Текст книги "Три выбора"

Я распечатал на новом лазерном принтере последний вариант Договора, заменив цифру в 30000000 рублей на 21000000. Это стало возможным после того, как Илья уговорил Тамару Николаевну снизить сумму предоплаты, а мы с Сережей договорились в Рязани об отправке бензина в Магнитоград.

Наконец, я забрал у Пегего аккредитив (действительно вполне обыкновенная бумажка, не стоила бы она наших хлопот, если бы не стоящая там сумма), сложил все это в папку и положил в сейф Елены Никоновны. Такой набор документов не может валяться у меня на столе до возвращения шефа!

Он вернулся в отменном настроении в половине пятого. Встреча с «Росценком» была назначена на пять. Ефим Семенович забрал у Елены Никоновны папку, что-то доверительно сказал ей «на ушко», и направился в свой кабинет.

Через пять минут из динамика раздался его благодушный голос:

– Георгий Евгеньевич, зайдите!

Вечерний морок

– Что это, Георгий Евгеньевич? Откуда здесь эти стихи про звон колоколов? Где текст Договора и Аккредитив!? Куда пропала эта «бумажка» стоимостью двадцать один миллион?? До сих пор я был хозяином в этом кабинете! И все, что здесь появлялось и делалось, было обусловлено только моей волей!

Он резко закрыл папку. Возникший при этом порыв воздуха выхватил из нее какой-то листок, который кругами стал планировать на пол.

Ефим Семенович, побледнев, начал оседать, валясь на бок…

Я успел подскочить вовремя и усадить Ефима Семеновича в его кресло. Подобрав упавший листок я прочел текст:

 
Морква златоглавая!
Звон колоколов,
Царь-пушка державная,
Аромат пирогов…
 

Раскрыл папку. Там лежало несколько листочков текста Договора и сверху – аккредитив на 21000000 рублей. Тот самый, взятый сегодня утром из нашего банка.

– Ефим Семенович! Если вы боитесь увидеть в темноте черную кошку, постарайтесь не отягощать страха мыслями о тигрице. И уж совсем не следует даже вспоминать о суккубе! Страхи материализуются – вы боялись увидеть папку пустой, пустой она и была в ваших руках…

Третье Дело вкуса,
или что может быть, если выпить утром рюмку коньяку

Хотя и прошлое и будущее реальны,

но лишь в настоящем что-то действительно

совершается: столько людей в воздухе,

на суше и на море, но единственное,

что происходит на самом деле —

это происходящее со мной.

Хорхе Нильс Боргес. «Сад сходящихся тропок»

Часть 1

Утренний морок

Давид Ильич был хмур и как-то неестественно прям, сидя на краешке сиденья своего любимого кресла перед рабочим столом, стоящим у дальней стены его обширного кабинета.

Справа от него, за широким окном, раскинулась осенняя панорама Мошквы-реки с фигурками мужественно мокнущих на набережной рыбаков, одетых в зекрые армейские непромокаемые плащи. Невидимое из-за плотной облачности солнце все же достаточно освещало эти живые статуи и выявляло контраст силуэта чугунной решетки с цепочкой высаженных вдоль нее деревьев, и тусклой, с ртутным металлическим блеском, воды. Зеркало водной глади было исщеблено рябью дождевых капель, на фоне которой фигурки упрямых неподвижных рыбаков смотрелись очень живописно.

На столе, в специальной подставке, тлела очередная «ароматическая палочка». После того, как Давид Ильич бросил курить, его кабинет пропах «восточными благовониями», как церковная лавка ладаном…

Перед Давидом Ильичем, в кресле «для гостей», расположился Владимир Иванович Ктолин – наш новый сотрудник, принятый на работу всего полгода назад.

Давид Ильич был напряжен и явно нервничал. Чувствовалось, что он вряд ли бы устоял от соблазна, предложи ему кто-то в этот момент сигарету. Было видно, что ему трудно решиться начать разговор. Но пауза уже и так затянулась сверх всякой меры. И Давид Ильич поборол себя и свои сомнения и решительно обратился к Ктолину:

– Владимир Иванович, скажите, за те полгода, что вы у меня работаете, нарушил ли я хоть раз данное мною слово платить вам 70 тысяч рублей в месяц?

То, что в вопросе была озвучена сумма, было вопиющим нарушением принятой у нас этики – о наших вознаграждениях не должен знать никто, кроме дающего и берущего деньги. И такой вопрос означал, что шеф больше не считает Владимира Ивановича «нашим», то есть членом «фирменной семьи».

Может быть, поэтому Ктолин отреагировал на вопрос не сразу, как бы что-то обдумывая, но, спустя несколько секунд, твердо и спокойно ответил:

– Нет, Давид Ильич, я такого не припомню…

Услышав это, Давид Ильич обратился ко мне:

– Юрий Александрович, а вас за все годы нашего знакомства я часто обманывал?

Я тоже ответил не сразу. Но это и естественно – мне нужно было вспоминать гораздо более длинный период. Да и после вопроса к Владимиру Ивановичу вопрос ко мне выглядел не менее демонстративным. Но и я не нашел ничего в своей памяти, что не позволило бы дать почти ожидаемый ответ:

– Нет, Давид Ильич, не часто…

Было видно, что последние два слова «царапнули» что-то в душе Давида Ильича, но он уверенно продолжил:

– А потому я честно говорю – моя совесть перед вами обоими чиста. Когда мог – платил, а теперь – не могу… Отдача от вашей работы не позволяет мне этого. Но вы настоящие мужики, «волки» в бизнесе, сами все понимаете лучше меня… И долгие проводы – лишние слезы. Сейчас вы получите у Елены Никоновны по 50 тысяч и – попутного вам ветра!

Он замолчал. В этот момент «ароматная палочка» испустила последнюю струйку дыма цвета бороды Абдель-Кадера, и тоже «замолчала». Уверенность снова оставила Давида Ильича и он ждал нашей реакции с нараставшим с каждым мгновением напряжением.

Владимир Иванович, опустив глаза, явно выдерживал долгую паузу. В течение примерно 15 секунд гнетущей тишины, как я отметил, желание стоявшего перед нами Давида Ильича закурить достигло почти нестерпимого предела. Наконец, Владимир Иванович поднял глаза, внимательно посмотрел на Давида Ильича, и вдруг спросил:

– Сигареткой не угостите? Хотя что это я… Теперь угощать нужно мне – у вас ведь денег на приличные нет, а всякую дрянь вы курить не станете. Вы какие сигареты предпочитаете в это время суток?

Давид Ильич явно не ожидал такой реакции и от растерянности сфальшивил, ответив громко и по театральному грозно:

– Прекратите балаган! До сих пор я был хозяином в этом кабинете! И все, что здесь появлялось и делалось, было обусловлено только моей волей!

Владимир Иванович спокойно переждал эту истерику и твердо сказал:

Да кто с вами спорит? Хозяйничайте себе, пока не надоест! Вот только выдайте по два, как положено, оклада, да выходное пособие – и хозяйничайте дальше как хотите! Не будем мелочиться – по сто пятьдесят тысяч каждому и мы поплыли с «попутным ветром»…

Шеф молчал. Некоторое время молчал, ожидая ответа, и Владимир Иванович. Потом он опустил руку в карман пиджака и достал из него пистолет. Красная точка лазерного прицела заплясала на груди Давида Васильевича, который, побледнев, начал оседать, валясь на бок…

В это время события последних шести месяцев мелькали у меня в голове с невероятной быстротой. Пинакотека бытия пролистывалась сознанием со скоростью мысли – время прекратило свое течение и, если бы я мог в эти мгновения задаваться абстрактными вопросами, то наверняка бы подумал – а есть ли оно вообще?

Глава 1

О моей утренней фобии, вещем сне, приведшем к употреблению коньяка на пустой желудок, изменениях кадрового расклада и поисках нового «хлебного поля» на фирме, моей встрече с Савелием Ильичем в Старом Новгороде, а также о странном появлении нового сотрудника – Владимира Ивановича Ктолина.

 
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды дрожат над ними,
и хрипло кричат им птицы,
что мир останется прежним.
 
 
Да. Останется прежним.
Ослепительно снежным.
И сомнительно нежным.
Мир останется лживым.
Мир останется вечным.
Может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
 

Я очень не люблю первые полчаса после пробуждения. Каждый раз, осознав, что я проснулся, я с неприязнью жду включения в жизнь. И с неизбежным раздражением отслеживаю работу какого-то внутреннего оператора.

Он коммутирует связи в блоках памяти, отключая линии сновидений и включая воспоминания о самых близких, о прошедшем дне, о том, что Волгла впадает в Балтийское море, что военные люди защищают отечество, о цветах нашего государственного флага – знаменитом «бебучёре» – бело-бусово-чёрном триколоре. Никак, кстати, не могу запомнить, что символизируют его цвета – белый, кажется, невинность и чистоту помыслов нашей праматери, бусый – гармоническое единство нашей ментальности с чертогом Всевышнего, чёрный – цвет нашей земли. Или я что-то путаю? Впрочем, это не мудрено. В последнее время полотнище так часто менялось и так причудливо менялась окраска различных его частей (традиционно форма полотнища копирует географические очертания страны), что запутаться совсем несложно.

А оператор продолжает свою работу, начиняя мой мозг тем, что составляет мое индивидуальное «Я» в этом мире. И его работа должна убедить меня, «что мир останется прежним».

Впрочем, сегодня работа оператора протекает несколько странно. Сразу после загрузки «служебной информации» о том мире, в который я попал после пробуждения, подключилось необыкновенно отчетливое воспоминание о ночном сне. А также уверенность в том, что он – вещий.

И сразу на душе стало как-то пакостно и даже тоскливо. Сцена в кабинете всплыла во всех ее гнетущих подробностях – от расположения предметов на столе Давида Ильича до ассоциации клацающего звука закрывавшейся за нами двери кабинета с клацаньем затвора армейского автомата конвойного.

Возникло даже ощущение того, что события в кабинете не приснились мне, а были реальностью вчерашнего дня. Ощущение было настолько ясным, что я решил – поскольку спешить мне теперь особенно некуда, можно не торопиться вставать. Бяшка, правда, долго расслабляться не даст – его утренняя прогулка не может задержаться из-за каких-то моих заморочек и мороков: пописал сам – веди пописать Бяшку.

Сознание некоторое время колебалось вокруг вопроса о том, что же всё-таки было вчера – рутинная тягомотина очередного обсуждения «состояния вопроса о ходе работы по использованию органических отходов для получения сажи» или динамичная, почти «голливудская» сцена нашего с Владимиром Ивановичем увольнения?

Решающих аргументов не было ни у одной из альтернатив, но, поскольку надежда умирает последней, я решил придерживаться той версии, согласно которой кошмар этой ночи стал следствием перенапряжения последних недель и чрезмерной вчерашней работы в фотошопе – я правил риновый баланс летних дачных фотографий.

Приняв такое решение я встал и отправился на кухню. На столе лежали очки с отломанной дужкой и записка: «Я сегодня буду поздно. Заседание кафедры и вечерники. Сырки в холодильнике, но кофе кончился. Почини очки – пропал винтик. Наташа».

Зачем вечерникам химия? Когда-то я, мальчишка-ассистент едва за двадцать, задал такой вопрос своей студентке-вечернице, фигуристой барышне «чуть-чуть за тридцать» Она пыталась получить у меня допуск к лабораторным работам, а я был склонен ей отказать по причине отсутствия в ее голове хотя бы минимума необходимых знаний. Видя это мое намерение, студентка ответила совершенно честно: «Если я не получу диплом, я буду неинтересна мужу».

Мне казалось, что я был готов к любому варианту ее ответа («для знания», «для успешной работы» и прочим банальностям), но оказалось, что жизнь богаче наших представлений о ней и также, как в ней всегда есть место подвигу, «ещё более всегда» в ней есть место для неожиданности, что и продемонстрировал мне полученный ответ. Я был нокаутирован и тут же поставил студентке допуск.

Кстати, если бы она сказала вместо «мужу» «любовнику» (так сказать в те пуританские времена она, конечно же, не могла даже для получения зачета, но предположим!), я бы ей не поверил. При ее-то «внешних данных» незнание химии вряд ли могло хоть как-то препятствовать постельным утехам. Но она сказала правду – семью моя принципиальность разрушить могла…

Это воспоминание отвлекло меня настолько, что я, как оказалось, не осознавал, что уже довольно долго торчу перед кухонным шкафом и вот уже в который раз пытаюсь зачерпнуть ложку кофе из пустой банки.

Поняв, что сегодняшнее мое состояние после такого сна явно не относится к рядовым и потому не может прийти в норму путем «традиционных процедур», я протянул руку к верхней полке, достал бутылку «Кутузова» КВВК мошковского разлива, серебряную рюмку, приобретенную когда-то «по случаю» за пятнадцать тысяч рублей, наполнил ее и выпил залпом, совершенно не почувствовав «тонкого аромата южно-французского марочного винограда».

Точно также в этот момент я, вероятно, выпил бы и цикуту, если бы не понимание того, что после моего отбытия в какой-то другой, призрачно-манящий мир, где не было ни сегодняшнего вещего сна, ни, тем более, его реализации, в этом – «лучшем из миров!» – останутся и Наташа, и дети, и друзья и так и негулянный Бяшка…

Мысли, как известно, обладают способностью к материализации, не всегда – и это очень хорошо! – полной, но и частичная может доставить хлопоты. В данном случае материализовался Бяшка.

Он сел передо мной в позе преданности и подчеркнутой подчиненности, за которой, впрочем, явно была видна истинная его цель – напомнить, что пора и мне выполнять свой долг и вести его на прогулку.

Волна коньячного тепла уже докатилась до кистей рук и ударила в ноги – в желудке ведь пока не было «ни маковой росинки». Я вернулся в комнату, достал из своего «тревожного чемодана» (т. е. дорожной сумки, всегда готовой к немедленному отбытию в срочную командировку) маленькую баночку кофе «Пеле», заварил покрепче и с двойным сахаром, разломил пополам колясочку колбасы и завершил утренний ритуал почти нормально – чашка кофе, две папиросы и бутерброд с колбасой и вареной морковкой – Наташа варила ее для меня специально и загодя, так что в холодильнике всегда был изрядный запас этого лакомства. Жизнь вернулась «на круги своя».

Пока я кайфовал, покуривая свои любимые папиросы «Беломор-канал» «под кофе», а Бяшка с надеждой предвкушал утреннюю прогулку, не проявляя пока чрезмерного нетерпения, к сознанию подключился новый блок – воспоминания о царившей на фирме суете последних месяцев.

Причина была простой – мы искали сырье для производства сажи. После того, как Сан Саныч с нашей помощью наладил производство ценковых белил из фарта и смог приобрести достаточный оборотный капитал, он, естественно, «перекусил» у нас Магнитоград. Его ловкий порученец Савелий Ильич сумел как-то сговориться с Рашидом Нурлиевым, начальником магнитоградского Техотдела, который в какой-то «очередной раз» просто не подписал мне согласование цены, и фарт уехал в Челядьевск без нас.

Были, конечно, попытки вернуть «наше» сырье обратно и направить его в Сталинград, где его принимали у нас очень хорошо, но даже совместных усилий Тамары Николаевны (она осталась нам «верна до конца») и Александра Еремеевича (он несколько раз ездил в Магнитоград «для улаживания вопроса») не хватило, чтобы отстоять фарт в борьбе с Рашидом Фархутдиновичем. Как говорил нам Александр Еремеевич, «этот дол…б нормального языка не понимает – не пьет, не курит, а вечерами сидит дома и схемы чертит». И то, что он в конце концов победил, было понятно – на стороне Рашида было такое мощное преимущество, как производственная база Челядьевска, который согласился осуществить заветную мечту технолога Нурлиева и наладить из части фарта совместное производство ценкового порошка.

Мне даже кажется, что Сан Санычу союз с Нурлиевым стоил совсем недорого – Нурлиев был фанатом идеи производства именно порошка. А фанату, как известно, «покажешь медный грош – и делай с ним что хошь!»

И нам пришлось искать «новые хлеба». Достаточно «плодородного поля» для общей работы не нашлось, и коллектив разбился на «инициативные группы», каждая из которых фактически стала «маленьким „Ипотехом“». Фирма повторяла эволюционный путь рептилий – от гигантских диплодоков к скромным ящеркам. И также, как эти юркие пресмыкающиеся, мелкие группы могли пролезть в самую узкую «бизнес-щель», а в случае опасности – и пожертвовать хвостом…

Мне достался в напарники новичок – Владимир Иванович Ктолин – и не очень «хлебное» башкирское сажевое поле. Илья взял себе Александра Еремеевича и Ленцевский регион, Пегей – Сережу, они пахали на севере – в Ухтебе и Сосенграде, и каждая группа пыталась хотя бы «прокормить себя».

Как попал к нам Владимир Иванович, я не знаю. Вообще Давид Ильич очень «привередлив» в выборе сотрудников, а вот в случае с Ктолиным все произошло стремительно. Владимир Иванович пришел на «смотрины», о чем-то они с полчаса поговорили с шефом за закрытыми дверьми, а наутро отставной полковник Ракетных войск стратегического назначения и обанкротившийся в недавнем прошлом коммерсант из «новых русских» уже «поступил в мое распоряжение».

Это был «настоящий полковник» – немолодой, заметно лысеющий, но при этом тщательно следящий за своей прической, слегка полноватый, однако с великолепной гусарской выправкой, гусарской лексикой, и гусарскими замашками в обращении с окружающими. При более тесном общении выяснилось, что за этой «гусарщиной» скрывалась такая детская непосредственность, застенчивость и доброта, что мы через некоторое время почувствовали искреннюю взаимную симпатию. То есть, говоря формальным языком кадровиков – «сработались».

Поскольку сажа и ценковые белила технологически и коммерчески «пересекались» в производстве шин, была не исключена возможность конкурентного столкновения с Челядьевском. Но мы его не только не боялись, а даже тайно желали – и я, и Александр Еремеевич, да и Илья считали себя оскорбленными «челядьевской изменой» и каждому из нас хотелось лично наказать наших обидчиков.

Повезло мне. Я «пересекся» с Савелием Ильичём в Старом Новгороде, на Волге, на известном шинном заводе, расположенном «в двух шагах» от знаменитых памятников, украшающих 1000-рублевую купюру. Я приехал пристраивать сажу, добытую Александром Еремеевичем в Ленцке, а Савелий Ильич там же хлопотал за долгосрочный договор на поставку своих белил, сделанных из «нашего» фарта.

Мы случайно столкнулись с ним в заводской столовой во время обеда. Савелия Ильича я заметил первым – он стоял в конце довольно длинной очереди на раздачу и когда увидел меня, то чуть не выронил из рук приготовленный уже поднос.

Я подошел и поздоровался:

– День добрый, Савелий Ильич! Мир тесен для тех, кого ноги кормят, не правда ли?

Савелий Ильич не стал, как при встрече в челядьевском аэропорту, отрицать наше знакомство, быстро взял себя в руки, и ответил вполне светски, но с привкусом снисходительного торжества:

– Рад видеть вас, Юрий Александрович! Рад и тому, что вы ещё «на плаву»… Помните, в школе учили: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла»… Я-то знаю, чего порой стоит выдерживать этот принцип, так что примите моё искреннее восхищение вашей стойкостью…

Я усмехнулся:

– Да полноте, Савелий Ильич! Эка вы глубоко копнули – школу вспомнили! Я уж и арифметику школьную стал забывать, не могу сейчас даже какую-нибудь задачку на деление решить. Вот тут на днях сын-оболтус одной из наших сотрудниц позвонил ей на работу и спросил: «А как по правилам с приятелем делиться – пополам или по-братски?». Я не знал ответа. А вы бы что сказали?

Савелий Ильич задумался и неуверенно ответил:

– А разве есть в арифметике какие-то правила на этот счет?

Я тут же поддержал его:

– То-то и оно! Нет в арифметике таких правил. Это, оказывается, дети КВН репетировали, и у них был такой ответ – «правильно – по понятиям»! Вы тут школу вспомнили… Вот я вам и напомню один наш разговор о памяти. Помните наше обсуждение русского фольклора на примере пословицы «Кто старое помянет…»? Я вам тогда ещё подсказал её окончание? Так вот, глаза у меня, как видите, целы – углядел я вас издалека. И потому знайте – я ничего не забыл! И правильное деление – по понятиям – мы с вами ещё не закончили!

Савелий Ильич посерьезнел и сказал:

– Хотите – верьте, хотите – нет, но я с Нурлиевым специально оговорил, что б вашу долю он не трогал. Вы ж меня тогда спасли – выгнал бы меня Сан Саныч с «волчьим билетом». А я не подлый человек и зла бы вам никогда сознательно не сделал. А уж что там потом Тамара Николаевна с вашим Александром Еремеевичем и Рашидом Фархутдиновичем без меня «сварили» (а они втроем не раз паркетом в магнитоградской гостинице скрипели – помните её полы в 203 номере?), как они меж собой поделились – я не знаю. Со свечкой не стоял… Да и знакомая кастелянша, «тёзка» моя, Савва Панкратьевна, в чужие дела носа не сует. Но, конечно, и глаз не прячет – кто к кому когда приходит, видит отлично! И читать надписи на этикетках пустых бутылок при уборке в номерах вполне умеет. Так что какой коньяк, какую водку постояльцы пьют – знает наверняка. И рассказывает не таясь, если ее правильно попросишь…

И по тембру его голоса, и по выражению глаз Савелия Ильича я понял, что он не лжет, и что действительно наш «Саша» не только с Тамарой Николаевной «решал вопросы» в Магнитограде… Но он ведь и не скрывал, что с Рашидом «схватывался»! Правда, о «тройственных переговорах» я как-то не слыхал… Да и в трезвенности Рашида я теперь не был уверен…

После этой встречи ситуация в Магнитограде и Челядьевске перестала для меня быть однозначно ясной, но сделку Савелия со Старым Новгородом я все-таки урезал – в отделе снабжения шинного завода рассказал о том, что челядьевские белила делаются из фарта и они содержат примеси железа хоть и не выше нормы, но не стабильны даже в одной партии. И Старый Новгород взял у Савелия Ильича не 2 вагона в месяц, а только один – «на пробу»…

Бяшка уже находился на грани «дисциплинарной устойчивости» и готов был начать подавать мне «звуковые сигналы», строго ему запрещенные в доме. Я понял, что он совершенно прав в своих притязаниях и не стоит доводить этого достойного представителя «четвероногих друзей человека» до правонарушения. Ведь ругать его за призывный лай было бы несправедливо, а подчиняться в такой форме выраженным требованиям – значило проявить недопустимую в отношениях с собакой слабость.

Я быстро поставил на плиту кастрюльку с геркулесом («Овсянка, сэр!», – любимая Бяшкина еда), накинул куртку, взял зонтик и поводок. С этого момента по нашим неписанным домашним законам прогулка считалась начавшейся и Бяшка, подпрыгнув от радости, залился нетерпеливым лаем – скорее, – да скорее же! – открывай дверь, не тяни, пошевеливайся!..

Глава 2

О нашей утренней прогулке с Бяшкой, ее географических и социальных обертонах, о воспоминаниях, связанных с командировкой в Емельянов, а также о странном деловом ужине в Емельяновском ресторане и примечательной беседе с Полициянын уссат ерли векили

 
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких
пальцах – папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким
пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника
жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
 

На улице было сумрачно и сыро. Дождя как такового почти и не было, но все те провалы, прогибы, выбоины и щербатости дворового асфальта, которые в «обычный день» почти и не отмечались взглядом пешехода, «актуализировали» свою способность превращаться в лужи и, тем самым, превратили тихий мошковский дворик, конечно, не в финский Хювянкяя, славный не только своими озерами, но и чистейшим «горным воздухом», а, скорее, в подобие мошковской Мещеры – озерного и болотного края.

Я, выйдя из подъезда, повернул не влево – к реке и тропинке, ведущей на работу, а вправо, к Садовникам, «околице Коломенского». Навстречу мне шлепали по лужам редкие прохожие. Выбрать совершенно сухой маршрут было весьма затруднительно, так что единожды черпанув туфлем или ботинком жидкости из коварной лужи, в другие лужи люди уже входили смело – дважды промокнуть невозможно. Кто спешил на работу, кто, так же как и я, сопровождал своего «четвероногого друга».

И казалось, что каждый встречный (ну, почти каждый…) мужчина пах болотом, сигаретным дымом и той специфической жидкостью, без которой, как говорят, и дождь не в радость… Так что запах «Кутузова» вливался в эти уличные запахи высоким, но гармоничным обертоном.

Бяшка не пропускал ни одного ствола дерева, ни одного угла дома или колеса стоящего автомобиля – на каждом он оставлял или обновлял свою метку, гордо скособочившись и поднимая правую заднюю лапу.

У последнего по ходу подъезда дома на лавочке сидели двое парней, разумеется, имевших вид «мокрых куриц», но, в отличие от оных, согревавшихся не бегом и квохтаньем, а содержимым стоявшей тут же, на лавочке, бутылки с какой-то отнюдь не кефирной по виду жидкостью. К ним бежал третий, весело, но и немножко обиженно голося:

– А, вона вы где спрятались да обустроились! В уголочке, как евруи какие-то…

Ему обиженно ответили:

– И ничего-то мы не прятались… Сели на виду и тебя ждем… А ты сразу обзываться!..

С неба моросило, с деревьев капало, в голове стояли картинки то ли сегодняшнего «сна», то ли вчерашней «яви». Мысли крутились вокруг нашего последнего начинания и мне, бредущему за натягивающим поводок Бяшкой, вспомнилось, как мы с Владимиром Ивановичем примерно вот в такую же непогодь, но только весеннюю, а не осеннюю, ездили в небольшой городок Емельянов, что под Тулой.

В Емельянове, под раскисшими небесами, мы с Владимиром Ивановичем нашли у заводчан автоцистерну в месяц какого-то органического слива (а это всего-то около тонны не очень качественной сажи с рентабельностью «плюс-минус 3 %»), рабочую столовую с плохо промытыми перекореженными алюминиевыми ложками, памятник бойцам Советской Армии в виде гипсовой «Катюши» на гусенечном ходу и … скоростную трассу.

На обратном пути по трассе мы, оседлав кортеж тамошнего губернатора Новодубцева, даже промчались минут 20 на скорости «далеко за 120» мимо постов ГАИ, возле которых стояли табунчики временно обездвиженных автобедолаг, прикованных к месту милицейскими жезлами. Жезлы обеспечивали проезд бывшего члена ГКЧП по вверенной ему на «кормление» губернии до границы с мошковской областью. После пересечения границы кортеж оторвался от нас и мы снова оказались в толпе «простых граждан».

Остаток пути мы вспоминали подробности нашего вчерашнего дня и никак не могли прийти к согласию – был ли он успешным? «Производственная сторона» поездки не вызывала восторга – оказалась она явно скучной и не сулила никаких перспектив.

Единственный «веселый» эпизод случился вечером. Мы зашли поужинать в новый ресторан, который открыли в Емельянове то ли «новые киргизы», то ли «новые казахи», но уж точно – не «новые русские». Зашли потому, что это было единственное действительно новое предприятие «общественного питания» в городе.

Почему оно появилось – особый вопрос. Не вдаваясь в подробности скажу только, что, «по слухам», захолустный Емельянов в последнее время стал одним из заметных центров наркотрафика из Средней Азии в Руссию. Вот и организовали дельцы этакую «точку рандеву» для «своих».

Кормили там вполне прилично и недорого – не эта составляющая «обмена веществ» человеческого организма с окружающей средой давала доход заведению. И заведение работало в соответствии с простым и понятным правилом: хочешь дури – будет тебе «дурь», а хочешь манты – получи полную тарелку.

Однако, как оказалось, и дурь бывает не только наркотической. Когда мы с Владимиром Ивановичем приняли «под горячее» по рюмке «Абсолюта», принесенного нам в стеклянном графинчике «а ля 50-е годы», я почувствовал, что мир вокруг стал чуть-чуть иным…

Я вдруг услышал музыку (а, интересно, раньше слышал и не обращал внимания, или её не было?), причем музыку знакомую. Звучала джазовая фантазия на темы «Кармен» для саксофона с оркестром Бекмамбетова. Где она звучала – у меня в голове или из ресторанных динамиков? Тогда я совершенно не задавался этим вопросом, но и сейчас не смог бы ответить на него определенно… И теперь, сидя за ресторанным столиком, я вспомнил, как слушал эту вещь в исполнении Анны Королевой и оркестра «Kremlin».

И Королева была хороша, и ее саксофон раскрыл музыку Бизе-Бекмамбетова с новой стороны, но не это стало главной доминантой восприятия. Есть там у них один альтист!.. Джазовый ритм он не только чувствовал и выносил на публику положенной ему долей партитуры, но ещё и вводил непредусмотренную композитором, но очень эффектную партию ударника, исполняя её на собственном лакированном ботинке правой ноги. Вытянутый – по моде! – носок его концертного туфля в совершенном согласии с дирижерской палочкой Миши Рахлевского «держал ритм» виртуозно. Он буквально взвивался над сценой и, мгновение спустя, «стремительным домкратом» мчался вниз. Я был буквально зачарован и знакомой музыкой, и ее новыми смысловыми ветвями, привитыми к классическому «музыкальному тексту» Бекмамбетовым, и очаровательной саксофонисткой, и, конечно, этим дополнительным инструментом камерного оркестра.

С первых же аккордов ностальгические чувства пробудили атавизм советского отношения к музыке и почему-то захотелось, подобно энтузиасту-речнику из «Верных друзей», крикнуть: «Хабанеру давай!». Но, предвосхищая этот порыв души, саксофонистка, поразительно похоже изображая своим инструментом голос Тамары Синявской, выдала мне такую Хабанеру, что слезы восторга подступили к глазам!.. И вот сейчас, в ресторане, эта музыка снова звучала у меня в ушах…

Но кончилась одна музыка, и тут же зазвучала другая. Всё-таки это была, вероятно, специальная здешняя программа «под горячее». И Владимир Иванович вдруг попытался подпевать гремящей из ресторанных динамиков «Свадьбе» в исполнении Муслима Магомаева. Я почему-то нисколько не удивился тому, что не имевший никакого музыкального слуха Владимир Иванович начал слаженно и синхронно с Муслимом:

 
По проселочной дороге шел я молча
И была она пуста и длинна…
 

Но тут память подвела Владимира Ивановича, он забыл слова и продолжал молча открывать рот в такт музыке, издавая обычное в таких случаях мычание.

Я уже хотел было помочь Ктолину и вступить «третьим голосом», как возле нашего столика неожиданно выросла странная военная фигура. Нет, это не был «Пушкин в летном шлеме». Но возникшая фигура была не менее странной. Странность её заключалась в том, что фигура эта принадлежала ладной восточного вида широкобедрой женщине в красивом мундире – подпоясанном декоративным шартрезовым ремешком кителе цвета лягушки в обмороке и юбке чуть ниже колен, с лихо посаженной на голове береткой. В белых перчатках эта явно официальная дама держала какую-то бумагу.