Текст книги "Три выбора"

– Я тут нарушил, конечно, правила сервировки, так складно описанные у вашего Рабле, – едва прожевав первый укус, и потому не совсем внятно произнес Владимир Иванович, – канапе не получились как на картинке в журналах «Gala» или «Гастрономъ», но уж извините!.. Мы ведь не на посольском фуршете, не в кремлевских палатах, а в родных стенах!

Он повернулся к Елене Никоновне и вдруг серьезно спросил:

– Или уже нет?

Елена Никоновна в это время говорила по телефону и не расслышала (может быть…) обращенных к ней слов. Владимир Иванович не стал дожидаться ответа и снова обернулся ко мне. Мы запили первый бутерброд чаем, и Владимир Иванович уже совершенно внятно сказал:

– Но не это главное мое нарушение. Как говаривала во время обеда одна старушенция в моем детстве (на нее порой оставляли меня как на няньку): «Хлебушка-то побольше, а колбаски-то – поменьше, оно и сыте будет!». Но, думается, в реконструктивный период перехода к капитализму произошла инверсия статуса колбасы и хлеба!

Он хлопнул в ладоши и радостно добавил:

– А не зря я с вами повязался! Вон какую фразу завернул и даже падежей не перепутал! А, попросту говоря, я со слепу прицел на ноже не тот взял – вот и получилась колбаса не кусочками, а шматками… Ну, да что с пенсионера взять!..

Его военный образ «прицел на ноже» и ссылка на слепоту, вызвали у меня в памяти забавный эпизод.

…Вагон электрички был полупустой. Середина летнего дня – те, кто поедет на дачу вечером, ещё работают, а в вагоне публика либо «за шестьдесят» – пенсионеры, либо «до 25» – студенты на каникулах. Справа от меня, у самого прохода, сидит симпатичная девушка и деловито балуется со своим сотовым телефоном – смотрит по Интернету какие-то картинки.

Из тамбура появляется жалкая и нелепая фигура с протянутой рукой – вагонный попрошайка. Фигура стоит в начале вагона и, как мне кажется, зорко рассматривает скамейки – прикидывает, откуда можно надеяться на подаяние, т. е. где нужно остановиться и «нажать» на клавиши жалости. Нагловатое выражение лица с пухлыми, на выкате, как бы обиженными детскими губами у мужчины еще «вполне в соку» (лет 40, не больше), конечно же, вызывает позыв достать кошелек, но и отталкивает – хочется отвести глаза.

Оценив диспозицию, попрошайка двинулся по проходу, что-то негромко бормоча – слышно только тем, кто находится рядом. Попрошайка движется медленно, вытянув вперед левую руку с ладонью, раскрытой для приема подаяния, а правую, полусогнутую в локте, отведя в сторону – как бы для ощупывания возможных препятствий. Он останавливается почти у каждого ряда вагонных скамеек. (Призыв должен быть услышан и воспринят. Да и на сам процесс передачи мелочи при такой тактике нищего уходит довольно много времени).

Когда проситель остановился у нашего ряда, я услышал его призыв: «Подайте слепому на пропитание…». Внутренний голос усмехнулся – «„Косить“ под Паниковского нужно уметь! Не верю!».

Но тут я поднял глаза и увидел, что на глазах у плаксивой физиономии с детскими припухлыми губами были… огромные бельма!

Сидящая рядом со мной девушка, с губками, накрашенными помадой цвета наив роуз, по-прежнему нажимала кнопки и, упершись взглядом в экранчик дисплея, никак не отреагировала на слова попрошайки. Постояв несколько секунд, он двинулся дальше, не изменив ни выражения лица, ни положения рук. И уже на втором шаге его правая ладонь с чуть согнутыми «чашечкой» пальцами легла точно на правую грудь моей соседки!

Девушка дернулась, как от удара током, негодующе хмыкнула, удивленно и сердито вскинула голову, но, увидев слепые бельма, тут же смущенно вернулась в прежнее положение. Она явно раскаивалась и в своем негодовании, и в том, что не подала вовремя «копеечку»…

Выражение же лица «Паниковского» сыграло целую серию немого кино – сначала оно сделалось недоуменным, потом – на краткий миг! – глумливым, и, наконец, вернулось к обычному своему обиженному состоянию. Но, судя по тому, что он не извинился, он либо не понял, что произошло, либо, наоборот, понял все точно и очень быстро, а промолчал потому, что посчитал этот случай бонусом, дополнительной наградой за свои труды и, одновременно, достойным наказанием девушке за скаредность.

У меня этот случай оставил двойственное впечатление. Если попрошайка «косил под Паниковского» (как продолжал считать мой внутренний голос), то девичья грудь могла быть целью, намеченной им ещё при определении диспозиции от тамбура, а если он и вправду был слепым, то поражает щедрость психологических проявлений этого «слепого случая».

Но самое главное – я так и не могу сказать, когда мои глаза отобразили истину – при рассмотрении глазастого попрошайки у тамбура вагона, или – при взгляде на его бельма?

Да что там бельма! Вот спроси меня через полгода – где находится курилка в НИИМотопроме? И, пожалуй, я «поплыву» – а ведь буквально по десять раз на дню я там бываю! Конечно, в разные времена она «мигрировала», подчиняясь прихотям владельцев здания и пожарной инспекции. Но порой и в течение пятнадцати минут я не был уверен, что в последний раз курил в этом же месте и это же курево…

А это ведь разные ветви реальности по Переслегину!..

Доев третий «рубленный» бутерброд, и вспомнив о возможной миграции «официальной точки удовлетворения порочной страсти», я почувствовал, что пришла пора нарушить предупреждение Минздрава, напечатанное на лежавшей у меня в кармане пачке «Беломора». Я вопросительно глянул на Владимира Ивановича. Он все мгновенно понял, мы захватили с собой по кружке кофе и отправились в курилку…

Глава 9

О разговоре с Владимиром Ивановичем в курилке, её текущем месторасположении и дизайне, версии о наркотическом характере событий в Емельянове, мрачных предчувствиях ближайшего будущего, а также о первом за сегодняшний день личном общении с шефом.

 
«Разлука – это судя по тому,
с кем расстаешься. Дело в человеке.
Где остаешься. Можно ль одному
остаться там, подавшись в имяреки?
………………………………………………
А что тебе разлука?» «Трепотня…
Ну, за спиной закрывшиеся двери.
И, если день, сиянье дня».
«А если ночь?» «Смотря по атмосфере…»
 

Наша курилка, как известно, это просто один из холлов первого этажа, темная полуподвальная «сараина», которую разрешили «испоганить» для предотвращения «социального взрыва» несознательной и потому агрессивной части работающего персонала, для которой и их собственное здоровье, и здоровье окружающих – пустой звук. Да и прагматическая польза от такого решения была – все равно ведь курильщики нарушали запрет на употребление табака на всей территории НИИМотопрома, введенный было сгоряча его новыми владельцами, американизированными молодыми ребятами, получившими образование уже где-то в Гарварде или Йеле.

Из-за этого даже пожар однажды чуть не случился! Хорошо, что обошлось просто возгоранием, героически ликвидированным дружным коллективом барышень из фирмы «Денсибел», которые арендовали офис на том этаже, где в одной из угловых и временно пустующих комнат «эти несознательные коптильщики собственных лёгких» устроили нелегальный притон для употребления своего зелья…

Мы спустились на лифте на первый этаж, держа в руках как опознавательные знаки кружки с ароматным кофе. Свастика по-прежнему «украшала» его двери, но были видны следы усилий уборщицы стереть её мокрой тряпкой. Однако усилия эти дали прямо противоположный желаемому результат – на грязной вердепешевой поверхности двери появилось яркое свежее пятно цвета бедра испуганной нимфы, на котором изображение свастики стало гораздо контрастнее и заметнее.

В курилке было пусто и сумрачно и пахло, конечно, не розами, а застоявшимся табачным дымом. Пол из керамической плитки, стены того тошнотворного цвета, который Гоголь метко назвал «цветом застуженного картофельного киселя», с белесыми подтеками из-под незакрывающихся окон. Урна и два полуразодранных кресла – вот и вся ее обстановка. Всё правильно, такой антураж, по расчетам ее устроителей, способствует отвращению «заблудших» от пагубной привычки. И, «по теории», конечно «должен был» способствовать. Но, честно говоря, «на практике» – не способствовал… А вот чувство «классовой ненависти» к «этим гарвардским выкормышам», которые, по слухам, «сами-то курят трубочки прямо в кабинете» – вызывал.

Мы уселись в кресла, отодвинув их от стены, пригубили все-таки по глотку остывшего кофе, закурили, и я спросил:

– А почему вы, Владимир Иванович, спросили Елену Никоновну о том, дома ли мы? У вас что, есть какие-то сомнения в этом?

Владимир Иванович усмехнулся и ответил мне вопросом:

– А что, у вас их нет? Только не рассказывайте мне про то, что вы здесь больше десяти лет работаете, что «коллектив дружный» и что «все вас уважают»… Мы люди взрослые, и я вам скажу откровенно – не жильцы мы с вами в этом «дружном коллективе». И если сегодня выставят меня (а что-то мне подсказывает, что так оно и будет), то вас – завтра. Ну, в крайнем случае – через полгода.

Я не стал лукавить и рассказал ему о своем утреннем мороке. Не всё, правда, рассказал – ни цифр, ни пистолета в этом рассказе не было. Не считал я этичным обсуждать сейчас ни возможность «торговли» с шефом, ни, тем более, средств давления на него при этом.

Владимир Иванович выслушал меня, попивая остывший окончательно кофе и покуривая свой «Парламент». Мы немного помолчали, а потом он сказал:

– Вы, конечно, помните нашу поездку в Емельянов? А знаете, почему я так быстро понял, что весь тамошний бред – это совсем немножко героина в водочке и очень много туркменской дури?

Я живо представил себе тот вечер и ответил:

– Нет, я и до сих пор не представлял себе, что это был героин! А вы действительно почти ничему не удивились, когда я вам про пятиглавого орла сказал!

Ктолин снисходительно посмотрел на меня и продолжил:

– Да потому что знаю я эти «восточные тонкости» не по наслышке! Капелюшечка героина в водке – это для того, чтобы вы привыкали к его вкусу. Да что б захаживали к ним почаще. Для нас-то с вами этого делать было не нужно, мы же не местные, ещё раз просто не придем, но у них, наверно, «чистой водки» под руками не было, а тащиться на склад из-за наших 200 грамм глупо и «в лом».

Он замолчал, давая мне время переварить его слова.

Я достал новую папиросу, обстучал ее, тщательно продул, не спеша сформировал мундштук, закурил, сделал пару глотков кофе, и при этом лихорадочно вспоминал все, что читал в Интернете о водке и наркотиках… И вспомнил! Однажды встретил такое заявление: «Тайная масоно-евруйско-нацистская организация негров „Белое Возрождение“ подмешивает в водку „Исток“ седетативные психотропные препараты». Об этом я и сообщил Владимиру Ивановичу – дескать, не с этого ли сайта и его информация?

Владимир Иванович на мою подначку не клюнул. Он тоже достал новую сигарету и, после затяжки, сказал:

– Для лёгкого «кайфа» и развития привычки к нему и нужна-то капля спиртового раствора диацетилнорлина на бутылку водки… А из симптомов героинового кайфа наиболее характерны два – эйфория и сонливость. И стоит это – копейки. А вот через недельку-другую эта капля в рюмках постоянных клиентов становится золотой для хозяина притона…

Мне, кстати, тётка ихняя, «военная», вспомнилась быстро. Когда вы про гридеперливую октограмму мне сказали, я тут же представил себе те бумаги, которые были у меня, когда я работал в Таджикистане. Я ведь там в конце перестройки – начале демократии химическим заводом владел! И, конечно, с Туркменбаши дела имел – там все рядом. А высоковольтное энергокольцо ещё с советских времен вообще всю Среднюю Азию делает единым производственным объектом.

Внутренняя политика у «баши» хитрая – денег у него куры не клюют, но народец должен крошки с ладошки слизывать, кланяться, и благодарить, снова благодарить, и снова кланяться…

Я прервал его и спросил:

– А при чем тут шеф и его разговор с Еленой Никоновной?

Владимир Иванович кольнул меня взглядом и сказал:

– А вот при чём! Ваш шеф хочет – как и Туркменбаши – чтоб мы с вами слизывали с ладошки и кланялись… Но что б при этом ни у кого и в мыслях не было сравнивать его с этим «газовым пузырем» Туркменбаши!

Я снова прервал его:

– Ну, это же всеобщий закон – чем выше влез, тем ближе к звездам. А они, звезды, кажутся нам снизу почти одинаковыми, чем бы они ни были «на самом деле» и что бы ни думали сами о себе…

Владимир Иванович не отреагировал на это мое замечание и продолжил:

– Конечно, у подданных баши выхода нет, вот и идут, скажем, в его «армию» такие тёлки, как мы в Емельянове видели. Она же ведь без этой комедии с «Указами» да мундирами на потеху «божественного Сапармурада» просто с голоду распухнет! Или сгинет на Кушке, куда вы ее пригрозились отправить!..

Но «у меня другие интересы». Я, между прочим, когда у них заварушка была, и толпа на мой завод с погромом шла, выкатил за ворота бочку с хлором и сказал: «Всех как тараканов потравлю, только суньтесь!». И отстоял завод!.. Правда, потом все равно его у меня отняли, но это – другая история…

Я допил кофе и заметил:

– Ну, настоящая история всегда «немного другая», а вот то, что вы руку, даже вас кормящую, лизать не будете, я с первого раза, как только вас увидел, понял. Удивился, что шеф вас принял. И тогда же подумал про вас и про него, что два медведя в одной берлоге долго не проживут.

Ктолин выслушал меня, тоже допил кофе и, вставая, подвел итог разговору:

– Был я и «медведем», и «быком», когда на бирже играл, да теперь, пожалуй, становлюсь упрямым кентавром – по пояс Ктолин, а ниже – конь… С большим копытом – меня не тронь! Я за себя постоять смогу! Но – куда конь с копытом, туда и рак с клешней… У кого из нас копыто, а у кого клешня, и что из них в каком деле лучше – неважно. Важно то, что и мне, и вам, как я вижу, такой способ пропитания – с руки – не очень-то по душе… И вы тут явно не ко двору. «Можно ль одному остаться там, подавшись в имяреки?». Вы, конечно, не медведь, не волк, не рак, вы – просто самодостаточный человек. Но есть в вас нечто, что не позволит и вам здесь долго оставаться. После меня съедят вас быстро. Это ваше качество может представляться как гордыня, а может – как самоуважение. Такому, как вы, человеку многого не надо, но то, что ему дают, нужно так давать, чтобы можно было взять!

Мы пошли по коридору к лифту и на его развилке столкнулись с Давидом Ильичем. Его изящная кепочка была покрыта водяными шариками, что придавало всей его фигуре какой-то жалостливый вид, но застывшая в глазах решимость и недобрая ирония, с которой он взглянул на кофейные кружки в наших руках, не предвещали ничего хорошего.

– Здравствуйте, Давид Ильич! – подобно Бобчинскому и Добчинскому почти хором сказали мы с Владимиром Ивановичем.

– Здравствуйте, «кремлевские мечтатели»! – ответил он с усмешкой. – Посидели, покурили? И кофеёчку, вижу, попили?… Неужто в гостях не попотчевали? Ну, тогда пошли наверх, расскажете – чем же тогда вас там, в Кремле, угостили?

Глава 10

О посвященном сажевым делам последнем совещании в общей комнате, предшествовавшей ему рабочей атмосфере в ней, нашем отчете о поездке «в Кремль», остром обмене репликами между Владимиром Ивановичем и шефом, а также о тайных желаниях Оли и Анечки.

 
Как войску, пригодному больше к булочным
очередям, чем кричать «ура»,
настоящему, что б обернуться будущим,
требуется вчера.
 

На пятно цвета ляжки испуганной Машки со свастикой посередине Давид Ильич внимания не обратил, а, выйдя из лифта, сразу пошел по коридору к двери своего кабинета, сказав нам на ходу: «Я к вам выйду».

Это было странно – обычно он предпочитал выслушивать отчеты у себя в кабинете. Но причина этой странности прояснилась быстро. Когда мы вошли в нашу комнату, весь «женский компонент» нашего дружного коллектива был на рабочих местах и занимался делом. А, кроме того, в комнате присутствовали и ещё две весьма экстравагантные девицы.

В дальнем конце, у стены, Елена Никоновна, как всегда, что-то «упорядочивала» в одной из многочисленных папок, стоявших рядом с ней на этажерке.

Ближе к нам, вслед за пустующими столами Ильи Стефановича и Александра Еремеевича, сидела Елена Петровна. Её почти скрывала сень какого-то «комнатного монстра» (кажется, «китайской розы») – почти куста в огромном горшке, стоявшего на окне и вызывающе демонстрировавшего всем желающим свои крупные накаратовые цветы с длинными камелопардовыми языками то ли пестиков, то ли тычинок, а Елена Петровна что-то тихонько шептала в телефонную трубку губами, накрашенными помадой цвета Plum sherbet. И только тренированное ухо могло уловить нечто членораздельное в ее шелестящей скороговорке: «Фарт от нас… И сажа тоже… Ну, там посмотрим… Потом в карьер… А транспорт чей?… Он сам сказал… Бумага будет… Конечно, деньги!..».

За следующим столом Татьяна Борисовна, зябко кутаясь в какой-то немыслимо огромный и пушистый платок цвета испуганной мыши, что-то рисовала на листке бумаги, покусывая свои накрашенные помадой Coral panache губы, и, судя по количеству прямоугольников и стрелок, которые уже покрывали пол-листка, это была её очередная бизнес-схема, которая, осуществись она в реальности, могла привести и к даче на Канарах, и – увы! – к занозам на тюремных нарах, но, вероятнее всего, просто будет выброшена в мусорную корзину. И хорошо ещё, если после обсуждения, которое могло бы «зацепить» чью-то более жизнеспособную идею, а не по воле автора, рвущего на клочки свое творение в угоду минутной прихоти или новой фантазии…

За моим столом сидели две новые барышни – Оля и Анечка – которых, оказывается, шеф пригласил на «смотрины» и которые испуганно вздрогнули, когда мы вошли. Было очевидно, что они решают очень важный для себя вопрос – а стоит ли бороться за место в этой конторе?

Барышни ещё не утратили детскую непосредственность, легко читаемую в любопытствующих взглядах, бросаемых ими по сторонам, как бросают спиннингом рыбаки блесну, определяя рельеф и состояние дна места предстоящей рыбалки. И, по выражениям их наивных девичьих лиц, можно было видеть, что деловая атмосфера, созданная к приходу шефа нашими дамами и царящая в данный момент в нашей комнате, пока не казалась им «пределом мечтаний».

Людмила Феофилактовна, как всегда, с телефонной трубкой, прижатой к уху левым плечом и с авторучкой в правой руке («Записываю… 10 тонн… Лучше и не найдёте… Разумеется, лично…»), «неприметно» наблюдала за ними, вероятно, по указанию Давида Ильича, для того, чтобы принять «взвешенное решение» о приеме или отказе от места этим юным нимфам.

И выражение ее лица тоже не выражало восторга. Нет, она не могла и не хотела сказать ничего плохого о соискательницах, более того, в случае их приема у нее лично уменьшилось бы количество хлопот и работать ей стало бы легче.

Но это облегчение повлекло бы за собой и облегчение того конверта, который она ежемесячно получала в кабинете шефа. Так, по крайней мере, ей казалось. А такая перспектива ей вовсе не улыбалась! Да и понимала она, что в её-то годы, при ее-то болячках, при перспективе лечь «на обследование» в больницу, а там и – не приведи, Господь! – на операцию, какая-то из этих девочек вполне могла усесться за ее стол столь прочно, что ей, Лидии Федотовне, уже не нашлось бы места в «нашем дружном коллективе».

Так что были у нее причины смотреть на этих «голоногих» скептически. А девочки – намеренно ли, по рекомендациям подруг и интернетовских сайтов, или просто по детской ещё привычке покрасоваться – вовсе и не скрывали своих изящных ножек под длинными юбками или брюками, а именно демонстрировали их. Одна – в чулках «Bas Secret» цвета амбра, а другая – в колготках «For you» светло-телесного цвета песка. И юбки у них были такой длины, что даже мы с Владимиром Ивановичем, стоя у входной двери, могли легко определить – на ком из них чулки, а на ком – колготки.

Очень скоро раздался характерный щелчок и в комнату из своего кабинета вышел Давид Ильич. Он оглядел помещение, удовлетворенно произнес: «Вижу, не разбежались!» и, не говоря больше ни слова («чтобы не отрывать от работы») направился к столу Елены Никоновны.

Новенькие девицы напряглись, пытаясь одернуть свои юбчонки как можно ниже. На наивно-любопытствующих мордашках легко читался мучивший их гамлетовский вопрос – вставать или сидеть? – но Давид Ильич успокоил их движением руки – мол, не трепыхайтесь, когда будете нужны – скажу!

Он подошел к Елене Никоновне и о чем-то тихонько стал с ней переговариваться. Поскольку мое место было занято, я сел за стол Иосифа Самуиловича, который вместе с Ильей Стефановичем и Александром Еремеевичем был в Новокомаринске, где они пытались «подключиться» к проекту возрождения производства тетраметилового эфира, который «раскручивал» сам Лужков.

Владимир Иванович сел за свой стол посреди комнаты. И, хотя женщины продолжали изображать «рабочий энтузиазм», им всем – войску, пригодному больше к булочным очередям, чем кричать «ура» – было ясно, что вот-вот должно было начаться некое действо, главными героями которого будем мы с Владимиром Ивановичем, а в качестве кордебалета выступят Оля и Анечка.

Наконец, Давид Ильич закончил свою подготовку (а его разговор был именно заключительной фазой этой подготовки) и обратился ко всем присутствующим:

– Людмила Феофилактовна, Таня, Лена – прервитесь на минутку! Мужиков сейчас у нас мало, и нужно относиться к ним внимательно. Вот Владимир Иванович и Юрий Александрович ездили сегодня по сажевым делам. Давайте послушаем, что они «надыбали» в Кремле, куда сегодня их приглашали. Я правильно говорю, Владимир Иванович?

Владимир Иванович слегка насупился и, не вставая с места, начал:

– Не совсем. Никто нас никуда не приглашал… Кто нас в Кремле знает? Это я сам напросился через старые связи, поскольку…

Давид Ильич прервал его:

– Ну, не будем так уж прибедняться – где и кто нас знает… Я думаю, что волк и должен сидеть там, где никто его не видит, а прыгнуть – и одним махом прямо за горло!.. Я ведь тоже порой такие двери открываю…

Ясно, что это лирическое отступление исполнено ради новеньких барышень – они должны были осознать, в какое место попали. И потому «принижение» известности нашей фирмы Владимиром Ивановичем было сразу же пресечено, а заодно и продемонстрировано, кто в «лавке хозяин» и какого полета эта птица.

Давид Ильич замолчал, давая возможность Владимиру Ивановичу продолжить. Однако Владимир Иванович молчал – он обиделся, что его так перебили и демонстративно надел маску дурачка-солдафона, ждущего приказания «начальства». Давиду Ильичу не оставалось ничего делать, как только принять эту игру, он это понимал, но понимал и то, что роль «начальника дурачков» совсем не та, к которой он стремился, а потому с раздражением сказал:

– Ну, продолжайте же, Владимир Иванович!

Владимир Иванович по-военному дернул головой и продолжил:

– Докладываю! Мы имели разговор с ведущим специалистом ФГУП «Кремлин» Иваном Семеновичем Нюником, который фактически является первым замом Генерального Директора «Кремлина». Обсуждался вопрос о поставках абсорбента «Б-3 тяжелый» с Берлингуерского завода синтетического каучука на Ильмазы. Нам обещают десять цистерн в месяц. Но…

Здесь Владимир Иванович замялся и взглядом попросил моей поддержки. Я прекрасно понимал это его «но…». И, конечно, «вступил в бой»:

– Владимир Иванович хочет сказать, что прежде, чем подписывать соответствующий договор с Берлингуером, необходимо провести заводские испытания качества абсорбента как сырья для производства сажи марок К-354 и П-803. Для этого требуется съездить в Берлингуер, взять представительную пробу в количестве 40 литров и переправить ее в Ильмазы. В настоящее время мы обсуждаем с ним, как технически осуществить такую операцию. И нужно бы подумать о патентной проработке, чтобы иметь козыри «в Кремле».

Я видел, как по лицу Давида Ильича проходили волны чувств. Сначала – чуть подозрительное внимание, потом, когда он услышал о 10 цистернах, тоже недоверчивая, но надежда, явное раздражение при слове «но…», и, наконец, злая решимость после моего завершения отчета.

Все остальные слушали отчет равнодушно. Только на лицах барышень мелькали испуганные тени, когда они слышали незнакомые им слова «абсорбент», «Ильмазы», «П-803». Да Елена Никоновна чуть заметно усмехнулась, когда я заговорил о необходимости командировки.

Давид Ильич немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом решительно сказал:

– Насколько я вас обоих понял, состояние дела таково, что вы не знаете, получится ли вообще что-то приличное из этого дерьма и сколько сажи – любой марки! – выйдет из тех десяти цистерн, за которые с вас в Кремле просят деньги, которые я должен ещё где-то занять, или все эти цистерны улетят в трубу! И вы хотите за мой счет прокатиться на такси с прицепом из Берлингуера в Ильмазы с двумя канистрами этой каки – а по другому вы никак не привезете эти образцы! – для того, чтобы сказать, сколько копеек с цистерны мы заработаем?

Владимир Иванович упрямо набычился и хотел что-то возразить, но Давид Ильич столь же энергично продолжил:

– И все это будет тянуться еще месяца два-три – пока вы съездите в командировку, пока образцы испытают, пока обсчитают, пока в Кремле «добро» дадут, пока мы заплатим, пока абсорбент отгрузят, пока сожгут, пока сажу продадут… А, кстати, Лидия Феофилактовна, есть реальные покупатели на сажу? Или и вы мне скажете, что нужно чего-то ждать?

Лидия Феофилактовна обиженно посмотрела на Давида Ильича, потом укоризненно – на меня и сказала:

– Ну что вы такое говорите, Давид Ильич? Вообще покупатели, конечно есть… Но как можно искать реального покупателя, не зная, ни какой маркой мы будем торговать, ни в каком количестве, ни по какой цене? А это все можно будет сказать только после производственных испытаний!

Лица соискательниц давно потеряли всякую подвижность. На их мордочках было написано одно желание – поскорее оказаться в коридоре, а на застывших губках, накрашенных помадой цвета робкого фавна, читались страх, обида и надежда на то, что дверь в эту комнату скоро навсегда захлопнется за их спиной.

Давид Ильич пристально посмотрел на Владимира Ивановича, и отчеканил:

– И после этого вы хотите, чтобы я ещё три месяца платил вам зарплату и катал вместе с уважаемым Юрием Александровичем на такси «по просторам Родины широкой»? А Юрий Александрович ещё и эту «дурочку-пышечку» Аллу Сергеевну мне на шею посадить захочет?ие к вашим химерам мне на шеюТут взорвался Владимир Иванович:

– А вы хотите, чтобы вместо «вонючих образцов» на автоприцепах, вместо долгосрочных договоров, налаженных связей, дорогих и капризных, но нужных людей, мы привозили бы сюда только рубли, лолларды и азиаты теми же автоприцепами и сдавали их Елене Никоновне, причем за неделю до того, как ехать в Ильмазы в командировку, чтобы потом вы «милостиво повелеть соизволили» заплатить нам из них?

Давид Ильич выслушал все это, а потом почти спокойно сказал:

– Ну, что ж! Поговорили… Все свободны – можно по домам. Елена Никоновна пока остается, а вас, Владимир Иванович и Юрий Александрович, прошу ко мне в кабинет…

Глава 11

О моем возвращении с работы, поездке в Царицыно, эпизоде на станции метро «Каширская», моем воспоминании об обстоятельствах дезертирства сержанта Лукашина, а также о значении медицинского термина «онейроид».

 
«Ты вправду спишь? Да, судя по всему,
ты вправду спишь… Как спутались все пряди…
Как все случилось, сам я не пойму.
Прости меня, прости мне Бога ради».
 

…Даже если бы на выходе из НИИМотопрома под его тяжелым, нависающим козырьком, предназначенном для защиты от «атмосферных осадков», но, по чести говоря, плохо справляющимся с этой функцией, меня ждал следователь Генеральной Прокуратуры, я бы не смог толком объяснить ему, что же произошло четверть часа назад в одном из кабинетов этого здания на пятом этаже.

«Как все случилось, сам я не пойму…». Ночной кошмар-морок смешался в моем представлении с той реальностью, которая – несомненно! – была таковой полчаса назад в какое-то липкое месиво из фактов, образов и воспоминаний, склеенных яркими злыми эмоциями.

Медики, кстати, считают это «расстройством сознания» и называют такое состояние «онейроид». Но название ничего не объясняет, а только свидетельствует о том, что это явление существует и у «официальной науки» есть даже «папочка» с таким названием. Но в папочке – только куча «официально зарегистрированных» фактов без каких-то внятных их объяснений – что же стоит за этими фактами?..

И выскочил я из-под козырька «на автомате», не отдавая себе отчета, куда и зачем я иду. А шел я под тем же непрекращающимся дождем, под которым утром шел на работу. В голове крутилась строчка К. Симонова: «… шли бесконечные злые дожди…». И точно – сегодняшний дождь не был ни крупным, ни холодным, ни проливным, а именно изматывающее-монотонным, моросящим, равнодушным и злым. Но разного злого сегодня я видел столько, что уже не обращал на это внимания…

Теперь, когда все окончилось, спешить действительно было незачем, и я аккуратно обходил огромные лужи по самому «сухому» из всех неизбежно мокрых маршрутов…

Ещё не дойдя до калитки в заборе НИИТМотопрома, я немного успокоился и решил заехать на радиорынок в Царицыно, чтобы купить новые картриджи и бумагу для принтера – у него в ближайшее время явно прибавится работы.

Злые мысли крутились вокруг последней сцены в кабинете как осы вокруг куска сырого мяса, но от их жужжания прояснения не наступало, а ноги несли вперед по замысловатой кривой между ручейками, бочажками и озерцами тротуара проспекта им. Ю.В. Петрофабриченского вверх, к Онкологическому Центру.

Почему-то всплыла в памяти старая армейская история. Служил у нас один сержант, откуда-то из руссийской глубинки. Парень грамотный, бойкий, рукастый, он к концу службы стал зампотехом роты.

И вот однажды, меньше чем за полгода до его «дембеля», 11 июля 1972 года (я хорошо запомнил эту дату, поскольку она предшествует тогдашнему Дню независимости Монголии) он заступил в наряд по парку. Я как раз был оперативным дежурным и выдал ему «табельное оружие» – пистолет Макарова.

После своего наряда я спал «как убитый», но общедивизионная тревога Наташиными руками смогла-таки разбудить меня в 4 часа утра! Оказалось, что сержант Лукашин угнал из парка персональную машину комбата, был остановлен на посту ВАИ, стрелял в дежурившего там офицера, после чего и «скрылся в неизвестном направлении».

Офицер, у которого, несмотря на выполнение им «боевой задачи», не было никакого оружия, после прозвучавшего в монгольской ночи выстрела (кто и куда стрелял в тот момент дежурный по посту благоразумно выяснять не стал) очень быстро принял правильное решение: упал прямо на живот (благо в гобийской предпустыне, ровной, как днище сковородки, это не грозило серьезными травмами) и быстро-быстро пополз на свой КП.