Текст книги "Русский булочник. Очерки либерал-прагматика (сборник)"

Ценность № 5. Государственное регулирование

Наконец, есть еще одна «европейская ценность», о которой нам почему-то мало говорят, но которая видна, как на ладони. Это государственное регулирование всего и вся.

Причина, по которой об этой ценности не говорят, очень проста – она в корне противоречит идее частной собственности.

Либо частная собственность, либо регулирование.

Знаете ли вы, что в Великобритании до конца XIX в. не было закона об охране памятников культуры? И когда в 1870-м его попытались принять, то тогдашний премьер Бенджамин Дизраэли прямо заявил, что он противоречит идее частной собственности. Стоунхендж чуть не снесли – чуть не проложили через него железную дорогу.

Знаете ли вы, например, что Статую Свободы в США собирали на частные деньги? И федеральное правительство, и штаты, в которых правили налогоплательщики, запретили выделять хоть казенный цент. Резон был простой: если это надо обществу, общество само даст деньги. И дали – Джозеф Пулитцер, издатель нью-йоркской World, печатал имена каждого, кто из последних сбережений присылал 5 или 60 центов. Это полезно вспомнить, когда читаешь, что Конгресс без звука выделил на реставрацию Статуи Свободы очередные двадцать с лишним млн. дол.

Нынешние законы бюрократической Европы безумны. В Испании целые сельскохозяйственные регионы превратились в пустыни, потому что фермерам платят за то, чтобы они не выращивали продукции. В Италии поля покрыты солнечными батареями, которые не передают выработанную электроэнергию никуда, потому что им все равно за нее платят; в Германии экономные немцы освещают солнечные батареи… электрическими лампочками, потому что выработанную так энергию забирают в сеть с премией.

Вы можете себе представить, чтобы в Европе XVIII века платили субсидии крестьянам или парламент диктовал форму огурцов?

Социал-демократические, а не европейские

Итак, вот первая вещь, о которой я хочу сказать. Я не понимаю, почему люди, рассуждающие о терпимости, социальной справедливости, всеобщем избирательном праве, демократии и пр. – говорят о «европейских» ценностях.

Это не «европейские» ценности. Это социал-демократические ценности. Это ценности, которые не имели ничего общего с теми ценностями, которые исповедовал Колумб, Ньютон, Васко да Гама и даже Томас Джефферсон. Эти ценности появились в конце XIX в., а укрепились благодаря победам левых на выборах и диверсионно-идеологической мощи сталинского СССР.

Это также не «общечеловеческие» ценности. Эти ценности не исповедовали ни Джон Локк, ни Адам Смит, ни авторы Декларации Независимости. Что еще важнее, эти ценности также не исповедуют – в другом смысле – ни бен Ладен, ни воинствующие исламисты, ни деклассированные подонки, устраивающие погромы на улицах Лондона. Это, согласитесь, некоторая проблема, когда группка мусульман объявляет лондонский пригород Waltam Forest зоной шариата и обещает заставить женщин закрывать свои лица, а либеральные созерцатели этой инициативы кивают головами – вот, мол, есть и такая мультикультурная точка зрения.

Мне не нравится, когда мне называют «общечеловеческими» и «европейскими» ценностями то, что не является ни тем, ни другим. Мы этого добра уже накушались в СССР. Там сплошь тоже все вверху были большие любители социалистических ценностей, которые были самыми прогрессивными и должны были восторжествовать во всем мире.

А дальше?

Но самое главное другое. Хорошо, – скажете вы мне, – пускай эти ценности не общечеловеческие и не европейские. Пусть правящая европейская бюрократия и левые европейские интеллектуалы тут нам врут.

Но ведь мир не стоит на месте! Мало ли что там было в XVIII в. В XVIII в. вешали за кражу курицы. В XVIII в. в Лондоне не было полиции, а количество убийств составляло 52 трупа на 100 тыс. (в 52 раза больше, чем сейчас). В XVIII в. люди не мылись неделями, в Лондоне не было канализации, а 9-летние дети на мануфактурах вкалывали 14-часовой рабочий день. В XVIII в. женщины носили корсеты, к парикам их полагались блохоловки – вы же, Юлия Леонидовна, не хотите ходить в корсете и с блохоловкой? И, наверное, вам не кажется справедливым, чтобы дети работали 14 часов?

Вот были такие ценности, а стали другие. Лучше.

На это я отвечу так. Во-первых, нечего примазываться. Кошку надо называть кошкой, а не утконосом. Не называйте свои ценности «европейскими», а честно называйте их «социал-демократическими». И докладывайте без утайки, что вот, мол, исходные европейские ценности были дрянь, но мы их всех аннулировали и построили прекрасный новый мир.

Второе. Перечисляйте мне все ценности. Не рассказывайте мне, пожалуйста, что в Европе осталась свобода предпринимательства. А говорите честно: «Мы, государство, считаем правильным забирать деньги у работающих людей и отдавать их неработающим. Потому что чем больше мы забираем денег, тем больше возрастает наше могущество, и тем больше возрастает количество избирателей, которые зависят от распределяемых нами денег и голосуют за нас». Перечисляйте свои ценности в правильном порядке и, если торгуете курицей, не называйте ее карпом.

А в-третьих, понимаете, какое дело. Конечно, в мире все меняется – кроме желания толпы жить на халяву и иметь вожака, который эту халяву подарит. Но вот какая проблема. Пятьсот лет крошечная часть света – Европа – властвовала над миром. Она добилась этой власти благодаря частной собственности, техническому прогрессу, конкуренции европейских стран между собой, ощущению собственного цивилизационного превосходства и минимальному – по сравнению с азиатскими – государству. И за двадцать лет, прошедших с момента объединения Европы и торжества «общечеловеческих» ценностей, это лидерство просрали.

Такого фантастического отрицательного результата не добивался даже Китай эпохи Цинь.

Государство и модернизация

Рынок в Рустави

Я очень долго искала пример, которым можно начать эту статью, и нашла его в мае 2011 года, когда во время моей поездки в Грузию глава МВД Грузии Вано Мерабишвили привез меня в городок Рустави, за 10 км от Тбилиси, где грузинское МВД построило сервис-центр по обслуживанию населения: в этом центре можно за 15, а то и за 5 минут зарегистрировать сделку по купле-продаже автомобиля, получить номера, обменять права и пр.

Вокруг сервис-центра, принадлежащего государству, возник огромный авторынок, который государству не принадлежит. Этот рынок – частный, и бизнес так успешен, что многие другие компании уже раскупили земли, предусмотрительно оставленные государством вокруг сервис-центра, и скоро рынки будут и там.

Такие меры по либерализации сделали автомобили (которых Грузия, напомню, не производит) крупнейшей статьей экспорта Грузии и создали 20 тыс. рабочих мест.

Вот, собственно, лучший пример того, что должно делать государство для модернизации. Оно должно обеспечить условия. Оно не должно производить автомобили, оно не должно владеть рынками, оно не должно диктовать покупателю, какой – желтый, красный или длинный автомобиль ему нужен, но оно должно обеспечить гражданам их права собственности.

Модернизация без государства невозможна

И это, собственно, первый и очень часто упускаемый из виду урок – модернизация без государства невозможна. Еще не было на Земле общества, в котором модернизация произошла бы в отсутствии государства.

Все догосударственные общества (племенные и пр.), на редкость консервативны и инкорпорируют в себе специальные общественные механизмы, препятствующие накоплению отдельным индивидуумом имущества иначе, чем с целью раздачи этого имущества и/или повышения социального статуса.

Меланезийский Big Man имеет, с точки зрения общества, право накапливать имущество и пищу – но только в том случае, если он раздаст ее с целью повышения статуса на пирах. Знатные роды в Афинах и патриции в Риме снискивали одобрение и поддержку простого народа – но только в том случае, если устраивали для народа пиры и представления. Скандинавский конунг получал поддержку от воинов, но только в том случае, если он устраивал пиры и раздавал на них кольца, используя любовь воинов как способ сохранения своего статуса и способ умножения имущества.

Из меланезийского бигмена, римского патриция и скандинавского конунга получились бы плохие бизнесмены, потому что в догосударственном или слабогосударственном обществе любая попытка использовать имущество как капитал, а не как средство укрепления статуса, кончалась потерей статуса и, соответственно, имущества.

Во всех догосударственных – так же как и во всех деспотических обществах – нет возможности накопления собственности без накопления власти. В них нет бизнесменов. В них есть только вожди. В них нет частной собственности. В них есть общественный статус.

То же самое касается и обществ, в которых государство умерло. Гибель Римской империи под ударами полчищ варваров не привела к возникновению свободного рынка. Она привела к приватизации самых высокодоходных кусков власти: к приватизации войска, права сбора налогов и права суда. Распад СССР, вопреки надеждам российских реформаторов, не привел к возникновению свободного рынка: он привел к тому же, к чем привел распад Римской империи.

Ни экономическая, ни политическая свобода не входят в число инстинктивных потребностей человека. Иначе все архаические общества были бы основаны на политической и экономической свободе. Вместо этого они основаны на жестких деспотических иерархиях, которые не всегда подчиняют племя власти одного вождя, но всегда подчиняют его множеству ограничений, ритуалов и обычаев. Еще ни один рынок не возник стихийно ни среди дикарей, ни среди жителей распавшихся империй.

Рынок – это продукт очень сложно организованного общества с незыблемыми правами собственности, которые в реальной жизни может обеспечить только государство.

Китай

В истории человечества была одна страна, которая встала на путь модернизации на несколько веков раньше прочих.

В этой стране были построены первые в истории человечества механические часы; она первая стала строить водяные и ветряные мельницы и морские суда с переборками. Она первая открыла плавку железа. (Напомню, что двойной передел железа является фундаментальным технологическим сдвигом. До тех пор, пока у вас нет технологии двойного передела, пока вы считаете, что сделать железо настолько жидким, чтобы оно вобрало в себя углерод и превратилось в чугун, – значит испортить его, пока вы не плавите железо в больших количествах, а куете его мускульной силой деревенского кузнеца, вы, соответственно, не можете стать технологической цивилизацией.)

В этой стране впервые появились порох, книгопечатание, компас, бумага и пушки.

Эта страна стала первая экспериментировать со многими продвинутыми видами вооружений: помимо пушек, в ней появились боевые ракеты с двумя ступенями, химическое оружие и противокорабельные мины.

Если кто-нибудь думает, что я говорю о Голландии или Англии, он ошибается – я говорю о Китайской империи.

Первые в мире механические часы появились в 1086 году в Пекине. Порох (различные смеси, иногда с довольно экзотическими ингредиентами) использовался в Китае с начала Х века, и первый в мире рецепт пороха записан отнюдь не Роджером Бэконом в 1267 г. Он приведен в китайском военном трактате «Ву чжин сун яо», «Собрание самых важных военных приемов» 1044 г., – правда, в это время китайцы начиняли порохом бомбу, которую метали с помощью катапульты. «Собрание» было лишь одним из 347 военных трактатов, хранившихся, естественно, в спецхранах династии Сун под грифом «совершенно секретно», а потом и сгоревших в 1126-м при разграблении Кайфына чжурчженями.

Бомбы, начиненные железной и фарфоровой шрапнелью, появились в Китае на несколько сот лет раньше, чем в Европе: в 1259 году, во время войны с монголами Циньчжоу производил за месяц от одной до двух тысяч таких бомб. Гигантские государственные арсеналы означали и гигантские пожары: в 1280-м взрыв арсенала в Вейяне убил 100 человек.

В это же время в Китае появляется пушка: в 1288-м Ли Тин, китайский полководец из чжурчженей, подавляет восстания христианского монгольского правителя Найяна с помощью солдат, вооруженных, в числе прочего, ручными бомбардами. (Следует отметить, что стреляли они не ядром, плотно прилегавшим к внутренней поверхности ствола, а несколькими мелкими снарядами.)

После победы Чжу Юаньчжана над монгольской династией Юань, Лю Чжи и Чжао Ю, два полководца Чжу Юаньчжана, составляют «Хуо лун чин», «Трактат Огненного Дракона», являющийся, собственно, суммой военных технологией, применяемых ими в ходе восстания «красных войск», начавшегося в 1351 г. и закончившегося в 1368 г. основанием новой династии Мин.

Лю Чжи и Чжао Ю описывают, в числе прочего: «огненное копье» (одноразовый пороховой заряд, забиваемый в бамбуковую трубку и подвешиваемый к копью), шрапнельные бомбы, ручное огнестрельное оружие с тремя, пятью и даже десятью стволами (что-то вроде заряжающегося с дула и очень короткого дробовика), литые железные бомбы, начиненные порохом и взрывающиеся при ударе о мишень (европейцы не смогли добиться этого эффекта до XVI в.). Снаряды, наполненные различными взрывчатыми смесями, которые ослепляют противника и удушают его ядовитым дымом, различные виды ракет, включая двуступенчатые ракеты, в которых первая ступень, догорев, используется для зажигания целой кучи огненных стрел, и ракеты со стабилизаторами.

Они описывают наземные мины, видимо нажимного действия, и подводные мины (последние применялись исключительно на реке: их пускали по течению к вражеским кораблям. Мину укрепляли на деревянной доске, предварительно обтянув ее коровьим мочевым пузырем; подожженный фитиль, к которому обеспечивался доступ воздуха, был соединен с миной овечьей кишкой).

Еще раз подчеркну, что это был не умозрительный трактат: его писали два полководца, победившие в семнадцатилетней кровавой войне, которая начиналась как милленаристское восстание против монголов, а заканчивалась как война всех против всех. Войска Лю были обязаны своими победами «огненному копью», а Чжао Ю после победы возглавил гигантский государственный арсенал – тогдашний китайский Минсредмаш.

В середине XIV в. китайские военные технологии разительно превосходили европейские. Однако, когда через четыре века лорд Макартни привез цинскому императору Цяньлуну новейшие европейские приборы: телескопы, теодолиты, воздушные насосы, китайские чиновники просто бросили весь этот ненужный хлам в дальнем углу летнего дворца.

Историки очень часто спрашивают: что же такое произошло с Китаем, что он отстал? Но не менее важен и другой вопрос: а почему в IX-XIV вв. Китай вырвался вперед?

В отличие от античной Европы, Китай даже не изобрел собственно науки; в Китае не было теоремы Пифагора или закона Архимеда. Пушки, порох, плавка железа, – все эти достижения были техническими, а не научными открытиями. Античный мир решительно опережал Китай в том, что касается науки, – что ж такое случилось, что в Х в. Китай опередил Европу? Что было в Китае в Х в., чего в Европе не было? Ответ очень прост: государство.

Китайская империя, разрушенная варварами примерно в то же время, что и Римская, была воссоздана, как единое государство, в 581 г. при короткой (всего два императора) династии Суй, а в 618 г. начался самый, может быть, великий период китайский истории – династия Тан.

После 410 г., когда воины Алариха разграбили Рим, Европа потихоньку деградировала до уровня германских аборигенов и там, до конца норманнских нашествий (начало XI в.), и оставалась. Рим, вмещавший в себя в момент расцвета империи миллионное население, ко времени нашествия лангобардов насчитывал едва 5 тыс. жителей. Лондон, построенный римлянами, триста лет стоял пустой. Когда китайцы писали детективные истории о судье Ди, логически распутывавшем преступления, европейцы выясняли правду с помощью «Божьего суда». В то время, как Меровинги не стригли свои длинные волосы, полагая, что в них заключена божественная сила, Чаньянь, столица династии Тан, опоясанная 18-ти км стеной, насчитывала 2 млн. обитателей и вовсе не была крупнейшим экономическим центром Китая: им был Яньчжоу.

Единственным эффективным способом накопления богатства в Европе до конца нашествий норманнов было насилие. Готы, вандалы и норманны не основывали банковские дома. Они основывали королевства. В этих условиях экономический и технический прогресс был невозможен, потому что правил, которые охраняют частную собственность, без государства не существует.

Другой вопрос – каким должно быть это государство?

Одним из самых главных двигателей технического прогресса в Европе стал порох и огнестрельное оружие.

При этом, как я уже сказала, первыми огнестрельное оружие сделали китайцы. Так почему же оно не совершенствовалось в Китае?

Один из очевидных ответов заключается в том, что после победы династии Мин Китай перестал воевать. Раздробленная Европа воевала постоянно, а минский Китай воевал редко. Или, что то же самое, – во главе европейских государств стояли воины с мечом или шпагой, а в Китае правящим сословием были чиновники с тушечницей.

Чиновников, в отличие от воинов, пушки не очень заботили. Сравните портреты европейских монархов – всегда в рыцарских доспехах – и китайских императоров – всегда в цивильном платье.

Но самый главный ответ очень прост: в Китае пушки были государственными. Уже династия Сун в 1076 г. ввела государственную монополию не только на порох, но и на серу. Основатель династии Мин Чжу Юаньчжан после прихода к власти немедленно учредил пороховое ведомство. Гигантские государственные арсеналы были размещены в самых разных городах империи.

В Европе же огнестрельное оружие было частным – в самых разных смыслах слова.

Его изготовляли частные мастера (очень часто мастера в это время нанимали на войну вместе с его оружием), его применяло огромное количество частных армий, бегавших по Европе – от частных армий итальянских кондотьеров до частной армии Валленштейна еще во время Тридцатилетней войны.

Но даже тогда, когда пушка или аркебуза изготовлялась на казенном заводе и использовалась королевской армией, это королевство относительно других европейских королевств все равно вело себя как частное предприятие. Любое европейское государство потенциально находилось в состоянии войны со всеми своими соседями, чтобы выжить, ему нужно было все лучшее оружие. Китайские провинции друг с другом не воевали.

Возможно, что если бы Китай после восстания «красных войск» не объединился бы вновь в монолитную империю, а распался на несколько царств примерно одинакового технического уровня развития, враждующих друг с другом, история мира и Запада была бы совсем другой.

Великобритания

Частная собственность эволюционирует быстрее государственной. Ни в какой стране этот простой принцип не был продемонстрирован с такой силой, как в Соединенном Королевстве.

Когда смотришь на государственное устройство Великобритании в XVII-XIX вв., то такое впечатление, что имеешь дело с каким-то другим подвидом государства, отличающимся от современного так же, как скажем, шимпанзе отличается от макаки.

Военно-морской флот Англии был фактически частным. Войну против Испании Англия выиграла не с помощью снаряженных государствами флотов, а с помощью частных пиратов, плавания которых финансировались как частные предприятия. Даже против Непобедимой Армады сражались в основном военно-торговые корабли.

Частным в Англии бывал не только флот, но и армия – еще в конце XVIII в. человеку, желавшему стать полковником, достаточно было для этого снарядить и содержать на свои средства полк. Частными были компании, покорявшие новые земли.

Можете ли вы себе представить сейчас какое-либо государство, даже самое либеральное, которое позволит вести частной компании боевые действия?

А между тем Индия была завоевана для Англии частной Ост-Индской компанией. Даже в конце XIX в., во время пулеметов, телеграфа и первых аэропланов, Африку завоевывали частные английские компании – South African company Сесила Родса, National African Company Джорджа Голди, Royal Niger Company Фредерика Лугара. Такая компактность способствовала поразительной эффективности: двухсотсорокамиллионой Индией управляли 1000 чиновников Ост-Индской компании.

До конца XVIII в. в Англии не было даже полиции, и, видимо, для читателей не будет сюрпризом узнать, что прототип полиции, Thames River Police была основана в 1798 году на деньги вест-индских купцов, убытки которых от грабежей в устье Темзы достигали полмиллиона тогдашних фунтов стерлингов в год, с целью оградить «Сommercial Property against the unexampled Depredations to which it has been subject», как писал ее основатель Патрик Калкухун.

Можно ли представить себе любое современное государство, самое либеральное, которое дает частным гражданам право самоорганизовываться в поселения, особенно, если они являются врагами этого государства?

Между тем в любой книге по истории Америки мы обязательно прочтем, как в 1621 году «Мейфлауэр» привез в будущий Плимут английских диссентеров, не желавших подчиняться религиозному диктату правящей англиканской церкви; и как в 1669 году не кто иной, как сам Джон Локк, в качестве секретаря лорда Шефтсбери, написал Конституцию Каролины.

Говоря о технических новинках, обеспечивших Англии первенство, обычно первым делом вспоминают паровую машину Джеймса Уатта, прядильный станок Джеймса Харгривса (spinning jenny), водяную машину Ричарда Аркрайта, совершившие переворот в прядильном деле, и пр., – но нигде этот принцип частной инициативы не был реализован с такой наглядностью, как при производстве оружия.

Позволю привести себе только два примера: карронада и пулемет «Максим».

Пушка карронада появилась на английских кораблях во время Американской войны за независимость и использовалась до середины XIX в. Карронада внесла свою – и немалую – лепту в абсолютное превосходство английского морского флота над всеми прочими. Замечательным в карронаде было то, что она не только производилась на частном заводе – заводе Кэррон в Шотландии, но и устанавливалась сначала на частных военно-торговых судах. Военно-морской флот первоначально отверг карронады.

Дело в том, что карронада устроена вопреки законам баллистики. Энергия выстрела пропорциональна квадрату скорости и половине массы. Грубо говоря, если вы хотите, чтобы пушка стреляла далеко, вам выгодней удлинять ствол, а не увеличивать массу. Короткоствольная же карронада была много короче и втрое легче обычной пушки.

Однако тогда дальность выстрела для морского боя не играла большого значения – попасть из одной качающейся в трех измерениях посудины по другой качающейся в трех измерениях посудине было непросто, и морские артиллерийские дуэли велись на расстоянии половины пистолетного выстрела. В этих условиях малый вес карронады делал ее более выгодной; кроме того, карронаду можно было поставить на верхнюю палубу, а под весом обычных пушек на верхней палубе корабль мог просто перевернуться.

То же самое – пулемет «Максим», одно из самых страшных орудий смерти, когда-либо изобретенных человечеством. В отличие от полуавтоматического пулемета Гатлинга, в котором, чтобы стрелять, надо было вертеть рукоятку, «Максим» был первым автоматическим пулеметом, в котором для экстракции гильзы использовалась энергия пороховых газов от предыдущего выстрела. «Максим» полностью перевернул все представления о войне; именно он сделал Первую мировую позиционной войной и послужил причиной чудовищных в ней потерь.

Часто можно прочесть, что «Максим» был принят первым на вооружение английской армии. Это не совсем так. Американец Хайрем Стивенсон Максим, запатентовав свое изобретение в 1883-м, сначала предложил его американской армии, и та изобретение отвергла (хотя в принципе американская армия была одна из самых инновационных). «Максим» поехал в Европу и там демонстрировал свой пулемет в Италии и в Вене.

Через год он добрался до Лондона, где продемонстрировал свое изобретение главнокомандующему английской армией герцогу Кембриджскому, выбив пулями вензель VR. Герцог Кембриджский сказал, что интересно, но надо подождать. Однако на испытаниях присутствовал лорд Ротшильд, который и уговорил армию принять «Максим» на вооружение.

Прототип «Максима» впервые отправился на войну в составе частной экспедиции, профинансированной Уильямом Маккинноном, основателем Imperial British East Africa Company. Следующим, кто получил «Максим», была National African Company Джеймса Голди, и ее Chartered soldiers стали одерживать победы над африканскими армиями, тридцатикратно превосходившими их в размере. А 1893 г. войска British South African Company Сесила Родса и лорда Ротшильда, вооруженные всего четырьмя пулеметами «Максим», уничтожили в битве с матабеле 3 тыс. воинов. Собственные потери компании составили 4 человека.

И только в 1898-м в битве при Омдурмане с помощью «Максимов» экспедиция генерала Китченера выкосила 20 тыс. исламских фундаменталистов, четырнадцать лет назад истребивших корпус «китайца» Гордона, почти не понеся потерь. Оружие, которое было испытано Голди, Родсом и Ротшильдом, заговорило на службе английской армии.

Великобритания была уникальной страной, где в частной собственности состояло то, что даже самое либеральное нынешнее государство считает собственностью государственной.

Еще в 1870-м в Англии не было закона об охране памятников старины. Через Стоунхедж чуть не проложили железную дорогу. Когда такой закон был предложен, премьер Бенджамин Дизраэли возражал против него категорически, как против закона, нарушающего частную собственность.

Хрустальный Дворец на Всемирной Лондонской выставке 1851 г., продемонстрировавший необычайный технический прогресс Британской империи, был сооружен только потому, что эта самая Британская империя выставку практически не финансировала. На строительство гигантского сооружения отводилось 80 тыс. фунтов стерлингов. Вот и победил проект садовника Пакстона, который предложил построить гигантскую теплицу.

Причина такого ограничения роли государства тоже очень проста: в Англии налоги устанавливал парламент, а не король. Каждый раз, когда государство хотело потратить на что-то денег, оно должно было получить одобрение налогоплательщиков, и очень часто оказывалось, что налогоплательщики способны сделать это лучше государства.

Только одно правительство было экономней британского – американское. На уже упомянутую выставку 1851 года американский Конгресс просто отказался выделять деньги. Американские достижения поехали туда за частный счет, и долго стояли неразгруженными, потому что деньги кончились: зато когда их показали, то изумленная Европа переглянулась и впервые поняла, что США наступают ей на пятки, как сейчас Западу наступает на пятки Китай.

Уровень государственных расходов в США был еще ниже уровня государственных расходов Великобритании. Конгресс отказался финансировать установку и монтаж подаренной французами Статуи Свободы. Ее монтировали на частные пожертвования, и Джозеф Пулитцер, издатель нью-йоркской World, печатал имена каждого, кто из последних сбережений присылал 5 или 60 центов. Конгресс отказался выкупать дома отцов-основателей. В итоге дом Вашингтона был сбережен Mount Vernon Ladies Association, основанный в 1853 году проплывавшей мимо него по Потомаку Луизой Каннигхем. У англичан уже завелся Скотленд-Ярд, а в США крупнейшим полицейским агентством продолжало быть частное агентство Пинкертона, и в штате их в 1870-х состояло больше людей, чем в армии США.

Причина экономности американского Конгресса была ровно та же, что и в Великобритании. В США избиратели были налогоплательщиками. В разных штатах законы были устроены по-разному, но в целом для того, чтобы избирать или избираться, гражданину надо было владеть имуществом или землей, и порой отстававшее от жизни законодательство приводило к нешуточным трениям. В Род-Айленде, где в результате обезземеливания и стечения людей в города около 60 % населения оказались без избирательных прав, в 1841 году под руководством Томаса Дорра даже вспыхнуло восстание. Последние остатки имущественных и образовательных цензов были ликвидированы в США только в 1960-х.

Сейчас, когда Лондон собирается потратить 17 млрд. дол. на Олимпийские игры 2012 года, 80 тыс. фунтов за Хрустальный Дворец кажутся воспоминаниями о каком-то другом мире.