Текст книги "Три выбора"

А совещание предстояло очень непростое. Александр Еремеевич рассказал мне о подлой роли челядьевского Савелия Ильича и предположил, что шеф может вообще закрыть фартовый проект, поскольку работать с партнерами, которые так начинают сотрудничество, он явно не горит желанием.

Я понял, что именно мне придется спасать идею Тамары Петровны, поскольку был единственным, кто побывал в Челядьевске и вел переговоры с Сан Санычем. И моральная ответственность за надежность Челядьевска (занесенного в «черный список» в Магнитограде!) ляжет на мои плечи. Но это уже не смущало меня – понимание ситуации, возникшее на той памятной ночевке в стогу под Воронежем, давало мне основания для надежды на успех.

Илья спросил о том, откуда взялись эти царапины на капоте, о которых шеф упомянул на совещании, но я не стал вдаваться в «истинные детали» и сказал первое, что пришло на ум – дескать, это след от куска рубероида с обрывком проволоки, свалившегося на нас с грузовика, который мы обгоняли. Илья хмыкнул, но дальше уточнять не стал.

Я же подумал, что вот так, благодаря нашей «фантазии» и активности сознания, и возникают новые ветвления реальности – теперь я мог ожидать склейки с миром, где на трассе Царицын – Морква из плохо закрытого кузова груженого строительным мусором тупорылого «Мерсебеса-Бемца» на крутом повороте и при сильном боковом ветре вылетает именно кусок рубероида с прилипшими к нему блямбами цементного раствора и обрывком проволоки и – бемц! – падает на капот нашей шведки, идущей на обгон.

Продумывать детали этой склейки у меня не было никакого желания. Да и пора было возвращаться в «нашу реальность» и идти на очередное совещание.

Глава 13

О ключевом для судьбы «фартового проекта» совещании, выступлениях на нем Тамары Петровны, Ильи Давидовича, Александра Еремеевича, моих телефонных разговорах «в прямом эфире» с Сан Санычем и Савлием Ильичем, признании последним своих ошибок, моем эвереттическом объяснении сложившейся ситуации, историческом решении шефа о начале реализации «фарт-проекта», а также о не менее историческом прецеденте при выплате зарплаты.

 
От спора мы ушли.
И стало все бесспорно…
Но брошенные зерна
Вдруг дерзко проросли.
 

Это совещание было действительно серьезным и обошлось без призывов «закатать рукава» и «крутить диск до посинения». Присутствовали все те, кто реально имел отношение к фартовому проекту и чье мнение было важным для решения его судьбы. Отсутствие Пегего, взявшего на сегодня отгул и сидевшего на даче в ожидании бурильной установки, которая должна была обеспечить его «фазенду» автономным источником питьевой воды, в данном случае не было существенным.

Да я, честно говоря, и не очень хотел его участия в обсуждении – у него явно сложилось отрицательное отношение ко всему этому делу после того, как он добыл в банке копию того письма из Челядьевска. И мне, в случае его присутствия, нужно было бы преодолевать и его скепсис.

Шеф начал совещание по деловому:

– Я думаю, что все здесь достаточно информированы о результатах двух последних командировок в Челядьевск и Царицын и не будем тратить время на их изложение. Давайте по кругу, кто что думает по сути – начинать нам это дело, или отпрыгнуть в сторону пока не поздно. Сегодня нужно принимать решение – беру я завтра аккредитив в кредит или мы расходимся и начинаем поиск нового направления. Начинайте, Тамара Петровна, вы ведь у нас автор этой идеи…

Тамара Петровна всем своим видом выражала упрямое недоумение. Она и начала с его выражения:

– Ну, а чего тут думать? У нас что, есть какая-то другая схема? А здесь все связано – есть и сырье, и переработчик, и сбыт. И рентабельность больше пятидесяти процентов! А что какой-то Савелий нам гадит – так мало ли нам гадили с ММА и третбутировым эфиром? Вы только вспомните, как в том же Волглом их «дочерний кооператив» «Лидер» чуть ли не грязь подливал в наши цистерны с ММА, чтобы только испортить нашу репутацию и перехватить клиента? А ведь тамошний «папа» у вас, Ефим Семенович, «с руки кушал»! Так что я не вижу причин для отказа. А то, что есть риск, так он везде есть. Нету риска – нет и денег. И мое мнение я выражу словами Ильи Давидовича: «Вперед на танках за орденами!».

Ефим Семенович слушал внимательно, а когда Тамара Петровна замолчала, все так же упрямо глядя перед собой, он прокомментировал ее слова так:

– Понятно… Вперед, значит… Вот только вопрос – достаточно ли крепка наша броня и достаточно ли быстры наши танки… Груз ведь на них будет – почти тридцать лимонов кредита… Ты как думаешь, Илья? – обратился он к Илье Давидовичу.

Илья начал подчеркнуто спокойно и аналитично:

– Я согласен с Тамарой Петровной в том, что ничего другого, кроме фарта, у нас сейчас за душой нет. И именно поэтому нужно трижды подумать, куда и когда его отправлять. То, что Магнитоград его даст, я теперь, после встречи с этой их «железной леди» Тамарой Николаевной, уверен. И конверт она положила в карман своей французской жакетки, и глаз на Александра Еремеевича тоже.

Шеф прервал его:

– И куда же, по твоему, отправлять?

Илья посмотрел на меня, и сказал:

– А это Георгию Евгеньевичу виднее – он и в Челядьевске был, и в Царицыне печи видел…

И, повернувшись к Тамаре, добавил:

– А пословиц у меня много, Тамара Петровна! Вот, например, такая – лучше порох в пороховницах, чем соль в ягодицах! И как бы отправка в Челядьевск не принесла в наши филейные части заряд этой самой соли… Заныкает Сидоров со своим Савелием фарт – чем кредит отдавать будем? Или – пуще того – контракт с Черноморией, который вроде бы через Беллу Борисовну наклёвывается, сорвем!..

Тамара Петровна хотела что-то возразить, но Ефим Семенович не дал ей слова:

– Помолчи-ка пока, Тамара, дай всем высказаться, а потом и спорь!

И он повернулся к Вольскому:

– Ну, а ты что скажешь, Саша?

Александр Еремеевич вышел из раздумья, поддернул брюки, выпрямил спину и доверительно произнес:

– Понимаешь, Ефим, и Тамара права, да и у Ильи резоны справедливые. В Магнитограде теперь и правда «полный порядок», фарт у них есть и они его нам отдадут. Сидорову там теперь долго нечего делать, а кроме нас столько фарта сегодня у них никто не купит. Но надо бы все-таки яйца по разным корзинам… (Тамара Петровна не удержала улыбки, вспомнив, вероятно, перл Вольского о яйцах фирмы). И хотя бы еще поговорить с Челядьевском, что б они поняли – не лохи мы и шутить так больше с нами не надо…

Ефим Семенович закурил свою трубку (вот когда мне потребовался «подкожный запас» антикотина!) и обратился ко мне:

– Георгий Евгеньевич, вам завершать этот «казачий круг»! Вы везде были, все и всех видели, и сейчас все мнения высказаны, так что скажите нам теперь – можно ли все-таки верить Челядьевску? Это – главный сейчас вопрос.

У меня уже сложился план изложения моего видения ситуации. И я сказал:

– Прежде всего я считаю целесообразным поговорить с самим Челядьевском. Сначала с Сан Санычем, а потом и с Савелием Ильичом. И поговорить прямо сейчас, чтобы все слышали не только слова, но и интонации. А потом уж продолжить обсуждение.

Ефим Семенович придвинул коробочку селекторной связи и сказал:

– Лукерья Федоровна, соедините мой телефон с Сидоровым. Скажите ему, что Георгий Евгеньевич хочет с ним поговорить.

Дожидаясь соединения все сидели тихо, поскольку Ефим Семенович включил «конференц-режим» и пододвинул ко мне аппарат, прижав при этом палец к губам, призывая всех к молчанию.

Но молчали все по-разному. Тамара Петровна – упрямо, Илья Давидович – корректно, но с равнодушием, Александр Еремеевич – задумчиво, а Ефим Семенович – явно напряженно, часто поднося к губам свою старую итальянскую трубку.

Длинные гудки, наконец, оборвались, и раздался голос Сан Саныча:

– Алло? Георгий Евгеньевич?

– Здравствуйте, Сан Саныч!

– Рад приветствовать вас, дорогой!

– Как дела, Сан Саныч?

– Да конституционно идут дела, бунт на корабле подавлен…

– Какой бунт, Сан Саныч?! Что стряслось?

– Да не телефонный это разговор, Георгий Евгеньевич! Вот приедете за первой партией белил – поговорим подробнее. А пока вопрос – отгрузка фарта скоро? Я уже заказов набрал на белила и для себя, и для вас… И с муфелями разобрался. Так что жду от вас сырья.

Я взглянул на Ефима Семеновича и он энергично замахал головой – мол, будет ему сырье!

– А чего его долго ждать, Сан Саныч? Разводите огонь в печи – завтра-послезавтра даем команду на отгрузку. Так что к концу недели ловите вагоны – там от Магнитограда до вас меньше суток пути.

– Ну, и отлично! А мне на переработку тоже неделька нужна. Так что через пару недель жду. Баньку к вашему приезду протопим, а в ней и поговорим! Вы не забыли мою просьбу, которую я через этого шкодливого дурака передал?

– Я ничего не забыл, Сан Саныч! А вот вы нарушаете свое правило – дважды ни о чем не напоминать. Мне про это ваше правило Савелий Ильич еще в первый приезд растолковал.

– Ну, хоть и шкодник он и дурак, а это он вам правильно сказал. Но что-то у меня в последнее время с памятью стало – путаю порой явь и грезы: что говорил, что слышал, что только хотел сказать… Отдыхать пора! Вот приезжайте не на день, а на недельку, вместе и отдохнем у нас на озерах!.. А Савелия с собой возьмем и епитимью на него наложим за его шкоду – пусть нам под пиво раков ловит!

– Спасибо, Сан Саныч! Но вы – птица вольная, а у меня шеф есть злющий. Боюсь, что на недельку не отпустит…

– А вы ему отрапортуете, что Челядьевск все сделал даже раньше, чем по договору – я вам это обещаю – вот шеф ваш и смягчится, и отпустит ко мне на рыбалку да по грибы! Ну, до скорого!

– Спасибо, Сан Саныч, и до свидания!

В трубке пошли короткие гудки и я обнаружил, что все смотрят на меня как на именинника.

Первым нарушил молчание Вольский:

– Ну, дело ясное, что дело темное, однако понятно все же, что сам Сидоров от Савелия Ильича открещивается, списывает все на «дурную самодеятельность» и «глупость» Савелия. Верить в это нельзя, но и обижать неверием – тоже ни к чему. Будем считать, что так все и было. Важно то, что Сан Саныч виляет хвостом как побитая собака и, думаю, слать фарт теперь в Челядьевск можно месяца два-три спокойно. Отшила Сан Саныча Тамара Николавна капитально, и пока они не «помирятся», наш фарт в Челядьевске будет в безопасности. А помириться им мы не дадим как можно дольше. И за этим я послежу сам и отсюда, из Морквы, и на место, в Магнитоград, наезжая…

Его прервал Илья:

– Конечно, нужно Саше хоть раз в месяц «для здоровья» видеть Тамару Николаевну. А все же вагончик я бы и в Царицын послал…

Александр Еремеевич подхватил:

– Конечно Илья! Даже пару можно… У Тамары Николавны теперь фарта вдоволь – весь возьмем!

Я снова напомнил о себе:

– А теперь, Ефим Семенович, разговор с Савелием. И вы увидите, что все не так просто!

Ефим Семенович на этот раз дал команду Белле Борисовне и через минуту в кабинете раздался испуганный голос Савелия:

– Кто говорит? Георгий Евгеньевич?

– Да, это я, Савелий Ильич… Приветствую вас!

Говорил я дружелюбно и бодро, а из динамика услышал агрессивный и даже обреченный тон:

– Ну, что, теперь и вы на меня собак вешать будете?

– За что, Савелий Ильич?

Динамик не поверил в мою искренность и продолжил тем же тоном:

– Да ладно, чего уж там… За англичанку эту Магнитоградскую!..

– Какую англичанку, Савелий Ильич?!

Голос из динамика продолжал упорствовать в своей обреченности, но постепенно обрел и исповедальные обертоны:

– Да такую, что подписала мне тогда письмо… Которая в «британском стиле» прелести свои перезрелые содержит… Но не будем лукавить друг перед другом – мы же взрослые люди. Барышня она, как вы помните, сильная и стильная, но жадная и бедная. Ездит, между прочим, на «Тойноте». И взять ноту выше классом очень даже не прочь… Вы, понятно, щедрость-то свою морковскую сразу не развернули (и правильно сделали, аванс – не масло, может кашу и испортить), а мне терять было нечего – нам фарт как воздух нужен. Ну, я вижу – солнышко светит ясное, тени неолово-синатовые на английском костюмчике Тамары Николавны поигрывают, бесенята в глазках ее приплясывают, я и пригласил ее в ресторан «для делового разговора».

Я слушал Савелия Ильича и наблюдал за выражениями лиц Ильи и Саши. Сказать, что они выражали недоумение было бы слишком слабо. Оба – а особенно Александр Еремеевич – были просто ошарашены, огорошены, оглоушены и заворожено впились взглядами в динамик телефонного аппарата. А он продолжал исповедь голосом Савелия Ильича:

– Ну, приходит она вечером в модном классическом британском твиде, покрой модели – в стиле «принца Уэльского»… Вам еще подробности нужны?

– Да нет, конечно, Савелий Ильич! Вы и так передо мной как на исповеди, а я ведь не священник.

Здесь впервые я услышал нотки надежды:

– Ну, не скажите, Георгий Евгенич! Это смотря в каких мирах! Для меня вы сейчас – не меньше патриарха. Если я не получу от вас отпущения грехов, Сан Саныч меня не просто выставит за ворота, а еще и бубнового туза на спину прилепит…

Я уже все понял, но решил уточнить для Александра Еремеевича:

– Так вы говорите, что тогда в Магнитограде была хорошая погода?

Савелий Ильич удивился этому моему вопросу:

– Две недели подряд жарило как на Голгофе!.. И уж это – точно. Это у меня в памяти сидит как гвоздь. Вы представляете себе, что могло заставить женщину в такую погоду напялить твидовый костюм?

– Спасибо за разъяснения, Савелий Ильич! Думаю, что теперь-то мы сработаемся. И кто старое помянет… Передайте Сан Санычу, что телеграмму об отгрузке фарта мы вышлем сразу.

– Конечно, передам, Георгий Евгеньевич! – радостно воскликнул микрофон. – А когда вы приедете…

Я перебил его, понимая, что он сейчас начнет благодарить, а это было бы совсем не к месту. И я спросил:

– А вы помните окончание пословицы про «старое помянет»?

Савелий Ильич поперхнулся – он действительно «разогнался» меня благодарить и этим вопросом я сбил его с дыхания. И он недоуменно сказал:

– Нет…

И я закончил разговор:

– Там сказано: «А кто забудет – оба!». До свидания, Савелий Ильич!

Савелий Ильич все-таки хотел еще что-то сказать, что-то объяснить, как-то благодарить, и из динамика зазвучала какая-то невнятица:

– Мне Сан Саныч велел… Когда нам позвонила секретутка этой стервы…Не тратили их факсовую бумагу… И забыли номер телефона… Спасибо, Георгий Евгенич!..

Я положил трубку на рычаг. Ватное молчание повисло в кабинете. А Тамара Петровна и Ефим Семенович с недоумением смотрели то на меня, то на ошарашенных Сашу и Илью. Первым «очнулся» шеф:

– Георгий Евгеньевич, объяснитесь!

И я объяснился. Я рассказал, что известная нам Тамара Николаевна Янгель является ярой поклонницей французской моды и только под угрозой стрижки наголо могла бы надеть костюм фасона «принца Уэльского», что к моменту, когда Савелий проник в ее кабинет, там уже побывал Александр Еремеевич, очаровал ее и преподнес «коробку конфет», что ко времени нашего прибытия в Магнитограде уже неделю как шли дожди и что все это подтверждается и второй командировкой в Магнитоград Саши и Ильи и лежащим в банке вторым письмом от Тамары Николаевны.

Но также фактом является и то, что Савелий Ильич в солнечный день после неудачи Александра Еремеевича покорил сердце ярой поклонницы английского стиля Тамары Николаевны Янгель и добился от нее ответного чувства, о чем свидетельствует ее первое письмо в наш банк.

И то, и другое – равноправные реальности. Но это разные реальности! И взаимодействуют они по законам эвереттики, о которых я написал ту книгу, которая стоит в этом кабинете в книжном шкафу и имеется у всех присутствующих дома, ибо каждому она была в свое время вручена автором с автографом, в котором содержалась надежда на ее прочтение и понимание.

Пока звучал этот мой монолог, каждый из присутствующих построил свою версию событий. У всех они были разными и у всех не объясняли всей полноты картины. Но ни один из сидевших за столом, тем не менее, не принял моих объяснений всерьез. Правда, и возражать никто не стал.

Возразить было нечего, а верить не может заставить никакая проповедь и никакие факты. Любой факт может получить объяснение с позиции истинной веры. Иногда это бывает трудно, иногда и вовсе не удается, но всякий истинно верующий в какую-то систему мировоззренческих аксиом обязательно верит и в то, что «на самом деле» такое объяснение есть, и оно найдется, не сегодня, так завтра. Или через тысячу лет. Но – найдется!

Вера, как и фортуна, есть эманация свободная и своенравная. Вера поселяется в душе, а фортуна берет за руку только по своей воле и никто не знает того, как эту волю «здесь и сейчас» склонить себе на пользу.

Илья Давидович, память у которого была весьма острой, а нюх на грозящие опасностями «сомнительности» просто феноменальным, вдруг спросил:

– А что это такое говорил Сан Саныч про свою просьбу Георгию Евгеньевичу? Не обсуждали мы никаких просьб Сан Саныча…

И он подозрительно посмотрел на меня. Я понял, что и на этот раз эвереттика осталась за бортом нашего корабля, «от спора мы ушли и стало все бесспорно». От безысходности я хотел было ответить Илье какой-то колкостью, но меня опередил Ефим Семенович:

– Помолчи, Илья! То, что сказал в объяснение ситуации Георгий Евгеньевич – важно и, может быть, даже очень важно! Но это – философия и метафизика. А я – практический бизнесмен. И не хочу сейчас разводить антимонии и пускаться в абстрактные умствования.

Практически же я решил, что завтра с утра Пегей с Еленой Никоновной едут в банк за аккредитивом. Вместе с ними – Георгий Евгеньевич. Для представительности… Да и лишний смотрок за такой бумагой не помешает! Потом мы передаем аккредитив «Росценку», а уж после этого Александру Еремеевичу нужно будет звонить этой вашей французской англичанке и давать команду на отгрузку четырех вагонов фарта в Челядьевск и одного – в Царицын.

… Когда мы вышли из кабинета, Тамара Петровна очень серьезно спросила меня:

– Так что же такое реальность, Георгий Евгеньевич? И чему можно верить?

И я ответил:

– Абсолютно реально только то, что вы ощущаете «здесь и сейчас». Все остальное – возможно и становится реальным «там и тогда», где и когда окажетесь вы. Разумом можно выбрать себе цель. Но заставить себя верить невозможно ничему. Да и не следует тратить на это душевные силы.

Когда приходит Вера, она сама берет вас «в горячечный свой плен». А если ее нет – ищите те эвереттические ветвления, где она живет в вашей душе. Как искать – я не знаю… Вот где-то у Роберта Зеляжны я прочел: «Как можно убедить собеседника в существовании другой реальности, если эта реальность – только мое субъективное видение? Но я верю, что нахожусь в ясном сознании». И он говорит о вере, но источника ее не называет…

После такого напряженного совещания трудно было ожидать чего-то такого, что вызвало бы всеобщий интерес. Однако Ефим Семенович смог преподнести всем сюрприз.

Когда до конца рабочего дня оставалось всего полчаса, из динамиков на рабочих столах прозвучала речь, которую иначе, чем «покаянная», расценить было трудно. И звучали динамики гораздо дольше чем обычно, когда из него раздавались только оперативные команды. А сказал Ефим Семенович так:

– Завтра с утра Елена Никоновна едет в банк. И вы все знаете зачем. Мы начинаем новое дело и я беру для него кредит. Денег своих у нас уже нет – и это вы тоже прекрасно знаете!

Последнюю фразу он произнес с каким-то то ли надрывом, то ли вызовом – но в любом случае было ясно, что далась она ему с трудом. Продолжил же он уже почти спокойно:

– Очень надеюсь, что это дело вернет нам уверенность в завтрашнем дне. Но моя надежда основана вовсе не на том, что фарт нас озолотит. Просто он даст вам возможность проявить новые инициативы и для них у нас снова будут свои деньги. А вот уже с них мы и будем и «жирок подкожный» наращивать, да и Канары новые планировать…

Он снова помолчал, собираясь с духом, и, наконец, перешел к главному:

– А пока… Это будет последняя поездка в банк в этом месяце. Для тех, кто не расслышал, повторяю – ПОСЛЕДНЯЯ поездка в этом месяце. И настоящую зарплату я вам заплачу только с первых фартовых денег. Но, все-таки, мы и сегодня ещё «на плаву», и нарушать традиции я не буду. За этот месяц все получат одинаковую зарплату. Раз мы в одной лодке, то и поделим оставшиеся крохи по-братски…

Слушали молча, а потом все повернули головы в сторону стола Елены Никоновны. Она также молча встала. В руках у нее была пачка сотенных азиатов. Она отсчитала три бумажки, достала кошелек и убрала в него эти деньги. Потом подошла к ближайшему к ней столу Александра Еремеевича и в полной тишине положила ему на стол также три бумажки.

Эта почему-то гнетущая процедура повторилась у каждого рабочего стола. Последним был стол Лукерьи Федоровны. После того, как банкноты легли на него, в руках у Елены Никоновны остались три купюры. Она демонстративно пересчитала их и направилась к двери кабинета шефа. Ни через пять, ни через десять минут она из кабинета не вышла. А вышла она через четверть часа, пряча заплаканные глаза, и вслед ей из динамика громкой связи раздалось:

– Если есть новые идеи – все ко мне. Если нет – по домам.

Через пять секунд динамик снова ожил:

– Я так и думал… Никто ни с идеями, ни с благодарностями за зарплату в дверь не стучится… Ну, значит, все свободны…

И никто из нас, молча ушедших «по домам», не увидел, как Ефим Семенович, оставшись, наконец, один в своем кабинете, расслабился и погрузился в медитацию.

И понеслись в его сознании неожиданные рваные мысли вовсе не о деньгах, кредитах и прибыли, а о геологических эпохах, запечатленных слоями земной коры; о мириадах крохотных энтомологических органических существ, обнаруживаемых в пустотах земли, под сдвинутыми камнями, в ульях и курганах, о микроорганизмах, микробах, бактериях, бациллах, сперматозоидах; о неисчислимых триллионах биллионов миллионов неосязаемых молекул, удерживаемых силами межмолекулярного сцепления в единой булавочной головке; о целой вселенной человеческой сыворотки с её созвездиями красных и белых телец, которые сами суть целые вселенные пустого пространства с созвездиями иных тел, из коих каждое вновь делимо на составляющие, опять-таки делимые, так что делимое и делитель все делятся и делятся, не достигая окончательного раздела, покуда, если достаточно продолжить процесс, нигде и никогда ничего достигаться не будет.

А после этого вихря мыслей, как и предсказывал Ошо, наступило очистительное блаженство пустоты сознания, той пустоты, которая на ступень глубже животворящего хаоса, и с которой можно и дальше пойти вверх по ведущей вниз лестнице Бытия…