Текст книги "В ледовитое море. Поиски следов Баренца на Новой Земле в российcко-голландских экспедициях с 1991 по 2000 годы"

В ожидании разрешения

На следующий день мы отвозим Сергея на базу на другой стороне залива. Он будет ждать наших указаний: всё будет зависеть от того, что скажет пограничникам их начальство. На контейнере, в который я вчера попал, обнаружилось две большие дыры. Эти маленькие заостренные пули пробили два слоя стали. Мы взяли лодку и на веслах переправились на другую сторону 500-метрового залива. Там, посередине совершенно бесплодного полуострова, расположился зловещий комплекс со сторожевой башней в центре. Нам с Дэвидом не позволили войти и подготовиться к исследованию побережья.

Волны разбиваются о каменистый берег, и ветер с Карского моря несет холодный влажный туман, который окутывает нас и постепенно переходит в сильный дождь. Двумя часами позже мы пробуем постучать в дверь, чтобы забрать Сергея и узнать новости. За окном появляется испуганный солдат и с неловким смехом посылает нас прочь. Мы забираемся в наполовину раскуроченный гусеничный трактор, стоящий посреди грязной лужи, чтобы укрыться от дождя и перекусить. Предназначавшийся Сергею обед мы отдаем двум собакам, которые сопровождали нас от метеорологической станции сегодня утром – и плыли вместе с нами, – а теперь дрожат от ветра, забившись под трактор. Когда мы начинаем идти, они бегают вокруг нас, охраняя периметр на случай, если рядом окажется белый медведь, которого видели неподалеку от этих мест четыре дня назад. Под проливным дождем мы бродим между кучами мусора, преимущественно остатками машин и механизмов и бочками из-под солярки, но нам не попадается ничего интересного. День выдался невероятно унылый и безрадостный.

В половине пятого мы, как договаривались, снова возвращаемся на базу, чтобы забрать наших товарищей. Пальцы моих кожаных перчаток совсем мокрые. Сергей и Геннадий отлично справились с делами и выходят к нам очень довольные. Возможно, они уже приняли «по чуть-чуть». Мы еще час топаем по грязи и потом по гравию на берегу, прежде чем оказаться у того места, где переправились через залив сегодня утром. Когда мы подходим к лодке, Дэвид и Сергей шутливо натягивают синюю веревку, изображая финишную ленточку. «Где лодка? Это наша лодка?» – спрашиваю я. Наша помятая стальная посудина болтается в прибое, до краев заполненная морской водой. Мы с Дэвидом привыкли вытаскивать нашу лодку на берег, чтобы волны до нее не доставали, но, по словам Геннадия, в этом не было нужды. Теперь он прогоняет нас с беспечным «нормально» и велит вернуться через полчаса. Сам Геннадий прыгает в воду и пытается наклонить лодку. Он силен, как медведь, но наполненная водой лодка тяжела, как бетонная чушка. Я бегу вдоль линии прибоя и нахожу пустую пятилитровую канистру для бензина. Своим ножом я отрезал ей верхнюю часть, чтобы у нас была емкость для вычерпывания воды. Геннадий уже полчаса стоит по грудь в ледяной воде, но громадину невозможно сдвинуть с места. Мы стоим у берега, и каждый раз, когда нам удается вытащить нос лодки на полметра из воды, море утаскивает лодку назад. В конце концов нам удается поставить ее перпендикулярно к берегу и с помощью лопаты соорудить насыпь из гравия. Всё это время Геннадий вычерпывает воду из лодки, стоя по грудь в морской воде. Его шерстяной свитер совсем промок. Он с трудом стоит на ногах, погружаясь в гравий. Мы с Дэвидом изо всех сил тянем за привязанный к носу трос, чтобы вытащить лодку еще на 10 сантиметров каждый раз, когда волна накатывает на берег. Но море снова и снова утаскивает непослушную посудину назад. Когда наконец нам удается ее вытащить, руки у меня дрожат от напряжения, и кажется, что всё тело налито свинцом. Стоя у самой линии воды, мы ухитряемся перекатить лодку наверх, подкладывая под нее стволы плавника.

В устье сильное течение, но Геннадий яростно гребет, и мы добираемся до противоположного берега. Вернувшись на полярную станцию, я чувствую себя совершенно разбитым. Геннадий растапливает баню, и мы ждем, когда можно будет согреться. Собаки, которые плавали с нами, совершенно промокшие, немедленно засыпают в пластмассовых ящиках в сенях. Малышке сначала было холодно, и, пока мы отплывали, она бегала взад и вперед вдоль берега, но наконец бросилась в воду и догнала лодку. На другой стороне собака сразу же помчалась за крачками и овсянками. В спрятанной в глубине станции комнате, закрытой со всех сторон, устроена прачечная с чугунной ванной и электрической сауной, сооруженной с помощью кирпичей и одеяла. Хотя с раскаленной керамической плиткой в сауне надо было обращаться с осторожностью, мы с удовольствием помылись и погрелись.

Сейчас четверть девятого вечера, и ламповый радиоприемник играет инструментальную версию «Девушки из Ипанемы», заглушаемую треском статического электричества. Я так устал, что дрожу, у меня болят мышцы рук и ног. Но мне тепло и сухо, и мои вещи сушатся в «машинном отделении». Мы сидим на кухне и едим блины с малосольной рыбой, которая просто нарезана ломтями, и мы жуем их прямо так. Еще нас угостили полосками вяленого мяса гуся неизвестного вида, возможно, черной казарки (Branta bernicla). Этих гусей ощипывают и подвешивают на несколько дней на ветру, в результате их мясо приобретает фиолетовый цвет. Сушка дает тот же эффект, что и копчение, и придает мясу слегка кисловатый вкус. Мы пьем водку, а точнее, концентрированный спирт, разведенный в стеклянном графине до нужной крепости. Тот, кто думает, что мы сидим здесь замерзшие и несчастные, очень сильно заблуждается.

Дни тишины

Тишина бывает такая оглушительная, что ты начинаешь разговаривать сам с собой: тишина, которую нарушает лишь треск телеграфа или одинокий радиопозывной, эхом разносящийся по коридорам станции. Здесь так тихо, что слышно, как где-то неподалеку работает насос и равномерно гудит электрогенератор в небольшом здании в 30 метрах от нас. Мы словно оказались в 1950-х: никаких компьютеров, все инструменты имеют прочный стальной корпус, большие циферблаты и кнопки. Рядом со столом стоит старомодный ламповый радиоприемник в лакированном деревянном корпусе, а на шкале нанесены станции: Москва, Киев, Ленинград… Растяжки радиомачт и метеорологических вышек поют на ветру. В конце концов, если ты не начнешь разговаривать сам с собой, ты вовсе разучишься говорить, как обитатели этой станции. Поразмыслив немного, я прихожу к выводу, что сегодня суббота. От сохнущей одежды по комнате распространяется хорошо знакомый запах нищеты. Здорово, наверное, во время полярной ночи обеспечивать работу такого вот космического корабля. Они неплохо справляются: в помещении чисто, оборудование в порядке, в машинном отделении все огоньки горят зеленым. Кто-то может сказать, что эта война уже проиграна. Окна, рамы, штукатурку, обои, трубы – всё старое, всё надо менять. Как и большинство других станций архипелага, эта работает на минимуме ресурсов, и оттого всё здесь напоминает лоскутное одеяло. Когда изобретательность тоже иссякнет, станцию закроют. Метеорологические наблюдения будут осуществляться спутниками и автоматическими погодными станциями, а снаружи природа только и ждет, чтобы востребовать себе это место, как случилось когда-то на мысе Желания.

Полярная станция на мысе Желания была оставлена в 1995 году, когда пожар, случившийся в канун Нового года в разгар полярной ночи, уничтожил двигательную установку. Дэвид и я были там три года спустя: по всей станции были расставлены миниатюрные искусственные елки и развешаны елочные гирлянды. Поскольку всё было оставлено внезапно, мы обнаружили личные вещи, по-прежнему лежащие на столах. Фотографии, сигареты, кофейные чашки стояли рядом с открытыми блокнотами, в одном из них был всё еще вложен карандаш. Постели были раскрыты, как будто кто-то встал только вчера, в нескольких зданиях на столах стояли тарелки, кастрюли с остатками еды до краев заросли грибами. Ковры, занавески, книги, постели, скатерти, обои и одежда – всё было покрыто толстым слоем плесени. На полках и столах в больших количествах стояли различные лекарства: таблетки и ампулы с порошками. Люди запаслись всем, что может понадобиться в одном из самых удаленных мест на Земле. На одной из стен висела карта мира, на которой Новая Земля возвышается над Евразийским континентом. Тут и там были развешаны изображения цветов и деревьев и всего прекрасного, что лежит за пределами пустынного горизонта. Для украшения комнат годились любые женственные образы с хотя бы малейшим намеком на обнаженное тело и чувственность. Их вырезали из газет и прикалывали на стены. Снаружи были устроены дорожки через сырую почву из досок и снятых радиаторов. Невдалеке от зданий видны пять могил – тела просто завалены камнями. Повсюду валялся мусор: собачьи черепа, сапоги, куртки (стеганные и джинсовые), книги и папки с таблицами, содержащими многолетние наблюдения, 10 тысяч стеклянных консервных банок и зеленых бутылок, сложенных в большие тележки, из которых они вываливаются; коробки, полные невскрытых, ржавых банок сгущенного молока, персиков и кукурузы; медвежья лапа, похожая на огромную руку, все костяшки по-прежнему связаны сухожилиями. Незаезженные, заполненные водой следы гусениц, рассекающие темную грязь, казались совсем свежими, но стоявшие рядом тяжелые машины, которые их оставили, были красно-коричневыми от ржавчины. Брызги океана и снежные бури не оставили на них ни пятнышка краски. Мы с Дэвидом пробыли тогда на станции пару дней, заселившись в одно из зданий. Мы заблокировали вход в вестибюль оставшейся мебелью, чтобы наши белые мохнатые друзья не могли застать нас врасплох, но, честно говоря, я больше боялся, что нас съедят грибы. Полуостров был усыпан бочками из-под горючего, сложенными длинными рядами у мелкой лагуны. Их стальные шумы сигнализировали о наступлении ночной прохлады.

Пока от пограничников нет никаких вестей о разрешении начинать работы на острове, но я не теряю надежды, что уже следующей ночью смогу отоспаться в палатке. Позади останется этот пол, плакат с нарисованной рыбкой, к которому я могу сейчас прикоснуться, окна с тонкими занавесками в цветочек. Я слышу, как снаружи кричат крачки и как бьется мое сердце, – так и проходит весь этот день. Дэвид хочет прочитать еще несколько статей и отредактировать свои записи, поэтому я выхожу прогуляться перед сном.

Станция Фёдорова расположена на крошечном островке с крутыми скалистыми берегами, на которые раз за разом пытаются взобраться не знающие усталости волны. Они накатывают со стороны Карского моря, собираются с силами и яростно обрушиваются на обрывистый берег, разбиваясь на столбы белых брызг. Их львиный рык вызывает благоговение. В море я замечаю моржей, их головы показываются над водой в промежутках между волнами, пока я прохожу мимо. Я взбираюсь по выветренным скалам к самому краю мыса, куда только можно добраться, – это узкая скала, где меня то и дело окатывают брызги морской воды. Окруженный набегающими волнами и двухметровыми пенистыми бурунами, я наблюдаю, как туман снова наползает на бушующую, покрытую белыми шапками воду – такую синюю, какой может быть только вода арктических морей. Симпатичный пес, который увязался за мной, сидит и терпеливо ждет, когда мы вместе с ним пойдем дальше, а потом срывается с места и пускается в погоню за гигантским арктическим зайцем, убивая его для своих щенков. За три часа мы успеваем обойти весь полуостров. Над обрывом за станцией построен неказистый деревянный туалет, стоящий на четырехметровых столбах. Когда морю случится разгуляться, как сегодня, мать-природа убирает все нечистоты. С другими отходами, которые, похоже, десятилетиями собирались в открытом стальном контейнере, всё не так просто. Контейнер за много лет заполнился доверху, и высыпавшийся через край мусор разносится по всему полуострову. [110]110
  Строго говоря, это полуостров; станция расположена на мысе Болванский Нос, который находится на самом севере острова Вайгач и соединяется с ним узким перешейком.


[Закрыть]

8 августа. Официально пошел отсчет дням. Делать особо нечего, остается только читать и смотреть на море. За обедом (суп, макароны с сыром для души) мы обсуждаем нашу самую эффективную тактику на оставшиеся 12 дней: приложив столько усилий, чтобы добраться до этого острова, мы должны извлечь из этого максимум. Вчера вечером майор неожиданно явился на гусеничном вездеходе и предложил нам съездить на рыбалку на озёра, где водится арктическая форель. Теперь мы знаем, что нас окружают многие мили болот. У нас больше всего шансов в скалистых районах на юго-востоке острова, и мы должны пренебречь всем остальным.

Пока я пишу это, лежа на кровати, громко говорит радио. Это майор, который прошлой ночью высадил нас на берег, теперь спрашивает, нормально ли вернулись геологи. Похвальная заботливость.

Полярная станция Вайгач

Провели два дня на месте заброшенной полярной станции «Вайгач». Один день выдался солнечным, второй – туманным. Девятого августа майор лично отвез нас на 12 километров к юго-западу от станции Фёдорова. Теперь у нас появился новый участник экспедиции – Пётр, который прилетел на вертолете. Небо было ясным, весь пейзаж залит солнцем. Черная собака бежала за нами всю дорогу, все 12 километров. У Петра с собой ружье, возможно, из-за того, что невдалеке заметили медведя, и кто-то – то ли Боярский, то ли майор – решил позаботиться о нас. По официальной версии, Пётр занимается учетом полярных сов, которых тут бесчисленное количество. По его словам, в снежные зимы полярные совы встречаются даже на Украине и в Центральной Европе. Стоя рядом с сохранившимися постройками, мы наслаждаемся потрясающим видом на Карские Ворота с небольшими островками, разбросанными на водной глади перед нами. Ширина пролива около 50 километров, но противоположной стороны не видно, поскольку рельеф южной части Новой Земли невысок. Должно быть, это было весьма достойное место для жизни: высокие окна, уютные комнаты, каждая со своей печкой. Воображение рисует сцены давно минувшего прошлого: натопленные помещения, тяжелые кровати с литыми чугунными изголовьями в спальнях, неспешные вечерние разговоры в кают-компании на краю света… Я выхожу наружу прогуляться по тундре между расплесканными вокруг сполохами травы и мелких заполярных цветов. Год сооружения станции неизвестен, но из истории освоения Севера я бы предположил, что это начало XX века. На вершине холма обнаружились две могилы, и еще две немного ниже, в тундре, а рядом с ними вымерзший из земли маленький гробик, вероятно, предназначавшийся для ребенка.[111]111
  Действительно, полярная станция «Вайгач» была одной из первых в новоземельском регионе (1912), старше ее только станция «Малые Кармакулы» на западном побережье острова Южный (1896).


[Закрыть]

Сухощавый, высокий Сергей по-прежнему ходит в обычной одежде и кроссовках. Он подтрунивает над нашим снаряжением и вечерами сидит, вытянув морщинистые бледные ноги к огню, разложив рядом дымящиеся носки и ботинки. Русские гораздо лучше приспособлены к трудностям, чем я. В высоких резиновых сапогах, с натертыми ногами, в протекающей палатке, с выработанным на даче иммунитетом к паразитам, они держатся гораздо лучше – всегда готовы тащить больше, работать тяжелее. В тундре время становится пространством. Каждый шаг – это биение сердца. Этому просто нет конца, весь день ты чего-то ждешь, но в итоге желанная цель всё так же далека, как и раньше. С каждым шагом я выдавливал воду из торфа, оставляя позади себя глубокие следы. Наши прочные кожаные ботинки, которые мы привыкли считать «северными», здесь бесполезны. Погода стояла отменная, в воздухе пахло водой и розмарином. Во время отдыха Пётр положил на землю ружье, полностью разделся на холодном ветру и искупался в речке. Сидя на вершине холма, на больших камнях, поросших рыжими лишайниками, мы подбадривали его и кричали, что это похоже на сцену из советского пропагандистского фильма. Потом мы собрали раковины гиателлы арктической (Hiatella arctica) с отмеренной 10-метровой трансекты. Среди них были целые, с обеими створками, in situ, как говорят ученые, то есть на своем первоначальном месте. Интересно, что нам скажет лаборатория относительно возраста этих моллюсков. Очень неплохой улов.

Сборы в дорогу

12 августа мы готовимся к перелету на юго-восточную часть острова. «Сегодня ведь 12-е?» – спрашиваю я Дэвида. Сергей качает головой, изображая сомнение. «12 августа, я абсолютно уверен», – говорит Дэвид, просматривая свои записи: да, вот у него тут записано, между 10:00 и 13:00. К 10 часам мы должны собраться и быть готовы к отъезду. И вот мы, в полной готовности, лежим между нашими рюкзаками и прочим снаряжением на земле, которую мы предварительно очистили от осколков стекла и прочих предметов, которые могут подняться в воздух от вращения винта. Безошибочно узнаваемый шум и силуэт вертолета в небе на востоке заставляют нас радостно подпрыгнуть, но – увы! – наше ожидание продолжается. В 13:20 мы видим точку на горизонте и понимаем, что на этот раз это – за нами. Сначала мы спрашиваем друг друга: ты что-нибудь слышишь? А что ты слышишь? Слушай, вот опять… Расстояние по-прежнему 10 километров, поскольку он сначала приземлился у пограничников. И вот появляется эта прекрасная машина с вращающимися лопастями и воющими турбинами. Прежде чем приземлиться, она демонстрирует нам свое брюхо и делает круг над морем, а потом с чудовищным шумом садится прямо на нас, обдувая ветром. Вертолет дважды подскакивает на своих резиновых колесах, а затем твердо встает на землю. Лопасти еще продолжают вращаться, а пилот уже с улыбкой соскакивает на землю, пожимает руки и помогает нам загрузить ящики. Второй пилот заполняет журнал.

По сравнению с тем, как долго мы добирались до этого места, выбираемся оттуда мы в мгновение ока. Летчики явно получают удовольствие, лавируя между вайгачских «гор» – сгрудившихся в группы голых скал 100-метровой высоты посреди холмистой местности. Громоздкая машина медленно вписывается в изгибы рельефа. Набирая высоту, вертолет теряет горизонтальную скорость, и я вижу, как макушка холма с лежащими на ней внушительными валунами медленно приближается и проплывает в каких-нибудь 3 метрах под нашими колесами. Добравшись до вершины, вертолет наклоняется вперед и снова с ускорением устремляется вниз вдоль склона. В салоне, расположенном прямо под грохочущим двигателем, невероятно жарко. Кабина очень тесная, там есть место только для двух пилотов и штурмана у дверей. У пилота работает слабенький вентилятор. Дэвид, Сергей, Пётр Глазов и я смотрим на монотонный зелено-серый пейзаж в иллюминаторе. Иллюминаторы открываются, позволяя выдвинуть пулемет и установить его на опорах под каждым из них. Мы пролетаем над десятками черных переплетающихся линий, обозначающих маршруты, по которым майор ездит на рыбалку.

После 15 минут полета под нами проносятся несколько клубов тумана, вызывая оживленные переговоры в кабине. Штурман, парнишка лет семнадцати в армейской форме, которая ему явно велика, протягивает мне планшет с картой. Я быстро наклоняюсь к нему. Он указывает на поставленный мною на карте крестик, и я подтверждаю: да, мы хотим, чтобы они нас высадили именно там. Парнишка что-то говорит пилоту, и вертолет сразу же резко сваливается вправо, так что я вынужден ухватиться за дверной проем. Дымка рассеивается, и сквозь нее становится видно мозаику водяных равнин и зеленой травы. Похоже, что из-за тумана на борту возникло что-то вроде замешательства или паники; маленький стеклоочиститель отчаянно смахивает мелкие капли, усеявшие выпуклые стёкла кабины. Мы летим так низко, что я могу пересчитать полярных сов, песцов и отростки на рогах северных оленей, которые проносятся под нами. Внезапно скорость падает – похоже, мы прибыли на место. Пилот разворачивает вертолет, чтобы найти сухое место. «Приготовьтесь к высадке», – кричу я Дэвиду и Сергею и жму руку Петру.

Посреди острова Вайгач

На болото опустились мрачные сумерки. Я сейчас в получасе ходьбы от лагеря, среди озер и кочкарников, из которых в основном и состоит внутренняя часть острова Вайгач. Я наблюдаю за полярной совой, которая, покинув невысокий скальный гребень, служивший ей наблюдательным пунктом, сейчас беззвучно летит прочь. Ее ярко-белый силуэт отчетливо выделяется на темном фоне. Она неслышно пролетает мимо, глядя мне прямо в глаза…

Наше путешествие приняло наистраннейший оборот. Дэвида и Сергея нет уже целый день. Накануне, когда я выбрался из вертолета, мои ботинки по щиколотку утонули в болотной жиже. Присев на корточки, чтобы быть подальше от вращающихся лопастей, я включил GPS. Ему требуется около 30 секунд, чтобы вычислить координаты. Как обычно, я вытащил ксерокопию топографической карты из пластикового чехла и нанес наше местоположение: 69°53.612 N 59°56.852 E. Пока я перепроверял координаты, Дэвид и Сергей вытащили последний ящик из вертолета и показали второму пилоту поднятый вверх большой палец. «Это не то место!!!» – отчаянно завопил я, пытаясь перекричать рев двигателя и лихорадочно шаря по карманам в поисках ракетницы. Машина затряслась и затем чудесным образом оторвалась от земли. Я зарядил красную ракету и выстрелил: бум! Но вертолет уже скрылся за низкими облаками. Поздно, слишком поздно – летчики не видели красного сигнала бедствия, а быть может, сделали вид, что не видят. «Мы промахнулись на 20 километров! – сообщил я, когда от вертолета остался лишь затихающий вдалеке рокот. – Как они теперь нас отыщут?»

Согласно договоренности, вертолет должен был вернуться за нами через три дня. Нам ничего не оставалось, кроме как идти пешком к месту встречи, отмеченному на карте у штурмана, и ждать там. Нам надо было разделиться, чтобы исключить вероятность того, что они вернутся в место высадки и обнаружат, что никого нет. Сергея пугала сама мысль, что его оставят здесь. При всём своем решительном характере, он наотрез отказался оставаться в одиночестве. С другой стороны, мы с Дэвидом никак не могли потерять целый день полевых работ. Нам во что бы то ни стало нужно добраться до южной части острова: Дэвид должен взять образцы пород и раковин. Это минимум того, что нам нужно сделать. Мы – солдаты науки, которая сейчас мало кому интересна. Поэтому я сказал, что останусь. Если вертолет их не найдет, Дэвид и Сергей продолжат путь в Варнек, это 20 километров через болото, и потом организуют мою эвакуацию. Я остался, и, пока я смотрел, как их силуэты исчезают в тумане, одиночество сомкнулось вокруг меня.

Высадка с вертолета на острове Вайгач. Август 2000 год. Фото автора

Хочу сразу добавить, что такой эксперимент – побыть здесь в одиночестве – мне представляется очень интересным, и я волнуюсь за его результат. Мне просто интересно, как я себя поведу. Для начала я целый час занимаюсь тем, что разворачиваю палатку так, чтобы вход был удобнее расположен относительно ветра. Затем я натягиваю синий брезент и укрепляю его оттяжками, чтобы получился навес, который защитит меня от ветра и позволит мне спокойно готовить. Он сразу раздувается, как парус, и периодически с хлопком обвивается вокруг моей спины. Каждые несколько часов припускает дождь. Мое положение напоминает сэндвич – с обеих сторон от меня вода: сверху льет дождь, а снизу болотная жижа. Субстрат состоит из пятисантиметрового слоя мха поверх мягкой илистой глины, которая продавливается под весом человека. Сразу за палаткой остались глубокие ямы от колес вертолета – они почти полностью заполнены водой. Из-за дождя и из-за того, что мы много ходили вокруг, на земле рядом с палаткой грязное месиво. Глубина то ли овального, то ли прямоугольного озера, рядом с которым стоит палатка и из которого я беру воду для питья, не больше полуметра. Оно постоянно взбаламучивается ветром, вода в нём коричневая, и я не могу не думать о том, что там, на дне, не могли не скапливаться радиоактивные осадки.

Палатка – мое надежное убежище, а снаружи не стихает дождь: он лил всё утро, а к полудню даже усилился ненадолго. Надеюсь, у остальных всё в порядке. Возможно, путаница с местом высадки вызвана тем, что ручей, огибающий болото, по названию очень похож на реку, которую я обозначил. Я лежу на спине, сложив руки на животе, положив под голову свою большую спортивную сумку и уставившись взглядом в светло-желтое полотно палатки. Снаружи по нему не переставая стучит дождь, и, прогибаясь под порывами ветра, оно то и дело влажно шлепает меня по лицу.

18:00. Дождь прекратился, и на смену ему пришел густой туман. Меня окружает белая стена. Мой лагерь в самой середине этой тихой бури. Полчаса назад я допил свой чай. У русского керосинового «примуса» дурной характер: горит он неровно, выбрасывает языки пламени и много коптит. А мою газовую плитку Дэвид и Сергей забрали с собой. На побережье много плавника, но здесь, на этом болоте, нет никакого топлива, и всё, что у меня есть, – это две пластиковые бутылки с керосином, скрепленные скотчем. Этого должно хватить на три дня, хотя с моим аппаратом топливо расходуется слишком быстро. Даже в идеальных условиях разжечь «примус» бывает непросто, а при такой влажности, как здесь, он порой и вовсе не желает запускаться. Четыреста лет назад мои соотечественники пытались исследовать внутренние области этого острова на несколько миль вглубь, когда стояли на якоре в заливе у мыса Идолов, но сочли их скучными и непроходимыми.

Дождь и густой туман не позволяют обследовать окрестности. Во-первых, ты ничего не видишь, а во-вторых, я не хочу промокнуть до нитки, потому как – где же потом сушить одежду? И наконец, если вдруг откажет GPS, как же я смогу найти свою палатку? На расстоянии пяти шагов я вижу сквозь туман только контуры моего лагеря. Так что я провел весь день в палатке. К счастью, желтый свет, который она пропускает, напоминает солнечный. У меня полно еды: банки с отвратительным мясом, состоящим целиком из отбросов, – целые куски и стенки кишок, кожи или легких, покрытые застывшим жиром. Мы несколько раз варили из этого суп, но есть там нечего. Кроме того, макароны, бобы, сахар, и еще рис, мед, шоколад, сгущенка, варенье и арахисовая паста. В ящике, на котором я сижу, когда готовлю себе еду, лежат продукты на день, остальное я упаковал в большую спортивную сумку, которая служит мне подголовником, когда я лежу в палатке. Я прекрасно себя чувствую благодаря простой, но сытной пище: овсянка со сгущенкой и изюмом на завтрак, фасоль, рис или картофельное пюре на ужин. На перекус: смесь орехов, конфеты и шоколад.

В 10-м часу вечера, когда сгущаются сумерки, подкрадывается страх перед тишиной и всем тем, что таится в ней. Мне чудятся чьи-то подкрадывающиеся шаги, падающие предметы, странные голоса; возможно, это невидимые гуси или ветер в моём воротнике. Известно, что при отсутствии внешних раздражителей мозг старается заполнить пустоту, и я подозреваю, что именно это со мною сейчас и происходит. Мой разум уже начинает туманиться. Выбираясь из палатки, я ожидаю, что снаружи меня встретят незнакомые лица и фигуры, которые не дадут мне вернуться обратно. Возвращаясь, я боюсь, что, откинув полог палатки, увижу себя самого, сидящего внутри. Так, сегодня я 10 минут стоял и смотрел, прежде чем смог решиться, преодолеть сомнения и залезть в палатку. Когда опускается ночь и внутри становится темно читать, я долго не решаюсь включить свой налобный фонарь, опасаясь, что свет выдаст меня. Когда же я наконец собираюсь с духом, оказывается, что фонарь светит тускло и прерывисто… Меня здесь нет. Здесь никого нет.