Текст книги "Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)"

Universal Suffrage

Во-вторых, Вторая мировая война окончательно покончила с имущественным цензом и заменила его всеобщим избирательным правом, – одной из самых страшных язв, разъедающих сейчас свободное общество.

Я думаю, тут многие удивятся еще больше, поскольку им на каждом шагу твердят, что всеобщее избирательное право – это и есть инструмент обеспечения свободы.

Ничуть. Те страны, в которых оформились современные идеи прав личности, неприкосновенности частной собственности и экономической свободы, вне зависимости от того, были они монархией, как Великобритания, или республикой, как США, не имели всеобщего избирательного права, а имели имущественный ценз.

Причем этот ценз не был «феодальным пережитком». Наоборот, ограничение числа избирателей числом налогоплательщиков было общим местом для любых просвещенных мыслителей, от Локка до Маколея. Вы редко где найдете такую желчную критику демократии (то есть системы, при которой голосуют все), как у американских Отцов-Основателей, – от Джеймса Мэдисона, который писал, что чистая демократия «несовместима с правами собственности», до Томаса Джефферсона, скептически заметившего, что «чернь в больших городах способствует чистоте правительства не более, нежели язвы – силе человеческого тела».

Мэдисон и Джефферсон лишь видели очевидное: внедрение всеобщего избирательного права неизменно кончалось катастрофой для свободы. В первый раз его внедрила, руководствуясь руссоистскими идеями об «общем благе», революционная Франция, и дело быстро кончилось гильотиной и баржами, на которых Фуше топил врагов народа в Лионе. Второй из европейских стран его внедрила Германия в 1871 г., при Бисмарке (для мужчин). Железный канцлер строил государство всеобщего благосостояния и справедливо полагал, что патриотичные массы ослабят в рейхстаге влияние всяческих либералов.

Зато – в отличие от авторов Декларации Независимости – идея всеобщего избирательного права очень понравилась коммунистам и социалистам. «Ирония всемирной истории ставит всё вверх ногами. Мы, «революционеры», «ниспровергатели», мы гораздо больше преуспеваем с помощью легальных средств, чем с помощью нелегальных или с помощью переворота. Партии, называющие себя партиями порядка, погибают от созданного ими же самими легального положения», – писал Фридрих Энгельс в 1895 г. в своей статье «Введение к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 г. по 1850 г.», восхваляя universal suffrage[22]22
  Всеобщее избирательное право (англ).


[Закрыть].

После Первой мировой войны всеобщее избирательное право стало все больше и больше вытеснять имущественный ценз. Массовые армии образца Первой мировой войны требовали и массовых избирательных прав. В результате во многих частях Европы всеобщее избирательное право стало приводить к власти анархические, коммунистические или национал-социалистические режимы, а те, в свою очередь, все более и более снимали ограничения для избирателей. Но подлинное триумфальное шествие всеобщее избирательное право начало с СССР.

«Только в СССР всеобщее избирательное право, провозглашенное Сталинской Конституцией, не знает никаких ограничений», – гласит сталинский «Словарь в помощь избирателю к выборам в Верховный Совет СССР», и этот словарь почти прав: формально Сталинская конституция 1936 года предоставляла избирательное права, всем, с 18 лет, в т.ч. женщинам, в то время как в абсолютном большинстве свободных стран имущественные и возрастные цензы еще существовали.

Единственное, о чем умалчивает «Словарь» – это о том, что в это время в Европе была и другая страна с подлинным всеобщим избирательным правом. Это была фашистская Италия, где Муссолини в 20-х годах ввел всеобщее избирательное право, в том числе для женщин.

Однако как общепринятая норма, не знающая исключений, всеобщее избирательное право утвердилось на Западе, именно после Второй мировой войны, и это было абсолютным забвением принципов Отцов-Основателей и капитуляцией перед тоталитарными режимами. Нельзя было ответить на вопрос: «А почему вы лишили избирательного права неграмотных и нищих?», не открывая фланга для убийственной критики со стороны левых. Всеобщее избирательное право в конечном итоге привело к ползучему социализму, зарастанию государства и превращению его из инструмента обеспечения прав граждан в инструмент обеспечения благ избирателей.

Идеология

С момента создания Коминтерна и выделения Сталиным гигантских сумм на подготовку общественного мнения в интеллектуальных кругах Запада стала доминировать левая идеология. Я отнюдь не хочу сказать, что она родилась при Сталине, опять-таки вовсе нет. Первым «левым» в современном смысле слова на Западе был Жан-Жак Руссо, а первой левой революцией – Французская революция 1789 г.

Но никогда мы не видели такого тотального, масштабного наступления как на основы рынка, так и на обязанности государства, связанные с применением насилия для защиты прав и свобод своих граждан, как с 1920-х годов.

Никогда мы не видели такого очевидного игнорирования реальности, как со стороны «полезных идиотов», которые клеймили «буржуазный кровавый режим» за «нарушение прав трудящихся», и в то же время в упор не видели сталинского ГУЛАГа и Голодомора.

Во времена вьетнамской войны американские левые с упоением разоблачали «зверства американской военщины» во Вьетнаме и не видели, что упорядоченное, тотальное, возведенное в ранг стратегии зверство есть главное оружие вьетконговцев, с помощью которого они и добились победы. Во времена гонки вооружений «борцы за мир» требовали разоружения от западных стран, изумительным образом игнорируя тот факт, что на гербе противостоящего им «мирного СССР» изображен весь земной шар и что 90 % промышленности «мирного СССР» работают на производство вооружений.

Я понимаю, что не все леваки были платными агентами Коминтерна. Но понимаете, какая штука: в XIX в., когда коммунистов и социалистов было пруд пруди, а результатов социализма в глаза никто не видал, на другом конце политического спектра существовал мощный, оппонирующий им классический либерализм. А вот в XX веке, когда результаты социализма, хотя бы и за железным занавесом и за Берлинской стеной, бросались в глаза, как слон на улицах Лондона, – вдруг голоса левых всех сортов стали беспощадно забивать эфир на всех волнах, и даже само слово «либерализм» было украдено и стало обозначать левую идеологию, диаметрально противоположную Адаму Смиту и Джону Стюарту Миллю.

Ложь – это более выгодная стратегия для тоталитаризма, чем хвастовство. Это стало понятно уже тогда, когда Гитлер, построивший свою идеологию на хвастовстве, проиграл Сталину, строившему свою идеологию на лжи. Сталинский СССР готовился к войне, а говорил о мире. Уничтожил всякую свободу – а формально пользовался всеобщим избирательным правом.

Левые на Западе следовали примеру Сталина. Они боролись против свободного общества не иначе, как под предлогом «борьбы за мир» и «защиты прав человека». Американская ACLU, основанная коммунистом Роджером Балдуином и служившая, по словам генсека Компартии Америки Эрла Браудера, «приводным ремнем» для партии, позиционировала себя как борца за права человека и за Первую Поправку Конституции.

После распада СССР большинство этих «борцов за мир» и «борцов за права человека» остались без объекта, которого нужно защищать от «кровавого буржуазного режима».

Но «борцы за мир» быстро нашли новый объект защиты в лице исламских террористов, которые точно так же, как вьетконговцы или КПСС, считали не только дозволенным, но и необходимым лгать неверным и «вести джихад руками самих кяфиров»; они реально исповедовали тотальное, ничем не ограниченное насилие, а публично жаловались, что являются жертвами агрессора.

«Борьба за мир» из идеологии леваков превратилась в идеологию международной бюрократии, интуитивная цель которой очень проста: не дать национальному здоровому государству защитить себя и своих граждан от агрессии. Создать патовую ситуацию, при которой террористы, не сдерживаясь ничем, могут наносить удары, – в первую очередь по Израилю и США, – а ответный удар тут же запрещается во имя прав человека «наблюдателями, стоящими над схваткой».

Это катастрофическое отрицание права государства на защиту своих граждан даже ускорилось с распадом СССР, когда существование очевидного противника перестало мобилизовывать и западного избирателя, и западные правительства.

Эрозия происходит на наших глазах. В 1944 году никому не пришло бы в голову говорить: «Зачем высаживаться в Нормандии? Насилием насилие не исправишь, насилие приведет только к новым жертвам», в 1976 году никому бы не пришло в голову сказать: «Как израильские коммандос посмели перестрелять всех террористов? Мы не отрицаем, что они были террористы, но ведь над ними не было суда, и мы никогда не узнаем правды».

А вот сейчас, в 2012-м, фразы типа «Как посмели израильтяне проводить операцию «Литой свинец»? Насилием насилие не исправишь, насилие приведет только к новым жертвам», или: «Как посмели американцы застрелить безоружного бен Ладена на глазах его маленькой дочери? Мы не отрицаем, что он был террорист, но ведь суда над ним не было, и мы никогда не узнаем правды», – сейчас подобные фразы считаются признаком хорошего либерального тона.

Западная цивилизация не сможет долго существовать, если ее же собственная идеология будет отрицать за ней право на защиту.

Социализм

Наконец, наиболее зримым признаком победы социализма в Европе являеется, собственно, сам победивший в Европе социализм.

Социализм – это ведь не обязательно, когда всю промышленность заставляют выпускать либо танки, которые нужны для завоевания мира, либо сталь, которая нужна для производства танков, а поскольку рынок не может обеспечить такого уровня государственных расходов, рынок отменяют вовсе. Социализм – это когда государство распределяет чужие деньги, а чужие деньги имеют то свойство, что они рано или поздно кончаются.

Для социализма вовсе не обязательно отменять рынок – достаточно кардинально повысить налоги. Для социализма вовсе не обязательно вводить диктатуру – достаточно расплодить бюрократию. Для социализма вовсе не обязательно отменять представительный образ правления – достаточно ввести всеобщее избирательное право и ждать, пока в условиях тотальной бюрократии и тяжелых налогов количество иждивенцев среди избирателей превысит количество налогоплательщиков.

Во второй половине прошлого века была популярна «теория конвергенции» – о том, что социализм рано или поздно эволюционирует в сторону свободного рынка, а свободный рынок – в сторону социализма. Первая часть теории не очень оправдалась: вместо эволюции произошла катастрофа. СССР пал. А вот вторая часть «теории конвергенции» оправдывается как нельзя лучше – свободный рынок в тех странах, которые мы привыкли называть «Запад», все более вытесняется регулированием.

В XVIII в. уже упоминавшийся мной турецкий первопечатник Ибрагим Мутефферик кончил плохо: гильдия писцов добилась запрещения печатных прессов в Турции, мотивируя это тем, что иначе писцы останутся без работы. Когда государство отказывается закрыть заводы «Крайслер», потому что иначе рабочие останутся без работы – вопрос, чем это отличается от истории с Мутеффериком и турецкими писцами? Можно ли представить себе, что в XVIII или XIX вв. частной компании удалось бы избежать гибели по той причине, что «иначе рабочие останутся без работы?»

Результат известен: конкретные рабочие сохраняют работу. А вот зато целые отрасли – и страны – проигрывают в конкуренции Китаю, где левая идеология, комплекс вины по отношению к странам третьего мира, всеобщее избирательное право и социализм не существуют. Где вместо них существует то, что существовало в Европе в XIX веке: рынок.

Запад ушел на восток

Сразу после конца Второй мировой войны стало ясно, что итоги Второй мировой оказались катастрофическими для Британской империи. Несмотря на победу, она утратила статус сверхдержавы. Гитлер, собственно, добился того, чего хотел – он сокрушил Великобританию, пусть и путем собственной гибели.

Сейчас, спустя почти 70 лет, становится ясно, что итоги Второй мировой войны, выношенной, затеянной и спланированной Сталиным ради мирового господства, оказались еще куда более трагичными. Они уничтожили не просто Великобританию – а всю Европу, такую, какой она была до того, как СССР стал одним из победителей в войне, которую он сам же спланировал и развязал. Единственной западной страной, которая не капитулировала перед левой идеологией, пока остаются Соединенные Штаты Америки.

Сам СССР, как государство, не выдержал жесткой конкуренции со свободным рынком и пал. Но виртуальный СССР – как всеобщее избирательное право, которое превращается в свою противоположность и лишает граждан экономической свободы, как бюрократия, регулирующая все и вся, как левацкая идеология, которая называет организаторов террора – жертвами государства, а государство, защищающее права и свободы граждан, клеймит как источник насилия – одержал на Западе победу, и именно поэтому мы живем в эпоху, которую один из лучших современных историков Ньял Фергюссон назвал просто и четко – конец 500 летнего доминирования Запада.

Европа проиграла во Второй мировой войне. Она проиграла не СССР, а своей собственной пятой колонне. И выиграли в этой войне против свободного рынка не социалисты. Выиграл Китай. Китай, в котором нет ни всеобщего голосования, ни левацкой идеологии, ни глубокого чувства вины перед побежденными и завоеванными (вы представляете себе Китай, извиняющийся перед Тибетом?), ни социализма.

Потому что урок истории очень прост: с некоторых пор в ней всегда выигрывает свободный рынок. Выигрывает там, где он существует. В 1991 году это осознал на своей шкуре СССР. В очень короткое историческое время это осознает на своей шкуре Евросоюз.

Европа, ты офигела!

Мне тут говорят, что я ругаю европейские ценности. Что вот, мол, нынешнее состояние Европы – это офигеть и венец развития, и всем надо смотреть, открыв рот, и подражать.

Хорошо бы произвести инвентаризацию этих ценностей по гамбургскому счету.

Ценность № 1: Единство Европы

Это сейчас – одна из самых важных европейских ценностей. Европа объединяется, исчезают границы, и еврочиновники в Брюсселе принимают благодетельные указы о степени кривизны огурцов и продаже яиц на вес. Объединение – это, может, и замечательно, но вот беда – с момента распада империи Карла Великого и до момента образования Евросоюза Европа не была единой.

Китайская империя Халифат, Блистательная Порта были едиными – а вот Европа не была, и все время, пока Европа завоевывала мир, части ее находились в жесточайшей конкуренции между собой. И эта конкуренция и способствовала прогрессу. Великобритания стала империей не просто так, а в борьбе против Испании; Пруссия стала Германской империей не просто так, а в результате жестких реформ, без которых государство не выжило бы в кольце врагов.

То есть, внимание: может быть, единство – это очень хорошо. Это офигительно. Но это не есть европейская ценность времен расцвета Европы. В зените своей славы Европа не была единой.

Ценность № 2: всеобщее избирательное право

Еще нам говорят, что демократия – это европейская ценность и европейское завоевание; что это самый офигительно хороший режим, и при этом под демократией разумеют всеобщее избирательное право. Кто против всеобщего избирательного права – тот фашист, негодяй и вообще гад.

Сейчас я на минуточку воздержусь от оценок работоспособности всеобщего избирательного права в какой-нибудь Гане или Палестине, но вот проблема – а какое отношение universal suffrage имеет к традиционным европейским ценностям?

Вы мне не подскажете, для какой демократии Колумб открывал Америку, а сэр Фрэнсис Дрейк грабил испанские корабли? На Западе времен его расцвета были представлены самые разные режимы: парламентская монархия, как в Великобритании, где круг избирателей был ограничен налогоплательщиками; республика, как в США, где опять-таки избиратели были налогоплательщиками. Абсолютная монархия, как в Пруссии, Испании или России.

Но вот всеобщего избирательного права не было решительно ни в Великобритании, ни в США, и Томас Маколей, историк и член британского парламента, писал в середине XIX в., что это понятие «совершенно несовместимо с существованием цивилизации».

Первый раз всеобщее избирательное право было введено во Франции во времена Великой французской революции и кончилось гильотиной и террором; второй раз (для мужчин) ввел его железный канцлер Бисмарк в Германской империи в 1871 году, желая разбавить свободомыслие немецких собственников шовинистическим угаром безмозглых масс.

Ценз стал понижаться, а избирательное право стало распространяться на неимущих после Первой мировой войны, и окончательно всеобщим оно стало после Второй мировой, под влиянием социалистической идеологии. Во всех нищих странах, в которых его пытались ввести – в той же Африке, – всеобщее избирательное право приводило к переделу собственности, распространению религиозного и национального фанатизма и кончалось диктатурой.

Но я сейчас о другом. Допустим, всеобщее избирательное право – это венец развития. Допустим, каждый безработный ублюдок, громящий лондонский магазин, – это и есть тот парень, который должен решать, как нам всем жить, и кто это отрицает – тот ретроград и фашист. Но при чем здесь европейские ценности? Всеобщее избирательное право не существовало на Западе, пока Запад владел миром. Когда оно пришло на Запад, Запад свое господство в рекордные сроки утратил.

Ценность № 3. Социальная справедливость

Еще одной европейской ценностью в настоящий момент является социальная справедливость. Социальная справедливость выражается в том, что если у вас есть безработная наркоманка с пятью детьми, то она будет жить в роскошном особняке, потому что не должны же дети страдать! – это несправедливо, а если у вас есть работа, муж и семья, то вы будете вкалывать как ишак, и половину заработанного вами государство будет у вас отнимать, чтобы отдать безработной наркоманке.

Ну, не знаю насчет справедливости – с моей точки зрения, несправедливо грабить тех, кто работает, чтобы отдать их деньги тем, кто бездельничает.

Но я о другом: какое это отношение имеет к европейским ценностям?

Напомнить вам, что было бы во времена Британской империи, когда над ней не заходило солнце – с той же самой незамужней женщиной, у которой вдруг появился ребенок? Ей что, давали пособие? Квартиру? Особняк? Ответ: нет. Она становилась парией.

Во времена расцвета Европы вся забота о социальных благах – о воспитании детей, содержании родителей, медицина, образование, пр., – была переложена на семью и ее главу, и общество жесточайше противилось любым попыткам переложить бремя этих расходов на общество.

Ценность № 4. Мультикультурализм

Еще одной европейской ценностью является мультикультурализм. Он гласит, что все культуры замечательно важны; что каждый иммигрант, приехавший в Швецию или Голландию, имеет право на сохранение своих замечательных традиций, и что если кто-то не понимает, например, какое это счастье для арабской женщины, когда ее брат имеет право убить ее за прелюбодеяние, или какое это счастье для шестилетней сомалийки, когда ей обрезают без анестезии половые губы кухонным ножом на обеденном столе, – то он козел, фашист, ретроград и пр.

Тут надо сказать, я что-то не понимаю этого трепета перед традициями. У Европы были тоже свои традиции – в XV веке в Великобритании врагов короны рубили на четыре части, предварительно выдрав и поджарив, живьем, кишки. Но как-то я не думаю, что Дэвид Кэмерон может отрубить голову своей жене и сослаться на то, что следует традициям Генриха VIII.

Но я сейчас не о том. Какое отношение мультикультурализм имеет к европейским ценностям? Когда Кортес громил ацтекских божков – он что, мультикультурализм проповедовал? Когда Васко да Гама топил корабли с паломниками в Мекку и садил ядрами по мирному населению малабарского побережья, это что была, гуманитарная программа?

Европейские ценности времен колониализма были – представление о безусловном примате прогресса и европейской цивилизации. Одни европейцы были при этом в чистом виде расистами и рассуждали о том, что «черная» и «желтая» раса-де генетически неполноценны, другие полагали, что к идеям прогресса и западной культуры рано или поздно приобщатся и другие расы и народы. Но не было тех, кто считал, что каннибализм, или многоженство, или обычай сожжения вдов – это такой замечательный альтернативный обычай, который надо пестовать и лелеять. Аболиционисты в США сражались за свободу дяди Тома. Но они не сражались за то, чтобы дядя Том снял с себя штаны и надел набедренную повязку; чтобы он отказался от имени Том и взял себе имя праотцев – Нкунда или Мбонга, – и чтобы он отказался от английского и заговорил на родном киньярванда. Им бы в голову не пришло сражаться за подобный бред.

Как только эта идея – о превосходстве европейской цивилизации – кончилась, то кончилось и превосходство европейской цивилизации. Вместо Европы, которая колонизует весь мир, мы имеем теперь весь мир, который колонизует Европу.

Возможно, мультикультурализм – это замечательно, офигительно, и только ретрограды и фашисты не понимают, почему по улицам Лондона ходят закутанные в паранджу гражданки Великобритании. Но факт тот, что мультикультурализм не имеет никакого отношения к традиционным европейским ценностям времен расцвета Европы.