяч.

Ержи отошел в сторонку, переговорил с Басом Кистом и достал деньги из конверта. Таможенник пододвинул кресло к столу и, довольный полученной «подмазкой», осчастливил экспедицию своей подписью, добавив три печати одну за другой. Потом он поднялся, и мы пошли за ним на склад.

Пока нас не было, на «Иване Кирееве» всё пришло в движение. Гудели краны, и погрузка шла полным ходом. Мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтобы подняться на борт. После вчерашней вечеринки моряки и механики приветствовали нас поднятыми вверх большими пальцами. Отплытие назначили на 11 вечера. Капитан в полной форме стоял на ярко освещенном мостике. До отплытия оставались минуты, когда друзья, родственники, подруги и чиновный люд повалили с корабля. Они спускались по сходням и толпились на набережной. Яркие огни «Ивана Киреева» прогнали темноту. Девушки, взволнованные важностью момента, громко смеялись. С обеих сторон слышались последние напутствия, посылались воздушные поцелуи, руки взлетали вверх в прощальном жесте. Матросы втащили сходни на палубу и с усилием тянули толстые канаты, которыми было пришвартовано судно. Когда «Иван Киреев» отошел от бетонной стенки причала, машина заработала на полную мощность, так что от ее гула задрожала стальная палуба. Машущая толпа на берегу быстро растворилась в ночи. Лицом я чувствовал, как набирает силу холодный ветер. Наш корабль, набирая скорость, шел между темными берегами расширяющейся Двины. Все спешили вниз, чтобы отпраздновать отплытие, но я задержался на палубе чуть дольше. От бескрайнего простора Двинского залива захватывало дух. Всё еще можно было разглядеть тонкую полоску, разделяющую сумрачное небо и море. Виктору, боцману, очевидно, выпало нести вахту первым. Его темный силуэт склонился над стальным пультом управления. Огонек сигареты освещал его беспокойные глаза на бледном, небритом лице. Иногда он окликал меня по-русски, неизменно начиная свою речь с вежливого обращения ко мне по имени, которое он произносил абсолютно безупречно. Мне хотелось еще постоять и посмотреть по сторонам, но пора было идти спать. Это самый волнующий момент в каждом путешествии.