Текст книги "Россия и современный мир №1 / 2018"

Даже старейший каменный храм Гродно домонгольской эпохи – действующая православная церковь Бориса и Глеба (Коложская церковь) на берегу Немана – со своим особым византийским обликом выглядит как своего рода исторический экспонат главного музея города, Музея истории религии. Экспонаты этого музея отражают длительную и сложную историю противостояния и взаимодействия конфессий в регионе. При этом наиболее распространенный язык общения паствы в храмах (за исключением костела, где преобладает польский) – русский.

Сегодня каждый из религиозных центров служит и культурно-просветительским центром, использующим свой духовный авторитет не только в религиозных, но и в светских целях. Непосредственное включенное наблюдение и материалы неформальных интервью дополняют статистические данные об этническом составе жителей Гродно свидетельствами о множественной самоидентификации населения этого региона, обычно с корреляцией этнической и конфессиональной.

Самоидентификация, особенно связанная с наличием польского этнического компонента, выступает не только наследием исторической памяти, но и вполне современным «инструментом» для социализации молодого поколения. Детей не только из польских, но и смешанных польско-белорусских семей стараются устроить в польскую школу, которая имеет в городе репутацию если не лучшей, то наиболее перспективной. После окончания школы и оформления так называемой «карты поляка» появляется возможность продолжить обучение в Польше – от колледжа до университета – с предоставлением стипендии и общежития. Чаще в Польшу едут для получения среднего специального образования, например менеджера по туризму, или высшего гуманитарного образования, что считается «женскими специальностями».

Техническое образование чаще получают в Беларуси, желательно в Минске, или же в российских университетах. Таким образом, с Польшей или Россией молодежь связывает планы на продолжение образования и, по возможности, дальнейшее трудоустройство по специальности [9]. Этот выбор обычно поддерживают и родители. По словам жительницы г. Гродно, оба ее сына после окончания Минского университета и попыток устроиться работать по специальности в родном городе или открыть здесь свое предприятие, занимаются частным бизнесом в Москве. «Здесь труднее, рынок сбыта слишком маленький. И мы рады, что сыновья не уехали за границу, а остались дома. До Москвы ведь всего день ехать, что поездом, что машиной» [8].

Для поиска временной работы жители Беларуси также отправляются в Польшу или в Россию, чаще всего в Москву и Петербург, но последний выбор в большей степени характерен для восточных областей. В западных областях до недавнего времени «экономическое сотрудничество» с Польшей развивалось и в виде индивидуальной приграничной торговли: товары, закупленные и привезенные из Польши, – одежда, кондитерские изделия из Германии – неплохо продавались на гродненском рынке не только местным жителям, но и приезжим из России. Обратный поток товаров из Белоруссии в Польшу был представлен в первую очередь «мелкой контрабандой» – сигаретами и крепким алкоголем, которые в Польше значительно дороже. На сомнения в значительности такого рода заработков неоднократно звучали уверения: «Люди на эти доходы не только машины, но и дома покупали» [8; 9]. Многие с сожалением говорили, что с установлением более жесткого таможенного контроля в последние годы этот канал денежных поступлений также практически перекрыт.

Экономическая активность населения, в первую очередь молодого и трудоспособного, связанная с поисками заработка за рубежом, а также развитие международного туризма в Республике Беларусь позволяет все большему числу граждан страны сравнивать себя с соседями, подмечая свои и их особенности. При всей доброжелательности и гостеприимстве местного населения в адрес русских можно услышать обвинения в чрезмерном потреблении спиртного, неоправданной расточительности, причем не только личной, но и на государственном уровне. Впрочем, то же говорят и о западных соседях: «Поляки как русские, только без денег» [8].

Из достоинств белорусов, перерастающих в их недостатки, не только внешние наблюдатели, но зачастую и они сами отмечают уравновешенность, исполнительность, порой перерастающие в нежелание осваивать новое, принимать нестандартные решения. По результатам масштабного социологического исследования «Социокультурные факторы и механизмы консолидации белорусского общества», проведенного Институтом социологии НАН Беларуси в 2016 г. (1502 респондента), «белорусское общество в значительной степени является традиционным, лидирующие позиции в последние годы стабильно занимают такие ценности, как “здоровье, семья, дети”» [1а, с. 130].

Выявленных характеристик такого рода – даже при наличии уже четверть века собственной государственности со всеми присущими ей атрибутами в виде границы, государственной символики, национальной политики – явно не хватает, чтобы понять: «Кто мы?» «Куда мы идем?».

* * *

Ответы на эти вопросы, как в любой стране, особенно на переломном этапе ее истории, граждане Беларуси пытаются найти в своем прошлом. В учебниках по истории, от школьных до университетских, все большее внимание уделяется древним этапам, попыткам выявить истоки, к которым может быть возведена собственная национальная государственность и идентичность. Востребованным историческим брендом стало Великое Княжество Литовское, Жемойтское и Русское.

Эта тематика привлекла и зарубежных исследователей. Так, профессор Гарвардского университета С. Плохий, занимающийся Новейшей историей Центрально-Европейского региона, считает, что попытки найти истоки этнического и гражданского самосознания населения постсоветских России, Украины и Беларуси – сложная научная и общественно-значимая проблема. Соответственно, и исследования современных восточнославянских идентичностей в контексте взаимоотношений с соседними государствами ученый относит к числу актуальных и остро дискуссионных.

Именно в силу актуальности этой проблемы, как пишет исследователь в обращенном к белорусскому читателю предисловии к своей работе «Русский Вавилон: Домодерные идентичности в России, Украине и Беларуси», он принял предложение о переводе своей книги, написанной на английском языке и опубликованной в США еще в 2006 г. [14], на белорусский язык. Первоначально авторизированный перевод был издан в Польше и Литве при участии Литовского института белорусистики, а второе его издание – в России [6; 7].

Истоки современной белорусской нации историки Беларуси пытаются возводить к истории кривичей и Полоцкого княжества, подобно тому, как украинские историки ищут истоки национальной государственности в конгломерате Киевской Руси. Однако, по мнению автора книги «Русский Вавилон», предполагать наличие «общебелорусской идентичности» в тот период оснований нет, как нет их и в историях Русских земель, располагавшихся вокруг Киева, Чернигова и Переяслава или Суздальского княжества.

Предки современных белорусов не подверглись прямому монгольскому нашествию, их историческая судьба определилась выбором между слабеющими Рюриковичами Галицко-Волынского княжества и усиливавшимися князьями Великого Княжества Литовского. Фактически, по мнению С. Плохия, это была смена более ранней региональной элиты скандинавского происхождения на литовскую.

Белорусский национальный проект основывался на русской идентичности, присущей населению восточной части территории Великого Княжества Литовского. Эта территория не получила государственного статуса из-за отсутствия здесь в раннее Новое время «протобелорусской державы», сопоставимой, например, с Гетманщиной на территории, именовавшейся позднее левобережной Украиной. Русская идентичность позднее в разных формах сохранялась и в Польско-Литовском государстве или Речи Посполитой.

В шляхетских генеалогиях на литовских территориях присутствовала формула «Gente Ruthenus, Natione Polonus» – «русского происхождения, польской нации», которую приписывают известному автору светских и религиозных трактатов XVI в. Станиславу Ожаховскому, обосновывавшему политическую, а не этническую природу Речи Посполитой. Возможно, он подчеркивал лишь факт своей личной биографии, но формула оказалась востребованной региональной шляхтой, привилегированным сословием «рыцарских людей».

Еще одной признанной категорией населения страны был «русский народ греческой веры», что, по мнению С. Плохия, могло служить показателем конфессиональных разграничений между католиками-поляками и литвинами, с одной стороны, и элит на белорусских и украинских землях, получивших православие из Киевской Руси, – с другой. Неясно, как соотносятся католики с элитами по признаку веры. Необходимо пояснить: С. Плохий особо подчеркивает, что русская идентичность на восточноевропейской арене появляется в тот момент, когда Московская Русь уже владела мощной и самобытной русской государственной идентичностью, «перекрывавшей» внутренние культурные различия и фиксировавшей внешнюю политическую границу [7, с. 166]. Идентичность же Польско-Литовской Руси оформляла не только восточную государственную границу Речи Посполитой, но и внутренние различия населения по языковым, культурным и религиозным характеристикам. Как подчеркивает исследователь, ядром идентичности Московской Руси выступала идея личной преданности государю и династии. В Польско-Литовском государстве идентичность шляхты, включая и русскую, основывалась на особых правах институтов власти, сословий и народа.

Исследования реальных процессов формирования различий между современными белорусами, украинцами и русскими начались только в последние десятилетия и были практически невозможны в рамках советской историографии, заключает С. Плохий.

В современной белорусской исторической научной, учебной и популярной литературе Великое Княжество Литовское, Жемойтское и Русское рассматривается зачастую как основа собственной демократической государственности, развитие которой было прервано захватнической политикой деспотичной Московии. Образование становится одним из основных остро конкурентных каналов формирования исторической памяти народа, ее главных вех и образов. Новые сюжеты и их трактовки, по-видимому, выступают частью целенаправленной политики по формированию новой исторической памяти и новой идентичности в Беларуси.

Сегодня наряду с исследовательской, учебной, популярной литературой все чаще появляются откровенно пропагандистские работы, в которых главное – не исследование реальных исторических процессов, а создание нового образа врага в лице России как, например, в книгах А. Тараса. Такой подход получает развитие в зачастую анонимном пространстве Интернета, судя по публикациям новостного сайта «Белорусские новости» [1].

Созданный в нем виртуальный образ Республики Беларусь разительно отличается от того, который складывается при знакомстве с повседневной жизнью страны, с материалами официальной белорусской прессы и центральных каналов белорусского телевидения. Всесторонний анализ этого источника, а также СМК – средства массовой коммуникации, анализ которых, как и СМИ, важен для понимания процессов динамики общественного мнения, нуждается в специальном исследовании.

Социально-антропологические источники и методы позволяют выявлять не только целенаправленные усилия политического и идеологического характера, оформленные в форме государственных программ и деклараций, но и учитывать характер их восприятия и оценок в пространстве частной жизни представителей различных слоев общества: возрастных, гендерных, конфессиональных, этнических. Опыт современной Республики Беларусь свидетельствует о существенных расхождениях двух уровней – официального государственного и общественного (группового оппозиционного и приватного отдельных людей) в процессах формирования коллективной исторической памяти. Ее приоритеты служат основой выбора новых «постсоветских» ориентаций – на Россию или Европу. Для Гродненской области, в частности, речь чаще идет о конкретной стране – Польше, в состав которой область входила до 1939 г. При этом прослеживаются очевидные корреляции этнического и конфессионального состава населения, лингвистические предпочтения и, соответственно, выбор стратегии в сфере образования и последующего трудоустройства у различных возрастных групп.

Очевидно, что наличие такого рода материалов требует активизации информационного мониторинга и квалифицированной аналитики, особенно с учетом стратегического провала с оценкой развития событий на постсоветской Украине.

Библиография

1. «Белорусское настроение: пить, не рожать, валить из страны». Портал EADaily [Электронный ресурс] // URL: http://eadaily.com/ru/news/2016/05/07/belorusskoe-nastroenie-pit-ne-rozhat-valit-iz-strany (Дата обращения: 7.09.2016.)

1а. Белорусское общество в контексте цивилизационно-культурного кода: Социологическое измерение. Минск: Беларуская навука, 2017. 392 с.

2. Белорусско-русское пограничье: Этнологическое исследование. М.: Изд-во РУДН, 2005. 390 с.

3. Белстат (Национальный статистический комитет Республики Беларусь) [Электронный ресурс] // URL: http://census.belstat.gov.by/ (Дата обращения: 25.02.2017.)

4. Границы, культуры, идентичности. Этнология восточнославянского пограничья. М.: ИЭА РАН, 2012. 440 с.

5. Жизненный мир россиян: 25 лет спустя (конец 1980-х – середина 2010-х годов). М.: Наука, 2016. 468 с.

6. Плахий С. Рускi Вавiлон: Дамадэрныя iдентичнасцi у` Расii, Украiне i Беларусi. Беласток: Беларускае гiстаричнае таварыства; Вильня: Iнстытут беларусiстыкi, 2012. 300 с.

7. Плахий С. Рускi Вавiлон: Дамадэрныя iдентичнасцi у` Расii, Украiне i Беларусi. 2-е выд., папрауленае. Смаленск: Iнбелкульт, 2014 г. 300 с.

8. Полевые материалы Т.Б. Уваровой (Гродно, 2015) // Архив УНЦСА РГГУ.

9. Полевые материалы Т.Б. Уваровой и группы магистров Учебно-научного центра социальной антропологии РГГУ (В. Ибрагимова, Д.В. Петрухина, О.В. Семенова) (Гродно, 2016) // Архив УНЦСА РГГУ.

10. Портнов А.В. Упражнения с историей по-украински. М.: ОГИ; Полит.ру; Мемориал, 2010. 224 с.

11. Судьба белорусской провинции: Социологический анализ. Минск: Беларуская навука, 2015. 435 с.

12. Шаншиева Л.Н. Многонациональная Беларусь: Особенности и тенденции развития // Восточная Европа: Межгосударственные и этносоциальные отношения в XXI в. М.: ИНИОН, 20016. С. 49–64.

13. Шахотько Л.П., Куделка Д.Н. Этноязыковый состав населения Белоруссии. Портал Демоскоп Weekly [Электронный ресурс] // URL: http://demoscope.ru/weekly/2003/097/analit01.php (Дата обращения: 23.01.2017.)

14. Plokhy S. The origin of the Slavic natiojns: Premorden identities in Russia, Ukraine and Belarus. Cambridge: Cambridge University press, 2006. 379 p.

References

«Belorusskoe nastroenie: pit', ne rozhat', valit' iz strany». Portal EADaily [Jelektronnyj resurs] // URL: http://eadaily.com/ru/news/2016/05/07/belorusskoe-nastroenie-pit-ne-rozhat-valit-iz-strany (Data obrashhenija: 7.09.2016).

Belorusskoe obshhestvo v kontekste civilizacionno-kul'turnogo koda: Sociologicheskoe izmerenie. Minsk: Belaruskaja navuka, 2017. 392 p.

Belorussko-russkoe pogranich'e: Jetnologicheskoe issledovanie. Moscow: Izd-vo RUDN, 2005. 390 p.

Belstat (Nacional'nyj statisticheskij komitet Respubliki Belarus') [Jelektronnyj resurs] // URL: http://census.belstat.gov.by/ (Data obrashhenija: 25.02.2017).

Granicy, kul'tury, identichnosti. Jetnologija vostochnoslavjanskogo pogranich'ja. Moscow: IJeA RAN, 2012. 440 p.

Plahij S. Ruski Vavilon: Damadjernyja identichnasci u` Rasii, Ukraine i Belarusi. Belastok: Belaruskae gistarиchnae tavarystva; Vil"nja: Instytut belarusistyki, 2012. 300 p.

Plahij S. Ruski Vavilon: Damadjernyja identichnasci u` Rasii, Ukraine i Belarusi. 2-e vyd., papraulenae. Smalensk: Inbelkul"t, 2014 g. 300 p.

Plokhy S. The origin of the Slavic natiojns: Premorden identities in Russia, Ukraine and Belarus. Cambridge: Cambridge University press, 2006. 379 p.

Portnov A.V. Uprazhnenija s istoriej po-ukrainski. M.: OGI; Polit.ru; Memorial, 2010. 224 p.

Shahot'ko L.P., Kudelka D.N. Jetnojazykovyj sostav naselenija Belorussii. Portal Demoskop Weekly [Jelektronnyj resurs] // URL: http://demoscope.ru/weekly/2003/097/analit01.php (Data obrashhenija: 23.01.2017).

Shanshieva L.N. Mnogonacional'naja Belarus': Osobennosti i tendencii razvitija // Vostochnaja Evropa: Mezhgosudarstvennye i jetnosocial'nye otnoshenija v XXI v. M.: INION, 20016. P. 49–64.

Sud'ba belorusskoj provincii: Sociologicheskij analiz. Minsk: Belaruskaja navuka, 2015. 435 p.

Zhiznennyj mir rossijan: 25 let spustja (konec 1980-h – seredina 2010-h gg.). Moscow: Nauka, 2016. 468 p.

Размышления, сообщения, комментарии

Экономические аспекты современного терроризма

И.Ю. Жилина

Аннотация. Рассматриваются внешние и внутренние причины терроризма, характеристики террористического поведения, источники финансирования терроризма, его экономические последствия, критерии эффективности борьбы с терроризмом.

Ключевые слова: терроризм, внешние и внутренние причины, террористическое поведение, финансирование, экономические последствия.

Жилина Ирина Юрьевна – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИНИОН РАН, Москва. E-mail: [email protected]

I.Ju. Zhilina. Economic Aspects of Contemporary Terrorism

Abstract. The article deals with external and internal causes of terrorism, characteristics of terrorist behavior, sources of financing of terrorism and the economic consequences of terrorist acts.

Keywords: terrorism, external and internal causes, terrorist behavior, financing economic consequences.

Zhilina Irina Jur'evna – Candidate of History, Senior Researcher, Institute of Scientific Information on Social Sciences (INION), Moscow. E-mail: [email protected]

Современный международный терроризм в документах международных организаций, в национальных законодательствах большинства стран характеризуется, как правило, следующими особенностями: геополитическими масштабами; интернационализацией состава участников террористических организаций; устойчивыми связями с транснациональной организованной преступностью; нацеленностью на овладение территориями с богатыми природными ресурсами; способностью оказывать существенное влияние на межгосударственные отношения, т.е. обретением свойства негосударственных субъектов мировой политики; попытками овладеть оружием массового уничтожения; ростом технической оснащенности террористических группировок; появлением новых видов терроризма, в частности информационного и электронного [16, с. 123], рассматривается как одна из основных угроз безопасности как отдельным государствам, так и всему мировому сообществу. Объектом атак современных террористов являются не конкретные лица, а мирное население, главная цель – создание в обществе ощущения страха и уязвимости, позволяющее манипулировать людьми. Некоторые специалисты подчеркивают, что психологическое воздействие терроризма обратно пропорционально используемым террористами физическим средствам [15, с. 104; 31, р. 37].

Некоторые количественные характеристики современного терроризма

С 2000 г. в мире было осуществлено более 72 тыс. терактов, унесших жизни почти 170 тыс. человек. По данным Института экономики и мира (Institute for Economics and Peace, IEP, Австралия), за последние 16 лет рекордным по количеству жертв (32 765 человек) был 2014-й год. В 2015 г. впервые с 2010 г. количество жертв терактов сократилось по сравнению с предыдущим годом на 10% (погибли 29 376 человек). Аналитики объясняют спад терроризма началом военных операций против запрещенных в России «Исламского государства» (ИГИЛ) и Боко Харам (Нигерия) и прогнозируют стабилизацию этого показателя [27, p. 2, 15].

В то же время в 2015 г. усилилась активность террористов в странах ОЭСР: в 21 из 34 стран-участниц был совершен хотя бы один теракт, а количество жертв терактов по сравнению с 2014 г. возросло на 650% (с 77 до 577 человек) [27, p. 3]. Теракты в европейских странах в 2016 – начале 2017 г. свидетельствуют о сохранении этой тенденции.

В 2015 г. пять первых мест в рейтинге стран по уровню терроризма занимали Ирак, Афганистан, Нигерия, Пакистан и Сирия. На их территориях происходят полномасштабные вооруженные конфликты с участием третьих стран в рамках борьбы с международным терроризмом, которые, как и политическое насилие со стороны государства, являются, по мнению аналитиков IEP, движущей силой роста террористической активности. В последние 25 лет первый фактор послужил причиной 88% терактов, второй – 92%. В то же время на страны, не затронутые конфликтами или политическим террором, приходится менее 0,6% терактов [28, p. 3].

В России количество терактов сократилось с 33 в 2014 г. до восьми в 2015 г. [4]. В результате в 2015 г. в рейтинге IEP Россия переместилась с 9-го на 30-е место [27, p. 10]; по данным Национального антитеррористического комитета (НАК), в 2016 г. предотвращено 42 теракта на стадии подготовки [10], что свидетельствует о повышении эффективности правоохранительных органов в борьбе с терроризмом.

В экономическом анализе причин терроризма выделяются два основных подхода – геоэкономический и национально-ориентированный. Сторонники первого исходят из того, что развитие терроризма обусловлено экономическими противоречиями и социально-политической напряженностью, возникающими в результате деформации мирового хозяйства. Приверженцы второго полагают, что терроризм порождают социально-экономические особенности конкретных стран [9, с. 29].

Геоэкономический подход. Терроризм стал устойчивым социальным явлением в 1960–1970-е годы. В тот период основной его причиной считалось противоборство капиталистического и коммунистического лагерей в холодной войне. В последующие годы усилился разрыв в экономическом развитии между богатыми и бедными странами. Распределение ресурсов по принципу «богатые становятся богаче, бедные – беднее» привело к появлению новых форм конфликтов между западными и развивающимися странами, одной из форм которых стал терроризм, вписывающийся в логику глобализации и эволюции современного капитализма [3; 30].

Начало нового витка терроризма специалисты связывают с террористической атакой 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, ответственность за которую взяла на себя «Аль-Каида». Поскольку террористы не выдвигали никаких конкретных политических требований, новая фаза терроризма представляется своего рода местью развивающихся стран, прежде всего США, а в более широком плане западным странам за отсталость и бесправие.

Согласно геоэкономическому подходу, терроризм как одна из форм противоборства между «богатым Севером» и «бедным Югом» пришел на смену противостоянию «Восток – Запад» времен холодной войны [9, с. 30–31; 30]. Некоторые специалисты допускают, что современный терроризм является попыткой территориального передела мира и не исключают возможности его использования Соединенными Штатами как тайного оружия в борьбе против экономических конкурентов [1; 5; 7, с. 124; 9, с. 31].

Национально-ориентированный подход. Внутренние причины, влияющие на уровень терроризма в разных странах, многообразны и связаны с различными сферами жизни общества (экономической, социальной, политической, религиозной и др.).

Хотя социально-экономическими факторами, питающими терроризм, принято считать бедность, безработицу, социальное неравенство, низкий уровень образования, исследования показывают отсутствие прямой корреляции между бедностью и уровнем образования, с одной стороны, и терроризмом – с другой. Напротив, богатые и образованные люди чаще становятся террористами, чем бедные и малограмотные [20, с. 68; 22; 35]. В то же время многие специалисты не отрицают влияние высокого уровня безработицы, особенно среди молодежи с достаточно высоким уровнем образования, на развитие терроризма как в развитых, так и в развивающихся странах. В развивающихся странах на его рост оказывают влияние также коррупция и неразвитая бизнес-среда [27, р. 70].

Бюрократизацией экономики4949
  На официальную регистрацию, например в Перу, магазина одежды с одним работником уходило в среднем 289 дней плюс лицензия ценой 1230 долл.; на получение разрешения на строительство на государственной земле и утверждение всех документов – почти семь лет; на легализацию частного извоза – 26 месяцев [18].


[Закрыть] и несовершенством законов о собственности объясняют влияние национальных факторов на развитие терроризма в отдельных странах сторонники неоинституциональной теории, в частности перуанский экономист Э. де Сото. Административные барьеры, отсекающие небогатых граждан от предпринимательства, вынуждают одних уходить в неформальный сектор экономики, других – в политический террор, тогда как предоставление небогатым гражданам возможности легально заниматься мелким бизнесом уничтожает предпосылки для терроризма [9, с. 33].

Наиболее благоприятными для активизации террористической деятельности являются переходные этапы развития общества: призывы к акциям протеста гораздо легче воспринимаются в атмосфере неуверенности и озлобленности. Подобная ситуация сложилась в РФ в 1990-е годы. Произошедшее в результате реформ резкое снижение реального уровня жизни населения в сочетании с усилением социальной дифференциации в обществе, слабостью системы социальной поддержки привели к повышению активности террористических группировок в ряде регионов, в первую очередь в Северокавказском, который и в настоящее время остается основной зоной базирования и действий террористических группировок. Таким образом, с точки зрения сторонников национально-ориентированного подхода, основную роль в возникновении терроризма играют социальные противоречия, не получившие своевременного разрешения и достигшие конфликтной формы [3].

Опыт Испании в 1980-е годы показывает, что при переходе от авторитарного режима к демократии рост террористической активности снижается. По мнению Ю.В. Латова, это служит доказательством преобладания международно-политических детерминант терроризма над национально-экономическими. Высокий уровень демократии уменьшает склонность граждан к насильственным мерам политической борьбы, хотя, конечно, на степень развития терроризма в конкретной стране влияют и особенности национальных экономических моделей. Наиболее активно терроризм развивается в «провалившихся» государствах, правительства которых не смогли обеспечить основной массе населения базовые общественные блага [9, с. 32, 33].

Экономический анализ террористического поведения

Принципы экономического анализа преступных видов деятельности, в том числе терроризма, на основе неоклассической методологии экономико-математического моделирования заложил американский экономист Г. Беккер. По Беккеру, выбор индивидом преступной деятельности является обычным инвестиционным решением в условиях риска и неопределенности. Ключевые факторы, влияющие на поведение преступника, – ожидаемая выгода от преступления, осознание тяжести наказания и его вероятности, склонность индивида к риску.

Определенный вклад в экономический анализ терроризма внесла теория игр. Введение в модель нового игрока – правительства – раскрывает стратегическое взаимодействие сторон при принятии экономических решений: террористы при планировании своих действий оценивают затраты и выгоды различных способов атак, а правительства – ресурсы и их распределение для борьбы с терроризмом. Следовательно, террористы навязывают правительству определенные затраты, а правительство, в свою очередь, может попытаться их не допустить или хотя бы минимизировать. Таким образом, теория игр рассматривает терроризм как игру двух взаимодействующих экономических агентов. Эта теория, кстати, позволяет объяснить возникновение ситуаций, когда государство, имеющее возможность воспользоваться защитой других государств, вкладывающих средства в борьбу с терроризмом, может отказаться от борьбы с ним [24, p. 4; 31, p. 63–64].

Хотя экономический подход к анализу терроризма кажется весьма упрощенным и подвергается обоснованной критике (главный аргумент его противников – игнорирование такой фундаментальной характеристики терроризма как создание атмосферы страха и угрозы для населения), практика показывает, что террористические группы действуют отнюдь не под влиянием иррациональных побуждений, а руководствуются стратегическим подходом, схожим со стратегическим планированием западных корпораций [25, p. 299]. Документы «Аль-Каиды», провозглашавшей своей целью разрушение экономики США и других западных стран, подтверждают, что для ее достижения руководители организации планировали вынудить США тратить огромные средства на защиту своих экономических и государственных структур. Эти планы вызывают ассоциации с навязанной Советскому Союзу западными странами гонкой вооружений, которая в конечном счете послужила одной из причин распада СССР. При этом «Аль-Каида», создавшая специальную финансовую службу, пользовалась современными методами финансового управления источниками доходов и расходами [13, с. 18], что лишний раз подтверждает способность террористических организаций рационально планировать свою деятельность.

Безусловной заслугой сторонников экономического подхода является акцент на рациональность действий террористических организаций, что позволяет с бóльшей вероятностью определить потенциально уязвимые объекты как террористических атак, так и способов их совершения. Пассивный ответ государства на террористическую активность подразумевает использование различных технологических барьеров, усиление защиты вероятных целей террористических атак, ужесточение антитеррористических законов и наказания за террористические действия, увеличение расходов на антитеррористическую борьбу и использование международных соглашений. К активным мерам относятся различные методы оперативно-разыскной деятельности, специальные операции и т.д. [31, p. 53–54].

Последние десятилетия доказали, что какими бы аргументами террористы ни оправдывали свои действия, террористические группы руководствуются не идеологическими или религиозными соображениями: они действуют как рациональные экономические агенты, целью которых является завладение социальным и экономическим капиталом [34, p. 1, 3].

Финансирование терроризма

Террористические, как и любые другие организации для осуществления своей деятельности нуждаются не только в человеческих, но и в финансовых ресурсах. Денежные средства необходимы им для подготовки и проведения терактов, пропаганды и вербовки, обучения и подготовки боевиков, выплат денежного содержания руководству и членам организации, а также компенсаций семьям арестованных или погибших членов [12, с. 53]. Бóльшая часть средств расходуется на обеспечение текущей деятельности террористической организации, тогда как расходы на осуществление собственно терактов относительно невелики. Так, на проведение терактов в Лондоне в июле 2005 г. было затрачено 8 тыс. ф. ст.; на взрывы бомб в Мадриде в марте 2004 г. – 10 тыс. долл. [19].