Текст книги "Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)"

Китай

Главной причиной фантастически быстрого развития Сингапура при Ли Куан Ю, как и Пруссии при Фридрихе Великом, был вопрос физического выживания страны, как перед лицом Малайзии и Индонезии так и перед лицом диверсионно-пропагандистской машины китайских коммунистов.

И вот прошло 20 лет, и в 1978 г., после смерти Мао Дэн Сяопин приехал в Сингапур. Он не мог приехать в Гонконг, это была британская колония, он не мог приехать на Тайвань, это был враг. Он приехал в Сингапур. И его реакция была очень простая: мы же тоже так можем! Именно после возвращения Дэн Сяопина из Сингапура в Китае начались реформы, которые, по сути, являются адаптацией принципов Ли Куан Ю к управлению огромным территориальным государством.

Прекрасный будущий мир

Я описываю принципы устройства Сингапура так подробно по двум причинам. Первая заключается в том, что, с моей точки зрения, Сингапур, нравится нам или нет – это государство будущего. В XXI веке сингапурская модель (через Китай) будет доминировать над миром, а звезда Европы и, возможно, США закатится.

Европейская модель государства всеобщего благосостояния быстро исчерпывает себя и оказывается тупиковой ветвью социальной эволюции, неконкурентоспособной по сравнению с сингапурской моделью.

В ней есть два главных недостатка. Первое – как показал опыт, заботу о благосостоянии нельзя переложить с плеч граждан на плечи государства. Иначе избиратели вырождаются в попрошаек, а государство – в неэффективную и коррумпированную бюрократию.

Этот недостаток уже вполне очевиден, и о нем громко говорят и в Европе, и в США. Но есть недостаток второй, о котором не говорит никто, который является самим основанием нынешнего Запада и осознавать который лично мне, как журналисту и писателю, крайне неприятно.

Этот недостаток заключается в том, что, как показал опыт, заботу об идеологии нельзя переложить с плеч государства на плечи граждан. Свобода махать кулаками ограничена расстоянием до чужого носа. Свобода слова тоже не может быть безграничной.

Я не оспариваю право журналистов изобличать коррупцию. Я имею в виду другое, – что именно благодаря лозунгу «свобода прессы есть sine qua non, читатель сам разберется», весь XX век стал веком постепенной капитуляции Запада перед маргинальными поначалу идеологиями, навязываемыми большинству агрессивным меньшинством.

Сначала он привел к капитуляции перед социалистической идеологией, а теперь ведет к капитуляции перед воинствующим исламизмом. Некоторые идеологии надо запрещать, как запрещают наркотики.

Ли Куан Ю никогда не смог бы заставить свою нацию говорить по-английски и никогда не увеличил бы доходы сингапурцев в 40 раз, если бы газеты типа «Наньян Сан По» смешивали его с грязью, как национал-предателя, продавшего китайцев в рабство транснациональным корпорациям и уничтожающего их культуру.

Будущее России

Вторая причина, по которой я пишу этот текст, – это будущее России. Рано или поздно, если Россия хочет выжить, нам придется проводить реформы.

Какие это будут реформы?

Программа нынешней демократической оппозиции поражает крайним инфантилизмом. В целом она сводится к тому, что надо провести честные выборы и от честных выборов все болячки рассосутся сами собой.

Спросишь их, что надо делать на Кавказе, и получишь ответ, что главной проблемой Кавказа является то, что кровавый режим убивает там невинных людей без суда и следствия, и как только в Россию вернется демократия, так Кавказ станет мирным сам собой. Ответ: не станет. Главной проблемой Кавказа являются не бессудные казни, а воинствующие фундаменталисты, которые хотят построить там царство Аллаха. В условиях демократии и мягких законов фундаменталисты начнут размножаться, как кишечная палочка в чашке Петри.

Спросишь, как бороться с бандитами в погонах и без, получишь ответ, что нужны суды присяжных. Глупость: каждый такой процесс будет длиться по десять лет, будет стоить безумных денег, присяжных купят или запугают, бандит выйдет на свободу. Рак не лечат аспирином, а тотально мафиозное общество – судами присяжных.

Если демократическая оппозиция собирается осуществить реформы, которые позволят малоимущему большинству стать собственниками и налогоплательщиками, то как эти реформы уживутся со свободой слова, кричащего на всех перекрестках, что жестокие власти малоимущих обижают и заставляют работать, вместо того, чтобы дать им все даром? А если оппозиция налогоплательщиков и собственников создавать не собирается, то кончит она так же, как Путин.

На самом деле сингапурская, а теперь и китайская модель не так уж нова. Эта новая модель – хорошо забытое старое. Именно так – избиратель, являющийся собственником, но не халявщиком, и государство, обеспечивающее безопасность, но не социальные блага, – были устроены и Великобритания в XVIII веке, и США в XIX. Эта модель разрушилась, прежде всего благодаря наркотику социализма и наркотику бюрократии. Запад ушел на Восток.

На Востоке встает новое солнце.

Поднебесная версия 3.0

Смог

Для человека, который привык по утрам бегать 15 км, Пекин – паршивейшее место на свете. В Пекине всегда летом смог, как в Лондоне в XIX в. У Конан Дойла Шерлок Холмс зажигал спичку, чтобы прочесть надпись на лондонской стене днем, а строили Лондон из кирпича потому, что его не разъедал смог, как мрамор и железо.

В XIX в. над Британской империей не заходило солнце, и Лондон – город нищих, работных домов и жуткого красного кирпича, которого не брал смог, был центром этой империи. Потом со смогом покончили, но вместе с ним, как выяснилось, развеялась и империя.

Смог развеялся над Лондоном – и повис над Пекином.

Сериал

Русский продюсер приехала посмотреть, как снимаются китайские сериалы. Рассказывает: «Они работают без выходных и по 18 часов в сутки. Они бегают по съемочной площадке. Не ходят, а бегают». Потому что за их спиной стоит очередь тех, которые побегут вместо них.

Русский трейдер продает Китаю химическое сырье. Рассказывает: «китайские чиновники и главы госкорпораций работают без отпусков и выходных. Первая встреча – в семь. Последняя – в два. Заниматься бизнесом в воскресенье – норма». За спиной чиновника тоже стоит очередь тех, кто готов вставать в шесть и ложиться в три.

Знакомая итальянка рассказывает со смехом: «В Милан китаянка из богатой семьи приехала учиться индустрии моды. Затрахала всех, потому что могла позвонить по бизнесу в воскресенье. Люди ей говорили: «Но сегодня же воскресенье». А она отвечала: «Но я же вам плачу деньги». Раньше такое рассказывали об американцах.

Труд

Труд сделал из обезьяны человека, а из Китая – сверхдержаву.

В Китае есть целые деревни, в которых в каждом дворе производят запорную арматуру. Деревни, в которых в каждом дворе делают мебель. В Фошане – городе-миллионике в провинции Гуаньдун – улица, заполненная образцами этой мебели, идет через весь город.

Помните «большой скачок вперед» и печки, в которых плавили сталь в каждом дворе? Черт знает как это возможно с технологической точки зрения, но то, что не удалось Мао, удалось тысячам частников. Я знаю историю китайского миллионера, который – как и вся его деревня – начинал с такой печки во дворе. Потом у него появилось две печки. Потом три. Потом родичи скинулись на кредит, и у него появился заводик. Потом – завод. Потом – второй…

«Родичи скинулись на кредит» – это вообще очень частый способ финансирования в Китае. Хотя деньги можно взять и в банке. Банк развития Китая – один из крупнейших в мире и прибыльнейших, и, разумеется, государственный, но минимальный кредит, который можно взять в банке, составляет 3 тыс. юаней, или 500 дол. Почувствуйте разницу с нашим ВТБ.

Еще недавно химическое производство в Китае могло выглядеть так: стоит во дворе в деревне контейнер (обычный, в котором товар возят), и в него заливают реагенты. И начинается реакция. Что там за варево получается и куда оно из этого контейнера течет – это вопрос отдельной эпиталамы.

Китайские рабочие, приехавшие из сел, вкалывают по 12 часов в сутки, с одним перерывом на обед, с тремя перерывами на сортир, спят тут же, в бараке, и получают 500 дол. в месяц, но не думайте, что они их тратят. Они их сберегают. Через пять лет такого каторжного труда китаец получит 30 тыс. дол. – и он откроет на эти 30 тыс. дол. лавку, и с этого начнется его путь к богатству.

Образование

Сильней необходимости труда – только необходимость образования. Благодаря системе экзаменов и уникальной бюрократической традиции образование было фетишем для китайцев в течение последних двух тысяч лет. Как американец мог стать миллиардером, так китаец, получив образование, мог из крестьян стать первым министром. На обучение сына откладывает вся семья, годами – ведь это и ее шанс выбраться из нищеты.

Образование платное, даже в школе, и это правильно, ибо пример России доказывает, что то, что не имеет цены, не имеет и ценности. Образование как инвестиция в себя, как способ выбраться из нищеты (а не как способ откосить от армии, бездельничать и пр.) – в современном Китае социальный движитель номер один.

В американских университетах учатся 64 тыс. китайцев (против 1,5 тыс. русских), и большинство этих китайцев вернутся домой, часто – поработав в США и получив американский паспорт. В каждой крупной китайской госкорпорации обязательно найдется один-два руководителя с американским паспортом, безупречным английским и европейским именем перед китайской фамилией. При этом в Китае, в отличие от России, есть уже несколько десятков первоклассных вузов, диплом которых признается во всем мире.

Индонезия

Знакомый прилетел в Пекин из Индонезии.

– Странная страна, – говорит он про Индонезию. – Когда Сухарто был у власти, он приказал всем школьникам в стране покупать обувь в компании, которая принадлежала его внуку. Теперь Сухарто давно нет, и новый президент только что обязал чиновников покупать обувь у местного производителя, который, по слухам, принадлежит его зятю.

Замолкает и мечтательно произносит:

– Здесь бы за такое расстреляли.

Россия

Россию китайцы называют «медленно тонущий корабль».

Неоднородность

Говорить о «Китае вообще» не всегда правильно, как не всегда правильно говорить «вообще о Европе». Китайские провинции отличаются друг от друга не меньше, чем сицилийские крестьяне – от финских фермеров. Главное различие проходит между богатым побережьем, где давно начались экономические реформы, где уровень жизни не уступает Европе и где деревни давно уже не деревни, а процветающие части промышленного мегаполиса, – и внутренними районами, где силы партии царствуют безраздельно и где в селах страшно и скученно.

Для большинства стран третьего мира, как и для Англии XIX в., характерна беспорядочная урбанизация – когда сельское население бежит в город и селится там, без работы, в бараках и фавеллах. В Китае без разрешения и без квоты из села не уедешь, и именно поэтому Пекин не похож на ужасающий диккенсовский Лондон. Китайские рабочие все равно работают так же, как в Лондоне в работных домах – но на это право на каторжный труд надо еще получить бумажку.

Избыточного населения в центральных и западных провинциях насчитывается сейчас где-то 150 млн., и, по правде говоря, молодому человеку из села, если он не получил разрешение на выезд и если у него нет денег на университет, ничего не светит. Единственная его надежда – армия, куда очередь и конкурс. Это очень несправедливо, но, возможно, страшный закон человеческого развития заключается в том, что развитие происходит быстро именно тогда, когда в затылок тебе молчаливо дышат те, кто несправедливо – именно совершенно несправедливо – лишен права на образование и богатых родителей.

Домашние животные

В Пекине нет зелени, домашних животных и детей. Те, которые есть, избалованы и раскормлены. Старшее поколение пекинцев подтянуто и стройно, у девушек точеные фигурки и походка кинозвезд. Но дети, как и европейцы – сплошь и рядом толсты. Поколение «маленьких императоров», плод политики ограничения рождаемости, дети, которых балуют две бабушки, четыре прабабушки, четыре прадедушки и вся остальная семья.

Советское прошлое

Советское прошлое лежит на Пекине тяжелым клеймом.

Поймите правильно. Пекин – город богатый и обеспеченный. Это не Манила и не Бомбей, где ты выходишь из такого же, как в Лондоне, «Мариотта» и видишь третий мир с нищими, попрошайками и пр. Это тем более поразительно, что еще 30 лет назад Пекин состоял из площади Тяньанмэнь с портретом Мао, глухого компаунда, где жила компартия, и сахэюаней, где все стучали друг на друга и где на весь квартал убогих домов была одна уборная.

20 лет назад трафик в Пекине был такой: одна полоса для велосипедов, другая – для машин. В прошлом году из-за перенаселенности Пекина машинами была введена квота: 240 тыс. машин в год, и право купить машину разыгрывают в лотерею. Машины по главным улицам едут в шесть рядов, и над светофорами горит схема соседних улиц и пробок: впрочем, китайская пробка, в отличие от московской, всегда едет.

Но советское прошлое лежит на Пекине, как и на Москве, неистребимым клеймом. Казенные здания, унылые коробки новых домов (пускай и с двумя ватерклозетами на квартиру), забитые машинами перекрестки, почти полное отсутствие зелени, скудные городские парки, над которыми торчат непременного традиционного вида воротца с красной загнутой крышей, смотрящейся довольно нелепо в этом царстве перемешанного со стеклобетоном совка. На примере Пекина и Москвы видно, что ничто так не убивает город, как коммунизм.

Почему Пекин?

Вообще Пекин – отвратительное место для столицы, как, впрочем, и Москва. Ленин вернул столицу в Москву из Санкт-Петербурга, потому что Кремль не так легко было взять, как Зимний Дворец.

Черт его знает, почему Мао сделал столицей Пекин, может, тоже из-за глухих стен Запретного Города? Это, в конце концов, столица маньчжурских завоевателей, все равно как в России ставка Батыя. И ни черта исторического в этом Пекине нет. Это вам не европейские города с многочисленными частными особняками и соборами. Пекин при маньчжурах был так – Запретный Город, а вокруг – вселенская срань. При коммунистах стало то же самое плюс смог.

Пекин расположен крайне неудачно, в кольце гор, еще двадцать лет назад это кольцо заполнял смог от бесчисленных угольных печек, которыми отапливались сахэюани, и металлургического комбината в черте города. Теперь на месте сахэюаней встали удобные небоскребы, а меткомбинат вывели из города к Олимпиаде, и весь смог в Пекине – от песка, надуваемого из пустыни, и бесчисленных автомобилей, за двадцать лет сменивших бесчисленные велосипеды.

Разница

Разница же между Москвой и Пекином в том, что за пределами 14-миллионного Пекина лежит полуторамиллиардный Китай, многие города которого ни богатством, ни населением не уступают Пекину.

А за пределами сытой и модной Москвы ничего нет. В прошлом году я ехала на машине от Петрозаводска до Москвы и по пути вдоль дороги не видела ни единого дома, в котором физически можно жить. Правду сказать, и небо над всей дорогой было голубое, а ценность голубого неба понимаешь только тогда, когда не видишь его неделю.

Я понимаю китайцев, которые уезжают в Европу просто потому, что небо там голубое, в речках течет вода, а не таблица Менделеева, и еда нормальная, ибо, увы, китайская еда сделана примерно из того же, из чего сделаны китайская вода и китайский воздух. Это большая проблема для нынешнего Китая: отток мозгов в поисках даже не свободы, а просто голубого неба. 65 % купленных в прошлом году в Лондоне домов купили богатые китайцы.

Новые левые

Китайский журналист из числа «новых левых» жалуется мне с напором:

– Чиновники и богачи забрали все наши деньги! Они пируют на банкетах, а мне не на что квартиру купить! Эта несправедливость происходит из-за того, что страна лишена свободы!

– Вы уверены, – осторожно спрашиваю я, – что это ваши деньги чиновники проедают на банкетах? И что если разделить деньги, потраченные на банкеты чиновников, на всех нищих Китая, то каждый из них сможет купить себе квартиру в Пекине?

– Вы знаете, как они управляют страной? – горячится мой собеседник, – они лгут народу! Они затыкают рот СМИ! Они после катастрофы поезда похоронили вагоны вместе с телами. Все это – из-за отсутствия демократии. Раньше ведь квартиру давали всем!

Самая идиотская фраза

Самая идиотская фраза, которую я слыхала – и постоянно слышу о Китае – звучит так: «Китайское экономическое чудо основано на беспросветной нищете народа. Кончится нищета – кончится и чудо».

Как будто в Китае это происходит ради чего-то другого, кроме как чтобы кончилась нищета. И как будто есть какой-нибудь способ покончить с нищетой.

Перемены

Если бы попытаться одной фразой выразить мои впечатления о Китае, то эта фраза – скорость перемен.

Развивающееся общество – как взлетающая ракета. Гигантское ускорение порождает гигантскую перегрузку. Каждый новый момент времени – новая ситуация, малейший перекос – и все взорвется, но эти нагрузки именно и являются следствием того, что ракета взлетает.

Китай меняется быстрее, чем модели iPhope. То, что вы слышали о Китае позавчера, вчера уже устарело, то, что вы слышали вчера, устарело сегодня.

Внутреннее потребление

Последние три тысячи лет китайцы занимались тем, что сберегали. Американцы тратят, русские пьют, китайцы сберегают. В плохие времена китайцы сберегают больше. Это такой ответ китайца на кризис – сберегать больше.

После кризиса 2008 года партия объявила программу стимулирования внутреннего спроса. Программа получилась, как все у китайской компартии. Однако результатом стал дикий взлет цен. Мой «новый левый», предлагавший забрать деньги за банкеты и купить на них квартиры, не зря жаловался. Цены на жилье в Пекине сейчас выше, чем в Москве. Результат – социальное недовольство.

В Китае вообще все очень конкретно. Раз они едят на банкетах, а я не могу квартиру купить, значит, нам нужна свобода и новый Мао.

Огораживание

В Китае сейчас, как в Англии в свое время, происходит всеобщее огораживание – крестьян сгоняют с земли. Только в Англии, как вы помните из учебника истории, это сделали овцы, а в Китае это делают девелоперы.

Согнать крестьянина довольно легко: земля государственная, у крестьян она в аренде, есть прописанные механизмы изъятия, и когда много лет назад закон принимался, то он был для крестьян вполне выгоден. Крестьянин получал статус городского жителя со всеми бенефитами и цену трех лет урожая.

Теперь бенефитов нет, а разница в цене сельскохозяйственной земли и того жилого комплекса, которого на ней построят – астрономическая.

Соответственно, девелоперы нанимают бандитов, чтобы уговорить крестьян, а китайские крестьяне, которые замечательно организованы (все великие династии Китая погибли в результате крестьянских восстаний), частенько дают им отпор. 70 % народных возмущений связаны с землей. Самая крупная битва произошла в октябре 2004 г. возле городка Диэян, в провинции Гуандун, когда несколько тысяч крестьян бросали самодельные бомбы в несколько тысяч полицейских.

Порог вхождения в бизнес

Двадцать лет назад порог вхождения в бизнес был как в Америке времен Джека Лондона. Ты мог приехать из деревни, в 16 лет открыть лавку и стать миллиардером. Именно так начинал свой путь Хуан Гуаньюй, хозяин Gome Appliаnces, который еще три года назад был самым богатым человеком в Китае, а потом сел за инсайдерскую торговлю. Иные студенты с Тяньаньмэнь (если их не убили) стали миллионерами. Понятно, что если тебя давили танками, а потом ты стал миллионером, то порог вхождения в бизнес – ноль. Не нужно ни связей, ни капитала, ни образования.

Сейчас миллионеры выросли, у них дети, дети образованные, у членов партии тоже дети, все чешут друг другу спину, новая элита, порог вхождения в бизнес очень вырос. Тебе нужно образование, нужны связи, для образования нужны деньги. За двадцать лет все поменялось.

Дети

Все знают, что в Китае нельзя иметь больше одного ребенка на семью. За это исключают из партии и лишают социальных благ. Но ведь на богатых-то эта мера не действует, а богатых в Китае теперь полно: «ламборгини» там в прошлом году было продано больше, чем в любой другой стране. Понятно, что когда ты покупаешь «ламборгини», а тебя грозят лишить бесплатного детского садика, это мало пугает. Проблема – они не заводят второго ребенка. Можно – уже не заводят.

Кстати, этот биологический парадокс – с детьми – может быть, лучше всего характеризует скорость перемен. Нынешнее поколение богатых китайцев, фантастически успешное, перебравшееся за двадцать лет из сахэюаней в небоскребы, – это продукт такого социального дарвинизма, перед которым даже Англия XVIII века отдыхает. А какими будут их дети, «маленькие императоры», над которыми дрожат две бабушки, двое дедушек и четыре прабабушки, раскормленные поросятки, наследующие худым и подтянутым взрослым?