Текст книги "Три выбора"

Я вспомнил, что, действительно, нужно ведь ещё получить разрешение на эту поездку, и мы, бросив в урну окурки, вернулись в рабочую комнату.

Там все было по-прежнему. Белла Борисовна трещала в трубку («Ну как ты не можешь понять! Когда налево переносишь, знак нужно поменять!..»), Тамара Петровна хихикала («Ну, знаешь… И в малых формах порой скрывается большое содержание! Порой ведь только руки приложи – и малое становится большим!..»), а Лидия Федотовна, глядя на огромный – в разворот! – портрет Филиппа Пугачева, только эмоционально причитала («Вы посмотрите, каков гусь! Вот ведь, какой красавчик, а язык – что твое помело!..»).

Я подошел к своему столу, вскользь глянул на монитор, где всё ещё стояла фотография одного из самых любопытных экспонатов джильсрудовской коллекции – скульптурки игры человека с ящером величиной с теленка – и решительно выключил компьютер. После этого я набрал номер мобильника шефа.

– Ефим Васильевич? Здравствуйте, это Юрий Александрович вас беспокоит…

Все разговоры в комнате сразу умолкли и женщины с интересом прислушивались ко мне. Точнее, пытались понять из произносимых мною слов, каково настроение шефа и скоро ли он появится?

Я услышал в трубке вежливо-равнодушное:

– Слушаю вас, Юрий Александрович! Вы где? В Менделавочке?

Я ответил:

– Нет, в Менделавочке сегодня нужный мне человек принять не сможет…

Он нервно прервал меня:

– Так вы дома?!

Я понял, что его волнует и, закипев внутри, объяснил как можно более спокойным тоном:

– Нет, Василь Василич! Я не в гостинице отдыхаю, не дома чаи гоняю, а на рабочем месте обсуждаю производственные вопросы с сотрудниками нашего коллектива.

Он, видимо, осознал, что «перегнул палку», и уже примирительно и спокойно сказал:

– Ладно, Юрий Александрович, оставьте ваши под…и и говорите по существу.

Я продолжил:

– Вот тут Владимир Иванович предлагает съездить к его знакомому во ФГУП «Кремлин»… Говорит, что мы там найдем поддержку по сажевому сырью и вообще… Обещает полезный контакт…

Некоторое время я молча слушал, а все смотрели на выражение моего лица особенно внимательно – это был в данный момент единственный реальный источник информации о реакции шефа. Наконец, я сказал:

– Хорошо, Ефим Васильевич! Понял вас. Конечно, будем… Передаю ей трубочку…

И, обернувшись к Елене Никоновне, протянул ей трубку:

– Вас!

Елена Никоновна взяла трубку и бодрым тоном произнесла:

– Слушаю вас, Давид Ильич!

После этого она замолчала, слушая собеседника, и выражение ее лица стало меняться: из него как-то быстро улетучилась деланная бодрость, она посерьезнела, потом чему-то явно удивилась, взглянула на Владимира Ивановича, потом – на меня и, наконец, уже совершенно с другой интонацией – с какой-то странной упрямой покорностью – сказала:

– Хорошо, Василь Василич! Все сделаю и все подготовлю. А в банке проблем не будет и Людмиле Васильевне я все потом объясню… До свидания, Василь Василич!

Все молча ждали наших с Еленой Никоновной разъяснений. Я, обращаясь к Владимиру Ивановичу, сказал:

– Добро получено, едем. Только велено обязательно вернуться и доложить не позже шестнадцати тридцати.

Елена Никоновна, снова сделавшись непроницаемо-серьезной, вернулась за свой стол, раскрыла какую-то папку и обратилась уже ко всем:

– Шеф сказал, что будет часам к четырем, что обедать можно идти, но не сидеть в кафе по два часа, и чтобы без него не расходиться…

Было понятно, что она не договаривает чего-то очень важного, но эту информацию она все равно никому не скажет, так что и спрашивать было бесполезно.

Переглянувшись – со значением! – женщины вернулись к своим делам, а мы с Владимиром Ивановичем надели плащи и пошли к выходу…

Глава 7

О нашей поездке в Администрацию Президента, видах с мошковской набережной, аскезе современных VIP-персон, будничной деловитости Ивана Семёновича, а также о наивности моей самооценки.

 
Дверь скрипит. На пороге стоит треска.
Просит пить, естественно, ради Бога.
Не отпустишь прохожего без куска.
И дорогу покажешь ему. Дорога
извивается…
 

На улице по-прежнему дождило и было мокро и противно. Мы прошли на стоянку и Владимир Иванович, сев в машину цвета «Манхэттен», сразу включил обогрев. В машине быстро стало тепло и даже открытие окон – оба мы, естественно, сразу закурили – не испортило ощущения тепла и уюта.

Владимир Иванович, видимо, тяготился моим молчанием, но любопытство свое сдерживал. Однако после третьей затяжки своим «Парламентом» он не выдержал:

– Ну, таки что же вам сказал этот свадебный генерал? Какие «стратегические цели» обозначил? И что вашему шефу на этот раз не понравилось? Я же видел, как вы дергались при разговоре…

Я спросил:

– А почему это вы говорите «вашему шефу»? Вы-то сами что, не у него разве работаете?

Владимир Иванович огрызнулся:

– Не финтите, Юрий Александрович! Вы с ним «пуд соли съели», а я – «не пришей п…е рукав»!.. Простите за непарламентское выражение…

И уже спокойнее, но требовательно, повторил:

– Так чего он хотел?

Я рассказал, что шеф велел «посмотреть» человека, к которому мы идем, понять, что это за «контора» («Они же ведь сами ничего, кроме Указов, не производят. Откуда у них сырье для сажи?»), а если что-то там реально, то не мелочиться и меньше пяти цистерн не просить. Просил он также – и это меня насторожило – обязательно вернуться на работу и лично ему все доложить.

А умолчал о том, что посмотреть мне было велено не только на «кремлевского человека», но и на то, как с ним будет говорить Владимир Иванович, нет ли тут сговора и измены, а если нет, то действительно ли «этот балабол и фанфарон в полковничьих погонах имеет там вес и может хоть что-то порешать».

Владимир Иванович хмыкнул:

– А ещё, конечно, и за мной велел «приглядеть»… На всякий случай! Ладно, все ясно, поехали!

И он легко тронулся с места, вполне профессионально лавируя по лужам между стоявшими на стоянке машинами…

В Центр по набережной мы ехали недолго – в такую погоду было меньше машин, да и время было самое «спокойное» – на работу все, кто ездит на машинах, давно приехали, а с работы уезжать ещё рановато. И я спокойно любовался своеобразной красотой Мошквы-реки, тянущимися вдоль нее по противоположному берегу промышленными зонами (даже клуб там был с названием «Zона»!), переходящими в исторические ансамбли Симонова монастыря, Крутицкого подворья и Новоспасского монастыря, резко обрывающимися комплексом гостиницы «Россия», которая доживает свои последние дни и уступает пространство собственно кремлевским красотам.

На повороте с Варварки в Никольский переулок стоял шлагбаум и какая-то будка.

Владимир Иванович отнесся к этому совершенно спокойно и припарковался чуть дальше, заехав при этом с полметра на тротуар. Я спросил:

– А разве так можно?

Он ответил:

– Не знаю… Но делаю так всегда. Мент на гусара не нассыт, гусарский ментик защитит!

Мы вышли из машины и пошли пешком. В будке никого не было, и в переулок мы прошли совершенно спокойно. Я удивился не тому, что в этом узком переулке, за шлагбаумом, стояло довольно много автомобилей – должны же сотрудники Администрации Президента где-то ставить свои машины! – а качественному составу техники на этой парковке. Судя по маркам автомобилей, их владельцы «не тянули» даже на средний класс, не говоря уж об ожидавшемся мною обилии VIP-персон. Недалеко от церкви я увидел даже какой-то старенький «Жигулёнок».

Стало ясно, что эти «ребята» из Администрации в большинстве своем ещё очень далеки от «насыщения», а потому лямку свою будут тянуть круто, не обращая внимания на хрипы и стоны экономики, шею которой эта лямка плотненько обвивала…

Мы вошли в какую-то стандартную дверь и оказались в проходной, которую охранял не мент, а военнослужащий с автоматом. Вероятно, из внутренних войск. В помещении было довольно сумрачно и выглядело оно не особенно презентабельно. А когда я увидел, по какому древнему телефонному аппарату Владимир Иванович сообщал кому-то о нашем прибытии, моё удивление ещё более возросло.

Другого сорта удивление вызвал прошедший на выход мужчина с крупной, чуть рыхловатой фигурой, в котором я узнал Александра Петровича из Амгарска. На отрешенном его лице было написано гораздо больше озабоченности, чем удовлетворения. Чего он-то здесь искал? Если он все ещё в «Юкоси», то вряд ли поддержки в какой-то бизнес-схеме, уж, скорее, увидел я случайно куда этот крот нору свою прорыл…

Возрастало мое удивление и далее, пока мы проходили по коридорам и поднимались по лестничным маршам, напомнившим мне живо то ли магнитоградскую, то ли салаватскую гостиницы с их подтёчными стенами, ободранным линолеумом и скрипучим паркетом. Но апогея оно достигло в комнате, где нас ждал для переговоров Иван Семенович Нюник.

Комната за скрипучей дверью была небольшая – метров 15–18. У окна, выходившего во внутренний дворик, стоял стол хозяина кабинета. («Дверь скрипит. На пороге стоит треска»). Само окно, со слегка облупившимися крашеными рамами и давно немытыми, как будто аквариумными, стеклами, не пропускало достаточно света, чтобы можно было быстро разглядеть поверхность стола. Да и расположен он был очень неудачно – вставший нам навстречу Иван Семенович закрыл своей спиной и так не очень яркий свет.

Иван Семенович, оказавшийся вполне бесцветным пожилым мужчиной, в изначально, может быть, и хорошем, но явно «ношеном» костюме, приветливо и по-свойски улыбнулся Владимиру Ивановичу и сказал:

– Ну, здравия желаю, полковник Ктолин! Экий ты фланелевый красавец стал! Проходи, Владимир Иванович, располагайся!

Владимир Иванович прошел навстречу Ивану Семеновичу мимо пары составленных по длинной оси старых канцелярских столов, стоящих слева вдоль стены, и пожал протянутую ему руку.

Хозяин кабинета вышел из-за своего стола и сказал, указывая на спаренные раритеты советских времен:

– Садитесь! Поскольку вас двое, говорить удобнее будет там.

Мы с Владимиром Ивановичем расположились на стульях у стены, а Иван Семенович сел напротив. Несколько минут Нюник и Ктолин обменивались новостями: «Ну, как дела?». «Да всё путем!». «А дочка как?». «Да в Англии она, только на втором ещё курсе». «Ну, тогда я понимаю – тяжело тебе ее тянуть!» «Да ничего, не жалуюсь!». «Ну, если выкарабкался тогда – теперь не пропадешь!». «А ты поможешь – снова загусарим!». «Нет, хватит хвост павлином распускать… Теперь скромнее нужно быть! К народу ближе…». «Ага! В пустой карман сберкнижек больше влезет! Особенно, если это карман в малиновом пиджаке». «Ты про малиновый забудь! Запомни – соловое теперь в моде!».

Наконец, перешли к «деловому разговору». Владимир Иванович сказал:

– Тут вот какое дело… Я сейчас в одной конторе научной работаю, вот с Юрием Александровичем, профессором химии (так он представил меня собеседнику). И наука наша утверждает, что из дерьма конфетку можно делать – из разных, значит, органических отходов великолепную сажу для шин и красок. Но все-таки не из воздуха – сырье нужно на заводе брать. Ты ведь курируешь Берлингуер? Или теперь итальянские коммунисты в городе имени их Генсека сами хозяйничают?

Иван Семенович никак не отреагировал на последнюю фразу Ктолина, внимательно посмотрел на меня и спросил:

– А что именно в Берлингуере вас интересует?

Я ответил:

– Там на заводе «Синтезкаучук» есть отход – «Абсорбент Б3 тяжелый». Он может быть сырьем для сажевого завода в Ильмазах. Но Берлингуер его как печное топливо продает в захолустные котельные – уж очень он вонючий. И там у них якобы уже и договоры все подписаны – зима ведь скоро! А наш проект позволит «не топить ассигнациями», как говорил Мендель Ейев, а «make money» – делать деньги, которые не пахнут, как говорят америкосы и древние римляне…

Иван Семенович ещё раз пристально посмотрел на меня, потом на Владимира Ивановича, видимо, решая, с кем говорить, и обратился ко мне:

– А сколько вам нужно этого абсорбента?

Я, вспомнив наказ шефа, решил немного «погусарить» и твердо сказал:

– Десять цистерн в месяц.

Иван Семенович остался совершенно равнодушным к цифре и снова спросил:

– А сколько могут «скушать» Ильмазы?

В этот момент на его рабочем столе зазвонил телефон. Иван Семенович встал и, сделав извиняющийся жест – развел руки, как бы говоря: «Что делать! Я на службе!» – снял трубку.

– Алло! Да, это я… А, здравствуй, Василь Карпыч! Как здоровье? Как там Волгла – по прежнему впадает в Балтийское море или ты ее уже в Иранк продал и на Каспий завернул? Не сердись – шучу!.. Да… Конечно, знаю!.. Хорошо, разберемся… Сделаю… Что?!.. А! Ну, так бы и сказал…

Он положил трубку, вернулся, и весело объяснил:

– Звонил Старовыйнов из Волглого. Обидели там его. Какой-то корреспондент с телевидения ОРТ что-то позволил себе лишнее в репортаже. Спросил, нет ли у нас выхода на ОРТ. А чего спрашивать? Если мне будет нужно, я и к Богу в рай на рюмку чая заскочить смогу! А просил Карпыч разобраться с корреспондентом. И обещал за это рюмку водки, старый жид!.. Правда, на закуску – бочонок осетровой икры.

И после этого уже деловым тоном:

– Ну, ладно, извините за эти пустяки. Так сколько примут Ильмазы?

Пока игрался этот водевиль, я уже прикинул в уме возможности башкирцев и уверенно ответил:

– Если дело хорошо пойдет, они запустят ещё одну нитку и смогут переработать до 30 цистерн.

Иван Семенович достал сотовый телефон, нажал несколько кнопок, и сказал:

Гуревич, это ты? Тебя Кремль беспокоит. Да не пугайся, это ж только я пока!.. Да, я… Ты вот что мне скажи, абсорбента тяжелого сколько вы в месяц на котельные сливаете? Сколько? Тыщу тонн? А больше можете?.. Ага, понятно… Ну ладно, все, отбой!.. Отбой говорю! До встречи – на следующий год в Ерушалайме! Ха-ха!

После этого он пояснил:

– Они могут и до полутора тысяч тонн сливать…

Потом помолчал, тоже что-то прикидывая, и перешел к сути вопроса:

– Вот что я скажу, Юрий Александрович! Мы не филантропы и помогаем только там и тем, где и от кого все же пахнет… деньгами, разумеется! Если вы докажете, что ваша наука не ошибается, и что делать сажу выгоднее, чем жечь в котельных абсорбент, вы получите абсорбента по цене котельного топлива столько, сколько захотите, хоть десять цистерн, но при условии, что ровно столько же ваши Ильмазы примут его и от нас. А вы вместе со своей, и нашу сажу пристроите. В ваш карман мы не полезем, а за труды по реализации заплатим комиссионные. Согласны?

Тут в разговор вступил Владимир Иванович:

– Я вот что хочу отметить, Иван Семёныч! Как говорится, война – войной, а кушать хотца! И реализация сажи вашей – дело не простое, сам понимаешь… Комиссионные для фирмы – не доход. Ну что там будет с этой сажи?.. На всех делить – только по тарелке размазывать… А я, да и наука в лице профессора Юрия Александровича, для одного процента с каждой тонны уж пустой карман в пиджачишке отыщем… Какой ты говоришь сегодня в моде – соловый? Так у меня как раз такой!

Иван Семенович понимающе кивнул и чуть брезгливо бросил Владимиру Ивановичу:

– Да ясно это! Решим мы этот вопрос как обычно…

И, обращаясь ко мне, завершил разговор:

– Так что поезжайте в Берлингуер, возьмите пробы, поколдуйте там в Ильмазах, и приходите ко мне с цифрами – что мы имеем с гуся…

… Когда мы сели в машину, я спросил Владимира Ивановича:

– А почему это вы для меня только процент попросили? Может, я пять захотел бы! И считался бы тогда «деловым человеком». А так вы меня просто «шестеркой» каким-то выставили перед Иван Семенычем и как будто яду в ухо влили – слышу, что убиваете вы мою репутацию, а сказать ничего не могу – мы ж партнеры, рядом сидим!..

Владимир Иванович укоризненно покачал головой:

– Э-эх! Вы как ребенок, право слово! В бизнесе честность состоит не в выставлении на всеобщее обозрение дыр на рукавах пиджака, образовавшихся от сидения в позе роденовского мыслителя… Да не скажи я этой фразы, никто бы с вами через месяц разговаривать не стал. Здесь не понимают таких «ботаников» как вы, которые только по «белому договору» работают. И с такими «белыми» воронами дел стараются не иметь! А пять процентов – это от гонора вашего непомерного! Вон, сам Михал Михалыч – и тот только «три процента!» А вы – пять… «Скромнее надо быть», – помните, как сказал это Иван Семеныч? К народу ближе и – в соловом!

Я тут же признал его правоту и поспешил извиниться:

– А, понимаю, – сказал я, озираясь – нет ли где «длинного уха»? – вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это во-время!

Владимир Иванович посмотрел на меня слегка удивленно, но ничего не сказал и съехал с тротуара…

Глава 8

О дальнейшем течении рабочего дня, проекте памятника советской женщине, найденной мною в Интернете новой теории мироздания Переслегина, воспоминании о колоритной встрече с новым Паниковским, а также об особенностях приема пищи непосредственно на рабочем месте.

 
Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с Лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий…
 

Как оказалось, обернулись мы довольно быстро. Было только около трех часов, шефа ещё не было, в комнате сидели только Лукерья Федоровна да Елена Никоновна – ни Петровна, ни Борисовна с обеда ещё не возвращались. Но, судя по чистоте урн и протертости стекла моего монитора, побывала тут во время нашего отсутствия наша уборщица, Тамара Никифоровна.

Лукерья Федотовна как раз в этот момент читала для Елены Никоновны статью из купленного ею журнала:

– «А любопытно, какова вероятность того, что где-то на пост-советском пространстве кто-то додумается установить памятник Советской Женщине? Не Родине-Матери (таких у нас несчетное количество), не „спортсменке-комсомолке-отличнице-красавице“ (этих „девушек с веслом“ тоже было достаточно) а просто Женщине? И как он может выглядеть? Давайте вместе пофантазируем.

Конечно, это – бронза. Сплав из металла отмененных в 1991 году советских копеек, которых так недоставало Женщине в той жизни, стреляных ружейных и артиллерийских гильз, несчетное количество которых прошло через ее руки и в годы войны, и при подготовке „сокрушительного ответа империалистическому агрессору“, а также из „цветного металлолома“, собранного ею самой и ее детьми за все „счастливые школьные годы“.

Понятно, что в руках у нее не меч, не щит и не весло, а сумка, сетка или кошелка. И рук-то у нее не две, а, по крайней мере – семь. В одной, значит, хозяйственная сумка. Другой она гладит по головке ребенка. Третьей – чистит картошку. Четвертой – стирает в корыте мужнины трусы. Пятой – забивает костыль в железнодорожную шпалу. Шестой, с книжкой стенограммы XIX партконференции, голосует за политику партии и правительства. А уж седьмой, самой маленькой, принимает от мужа ветку мимозы в день 8 марта…

А сколько ж у нее ног? Ясно, что одна из них будет здесь, а другая – там. Это уже понятная и очевидная динамическая доминанта. Третья – в очереди за „мясным рагу б/м“, четвертая – в школе на родительском собрании, пятая – на „шести сотках“ давит колорадского жука, шестая – на субботнике или праздничной демонстрации, а вот уж седьмая, маленькая и изящная, в туфельке-лодочке, то ли на танцах, то ли в театре.

Грудей, естественно, три. Как и у марксизма, у нашей женщины должны быть три животворных источника. Одну грудь сосет писающий младенец-внук, сын неизвестного отца и немножко гулящей дочери (Почему „немножко“ – понятно, ведь настоящего „секса в СССР нет!“). К другой припал курчавый мальчуган с явно африканскими чертами, символизирующий нашу „бескорыстную помощь угнетенным народам“, а третья, закрытая холщовым лифчиком на брезентовых бретельках – аллегория наших стратегических запасов на случай ядренной войны.

А вот голов – две. Одна покрыта „скромным платочком цвета „Гаити““, который должен изящно „падать с опущенных плеч“, а другая – оренбургским пуховым платком. Последнее – пуховый платок – конечно, будет художественным преувеличением, но на него имеет право „волшебная сила искусства“. Тут, конечно, предстоит решить и чисто художественную задачу – как средствами литья передать „этот вьюжный неласковый вечер, когда снежная мгла вдоль дорог…“»…

Здесь Лукерья Федотовна оторвалась от текста и задумчиво сказала:

– Хоть и балабонит журналист, а, ведь, по сути, всё это правда. И я бы даже сейчас тащила бы эту сумку на нашу дачу-клячу и настроение моё было бы под стать, потому что встала бы я уж точно не с той ноги, которая в туфельке, а с той, которая в калоше для борьбы с колорадским жуком…

И добавила, «со значением» посмотрев на нас с Владимиром Ивановичем:

– Если бы, не приведи Господь, не работала здесь…

Владимир Иванович уже начал «хлопотать по хозяйству» – пошел ставить чайник, стал искать нож, чтобы порезать колбасу, и вообще – взял на себя подготовку к «приему пищи в полевых условиях». А я снова засел за компьютер и уже через пять минут меня было «за уши не оттащить» от только что найденного мною файла http://okh.nm.ru/materials/Pereslegin/Per_AlterHist.htm:

Мы попали не в ту историю

С.Б. Переслегин

Статья из Огонька. № 27, 1999

Первый набросок этой теории был сделан году в восемьдесят пятом. Тогда я занимался общей теорией систем и применял основные положения этой науки к самым разным объектам и процессам. Соответственно возникла мысль рассмотреть науку историю как самоорганизующуюся систему и уяснить, что из этого получится. То есть предположим, что такой науки не существует и никогда не существовало. Придумаем ее заново!

Довольно быстро удалось построить описательную часть исторической науки и добраться до классических теорий, которые все выделяли некий базис (экономика в марксизме, архетипы в модели Юнга, бессознательное в зоопсихологических концепциях). Дальше началось самое интересное: когда я стал записывать в математическом виде влияние базиса на надстройку и обратно, когда удалось вывести формулы течения истории, получилось по виду такое же уравнение, как уравнение Шредингера в квантовой механике! Физики поймут мои чувства. История действительно оказалась виртуальной.

Впрочем, физикам это не так удивительно, как всем прочим. Они давно привыкли, что электрон летит как бы по ВСЕМ возможным траекториям одновременно. И людям остается лишь высчитывать вероятность того, где именно он находится в данный момент. Так устроен странный мир элементарных частиц, как его описывает уравнение Шредингера. А из этих непредсказуемых микрочастиц сложен наш «большой» мир. Чего ж удивляться?

Если в истории действуют уравнения Шредингера, значит, история идет ВСЕМИ путями одновременно. Мы лишь можем посчитать вероятность той или иной реальности. И принять наиболее вероятную. Или ту, которая больше по вкусу.

Квантовой механикой классическая траектория частицы рассматривается просто как наиболее вероятная из мириадов возможных. Значит, в «квантовой истории» привычная нам историческая последовательность событий из учебников трактуется всего лишь как совокупность наиболее вероятных событий. Однако делать какие-либо выводы из изучения только этой совокупности нельзя! Для того чтобы выделить реальные закономерности исторического процесса, необходимо описывать и другие (в идеале – все) возможные альтернативные истории… История из описательной науки окончательно превратится в точную.

Значит, ни в коем случае нельзя отмахиваться от любых трактовок и интерпретаций исторических документов, потому что любая интерпретация – верна в какой-то из реальностей. Например, Золотая Орда и была, как говорит классическая история, и одновременно ее не было, о чем нам поведал академик Фоменко.

И тогда получается, что разные реальности не просто существуют независимо друг от друга, а каким-то образом взаимодействуют – ведь информация из «разных» историй до нас доходит! В виде текстов и тех же интерпретаций…

С общенаучной точки зрения вероятностная история является таким же естественным развитием и обобщением истории классической, как физика квантовая стала развитием физики классической, ньютоновской. Вероятностный подход, конечно, не обесценивает работу, проделанную поколениями историков-профессионалов и летописцев-любителей. Пусть текущая реальность – не более чем одна из множества всех последовательностей событий.

И все же…

И все же есть разница в подходе историка-вероятностника и классического историка. Например, для вероятностника наша жизнь или жизнь общества – не стрела, протянувшаяся от рождения к смерти, а произвольная кривая на плоскости событий. Человеческое сознание не способно воспринимать все исторические последовательности одновременно. Только одну, свою Реальность и иногда – ближайшие Отражения. Но модель вероятностной истории не запрещает менять одну Реальность на другую. Причем каждому конкретному человеку. В этих словах нет ничего иносказательного, никакой символики. Их надо понимать самым прямым и непосредственным образом! Смена Реальности в вероятностной истории есть аналог туннельного эффекта в физике и описывается теми же уравнениями.

Да-а… Так вот оно в чем дело! «Перемена империи связана с гулом слов!». Вот откуда берутся «игры с динозаврами», куда пропадают нужные бумажки и откуда приходят «счастливые случайности» – из вероятностных историй через туннелирование!.. Переслегин пришел к формулировке квантовой картины мира, исходя из Истории. А вот интересно, нет ли движения по «встречному пути»: от «классической квантовой механики» – к Истории? Я об этом ничего не слышал, хотя, конечно, и не являюсь специалистом. Но вот книжку про Бора читал. И если бы в квантовой механике было что-то подобное, Бор наверняка бы об этом знал и в его подробнейшей биографии такую тему не обошли бы…

Я ещё раз залез на этот сайт и увидел, что невнимательно скопировал текст. Было там ещё два абзаца, с очень важным разъяснением:

«Каким же образом отдельно взятый человек может перейти с одной исторической последовательности на другую (желательно более комфортную для жизни)? Очень просто. Своими решениями и поступками мы либо утверждаем сделанный выбор, либо ставим его под сомнение. Конечно, текущая Реальность обладает некоторой устойчивостью, она сопротивляется и не отпускает. Но эта устойчивость не безгранична. Если сомнения перейдут некоторое пороговое значение, которое в каждом случае свое (но которое можно просчитать количественно), то Реальность сменится скачком. В этот момент обществом будет потеряна одна История и обретена совершенно другая. Мир вокруг нас изменчив; подобно хамелеону он демонстрирует нам такое прошлое и будущее, которые соответствуют нашему мировоззрению, настроению, погоде на улице…

Человек сам выбирает свою историю, но очень редко он делает это сознательно… потому мир и выглядит так, будто им управляют похоть, голод и страх. Дальнейшее развитие вероятностной модели истории, видимо, даст ответ на важный для каждого вопрос: „Как, каким образом можно СОЗНАТЕЛЬНО сменить одну текущую Реальность на другую? Наверное, это будет хорошо просчитанный комплекс действий, причем для каждого человека – свой. Наверное, для перехода в „дальние“ Отражения, которые очень сильно отличаются от нашего мира, это будет сложный комплекс, вплоть до каких-то конкретных и на первый взгляд необязательных поступков. Но если знаешь цель и путь известен, то ведь можно попробовать, не правда ли?“.

Судя по тому, что сам Переслегин оставался пока в „нашей Реальности“, ему не удалось найти такой „хорошо просчитанный комплекс действий“, поскольку я не сомневаюсь в том, что нашедший тропинку в „иные реальности“ непременно воспользуется возможностью попасть в мир своей мечты. А то, что наш мир не является таковым для Переслегина, думаю, и обсуждать не стоит!»

Из прочитанного следовал один неожиданный оптимистический вывод: поскольку мы не в состоянии обозреть все возможные варианты жизненных «развилок», любое, самое неприятное, печальное, глупое и даже трагическое событие, которое с тобой происходит, может оказаться элементом «сложного комплекса на первый взгляд необязательных» поступков и событий, которые в конце концов приведут к миру мечты. И мой сегодняшний утренний морок тоже может быть элементом такого комплекса!

И ещё мне подумалось, что у Переслегина обязательно должны были быть предшественники – воистину ничто не ново под Луною! И я вспомнил, что в одной из недавно прочитанных мною книг было сказано, что англичанин Уолтер С. Лэндор ещё в XIX веке написал серию эссе «Воображаемые разговоры», в которых герои древней истории и литературы вели между собою беседы на темы XIX столетия.

В этот момент я осознал, что меня зовет Владимир Иванович:

– Юрий Александрович! Да бросьте вы всю эту дребедень! Скажите лучше, что приличные люди едят на скорую руку?

Я с минуту пощёлкал клавишами и сказал, читая с экрана:

– Штабеля нежно хрустящих сэндвичей (правильных прямоугольников размером два дюйма на пять) или канапе (тоже самое, но меньших размеров), смуглую тушку индейки, русский черный хлеб, горшочки со свежей зернистой икрой, засахаренные фиалки, крохотные тартинки с малиной, полгаллона белого гадсонского портвейна и столько же цвета шарлах…

Владимир Иванович ухмыльнулся:

– Да… Аппетитная смесь французского с нижегородским! Любят буржуи рашен бред, если на нем – кавьяр… Это кто там так губы раскатал? Сартр? Камю? Я-то ихних писателей все больше по коньякам изучал…

А потом добавил:

– Ну, а мы пока вернемся на грешную нашу землю… Чайник вскипел и колбасу я порубил. Если сейчас ее не съесть, Елена Никоновна съест нас за разведение «антисанитарии на рабочем месте», а Лукерья Федотовна ей поможет!

Я оторвался от монитора, успев все-таки переслать статью Переслегина на адрес своего домашнего компьютера. Нужно будет вечером посмотреть ее внимательнее!

Оглядев комнату, я по-прежнему не обнаружил ни Татьяны Борисовны, ни Елены Петровны. А сидевшие за своими столами Лидия Федотовна и Елена Никоновна тщетно изображали полное равнодушие к подначкам Владимира Ивановича. Обе вообще выглядели как-то внутренне закрепощено и неестественно. Видимо, это было связано с тем разговором, который произошел перед нашим отъездом у Елены Никоновны с шефом. Ни нам, ни Татьяне Борисовне с Еленой Петровной она, разумеется, ничего не сказала, а вот с Лидией Федотовной наверняка поделилась, когда «эти вертихвостки» убежали в кафе, а мы с Владимиром Ивановичем уехали в Кремль.

Я подсел за стол Владимира Ивановича и мы приступили к «пропущенному обеду», с большим аппетитом почти одновременно впившись зубами в приготовленные им бутерброды, которые представляли собой «сиротские» по толщине кусочки хлеба (резаный «Бутербродный» из полиэтиленового пакета) на которых лежали сантиметровой толщины кружки колбасы…