Текст книги "Бермудский треугольник"

Глава шестнадцатая

С утра он был в хорошем расположении духа, сделал на балконе легкую гимнастику, чувствуя себя особенно отдохнувшим, выспавшимся, молодым, затем пятиминутный контрастный душ в сине-сиреневом кафельном раю; душистая, пахнущая заграницей пена на кисточке, мягко щекочущей подбородок, прикосновение бритвы к щекам, оставляющее белизну чистой кожи, умный взгляд в зеркале, седина на висках, приятная сухость черт (он давно привык к своему патрицианскому лицу) увеличили ощущение здоровья, телесного благополучия, домашнего тепла пушистого купального халата. Кроме того, он был доволен неплохими денежными делами, устойчивым положением в клинике.

Низко висевшее над крышами осеннее солнце, ровное, водянистое, царствовало в кухне, аккуратненькой, сверкающей никелем, белейшей скатертью, английским кофейником и фарфоровой чашечкой с кофе, приготовленным старательной домработницей. Профессор серебряными щипчиками положил два кубика сахара, неспешно размешал дымящийся нежным южным запахом нектар, с наслаждением отпил маленький глоток, после чего, удобно положив ногу на ногу, по привычке потянул с каталки стопку свежих газет и начал просматривать, откусывая белейшими, вставленными в Швейцарии зубами сухарик с изюмом. Его не занимала ни политика внутренней жизни, ни информация о забастовках шахтеров, ни новости искусства. Его привлекало в основном то, что было связано с его профессией – столичный криминал, хроника происшествий, почасту переплетенных с проблемами наркомании и катастрофически расширяющимся наркобизнесом, с продавцами наркотиков, обвально заполонившими в последние годы Москву. Хроника на сегодня была мелковатой, малоинтересной, он отложил газеты, допил кофе, потянулся к египетским сигаретам, предчувствуя удовольствие от вкуса хорошего табака, но тотчас маленький заголовок на первой полосе в самом низу «Московской правды» кинулся ему в глаза, и он, не дотянувшись до сигарет, снова взял газету, разложил ее на колене.

«Загадочное убийство на Лужниковской улице».

В короткой хронике сообщалось следующее:

«Вчера в 11.00 на пульт дежурному службы „02“ поступило сообщение от жителей дома 25, что в одной из квартир на пятом этаже прозвучали выстрелы. Вскоре на место происшествия прибыли сотрудники правоохранительных органов. Оперативники обнаружили в квартире труп руководителя крупнейшего частного охранного агентства „Гарантия“ Спирина Т. М., убитого выстрелом в голову из немецкого пистолета системы „вальтер“. Предварительный осмотр показал, что убитый был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Владелец пистолета, небезызвестный журналист Андрей Демидов, тяжело раненный в плечо, оказался в той же квартире, не намереваясь никуда скрываться. Будучи в трезвом состоянии и находясь в сознании, на первый же вопрос заявил сотрудникам, что убийцу далеко искать не нужно, стрелял в господина Спирина он и причины убийства покажет на суде. Арестованный Демидов истекал кровью и был направлен в больницу. Ведется расследование загадочного происшествия, не похожего на ординарное бытовое убийство.

Всего за минувшие сутки в Москве было зарегистрировано 99 преступлений, из которых „по горячим следам“ раскрыты 68. Было совершено три убийства, раскрыты два. 28 раз изымались наркотики. Два человека пропали без вести. Задержано 9 преступников, находящихся в розыске.

Сводка пресс-службы ГУВД столицы».

Профессор отложил газету, прикрыл глаза, кончиками холеных пальцев прижал переносицу, как это делают, трогая зажимы пенсне, и сидел так минут пять в неприятнейшем раздумье.

В час утреннего обхода больных Бальмонт-Суханов задержался около 13-й палаты, попросил сестру оставить его одного и вошел к Татьяне Ромашиной, как всегда со строгой приветливостью на сухощавом лице, спросил:

– Как мы себя чувствуем, дружок, в это великолепное осеннее утро?

Она молча и неподвижно глядела на аристократично отполированные ногти профессора, и ее изможденное, серое, в одутловатостях, будто избитое лицо чуть-чуть вздрагивало, в ее припухших от сна или измучившей бессонницы глазах плавал и застывал стеклянный ужас. Профессор спросил:

– Что мы молчим?

– Доктор… – искусанными губами охрипло прошептала Таня и глотнула так трудно, что выгнулось горло. – Доктор, мне приснилось, что меня засыпали землей… Как страшно, как было душно…

– Ну, сновидения бывают самыми нелепыми. Их надо моментально забывать. Заставлять себя забывать, – сказал Бальмонт-Суханов и помял пальцы под взглядом Тани. – Я хотел сказать вам следующее, дружок, к великому моему сожалению. Вам, по всей вероятности, придется оставить мою клинику, дорогая девочка. Плата за вас не внесена. А каждый день пребывания у меня стоит немалых денег. Ваши друзья привезли вас и исчезли.

Таня покусала шершавые, в фиолетовых подтеках губы, чтобы унять их безудержную нервную дрожь, выговорила:

– Пожалуйста… позвоните Андрею Демидову. Пожалуйста… Я вас прошу…

– Вправе ли я звонить? Как мне стало известно, он куда-то уехал надолго из Москвы, – солгал профессор, находя в этом целесообразность объяснения.

– Уехал? Он? – не поверила она и села на постели, беспомощная, худенькая, жалкая.

– К сожалению, его нет в Москве. У вас есть родители?

– Нет, не надо! – вскрикнула Таня, как перед наваливающимся на нее страхом неотвратимости. – Они меня ненавидят!.. Доктор, я боюсь. Я не хочу…

– Что вы не хотите?

– Я не хочу умирать…

– Голубчик, все живое, абсолютно все, не хочет умирать. Но наша с вами человеческая жизнь, дружок, в современном жестоком мире не более чем… извините, вот это, – проговорил Бальмонт-Суханов и в незавершенной усмешке повел седеющей бровью в сторону стены, за которой в соседней палате глухо зашумела вода в ванной или в унитазе. – Да, не более чем звук воды, – договорил он. – И ваша жизнь, и моя… Поэтому не надо бояться смерти, дружок. И тогда она задержится в пути.

Таня судорожно засмеялась, потом закрыла лицо и, захлебываясь неутешными рыданиями, упала головой на подушку, вскрикивая:

– Я не хочу, я не хочу! Я не хочу!..

– Хорошо-хорошо, – сказал печально Бальмонт-Суханов. – Я оставлю вас на месяц. Что дальше будет – посмотрим.

Был тихий конец октября 1996 года, пора последнего листопада, улицы Москвы стояли в густом тумане.

1995–1999 гг.