Текст книги "Три выбора"

Перевод и осмысление письма Эверетта, как оказалось, давно «съели» тот временной запас, который я решил использовать для сегодняшней работы. Я оторвался от монитора.

Из зеркальца на меня смотрела совершенно осоловевшая, но все-таки уже нормальная человеческая физиономия с усталыми, и как будто потрескавшимися от напряжения глазами, капиллярные нитки которых больше не изображали пауков, а, скорее, походили на кракелюр старых портретов.

На циферблате будильника, стоявшего рядом с зеркальцем, было половина третьего, а на мониторе компьютера, в правом нижнем углу, горели цифры 02.23. «Нужно бы подвести стрелки будильника», – подумал я, но поленился поднять руку и сделать это.

Самолет в Иркут, от которого до Амгарска было полчаса на такси (встречать меня, как нужного им человека, на АНЗешной машине мне предлагал Александр Петрович, но я отказался, чтобы не производить впечатления «бедного родственника» и – что не менее важно! – не повышать класса бонуса, полагавшегося ему за услуги) вылетал в двенадцать. Следовательно, из дома нужно было выходить в восемь. А вставать – с учетом утренней прогулки с Джимом, который сейчас уже спал на кафельном полу прихожей, свернувшись калачиком у входной двери и изредка прядая своими большими лохматыми ушами – нужно было и вовсе без четверти семь.

Да, ложиться спать следовало срочно, и я, даже не сыграв партию в любимый «Солитер» для «успокоения нервов», решительно нажал кнопку отключения компьютера. Он взвизгнул.

Наверное, это больно – вот так «вывалиться» из реальности, покинув мир «без причащения и отпущения грехов». (Я всегда чувствовал себя «немного убийцей» при выключении компьютера – уж очень многое в нем напоминает человека).

Угасая, компьютер что-то гневно сообщил мне на аглицком в выскочившем на экран монитора окне (ох, забыл наверно, что-то сохранить!..), потом затих, и экран со щелчком потух.

Да! А как же принятое за неукоснительное правило «хоть что-то серьезное почитать перед сном»? Пусть минуту, пусть две – но правило есть правило. На столе лежит стопка книг. Беру первую попавшуюся (это оказался «Улус» Джайса) и открываю наугад: «Жизнь – множество дней. Этот закончился». Верная констатация!.. Ну, ещё разок попробую…

«Бог, солнце, Шекспир, коммивояжер, достигнув пересечения с собою в самой реальности, обретают самих себя. Себя, какими они в себе были неотменимо предобусловленны стать…» Нет, это уже не вмещается в усталый мозг, хотя и явно содержит что-то весьма важное и, безусловно, достойное подробного рассмотрения. Но сил у меня больше нет ни на какие умственные усилия, и я закрываю книжку. Всё! Спать!!!

Подготовка ко сну занимает у меня от силы две минуты – сбросить одежду, скинуть покрывало с кровати, щелкнуть выключателем и, сделав пару шагов уже в темноте, вытянуться на спине с заложенными за голову руками. Это – первая фаза. В такой позе я пребываю пару минут – пока не затекут руки – и за это время успеваю вспомнить все главные события дня.

После этого я поворачиваюсь на правый бок, руки ложатся под голову, мысли начинают путаться, всплывают какие-то смутные образы, тело сладко легчает, образы приобретают конкретику, но, одновременно, я все ещё слышу и шум проехавшей мимо окна машины, и вздох с почесыванием Джима в прихожей, и отрыв капли из подтекающего кухонного крана. В какой-то момент по телу пробегает сладкая судорога, которая ещё ощущается сознанием как событие здешнего мира, а дальше…

Время перестает течь плавно, последние границы между сном и явью тают, и я, наконец, спокойно, не удерживая себя «здесь и сейчас», погружаюсь в другую реальность – истинную реальность своего мультивидуума, существа неописуемой сложности, эвереттического змия с гуголами голов (куда там до него сказочному «шестиглавому»!), живущего мириадами жизней в миллионах различных ветвей альтерверса, для которого сегодняшний день со всеми его проблемами – не более чем мгновенный красно-оранжево-желто-зелено-голубо-сине-фиолетово-риново-неолово-синатовый блик на мельчайшей чешуйке его шкуры. Погружаюсь для того, чтобы через очередное из бесконечного ряда воплощений моего «Я» дать свободу бытия или отяготить его бременем какую-то другую чешуйку, волосок, жгутик этого эвереттического змия.

Единственное, чего я боялся – это возможности совершить во сне убийство или самоубийство вследствие падения «берлинской стены морали» при наступлении блаженного единения со всеми членами своего мультивидуума, ужасаясь несоизмеримости категориальных способностей, помещающихся в мозговых извилинах. Вот только почему?..

Ночной морок

– Что это, Игорь Петрович? Откуда здесь чужие вещи? До сих пор я был хозяином в этом кабинете! И все, что здесь появлялось и делалось, было обусловлено только моей волей!

Он резко закрыл дверцы. В последнее мгновение, перед тем как сомкнулась щель между ними, порыв воздуха, возникший от резкого движения рук Василия Васильевича, ударил в висевшие на вешалках костюмы. Они чуть шевельнули рукавами, как будто делая отмашку, и Василий Васильевич, побледнев, начал оседать на пол.

Я вскочил со своего кресла, подхватил его обмякшее тело и посадил за стол.

– Василий Васильевич! Успокойтесь и возьмите себя в руки! Посмотрите: менора и часы стоят СЛЕВА от Вас, а записку Вы положили в ПРАВЫЙ ящик стола. Но Мефодий нашел свою в ЛЕВОМ, под менорой и часами! Значит, это было не У НАС, а в каком-то другом, параллельном мире!

И костюмы эти – для разных воплощений «анти-Я» вашего мультивидуума при очередном его появлении «у нас». Вы просто случайно попали в его гардеробную, когда он ещё не решил – в каком обличье он будет (или не будет!) противостоять вам сегодня в этом мире. Но реальность того, будет ли он «здесь и сейчас», зависит от результата декогеренции нашего с вами сегодняшнего состояния и его намерений. Теперь давайте посмотрим – что же сегодня нас ждет.

Я подошел к шкафу, открыл дверцы, и мы оба увидели ряд полок, на верхней из которых лежала великолепная итальянская трубка и изящная трубочная зажигалка с боковым факелом, сделанная в форме компьютерной флэшки…

Второе Дело вкуса,
или что может быть, если выпить утром чашку кофе

«Мысли отливаются в слова, слова связываются

между собой, образуют синтаксические блоки

и части фраз; возникают темы, они развиваются,

ветвятся, подобно струям потока, поворачивают,

переплетаются меж собой – и все это льётся,

не обрываясь, без конца струится и течёт…»

Эс. Хоружий, 666.

Часть 1

Утренний морок

Ефим Семенович был благодушен и расслабленно откинулся в своем любимом кресле перед рабочим столом, стоявшим у дальней стены его обширного кабинета.

Слева, за широким окном, раскинулась панорама Морквы-реки с фигурками стоящих на набережной рыбаков, одетых в голубые комбинезоны. Заходящее солнце уже сменило свой цвет с полуденного неолового на вечерний оранжевый, который и проложил по темной воде красиво дрожащую полоску с риновым оттенком, на фоне которой рыбаки смотрелись очень красиво.

На столе лежала «особая красная папка» для важных документов.

Я сидел на своем обычном месте, у шкафа, а перед Ефимом Семеновичем пустовало кресло «для гостей», ожидавшее прихода с минуты на минуту молодого хлыщеватого порученца-«инкассатора» из «Росценка».

Ефим Семенович улыбнулся, одновременно виновато и залихвацки, как-то особенно приветливо посмотрел на меня, и вдруг предложил:

– Ну, конец – делу венец! Подпишем бумаги, спровадим этого «инкассатора» – и по рюмочке «Морквы Златоглавой» со льда! У меня тут в баре припрятана одна старая, ещё из «Березки», бутылочка… А под это дело и об эвереттике вашей поговорим!

Предвкушая глоток этого ледяного наслаждения, он взял в руки папку, раскрыл ее, недоуменно посмотрел на содержимое, потом – со страхом – перелистал все бумажки, и, наконец, вопросительно и озадаченно уперся взглядом в меня.

– Что это, Георгий Евгеньевич? Откуда здесь эти стишки про звон колоколов? Где текст Договора и Аккредитив!? И куда пропала эта «бумажка»?? Она ведь стоит двадцать один миллион!!! До сих пор я был хозяином в этом кабинете! И все, что здесь появлялось и делалось, было обусловлено только моей волей!

Он резко закрыл папку. Возникший при этом порыв воздуха выхватил из нее какой-то листок, который кругами стал планировать на пол.

Ефим Семенович, побледнев, начал оседать, валясь на бок…

Глава 1

Об особенностях утреннего пробуждения, цвете Государственного флага, воспоминаниях о вчерашней зарплате, истории наименований и переименований Морквы, обстоятельствах начала трудового дня, а также о выборе кофе в качестве утреннего напитка и рецептуре его приготовления.

 
…Все мне снится, снится сила духа,
странный и раскованный талант.
Кто же я, художник ли без слуха
Или же незрячий музыкант?
 

Я очень не люблю первые полчаса после пробуждения. Каждый раз, осознав, что я проснулся, я с неприязнью жду включения в жизнь. И с неизбежным раздражением отслеживаю работу какого-то внутреннего оператора.

Он коммутирует связи в блоках памяти, отключая линии сновидений и включая воспоминания о самых близких, о прошедшем дне, о том, что столица Мадагаскара – Атананариву, что постоянный ток изучали Ом и Ленц, о цветах нашего государственного флага – знаменитом «белорике» – бело-риново-красном триколоре. Никак, кстати, не могу запомнить, что символизируют его цвета – белый, кажется, благородство и чистоту помыслов, риновый – цвет солнца в ясный полдень, красный – цвет крови и прекрасного цветка. Или я что-то путаю?

А оператор продолжает свою работу, начиняя мой мозг тем, что составляет мое индивидуальное «Я» в этом мире, отвечая мне на незаданный, но важный вопрос – «Кто же я, художник ли без слуха, или же незрячий музыкант?».

Вот подключилось воспоминание о вчерашнем дне. Это был день важных решений и знаковых событий. И важнейшее из них – новый порядок выплаты зарплаты, а потому помнился с особой яркостью.

На этот раз она была как пенсия в той репризе, которую я однажды услышал по телеку – «маленькая, но хорошая». Маленькая потому, что дела идут все более «под уклон» и доходов едва хватает на «поддержание имиджа» – выплату «внештатным сотрудникам». А хорошая потому, что всё-таки была, что ее, как бы то ни было, хватит на ближайший месяц, а там – либо фарт, наконец, «начнет работать», либо картошка на огороде поспеет. Так что в любом случае перезимуем!

На кухне было уже жарко – утреннее солнце успело ее прогреть. Ната с Яшкой вот уже третий день на даче, так что спешить мне особенно некуда – выгуливать меня Яшка не потащит, а Ната не предложит выгладить новую летнюю пару, поскольку, оказывается, по моему пиджаку и брюкам «уже можно читать как по меню ассортимент напитков вашего буфета». Так что кофе пить можно спокойно, времени еще и на славную трубочку останется!

Я заварил покрепче (две с половиной чайных ложки «Чибо» и ложка сахарного песка), открыл новую банку сгущенных сливочек, взял чистую трубку и, набив ее шелковистыми волокнами «Cerry Choice», погрузился в изучение результатов работы внутреннего оператора. Кофе, сливочки и ароматный дым – «утренний набор джентльмена», не потерявшего ещё вкуса к жизни!..

Сегодняшняя ночь требовала крепкого кофе – я лег в начале пятого. А дела на сегодня были важные и требовали ясности мысли – за мной должна была заехать машина и мы с Еленой Никоновной и Пегем отправимся в банк.

А пока я пил кофе маленькими глотками, покуривал трубочку и читал историческую справку в афишке какой-то туристической фирмы которую достал вчера вечером из почтового ящика и бросил, не читая, на кухонном столе:

«До XII века город носил название Кучково по имени боярского рода Кучки, владевшего издревле „кучкой холмов числом 7“. Потом, после того как Георгий Долгодланный убил боярина Кучку и увел его красавицу-жену, город получил новое название – Мосох – в честь своего „исторического основателя“, Мосоха, сына Иафета, сына Ноева.

С течением времени название трансформировалось в Мосох-ква. Последние три буквы свидетельствовали о неизбывной влажности места. И вот в XVI веке в здешних краях появляется морковь – растение, идеально приспособленное к местным суглинкам и местному лету – частенько дождливому и прохладному. Морковь попадает в „Домострой“, популярность ее возделывания стремительно растет, и в XVI веке она становится „царской едой“ – русские пироги с морковью становятся обязательными на разнообразных придворных торжествах.

Именно в это время и происходит окончательное переименование города. В 1574 году „рядовой князь рюриковского рода“ Иван Васильевич пишет государю в Столицу из Александровской слободы: „Государю великому князю Симеону Бекбулатовичу Морковскому Иванец Васильев со своими делишками челом бьет“. Так и стали с тех пор называть резиденцию царя – Морква.

Это название прижилось тем более легко, что, как отмечают исследователи, „известна давняя любовь морквичей ко всему красному – „Красная площадь“, „Красные ворота“ и т. д.“. А морковь по народному понятию именно красная – нет в русском фольклоре понятия „оранжевый“. (Прочтя это, я для себя отметил – к вящему облегчению одних и сугубому огорчению других политтехнологов!). И уже известный питерский поэт обобщил эту любовь руссиян и к городу и к его хлебосольству знаменитой строкой: „Морква – как много в этом слове для сердца невского слилось!“»

Не знаю, насколько все это верно… Вот вчера, как раз перед «исторической» зарплатой, Илья Давидович подозвал меня к своему компьютеру и показал какую-то игру под названием Lineage2, где в объяснениях было сказано, что слово Морка (Morka) – символ низкой хитрости, поражает своих противников исподтишка, когда они не смотрят.

Показал он это явно для демонстрации своей проницательности. И намека – уж он-то видит глубоко! Но я намека «не понял». А вот сейчас подумал, в связи с прочитанным, что, поскольку в значении окончания (или второго корня?) «ва» или «ква» все филологи однозначно видят значение «вода», «мокрота», то слово «морква» в стиле игры Lineage2 вполне можно истолковать и как нечто, способное «замочить» исподтишка. Хоть в постели, хоть в сортире…

В голове же гудело – нащупанное ночью решение проблемы склеек ещё не уложилось как следует в сознании и потому не отпускало внимания. Однако угнездиться ему не удалось – раздалась так и неидентифицированная мною «ария мобильника» и голос Пегего сказал:

– Доброе утро, Георгий Евгеньевич! Мы у подъезда…

Я быстренько оделся и, с сожалением оставив до вечера кружку, ещё на полную ароматным «Чибо», вышел на улицу.

В машине было уютно – шеф дал свою, а у него кондиционер был в полном порядке! И я очень быстро задремал, оставив за спиной о чем-то переговаривающихся Пегего и Елену Никоновну и сосредоточенного Самвела за рулем. Сознание развернуло передо мной картину событий последних недель…

Глава 2

О роли случайности в возникновении тематики переработки фарт-ценка, постановке задачи создания бизнеса на этой основе, первом о нем совещании и начале первой командировки по этой теме, а также о социальном составе пассажиров метро в воскресное утро и слабости его влияния на ход производственного процесса, если в нем участвует Александр Еремеевич.

 
…Та самая…
Та, что осмелится сметь,
Твоих завтрашних замыслов
Воображаемый оттиск.
Дай мне фосфор и синтез белка
И одень меня в медь
И на пир пригласи,
Как смелейшую в сонме гипотез.
 

Как выразился когда-то наш златокудрый поэт-дебошир, «Помни: то вовек благословенно, что пришло отцвесть и умереть». Помнить-то об этом следует, но, чуть утрируя любимое выражение Ильи Давидовича, можно и посетовать: «память – не тётка, пирожка не даст!».

Когда «идея высокооктановых добавок» в бензин исчерпала себя с точки зрения нашего бизнеса (у их производителей наладились и сырьевые и сбытовые связи), возникла необходимость поиска нового источника «хлеба насущного». И тут помогла одна случайность. (Как, впрочем, и происходит в большинстве ситуаций – просто мы не каждый раз замечаем ту развилку бытия, которая выводит нас на новую дорогу).

Один из наших «гостей» в болтовне за чашкой кофе, после того, как ему удалось уговорить Ефима Семеновича на отсрочку платежа цистерны метилтретбутирового эфира, рассказал, что при последнем ремонте их пригородной автозаправки в Петрофабриченске им удалось значительно сэкономить на краске – вместо дорогих ценковых белил они купили гораздо более дешевую «белую ночь».

Эта краска производилась на каком-то заводике бывшего Министерства местной промышленности из каких-то отходов, а потому и стоила дешевле. А по виду она, конечно, уступает настоящим ценковым белилам в ясный солнечный день, но оказывается даже более яркой в пасмурную погоду.

Тут действует какой-то оптический эффект, связанный с рассеянием риново-синатового участка спектра и флуоресценции входящих в сырье «белой ночи» примесей. (Впоследствии стало ясно, что дело заключалось в присутствии примесей свинца. Только совсем недавно появились сведения о том, что «разработана технология горячего ценкования, исключающая содержание свинца в ценковом расплаве»).

– А, – доверительно поделился с нами информацией гость, – клиента нужно особенно радовать и привлекать как раз в хмурь, в ясный да погожий летний день и без всякой раскраски народу на заправке много – все стремятся «на природу».

После ухода гостя Ефим Семенович вызвал Лукерью Федоровну, Беллу Борисовну, Тамару Петровну, Александра Еремеевича и меня. (Петр Гейдарович был в отпуске – с женой и дочками лазил по ущельям Крита, Илья Давидович и Сергей Иосифович – в командировке, а Самуил Лазаревич – где-то в Австралии на Конгрессе по проблемам очистки газообразных выбросов от «парниковых газов»).

Была поставлена задача – узнать все про местпромовские лакокрасочные заводы, источники их сырья, рынки сбыта и «пощупать руководство» на предмет возможного сотрудничества. Деньги «на раскрутку» Ефим Семенович обещал добыть «у мальчиков» – его знакомых банкиров – и «пусть это вас не волнует!». Мол, будут идеи – будут и деньги. А для «смелейшей» в «сонме гипотез» – большие деньги!

Уже через два дня состоялось новое совещание у шефа, на котором подводились итоги первой разведки.

Наши «барышни» быстро выяснили, что местпромовские заводы в качестве сырья для своих белил используют не чистый металлический ценк, а отход горячего ценкования – фарт-ценк, сплав ценка с железом. И пока ещё на этом поле не всё было «схвачено» – у гигантов металлургии и машиностроения до работы с отходами «руки не доходили», а у мелких местпромовцев не хватало денег ни на само сырье, ни на подобающую «смазку вопроса» – «металлургические генералы» стоили дорого.

Короче, стало ясно – это «наше поле»! Тамара Петровна сразу предложила реальную схему – брать фарт-ценк в Магнитограде, где было огромное производство жести, требовавшее несметного же количества ценка и производившего в качестве отхода – по нашим меркам, разумеется – «немерянное количество» фарт-ценка. А дальше распределять эту реку фарт-ценка по отдельным каналам местпромовских лакокрасочных заводов.

Лукерья Федоровна уже связалась с пятью лакокрасочными заводами и везде заручилась обещаниями о желательности такого рода сотрудничества «если будут предложены приемлемые условия». «Все хотят кушать, – поделилась она своими наблюдениями, – все они мелкие, жадные и „на все готовые“».

Белла Борисовна уточнила, что в качестве заводов-переработчиков могут использоваться не только бывшие местпромовцы, но и «нормальные» лакокрасочные заводы. Например, в Челядьевске, где один оборотистый начальник цеха сумел выделиться в самостоятельное предприятие и теперь искал независимые источники сырья.

Александр Еремеевич Вольский, как бывший экономист-плановик (он занимался этим ещё в ЦИАПе, до перехода на работу к нам), сообщил, что, по его прикидкам, один только Магнитоград может прокормить всю нашу команду. При нынешнем объёме производства, разумеется. Нужно только суметь убедить кое-кого в Магнитограде, что фарт-ценк – действительно отход (как уже выяснила Лукерья Федоровна, его одно время в Солнцеграде под Морквой сбрасывали в местный овраг), так что цена ему – сушеный рубль в базарный день.

На это он получил немедленную и вполне ожидаемую реакцию Ефима Семеновича:

– Ну, вот и поезжайте, убедите этого «Кое-кого»! Деньги на командировку и штуку «под солнцем блистающих» для начального знакомства получите у Елены Никоновны. Скажете, что сумму со мной согласовали.

Он помолчал, что-то прикидывая в уме, а потом добавил:

– Вот и Георгий Евгеньевич давненько в тех местах не бывал и фольклора тамошнего не слышал. И ему будет интересно тамошние пейзажи художественно запечатлеть своей мыльницей.

Понятно… Мне предлагалась роль «носителя портфеля», но с перспективой сделаться куратором нового направления, поскольку эта первая командировка была той почкой, из которой могла пойти новая ветвь бизнеса. Что ж! Спасибо шефу – он дает мне шанс…

Ефим Семенович ещё немного подумал, и присовокупил вдогонку своей последней мысли генетически-начальственное:

– Мыльница – в свободное от работы время, естественно… И вот что ещё… Время у нас пока есть, а денег – тоже пока! – почти нет. Вы это по зарплатам своим ощущаете только раз в месяц, а я, по отчетам Елены Никоновны да цифрам на нашем банковском счете – каждый день… Так что на этот раз обойдетесь без чашечки кофе от стюардессы – поедете в воскресенье утренним поездом.

Выйдя из кабинета, мы переглянулись с Вольским. И без разговоров было понятно – после неудачи с реализацией «нашей добавки» в Амгарске (тамошние технологи смогли сами модифицировать режим для достижения приемлемого качества и выхода бензина), наступила полоса «жесткой экономии» на всем, в том числе, разумеется, и на командировочных расходах. И вот теперь мы вернулись на уровень «Бориса дней прекрасного начала», когда ездить приходилось чуть ли не на ослах.

Но тогда верилось – это временные трудности становления. Вот «раскрутимся» мы, развернется руссийская экономика – и заживем, как «у Рокфеллера на ранчо». А вот от того, что теперь снова нужно куда-то ехать чуть ли не «на третьей полке возле туалета» стало откровенно грустно…

Однако, «делать нечего! Портвейн он отспорил», – как поется в популярной когда-то песне одного из последних ныне живущих могикан-шестидесятников Владимира Высоцкого. И мы договорились с Александром Еремеевичем встретиться непосредственно в купе поезда, чтобы не отягощать себя ожиданием друг друга где-нибудь на станции метро.

…Воскресным летним утром в метро народу не очень много. Правда, количество ручной клади на душу каждого пассажира значительно больше, чем в обычные дни – сумки-тележки, просто сумки, корзинки, рюкзаки, палатки и даже баулы с надувными катамаранами и связками дюралевых трубок (элементов мачт этих чудо-плавсредств). Оно и понятно – дачники и туристы в это время составляют большинство в массе пассажиров.

Все это создавало проблемы для тех, кто легкомысленно назначал встречи в традиционных местах «у первого вагона по ходу поезда», когда оказывалось, что на пятачке у одной скамейки сталкивались две компании грибников со своими друзьями – фоксами, эрделями и другими четвероногими представителями городской фауны…

Я пробрался сквозь такой «грибной колхоз» на «Коммунарской». У кого-то из молодых людей даже висел на груди плакатик «В Емельянов за грибами!». С приятным удивлением я подумал, что вот не вся же современная молодежь поражена наркотическим дурманом – прямо передо мной были почитатели микологии и здорового образа жизни! И, тем не менее, я с удовлетворением отметил нашу с Александром Еремеевичем предусмотрительность – встреча в купе не отягощала ожидания толкотней в месте сбора энтузиастов-грибников.

Но когда по вокзальному радио объявили, что до отправления поезда осталось пять минут, я начал слегка беспокоиться – Вольского все еще не было.

Легкое беспокойство сменилось почти унылостью, когда мимо окон поплыла платформа, а я по-прежнему в одиночестве сидел в купе, соображая, как я буду себя вести в Магнитограде без своего «ведущего специалиста» и того маленького, но столь важного конвертика, который сейчас пребывал где-то в недрах командировочного чемоданчика Александра Еремеевича.

Минут через пять после отправления дверь купе резко отъехала в сторону и в дверном проеме показалась столь знакомая солидная фигура – Александр Еремеевич собственной персоной.

Персона эта тяжело дышала и обливалась потом, а на лице была виноватая, но жизнерадостная улыбка – он успел вскочить в последний вагон отправляющегося поезда, а задержался и по причине «бытовых проблем» (он по утрам гуляет со своей собакой) и потому, что попал уж в очень конфликтную компанию грибников-рыболовов на «Коммунарской». Но это все было уже неважно – он успел, и командировка началась…

Глава 3

О ностальгических воспоминаниях первых часов первой командировки, начале нашей производственной деятельности, видах общественного транспорта, использовавшегося нами тогда, обстоятельствах, возникавших при этом, а также немного о шахматах, вкусе водки «Волжанка», невольном нищенствовании и позе «три погибели», однажды принятой Александром Еремеевмчем.

 
Хочу соврать и не совру,
Как ни мучительна мне правда.
……………………………………
Мне вспоминать сподручней, чем иметь.
Когда сей миг и прошлое мгновенье
соединятся, будто медь и медь,
их общий звук и есть стихотворенье.
 

Поездами мы уже давно не ездили. С тех славных времен, когда только начиналась наша деятельность, и мы жили на реализации ещё старых технологических разработок, вынесенных прямо в головах с тонувшего в условиях рынка ЦИАПа (агрохимическая промышленность и без его, центрального института, помощи, тонула весьма успешно)…

А вынесли наши головы весьма полезную технологическую «мульку» (или, как стало принято говорить в последнее время – «ноу хау») – оригинальную систему водоподготовки. Тогда приходилось колесить по заводам Руссии в поисках заказчиков. Точнее, в поисках платежеспособных заказчиков. Это было большой редкостью в начале 90-х годов!

В те времена обычно нам не платили деньгами, а рассчитывались «натурой» – чем-то, как правило, не очень ликвидным, из номенклатуры выпускаемой продукции.

Делали одни, положим, каустик – бери цистерну каустика и промывай ею канализацию целого Мухо-Спамска. А деньги уж с мухоспамцев и получай как отчисление с коммунальных платежей в течение года!

А другие делали ядохимикат – изволь получить сотню бочек такой замечательной дряни, что для десятка-другого миллиардов каких-нибудь колорудских оглоедов является «летальной дозой» (Не в том смысле что оглоеды улетят, а в том, что окочурятся). И распространяй его по канистре на каждое садовое товарищество «Наши Шесть соток». Дачники-огородники будут руки за это целовать и платить по сто рублей за канистру. И бегай с этими канистрами за ста рублями по всей морковской области…

На таких схемах мы учились химическому бизнесу. И ездили в командировки на междугородных автобусах и в поездах на плацкартных местах. Чего только не привидилось нашим глазам в тот «критический момент» истории всех институтов нашего социума – от малого бизнеса и до общественного транспорта!

Автобусный маршрут Козлодоильск – Морква. Расхлябанный ПАЗик, который то садится в яму на 18 километре «трассы» от Козлодоильска, то у него кончается бензин на 97 километре. В его багажном ящике – три тщательно закупоренные бутылки с образцами. Это – предложенная тебе в качестве оплаты за выполненную модернизацию их градирни продукция «козлодоильской фабрики парфюмерии и бытовых химикатов». Из ящика исходит такой дух, что, проникая в салон, вызывает даже у «видавших виды» козлодоильских твоих попутчиков недоуменное переглядывание и принюхивание то к собственным рукам, проверившим предварительно состояние поверхности своих «к обеднешних» штанов, в коих их владелец едет в столицу, то к горлышку бутылки, торчащей из кармана соседа…

Вагон плацкартного сообщения Морква – Сестробратск. Один комплект серого, влажного, пахнущего хозяйственным мылом (или, как изящно выражались чуть позже в телерекламе – «Обыкновенным стиральным порошком») постельного белья на двух пассажиров – это только невинные цветочки! А не хотите ли клофелинчику на сон грядущий? Даже не в водку (с незнакомыми пассажирами пьют только генетические халявщики, которых среди племени командированных практически не бывает), а в обыкновенный чай? Не буду говорить о возможности остаться без билета за 1 минуту перед отправлением – ловкость рук поездных щипачей и мошенников описать словами просто невозможно! Но это все ситуации типичные, многократно описанные. Встречаются же и случаи уникальные.

Однажды мы с Вольским ехали на завод в новгородской глубинке. Для того, чтобы попасть туда, нужно было сделать пересадку на местный поезд. Наш прибыл на станцию пересадки около половины четвертого утра. Местный отходил в десять. Спать хотелось ужасно!

В зале ожидания маленького вокзальчика нас оказалось трое – мы и ещё один странный тип то ли бомжеватого, то ли колоритного местного вида – в июне месяце в телогрейке и треухе! Правда, ночь была довольно свежая, моросил дождичек, и пережидать время в помещении было явно лучше, чем на привокзальной скамейке.

Мы сели на свободные скамьи (благо выбор был!) подальше от странного попутчика. Он же занял место в самом темном углу и как будто растворился в призрачном времени «между волком и собакой».

Я (да и Александр Еремеевич) начал уже подремывать, пригревшись на своем жестком деревянном пристанище. Уже поплыло перед глазами и что-то такое теплое и приятное начало грезиться… И вдруг в эти грезы буквально ворвался прогремевший из угла голос:

– Конь Бэ один бьет на Аш пять!

Я мгновенно «включился» («дежурную сеть» нейронов мой внутренний коммутатор, вероятно, предусмотрительно оставил на всякий случай). Тем не менее, на это включение секунда-другая все же потребовалась.

В предрассветном сумраке все было спокойно и только какой-то сумасбродный овод сонно жужжал у стекла за моей спиной. Откуда пришло странное сообщение, я так и не понял. Но создалось ощущение какого-то ритмического единства – виолончельная партия овода слилась с ударником слов – «их общий звук и есть стихотворенье»…

Я снова устроился поудобнее и снова задремал. Но заснуть «как следует» не удалось. Тот же «иерихонский глас» сообщил, что:

– Ладья бьет Аш пять!

На сей раз пробуждение было настолько быстрым, что я успел разглядеть колыхание треуха в такт координатам клетки h5. Источником шахматной информации был именно он, а вернее – его хозяин, встретив которого днем на перроне его можно было принять либо за местного «дурачка», либо за экстравагантного грибника, да даже и за депутата Марысева из действовавшего тогда состава Госдумы, но за шахматиста, разыгрывающего партии в уме – никогда!