Текст книги "Россия и современный мир №1 / 2018"

Связь формаций дискурса с недискурсивными системами открывает новые поля определения норм жизни в силу выхода на историческую арену огромных народных масс. В эпоху Французской революции и правления Наполеона это породило новые проблемы административного руководства.

Такие явления оказывают влияние на характер дискурса, который утрачивает свойство чистой абстракции. Так возникают определенные типы дискурсов, имеющих собственный характер историзма.

Можно определенно утверждать, что концепция археологии знания стала не только отражением своеобразия формирования массового сознания и управления его процессами в XX в., но и предвосхищала бездуховные формы глобального управления массовым сознанием в XXI в.

Она объективно стала своеобразным замещением религиозных и идеологических форм определения исходных принципов миропонимания, массового поведения и получения конечных результатов практики жизни. Если религиозное массовое сознание получило понимание истины пути от Бога, то идеологически ориентированное массовое сознание опиралось на знание конечных целей истории.

Археология знания формирует массовое сознание путем дискурсивного построения правильности сознания по определенным правилам и в соответствии с ситуацией.

Ситуационная истина строится по определенному формату; она санкционируется определенными авторитетными группами лиц, так что за каждым утверждением дискурсной истины стоит недискурсный авторитетный контроль, в руках которого сосредоточен основной массив средств информации. Это – механизм «мягкой власти», обладающий возможностями создания видимости истины, а значит, и формирования нужного общественного мнения.

Механизмы информационного формирования видимости истины дискурсивных объектов особенно наглядно проявились в ходе президентской кампании 2016 г. в США. В ходе этой кампании со всей очевидностью обнаружилась реальность присутствия универсального Логоса. Замыслы, темы, смыслы завоевания глобального величия оказались в своей реализации зависимы от достижения глобальной безопасности. Это открытие раскололо американских избирателей. Археология знания не имела реальных ответов на современные глобальные проблемы.

Отстраняясь от закона становления разума в историческом движении, отказываясь от линеарной модели и от модели потока сознания, археология знания предлагает иную модель историчности: это практика, обладающая собственными формами сцепления и последовательности смыслов. Она охотно говорит о разрывах и внезапных перераспределениях. И это можно понять, если действительная история – это лишь материал, который может использоваться и реконструироваться в связи с потребностями формирования дискурсивных объектов. Это объясняет и наличие разрывов и новых форм последовательностей во временнóм движении дискурсивных объектов и различных их трансформаций.

Так что такое дискурсивные формации, относятся ли они к сфере науки? Ответ на этот вопрос проясняется путем ссылки на клиническую медицину, которая не отвечает формальным требованиям науки, не достигает уровня строгости таких наук, как физика и химия, но не исключает некоторой научности.

Фуко считает, что совокупность элементов, сформированных дискурсивной практикой и необходимых для образования науки, хотя их предназначение и не сводится к ее созданию, можно назвать знанием.

Знание – это поле координации и субординации высказываний, это дискурсивная практика, которая формирует знание. Археология следует схеме: дискурсивная практика – знание – наука. Опыт формирования массового сознания на основе дискурсивной практики позволяет выявить эффективность тех или иных дискурсивных объектов, а это и есть то знание, которое может претендовать на специфическую научную достоверность. И здесь знание может проявлять себя не только в доказательствах, но и в институциональных распоряжениях, политических решениях [3, c. 181].

Иными словами, дискурсивная практика оправдывает себя в эффекте влияния на сознание и массовое поведение. Механизмы и правила, обеспечивающие постоянство успеха воздействия, можно считать содержащими элементы научного знания, хотя в целом дискурсная практика не совпадает с научным развитием. Наука находит свое место в дискурсивной закономерности; но от дискурсивной практики зависит ее роль и функционирование. Иными словами, объективность научного знания не может иметь приоритета в дискурсивной практике, создающей соответствующие ее фундаментальным целям дискурсивные объекты. В этой практике идеологические цели могут восприниматься как «научные» или как замещающие объективность научного знания. Тем самым дискурсивная конструкция обретает ореол научного знания, хотя таковым она не является. Вместе с тем идеологические цели сохраняют свой субъективный смысл, но, сливаясь с дискурсивными объектами, они воспринимаются как объективированная реальность, обретающая научную значимость.

Таким образом, наука как дискурсивная практика среди других практик утрачивает свой безусловный приоритет, а ее идеологическое функционирование отражает ее включенность в структуру социальных и государственных интересов.

Доктрины гетеротопии и археологии знания, обосновавшие необходимость признания реальности многообразия «других мест» и отказа от линеарной модели и модели потока сознания, «преодолевшие» общие законы цивилизационного развития и утвердившие «квазинаучность» дискурсивной объективности, в действительности оказались составной частью того идейного «взрывчатого вещества», которое вновь осуществило «разрушение разума».

Разрушение разума в XX в. было обусловлено разработкой и практической реализацией доктрины нацизма, которая была основана на толковании биологических особенностей этносов, выраженных в цвете кожи, характере волосяного покрова, в других физических особенностях, как свидетельства их различного местоположения в структуре расовой иерархии.

Так формировались якобы законные основания претензий «высшей» расы на господство в современном мире.

Эта концептуальная позиция игнорировала фундаментальную особенность сущности человеческих отношений, их коренное отличие от отношений между биологическими особями.

Истина человеческих отношений складывалась как интеллектуальное открытие, как идеальная сущность универсальной истины нравственной и правовой добродетели, фиксирующей тождество «Я» и «Другого», несмотря на все их эмпирические различия. Это – истина категорического императива, лежащая в основе нормального функционирования цивилизации. В конечном счете признание этой истины в качестве практического руководства на различных уровнях человеческой жизни становится условием самосохранения цивилизации. Отступление от этой истины всегда влекло за собой неразрешимые антагонизмы в жизни общества.

В современную эпоху, когда человек создал универсальное средство самодеструкции человечества, эта истина обнаруживает свой судьбоносный смысл.

Человечество реально оказалось перед метафизической проблемой, проблемой практической возможности осуществления философской трансформации, изменения своего местоположения как перехода из состояния реального бытия в «состояние» ничто.

Как выглядят политические страсти в борьбе за гегемонию перед реальностью этого перехода? Они выглядят как проявление убожества эгоцентрического цивилизационного мышления. Это – неспособность подняться до осмысления новых направлений трансформации традиционных форм политики. Это – глобальные решения, в которых определяется путь слияния конечного и бесконечного, единство реального и идеального. Это – время бытия как универсального местоположения человечества, реализуемого в глобальных формах практической деятельности.

Концепция Фуко, утверждая методологию «рассеяния», исключает саму возможность универсального местоположения человечества, а значит и единства идеального в различных формах реальной жизни, создания предпосылок бесконечного сохранения жизни в конечных формах цивилизационной практики.

Эта концепция не знает универсальных форм практики и тем самым сохраняет концептуальную слепоту в отношении цивилизационного будущего человеческого рода. Она нацеливает на удовлетворение сиюминутным успехом здесь и сейчас с помощью дискурсивного объекта, оправдывающего любое нарушение объективной истины ради достижения успеха. Однако в итоге приходится мириться с подменой истины классической философии суррогатом философской мысли, которая, возрождая славословие видимости частного успеха в конечном счете приводит к трагедии тотального поражения.

Глобальная реальность, рожденная образами гетеротопии, возвращается к исключительному субъекту, проходя через «зеркало», через призму практических следствий формирования «нового порядка», т.е. через призму объективной истины, основанной на реалиях «почвы». Она возвращается в форме действительного знания к субъекту, раскрывая его истинную сущность, с которой он никогда и ни при каких обстоятельствах не может согласиться.

Конечно, было бы некорректным обвинять М. Фуко в возникновении катастрофических тенденций глобального развития в XXI в.

Он осуществил феноменальную по своим масштабам теоретическую работу. Его идеи достойны самого серьезного исследования. Но вместе с тем очевидно, что они дали толчок фундаментальным практическим разработкам по созданию глобальных механизмов формирования массового сознания, которое при своей практической реализации приближает современный мир к глобальной катастрофе. Политическая бомба, которую заложили гегемонистские силы под существующую цивилизационную систему, может «сработать» в том случае, если массы будут «ведомы» информационными разработками, которые заготовлены и готовятся за кулисами современной общественной жизни. Эти разработки не сработают, если гуманитарное знание раскроет их реальный смысл и те цели, которые являются продуктом безумных амбиций, влекущих цивилизацию в термоядерную пропасть.

Мишеля Фуко можно считать автором концепции идеологии нового типа. Анализируя слова и вещи, их взаимосвязь, создающую через посредство «всеобщей грамматики» словесный порядок, рождающий собственный объект, который является не мышлением, а дискурсией, понимаемой как последовательность словесных знаков, создающую иную объективность, воспринимаемую как овеществленная идеология.

Библиография

1. Автономова Н.С. Познание и перевод. Опыты философии языка. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. 736 с.

2. Скворцов Л.В. Цивилизационные размышления. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. 384 с.

3. Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-центр, 1996. 208 с.

References

Avtonomova N.S. Poznanie i perevod. Opyty filosofii jazyka. Moscow; SPb.: Centr gumanitarnyh iniciativ, 2016. 736 p.

Skvorcov L.V. Civilizacionnye razmyshlenija. Moscow; Saint Petersburg: Centr gumanitarnyh iniciativ, 2016. 384 p.

Fuko M. Arheologija znanija. Kiev: Nika-centr, 1996. 208 p.

Обзоры. Рефераты

Русские эмигранты в Италии в ХХ в.: новые исследования

В.П. Любин

Аннотация. Статья посвящена русской эмиграции в Италии в ХХ в. Характеризуются изданные в последние годы исследования российских и итальянских ученых, в которых проанализированы малоизученные вопросы. Отмечено, что в освещении этой темы остается немало белых пятен.

Ключевые слова: русская эмиграция, Италия, историография, новые исследования.

Любин Валерий Петрович – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН), Москва. E-mail: [email protected]

V.P. Ljubin. Russian Emigrants in Italy in the 20^th Century: The New Research Work

Abstract. The article is devoted to the Russian emigration in Italy in the 20^th century. The author studies the research works of Russian and Italian scientists published in recent years, which contain the analysis of insufficiently studied issues and finds a lot of white spots in this field.

Keywords: Russian emigration, Italy, historiography, the new research works.

Ljubin Valerij Petrovich – Doctor of History, Leading Researcher, Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences (INION RAN), Moscow. E-mail: [email protected]

Тема русской эмиграции в Италии – одна из главных в проекте российско-итальянских научных конференций «Москва–Третий Рим», осуществляемых учеными из России и Италии. Действительно, она не раз становилась центральной на данных конференциях, проводившихся в Риме и Москве.

Проанализировать все массовые перемещения русских в ХХ в. в краткой статье вряд ли возможно. Первая волна такой русской эмиграции относится к началу ХХ в., причины отъезда были, в том числе, и политические. Вторая, наиболее плотная, это так называемая белоэмиграция, ее представители после поражения белых войск оказались во многих европейских странах, в их числе – хотя в сравнении с другими странами их было не так много – и в Италии. К концу ХХ в. относится третья волна русской эмиграции – на этот раз из брежневского СССР. Она продолжилась во время перестройки и достигла широкого размаха после распада Советского Союза (причем всех этих новоиспеченных эмигрантов в странах Запада, независимо от их национальной принадлежности, называют «русскими»). В среде третьей волны оказались и мои знакомые и коллеги по археологическим экспедициям, отнесенные к художникам-диссидентам или авангардистам. Они эмигрировали в 1970–1980-е годы из-за невозможности нормально работать у себя на Родине.

Остановлюсь здесь лишь на новых монографиях, сборниках и статьях. Критерием отбора послужили научная новизна авторских подходов, привлечение неизвестных ранее документов государственных и частных архивов, впервые напечатанных мемуаров, а также «свежесть» изданий – были отобраны работы, появившиеся в последние пять лет.

Мне бы хотелось далее кратко охарактеризовать такие издания, как фундаментальный труд русского историка М.Г. Талалая «Российский некрополь в Италии» [17], его же или с его соавторством изданные книги «Русский Дон Базилио: Судьба и наследие В.Н. Нечитайлова» [12], «Очарование красоты: Амальфи в русской культуре» [4], «Граф Дмитрий Адамович Олсуфьев. Вечный ковер жизни. Семейная хроника» [2]. Следует упомянуть сборник ИРИ РАН «“Друг – зеркало для друга…”: Российско-итальянские общественные и культурные связи, Х–ХХ вв.» с его несколькими статьями, так или иначе касающимися темы русской эмиграции в Италии ХХ в. [3]. А также сборник ИВИ РАН «Россия–Италия: Этико-культурные ценности в истории» со статьей Р. Де Лоренцо «Русские эмигранты в Италии в конце XIX – начале XX в.: Семейство Горчаковых-Солдатенковых в Сорренто» [5].

О деятельности представителей русской эмиграции в Италии упоминается также в некоторых статьях в подготовленном по моей инициативе к 150-летию объединения Италии апрельском номере журнала «Родина» за 2011 г. [16]. То же можно сказать и о подборке материалов, вошедших в сборник по материалам трех российско-итальянских конференций в МГУ в 2012–2013 гг. [15]. К сожалению, в связи с ограниченным объемом статьи мне придется лишь упомянуть этот журнал и сборник.

В хорошо фундированной статье итальянской исследовательницы А. Аккаттоли «Политика Италии по вопросу о русских беженцах в 1918–1924 гг.» [1] на основе материалов итальянских архивов ACS и ASMAE проанализировано, как в 1918–1924 гг. (т.е. до установления дипломатических отношений с СССР), Итальянское королевство принимало русских беженцев, вынужденных эмигрировать в конце 1910-х – начале 1920-х годов. Статья опубликована в представляющем результаты Международных семинаров исторических исследований «От Рима к Третьему Риму» за 2010–2015 гг. и изданном ИРИ РАН сборнике «Миграции. Формирование Российского государства».

Добавим к этому ряду недавно вышедшее интересное исследование каприйского священника Дона Винченцо Симеоли «Капри. Вилла “Палаццо а Маре”. Остров на острове. История семьи Степановых» (2015) (моя рецензия совместно на эту книгу и труд М.Г. Талалая «Российский некрополь в Италии» опубликована в журнале «Российская история» в 2016 г.) [17, 8].

Названная статья Р. Де Лоренцо [5] посвящена судьбе жившей в Италии в Сорренто с четырехлетнего возраста Елены Васильевны Солдатенковой, единственной дочери княжны Елены Горчаковой и первого секретаря русского посольства в Риме в 1897–1900 гг. Василия Солдатенкова. Русская эмиграция в Италии, особенно в первые годы ХХ в., была довольно многочисленна и выделялась идеологическим, политическим и культурным уровнем своих представителей, замечает автор. Италия привлекала потому, что казалась свободной страной с огромными культурными и художественными ценностями. Несмотря на то что она была членом Тройственного союза, Италия проводила политику сближения с русско-французским альянсом, контакты между итальянским и русским дворами были довольно активными. По этим причинам немало русских эмигрантов разного происхождения выбирали Италию страной пребывания. В автобиографии Елены Солдатенковой, широко цитируемой в статье, отражены различные стороны жизни русской эмиграции в Италии ХХ в. В целом работа Р. Де Лоренцо написана живо, насыщена интересными фактами и вносит определенный вклад в изучение темы русской эмиграции. Жаль, что в статье встречаются досадные фактические ошибки: например, автор утверждает, что Италия вступила в Первую мировую войну 15 мая 1915 г., а на деле это произошло 23 мая того же года.

В изданный Институтом российской истории РАН в 2013 г. цитировавшийся сборник «“Друг – зеркало для друга…”: Российско-итальянские общественные и культурные связи, X–XX вв.» [3] вошли материалы российско-итальянской научной конференции, на которой были рассмотрены общественные и культурные связи двух стран на протяжении десяти столетий. Участниками сборника стали известные российские и итальянские историки, искусствоведы, культурологи, правоведы. Доклады итальянских авторов опубликованы на итальянском, одновременно дан перевод на русский язык.

«Установившийся со времен Московской Руси творческий диалог с Италией не прерывался никогда», – пишет одна из авторов сборника Т.А. Пархоменко [3, с. 177]. Она отмечает большую роль в изучении Италии экскурсионных поездок россиян, вошедших в практику рубежа XIX–XX вв. во многом благодаря профессору историку И.М. Гревсу, разработавшему ставший популярным у студентов экскурсионный метод изучения истории. Италия в начале ХХ столетия являлась привлекательной «ареной борьбы» для российских бунтарей всех мастей и оттенков. Одним из центров притяжения стал поселившийся в Италии М. Горький. Он жил на Капри в 1906–1913 гг., потом уехал в Россию, затем вернулся в 1924 г. в Италию и до 1932 г. жил в Сорренто. Особое внимание в статье Пархоменко уделено деятельности русской послереволюционной эмиграции в Италии, которая способствовала развитию культурных связей между двумя странами.

Другой автор сборника, С.А. Козлов, справедливо подчеркивает, что Италия прочно вошла в сознание русских людей, ее многоликие образы занимали достойное место в русской культуре. Это «уникальный исторический и социокультурный феномен, заслуживающий дальнейшего осмысления» [3, с. 267].

Рассматривая главные тенденции в разработке темы, остановимся, прежде всего, на беспрецедентном фундаментальном исследовании. Потребовавший от автора многих лет тщательной и выверенной работы, опубликованный в 2014 г. М.Г. Талалаем компендиум «Российский некрополь в Италии» [17] стал заметной вехой в деле изучения судеб русских эмигрантов в Италии. Сосредоточусь на том, что касается русской эмиграции начала ХХ в.

Тема стала разрабатываться в России в конце ХХ в., пишет Талалай. Обращаясь к истории русской эмиграции в Италии в XIX и XX вв., он подчеркивает, что по окончании Наполеоновских войн Италия увидела новый феномен – переезд на постоянное место жительства ряда русских семейств: графов Бутурлиных, богачей Демидовых, получивших титул князей Сан-Донато. С конца 1820-х годов во Флоренцию, а затем в Рим направился поток пансионеров Императорской академии художеств. Превосходные природные качества страны привели к появлению русских землячеств в Неаполе, Сан-Ремо, на курортах Южного Тироля. Россияне покупали в Италии дачи и особняки, совершались многие смешанные браки.

Когда на рубеже ХIX–ХХ вв. началась политическая эмиграция, то, по словам М.А. Осоргина, «толерантная Италия гостеприимно принимала анархистов, социалистов, коммунистов и прочих участников антиправительственного движения, которое тогда называли “движением за освобождение России”» [13, с. 9]. Однако совсем немногие из уехавших из России после революционных потрясений 1917 г. и Гражданской войны одного или двух миллионов эмигрантов «первой волны» (о цифре историки до сих спорят) обосновались в этой стране. Это объяснимо: сама Италия переживала после Первой мировой войны серьезный экономический кризис. Найти работу и средства для проживания русским было крайне трудно. Итальянское правительство еще и до установления фашистской диктатуры относилось к ним с подозрением. А во время режима Муссолини за ними велась слежка; полиция собирала информацию о беженцах и советских представителях в Италии.

И все же в Италии сложилась интересная русская жизнь, продолжает автор. В русской колонии первой половины ХХ в. были заметны представители аристократических фамилий, жившие в стране еще до революции: графы Олсуфьевы, Бутурлины и Бобринские, князья Волконские и т.д., семейства чиновников-пенсионеров и командированных еще Священным Синодом священников. То же относится и к левой интеллигенции, побывавшей в эмиграции сначала в качестве борцов с царским режимом, потом – борцов с большевизмом. Среди них – литераторы А.А. Амфитеатров, М.К. Первухин, М.Л. Слоним, деятельницы рабочего движения А.М. Кулишова и А.И. Балабанова. К числу «невозвращенцев» принадлежал старый дипкорпус, заметной была роль посла в Риме М.Н. Гирса. Но в 1924 г., после признания СССР Итальянским Королевством, роль старых дипломатов в жизни эмиграции существенно снизилась: собственность российского посольства отошла к СССР.

В 1921 г. был учрежден «Союз русских офицеров в Италии», единственная такого рода организация в стране. Однако из-за скромной экономической базы и отсутствия поддержки итальянских властей он практически бездействовал. Попытки эмиграции в Италии организоваться как-либо политически потерпели крах – и это отличает русских эмигрантов от эмигрантов из других европейских стран. К концу 1930-х годов организации русских эмигрантов в Италии вообще исчезли.

Однако в сфере культуры в этот период ощущалось серьезное русское присутствие. Это были представители театрального искусства, как, например, скончавшийся в Венеции С.П. Дягилев. Среди писателей выделялся В.И. Иванов, приехавший в Италию с советским паспортом, среди художников и скульпторов – П.П. Трубецкой, в исторической науке блистал Н.П. Оттокар. «Эти и другие личности внесли важный вклад в итальянскую культуру и историю ХХ века» [17, с. 12].

Книга Талалая снабжена фотографиями, сделанными в разные исторические эпохи. Они дают представление о кладбищах и памятниках захороненных на них выходцев из России. Описание кладбищ сопровождается историческими справками и замечаниями об их современном состоянии [17, с. 829–901].

Работа М.Г. Талалая уникальна. В ней показывается, что многие из русских, кто жил и похоронен в Италии, внесли важный вклад в итальянскую культуру и историю. Опираясь на данный труд, историкам русской эмиграции будет легче продолжить тему применительно к другим странам, где эмигранты из России оставили заметный след.

В вышедшей в 2015 г. книге каприйского священника Дона Симеоли повествуется о русских эмигрантах на Капри, о перипетиях жизни семьи Степановых-Джованни, обосновавшихся на построенной ими вилле «Палаццо а Маре» [18]. Краткое представление к книге написано атташе по культуре Посольства Российской Федерации в Италии Н.С. Примаковой. Она подчеркивает, что Капри всегда привлекал большое число русских людей – писателей, художников, философов и политиков, «людей дела и людей мысли», как замечали итальянские газеты того времени [18, p. 5].

В первой главе, озаглавленной «Капри между мифом и историей, 1889–1962», Дон Симеоли дает панораму каприйской истории этого периода. С конца XIX в. Капри становился излюбленным местом отдыха европейской аристократии и разбогатевших буржуа. Среди них был немецкий оружейный магнат Фридрих Альфред Крупп. Автор напоминает и о долгом пребывании на Капри, начиная с ноября 1906 г., А.М. Горького, приехавшего вместе с супругой, актрисой М.Ф. Андреевой, и поселившегося в отеле «Квисисана». В 1909 г. Горький создал «Каприйскую школу» или же «Техническо-революционную школу для научной подготовки пропагандистов русского социализма» [18, p. 11].

В 1908 и 1910 гг. на Капри побывал В.И. Ленин. Бывали тут и другие деятели российской революции (А.А. Богданов, А.В. Луначарский, В.А. Базаров), и литераторы (И.А. Бунин, Л.Н. Андреев), артисты (Ф.И. Шаляпин) приезжали на Капри в качестве гостей супружеской пары Горький-Андреева. Горький дружил с представителями итальянской культуры и политики. В английских документах, на которых стоит гриф «Секретно», рассказывается о некоторых моментах пребывания Ленина на Капри. Британских агентов интересовали, прежде всего, отношения Ленина и русских революционеров с представителями прусской аристократии, посещавшими остров. После смерти в 1902 г. подолгу жившего на Капри политика и сталепромышленника Фридриха Альфреда Круппа на острове бывала его дочь Берта; во время круизов в Неаполитанском заливе частым гостем семьи Крупп был генерал П. фон Гинденбург, будущий президент Рейха, тогда видный деятель Генерального штаба. Англичане предполагали, что именно тогда начались тайные отношения большевиков с имперской Германией, которые побудили кайзера финансировать русскую революцию [там же].

В основе книги Дона Симеоли лежат, в частности, изданные в 1957 г. на немецком языке в Швейцарии мемуары хозяина виллы Джованни Степанова. О нем, к сожалению, почти ничего не знают в современной России. Вторая часть его мемуаров озаглавлена «Во власти красок и форм. Капри-Рим-Греция. Воспоминания об искусстве, путешествиях и людях» [19]. Именно в ней повествуется о жизни на Капри.

Профессор Джованни (Иван Евгеньевич) Степанов был известным историком, археологом и искусствоведом. Его многочисленные труды (Дон Симеоли насчитывает 257 его публикаций) были опубликованы на пяти европейских языках (в приложении приводятся названия 12 главных трудов, в том числе «История России», изданная на итальянском языке в 1923 г., и две книги мемуаров, изданных на немецком в 1954 и 1957 гг.) [18, p. 62]. Степанов опубликовал также имевшие успех монографии по истории искусства, они посвящены творчеству Тициана, Рафаэля, Рубенса и др.

Джованни Степанов был интересной фигурой русской эмиграции. Он, в частности, стал советчиком и учителем в истории искусства находившейся в оппозиции фашизму принцессы Марии Жозе Савойской (Бельгийской).

Мария Жозе имела тесные контакты с такими оппозиционными фашистскому режиму представителями итальянской науки, культуры и политики, как Б. Кроче, У. Ла Мальфа, И. Бономи, Э. Витторини, А. Де Гаспери, монсиньор Монтини (будущий Папа Павел VI), Г. Чиано. Отношения Марии Жозе Савойской с супругами Степановыми укреплялись не только их совместной любовью к музыке и археологии, но и частыми встречами на Капри, который она нередко посещала вместе со своим супругом, принцем Умберто Савойским (1904–1983) [18, p. 39–42].

У Степанова с принцессой и ее окружением сложились уважительные, деловые отношения. Им посвящена целая глава мемуаров [19, S. 307–328].

Жена Джованни, Елена Ромбро (Брауде)-Степанова, хорошо известна в истории музыки: уже в четыре года она играла на фортепьяно, в десять лет написала оперу для детей, сочиняла песни и музыкальные пьесы. Училась в консерваториях Санкт-Петербурга, затем Берлина, Парижа и Вены, концертную деятельность начала в возрасте семи лет. Гастролировала в Германии, а затем и по всей Европе. Памятным стало ее выступление на вечере русской музыки в 1917 г. в Театро Аугустео в Риме; тогда оркестром дирижировал знаменитый Бернардино Молинари. С 1960 г. в Вене регулярно проходит конкурс музыкантов пианистов имени Елены Ромбро-Степановой [18, p. 58].

Супруги впервые прибыли на Капри в сентябре 1919 г. по приглашению своих родственников, известного историка и публициста С.П. Мельгунова, автора изданной в Германии в 1924 г. книги «Красный террор, 1918–1923», и его жены Наталии, которая была сестрой Джованни Степанова. Супруги просто влюбились в этот остров, впоследствии, в 1929 г., приобрели за 200 лир участок земли у моря, построив на нем замечательную виллу. Назвали ее «Палаццо у моря». Вилла стала центром притяжения для друзей: ученых, писателей, музыкантов, артистов, посещавших остров в 1930–1950-е годы. В гостях у Степановых побывали многие знаменитости. Из музыкантов Дон Симеоли называет, например, дирижера Леонарда Бернстайна, пианиста Николая Орлова и др. [18, p. 53].

Именно «протекция сверху» и дружба с принцессой Савойской помогла супругам Степановым избежать преследований в годы фашистского режима – учитывая тот факт, что Елена была еврейкой, а ее муж русским. Это отмечает в послесловии к книге Миколь Феррара, директор Исторического архива Еврейской общины в Риме [18, p. 61].

Елена умерла в 1952 г.; ее муж пережил ее на восемь лет. Их общая могила находится на кладбище Акаттолико на Капри. На надгробном памятнике высечены ноты из Концерта До минор, KV 491 Моцарта и надпись на древнегреческом языке: «ΘNHTON АΘАNАTON» («Смертные бессмертны») [18, p. 58–59].

Книга Дона Симеоли, несмотря на ее научно-популярный характер, наряду с трудом М.Г. Талалая и другими рассмотренными здесь недавними работами, вносит заметный вклад в изучение деятельности видных представителей русской эмиграции в Италии.

23 сентября 2016 г. в Центральном Доме литераторов в Москве состоялась презентация книги мемуаров графа Д.А. Олсуфьева. На презентации собрались ученые-исследователи, имеющие отношение к теме русской эмиграции в Италии и Франции, и многочисленные потомки Олсуфьевых, проживающие в Москве [2].

В воспоминаниях Дмитрия Адамовича Олсуфьева (1862–1937), масштабной, по мнению издателей, личности, достойного представителя этого старинного рода, представлена широкая панорама жизни России XIX–XX вв. Олсуфьев, как и многие, эмигрировал после революции 1917 г. Его жизнь в эмиграции была частично связана и с Италией, в которой одна из ветвей семейства Олсуфьевых жила с давних времен6060
  Мне приходилось в 1980–1990-е годы встречаться и беседовать в Италии в Риме с одним из представителей семейства Олсуфьевых. К сожалению, он уже не говорил по-русски и предпочитал вести беседу на итальянском и французском языках.


[Закрыть]. Олсуфьевы породнились с известным в Италии аристократическим семейством Боргезе. Годы эмиграции Д.А. Олсуфьев провел в основном в Ментоне и Ницце, которая до объединения страны была частью Италии. Хотя основная часть мемуарных заметок автора относится к XIX в., в них можно найти и краткие оценки событий первой половины ХХ в. Богаты на такие оценки и краткие воспоминания других представителей семейства Олсуфьевых, оказавшихся после 1917 г. за рубежом. Эти воспоминания помещены в приложении к книге [2, с. 362–416].