Текст книги "Три выбора"

Дверь впустила меня внутрь – не «в грязную и подлую конуру», как это наверняка было бы при использовании изделия Солнцеградского завода, а в нашу светлую офисную комнату. К моему удивлению, сегодня я не был её первооткрывателем. (Так вот почему мне не досталось права поставить автограф в журнале охраны!).

В комнате уже сидел с холодно-равнодушным выражением на хорошо выбритом лице Илья Стефанович и лениво перебирал клавиатуру своего компьютера. Сетка его лицевых капилляров уже не светилась, а, значит, он сидел здесь достаточно долго и успел согреться.

Я слегка растерялся и не успел осознать причину этого несколько странного «трудового порыва» Ильи – обычно он вбегает в комнату или за две минуты до того, как по характерному щелчку в аппаратах «громкой связи» мы узнаём, что шеф приступил к работе и уясняет для себя обстановку в рабочей комнате, или через пять минут после этого с причитаниями о том, что вот опять на кольце пробка, что из-за гололеда он «чуть не въехал в морду „Мерсебеса“, который не удержался на повороте, и что вообще „никто его не любит, и каждый норовит обидеть…“».

А Илья не дал мне времени для сосредоточения – его холодное равнодушие быстро трансформировалось в чуть слишком приторно-радостное, он поднялся (почти вскочил!) и, встав в характерную позу из кинофильма «Кинь! Да? Да!», весело воскликнул:

– Игорь Петрович! Наше Вам Ку!

– Спасибо, Илья Стефанович!

– Ну, «спасибо» на стол не поставишь и в стакан не нальешь, – начал он традиционный балаган, который любил разыгрывать, находясь в хорошем или, наоборот, дурном, но деятельном настроении.

– А что, уже и налить нечего? Сочувствую, но терпеть недолго – сегодня ведь будет зарплата! – пытаясь попасть в нужный тон, говорю я.

– Кому бублик, а кому – дырка от бублика, – произнес в ответ Илья.

И добавил, уже без тени веселья и ерничества:

– Я тут вычитал у одного когда-то «не нашего» умницы, что будущее каждый миг является перед нами как бесконечность ветвящихся возможностей. А какая бесконечность скрыта в этой самой дырке от бублика? И ведь все действительно хотят обидеть и на твоем горбу в рай въехать…

– Что-то случилось в Даргомыжске? Не берут бензол? – я уже понимаю причину его уныния и расстраиваюсь сам, поскольку в день зарплаты такие новости не радуют шефа.

– Хм… Не берут… Все не так просто, Игорь Петрович! Они-то бы взяли, кто ж от хорошего сырья да жирного кэша отказывается! Станция закрылась! – вдруг сообщает мне сенсационное известие Илья.

– Как закрылась? Для кого закрылась? Помнится, там начальником ваш человек, вы с ним и «на грудь» немало приняли, да и конвертов он после ваших визитов получил столько, что может писчебумажную торговлю открывать! Неужели для вас он не может в качестве исключения принять пару цистерн бензола даже на укороченной из-за ремонта сортировочной ветке? – я говорю все это, и вправду не понимая, как может не принять нашего груза станция, с начальником которой «дружит» сам Илья Стефанович!

– При чем тут ремонт? Станция не принимает горючих грузов по причине «внеплановой реконструкции противопожарного обеспечения инженерных сооружений». Вот, полюбуйтесь, – и Илья сунул мне какую-то «портянку» – длинную бумажную ленту от факсового аппарата, на которой под заголовком «Извещение о временном прекращении приема грузов» была изображена какая-то то ли схема, то ли карта и шел текст «Договора об оказании услуг по транспортировке горючих грузов».

– А на самом деле пожарные на них наехали, – сказал он и, постепенно возбуждаясь, продолжил изложение подробностей:

– Пришли в очередной раз с «плановой проверкой», коньячок, по такому случаю выставленный станционным начальником (настоящий, между прочим «Ахзинулля», знаю этот обычай Михалыча не по наслышке) выпили, икоркой закусили (и этот продукт оказался в холодильнике станционного буфета, хотя никаких грузов с Дальнего Востока станция уже лет 10 как не получает), конвертики без марок и обратного адреса в карманы пораспихали… А потом ещё и в долю с каждой принятой станцией цистерны запросились!

Михалыч им и говорит: «Побойтесь Бога, сукины дети! Вы ж пожарники, а не работники избирательного штаба по перевыборам Курнасмехова президентом нашей республики. Ну, черт с вами – берите ещё по три штуки и гуляйте по Канарам в нейлоновых трусах…». А они обиделись и уперлись («пожарниками» их обозвали, видите ли…) – и ни в какую! Долю им подавай, а не то… Ну, и не договорились… Дураки на букву «мэ»!

Теперь станция закрыта, её начальник, Михалыч, ревет белугой в своем кабинете, объясняясь по телефону и лично с отправителями и получателями грузов, а пожарные третий день проверяют напор мотопомпы и тоже ревут – обедают в станционном буфете при пустом практически его холодильнике да ещё за свой счет!.. Короче, чем дальше в лес, тем злее партизаны, – завершил он изложение фактов.

– Я вот сейчас звонил, – закончил свой монолог Илья уже отчетом о предпринятых им мерах, – мне даргомыжские и говорят, что раньше, чем через неделю станция не откроется…

– Да, дела-а…, – только и смог протянуть я в ответ на ильевские новости.

А он раздумчиво произнес, обращаясь скорее к себе, чем ко мне:

– А в Рязани ждать не будут, и правильно поступят – свой карман всегда надежней, чем даже счет в «Сбербанке». И уедет наш бензол куда-нибудь в Волглый – там ребята оборотистые и при бабках. Заплатят и авансом, вперед за пару цистерн.

И зло добавил:

– А я останусь только при зарплате в варианте «эконом» – что б штаны не упали…

Илья Стефанович замолчал и снова его пальцы опустились на клавиатуру. Искал он в Интернете, разумеется, не новых покупателей рязанского бензола, а новые сайты знакомств – обычное его занятие между короткими периодами действительно хваткой и продуктивной работы.

Я подумал, что Илья сейчас блестяще применил ко мне один методический прием из рекомендуемой в бизнесе тактики поведения – «больше плачь и сокрушайся, не хвались, а прибедняйся» и ведь я на него почти попался!

Осознав это, я спросил:

– А вы знаете, что советует в подобных случаях Хоружий?

Илья помолчал и было видно, что в нем борются два желания – признаться, что об этом самом Хоружем он ничего не знает, или всё-таки блефовать. Победил блеф.

– Нет, не помню, – сказал он с интересом.

– Хоружий, – я принял его игру и не стал объяснять, почему интересно мнение какого-то Хоружего, – советует воспользоваться «опытом Аристотеля», а именно зажать полученную зарплату между двумя скрещенными пальцами. Тогда покажется, что она удвоилась.

Илья усмехнулся:

– Это не я должен делать, а продавец нового цифровика на 10 мегапикселей, который я хочу купить… Да ведь он наверняка не знает ни об опыте Аристотеля, ни о том, что я хочу, чтобы он его повторил именно с моими деньгами!

И снова повернулся к экрану компьютера.

Его усилий, подкрепленных цепкой памятью и природной расчетливостью, обычно хватало для ведения текущих дел. Если же возникали неожиданности, типа той, которую он мне только что описал, то предпочитал он в такие минуты прежде всего испытанный и надежный инструмент – философскую бритву Оккама собственной заточки: «Новых сущностей не выдумывай и действуй, помня – люди злы, но любят лесть и деньги». И потому первые же его предложения по решению проблем были самые простые и «верные».

Во-первых – лично высказать и зримо продемонстрировать в обаятельной столичной манере «свое ку» тому человеку, у которого в кармане авторучка, подписывающая нужные документы, а в руках телефонная трубка, передающая исполнителям нужные тебе распоряжения.

Приветствуется и наличие во рту этого человека парочки золотых фикс, столь ярко блещущих во время проводимого им личного разноса (с разбрызгиванием слюны, разумеется) твоего обидчика и дурака низового звена, который не понял всей прелести приватности «деловых отношений» и давящегося в ходе этого разноса в кабинете своим молчанием…

Во-вторых (а по времени лучше бы и во-первых!) – разместить у этого человека рядом с его авторучкой простой бумажный конверт без каких-либо реквизитов, конверт достаточно толстый, чтобы обладатель авторучки ощущал его присутствие как приятную тяжесть в близком к сердцу кармане своего дорогого пиджака, но и гораздо более легкий, чем невесомая почти бумажка-платежка с указанием суммы уплаченных нами штрафов и пеней – возможных убытков от действий упрямого дурака низового звена.

Считал Илья Стефанович в уме быстро, людей умел взвешивать мгновенно и определять их «вес» с точностью до почти невесомой копейки, так что реализация этих его предложений очень часто оказывалась вполне успешной.

Но случались и нестандартные ситуации, как, например, сейчас на станции «Дерневка» («Дурнёвка» в фонетической транскрипции Ильи Стефановича) под Даргомыжском, когда по логике жизни такого «нужного человека» просто не оказалось, все там были известного сорта «чудаки», и в таких случаях Илья просто терялся, как теряется ребенок, когда очевидно сладкая и всегда желанная конфета оказывается источником нестерпимой зубной боли.

И Илья «по-ребячьи» вовлекал в свои заморочки всех, кто хоть как-то мог ему помочь и до кого он мог в данный момент «дотянуться», При этом действовал он с таким жалостным видом и столь искренно обещал «век не забыть» своего благодетеля, что люди помогали ему с полной отдачей, забывая в этот момент все «прошлые разы», когда столь же искренние обещания «не забыть», испарялись через мгновение после того, как нависшая над Ильей беда миновала.

Я думаю, что успех приносила Илье именно эта искренняя «детскость» его поведения, когда беда заставляет прижаться к материнской юбке в поисках защиты и участия, но едва «гром отгремит», о проявленной «слабости» для дальнейшего «достойного настоящего мужчины» существования следовало как можно скорее забыть.

И помогали-то ему чаще всего именно женщины (и на работе, и, насколько я могу судить, «в личной жизни») – у них просто срабатывал материнский инстинкт, и они с пониманием детской психологии прощали ему последующую дерзость и грубость.

У нас это относится, прежде всего, к Татьяне Борисовне – «бизнес-вумен» от Бога и «наивной авантюристке» в делах житейских, и Лидии Федотовне, женщине жалостливой и доброй, а в своей работе – маркетинге – совершенно мастерски умевшей «дожать» самую малую зацепку и найти ценный плод на, казалось бы, паханном-перепаханном другими поле. А получалось у нее все просто потому, что кроме умения не упустить удачу, была она неутомимой труженицей и действительно не боялась получить мозоли на пальцах, крутя телефонный диск…

Глава 4

О Лидии Федотовне, ее муже, дачных цветочках, происхождении слова «лоллард» и виде из нашего окна, а также о технике разговора с клиентами и кипячения воды в образцовом исполнении Лидии Федотовны.

 
Вот, сказал мне Аполлон,
Я даю тебе ту лиру,
Коей нежный, звучный тон
Может быть приятен миру.
 

Дверь снова пискнула и впустила в комнату «легкую на помине» Лидию Федотовну – даму внешне солидную и даже респектабельную, но по мелькавшим порой в ее глазах «чертикам» легко было понять, что и она «себе на уме», и не стоит верить ее внешности больше, чем внешности любой опытной женщины, т. е. ровно настолько, чтобы легко поддерживать с ней «светскую болтовню», но ни в коем случае не раскрываться – наивность такого поведения наказывается быстро и болезненно…

Она повесила свое «сильно укороченное» морозом пальто с воротником из хорошей норки (или чернобурки? – совсем я ничего в мехах не понимаю…) на крючок стоящей перед дверью вешалки и направилась к своему рабочему столу.

– Ой, мальчики! Ну, прямо еле дошла! А мой Митюня ещё мне утром и говорит: «Отдохнула бы, мать!»… А ещё поезд в тоннеле остановился и минут десять стоял… И ведь ничего по радио не говорили! Я, конечно, понимаю – у него, у поезда, может, и радио не работает, там уж всё разваливается от старости… Конечно, роздал этот пьяница Кельцин всё «своим да нашим», а теперь – с кого спросишь? С Пушкинова? Раньше хоть пожаловаться можно было в милицию, а теперь кругом одни бандюки и воры!

Я не понял, почему при остановке поезда метро нужно жаловаться в милицию, зачем бандюкам и ворам гнилая проводка вагонной связи, и при чем тут президент Кельцин, но спорить не стал – знаю ведь, что после того, как её Митюня, простой электрик в хозяйственной службе Верховного Совета при Хамбулатове, просидел под обстрелом в подвале Белого Дома почти сутки и выбрался оттуда с не самыми лучшими воспоминаниями о «культуре речи и бытового поведения» омоновцев, «зачищавших» эти подвалы после штурма, Лидия Федотовна решила для себя, что во всем виноват пьяница (но, по недоразумению, и Президент!) Кельцин и команда его «дерьмократов в розовых штанишках». Убеждение это вошло в ее сознание столь прочно, что с годами уже и не менялось…

– Ну, да ладно! Что о них говорить!.. У них – свои розарии на дачах, а у нас – своя картошка в огороде… А, кстати, как тут наши цветочки поживают?

Лидия Федотовна ревниво следила за какими-то цветами, стоявшими на наших подоконниках, и поливала их по утрам перед началом рабочего дня. Она внимательно вгляделась в какую-то почку на толстом стволе, и погладила темно-фиолетовые глянцевые листья фикуса, а потом сказала мечтательно:

– Вот настанет лето!.. У меня на даче и розы, и маргаритки, и цинии…

Её мечты прервал язвительный Илья:

– Как Вы сказали? Циники? Это точно – любят циники срывать цветочки и у Розы, и у Маргариты…

– Да ну вас! – рассердилась Лидия Федотовна. Вечно у вас, Илья Стефанович, одно и то же на уме!.. Не циники я сказала, а цинии! И вообще, хватит прохлаждаться, работать надо – сегодня ведь зарплата…

Лидия Федотовна села за свой стол в углу комнаты, у окна, на кресло, которое было отрегулировано по ее росту еще в момент его доставки, но она каждый раз с утра примеривалась и садилась с опаской – не подменил ли его этот шутник Илья, и не крутил ли он регулировку? Сегодня все было в порядке.

А Илья Стефанович, который вечно искал гармонию дурашливости и глубины и почти никогда не находивший ее, впадая в каждую из крайностей с периодичностью маятника, рассудительно произнес:

– Э, нет, Лидия Федотовна, не скажите! Сегодня у нас с вами на уме одно и тоже – сколько лысорозовых лоллардов будет в конвертике?

– Не в «конвертике», а в «конвертиках», – выпуская коготки, царапнула его Лидия Федотовна. Но, не желая «обострять», она примирительно и смиренно улыбнулась. Однако, всё-таки не удержалась и добавила:

– Разные у нас с вами конвертики, Илья Стефанович, разные… Смотрите, не перепутайте – пожалеете!

– А, кстати, вы знаете, откуда пошло это выражение? – обратился Илья уже ко мне, оставив в покое Лидию Федотовну, поскольку и не ожидал получить от нее ответа на свой вопрос.

Она тоже сочла разговор исчерпанным, достала свою кружку (держала ее в столе отдельно от других) и пошла за водой, даже не проверив, есть ли она в «общественном чайнике». Чайник ее не интересовал «принципиально», потому что «эта грязнуля Елена Петровна там давно лягушек развела».

– Не знаю, Илья Стефанович, – честно признался я.

Довольный тем, что после поражения с Хоружим «уел» меня по «интеллектуальному вопросу», Илья Стефанович рассудительно изложил почерпнутые им откуда-то действительно весьма любопытные сведения.

Оказывается, ещё у какого-то то ли английского, то ли ирландского классика начала XVII века в полузабытом ныне, а тогда, как сказали бы сегодня, «культовом» в Америке романе, была такая малопонятная фраза:

«С задумчивой бороды на язвительный череп переходил его взгляд, дабы напомнить, дабы по-доброму упрекнуть, переместившись затем к тыкве лысорозового лолларда, подозреваемого невинно».

И вот переселенцы, которые, естественно, в культуре были полностью зависимы от метрополии, но всегда хотели как-то выделиться из нее, именно этого «лысорозового» и увидели в своем тогдашнем президенте, поскольку в романе об этом лолларде было сказано: «У него было на добрую деньгу ума».

Так попал на готовившиеся первые банкноты Демократических Штатов Америки «лысорозовый» Президент и непонятный, но звучный «лоллард» украсил вид новой валюты молодой страны.

История мне понравилась, и я сказал, что не откажусь изучить лысину как можно подробнее на как можно большем числе примеров, т. е. экземпляров.

Мы немножко поспорили с Ильей – о каком из америкосских Президентов здесь идет речь – действительно лысом Уошингтоне, прикрывающем на однололлардовой купюре свою лысину париком, или о Франкеле со 100-лоллардовой банкноты, наоборот, выпячивающим начинающуюся лысину? Сошлись на втором варианте и пожелали друг другу вечером изучить как можно больше портретов этого физика.

Вернувшись с полной кружкой воды, Лидия Федотовна поискала глазами какую-нибудь бумажку, чтобы подстелить ее на подоконник, где она кипятила воду для утреннего чая. На глаза ей попалась та самая «портянка» из Даргомыжска, которую сунул мне Илья. Я ее бросил на тумбочку, где у нас лежат «ненужные бумаги» для черновиков.

Лидия Федотовна положила ее на подоконник, поставила на нее кружку, и включила кипятильник. Предосторожность оказалась не лишней – выплеснувшаяся при погружении кипятильника вода потекла по факсовой бумаге, размывая ее текст – «Извещение о долговременном перерыве в сортировке некоторых категорий грузов» и расположенную под ним картинку с изображением хопра-вагона и железнодорожной платформы, в которую и уперлась вытекшая струйка, не добравшись до текста следовавших сразу после картинки «Правил перевозки грузов по железным дорогам РФ».

Равнодушно скользнув взглядом по этой лужице, Лидия Федотовна стала рассматривать величественный индустриальный пейзаж за окном, включавший в себя широкую панораму заснеженной набережной Моквы-реки с неброскими, но графически выразительными силуэтами небольших лип, посаженных вдоль солидного, но не помпезного чугунного ограждения темно-красной воды, просвечивавшей сквозь нетолстый лед.

Она заметила на льду множество ярких фигурок рыбаков в голубых комбинезонах, по оранжевому цвету лиц которых легко было понять – они не чувствовали никакого холода. Вероятно, столь любезная ее сердцу совковая милиция, во время?но должна была бы похватать их всех без разбора за явное, легко обнаруживаемое и на глаз, по цвету, без всяких там «химических трубочек», нарушение запрета на употребление крепких спиртных напитков в общественных местах и за «самовольный лов с целью обогащения».

Но сегодняшняя милиция спокойно ехала вдоль цепочки этих нарушителей по набережной на полученном от загнивающего Запада «по линии технического сотрудничества» то ли «Морде», то ли «Мерсебесе» (плохо я разбираюсь в марках иноземных автомобилей, наводнивших наши улицы). И никак она не реагировала ни на это вопиющее нарушение норм капиталистической морали (рыба-то действительно и жирела и мутировала на отходах муниципального хозяйства, тайно сбрасываемых в реку), ни на попрание «Правил безопасного поведения на водах». А ведь лед был настолько тонок, что почти не скрывал рисунка водоворотов, крутившихся в виде маслянисто-красных спиралей нечистой воды, нагретой за счет тех же тайных сбросов до нескольких градусов Кельция. (Выше нуля, разумеется).

Решетка ограждения ровной линией тянулась от поворота русла под железнодорожный мост до красавца-метромоста (построенного, кстати, женщиной-архитектором «посуху» – русло реки пустили под мост только после завершения его строительства). Прерывалась она только в том месте, где в нее врезался какой-то молодой лихач, мчавшийся ночью с перпендикулярной улицы и бывший в таком алкогольном градусе, что не заметил «прямо по курсу» даже светящейся ленты Моквы-реки.

На противоположном берегу, просвечивая сквозь морозную дымку, красовались относительно новые (что там десять лет для рассейского завода!) ринового цвета корпуса сборочных цехов автогиганта и живописные, высоченные, нагретые, как это обыкновенно и бывает зимой, до красного свечения трубы, из которых столбом в чистое фиолетовое небо поднимался ярко-красный пар тамошней ТЭЦ.

Все это Лидия Федотовна наблюдала, ожидая, пока опущенный в кружку кипятильник не нагреет воду до ярко-красного цвета и она не закипит, выбрасывая лопающиеся пузыри горячего оранжевого пара. В этот момент кипятильник следовало отключить.

Для этого снова нужно было лезть под стол, потому что «этот несносный мальчишка» – «Бурый» – никак не купит («за общественный счет», разумеется) нормального удлинителя для ее кипятильника и не подключит его к розетке.

Сергей Иванович («Бурый», как называли мы его между собой) был «восходящей звездой» нашей фирмы, раньше он занимался вместе с основной работой и мелкими хозяйственными делами, а теперь, «набравшись опыта», переходил на «крупняк» и хозяйственную мелочевку постепенно сбрасывал с себя. Но Лидия Федотовна ещё не до конца осознала его новое положение и по старой памяти теребила по пустякам.

А «Бурым» прозвал его шеф за хваткость в делах и странный цвет купленного им первого автомобиля.

Отсутствие же удлинителя справедливо расценивалось Лидией Федотовной как небрежение к ее заслугам перед фирмой и неуважение к возрасту. (Хотя последнее соображение по понятным причинам и не озвучивалось никогда, но всегда присутствовало в ее внутреннем анализе расклада сил и влияний, на основании которого она и вела себя).

Заварив чай, Лидия Федотовна начала листать свои записки в старой, потрепанной тетради, ценность оперативной информации в которой была столь велика, что берегла она ее «как зеницу ока» и спасала в первую очередь.

Однажды, например, возникла угроза «наезда налоговиков». Это был тот редкий случай, когда для фирмы возникла неожиданная внешняя угроза.

Обычно «волчий нюх» шефа чувствовал даже тень опасности задолго до того, как она появлялась на горизонте и он успевал принять эффективные меры для того, чтобы рассеять эту тень. О многом подобном мы даже и не догадывались. А потому легкомысленно относили к чудачествам шефа его требования к уборке письменных столов, просмотру своих личных рабочих тетрадей, пресечению «лишних» телефонных разговоров и т. п. Не приведи Господь, если он вдруг увидит, что ты выбросил в урну, не разорвав в мелкие клочки какой-то листок, на котором были записи, касающиеся технико-экономических обоснований наших схем или – что вообще грозило «тройным расстрелом на месте»! – расчетов каких-то кэшей.

Так вот, тогда, когда редкая тень все-таки накрыла «наше гнездо», шеф приказал срочно уничтожить все старые бумаги – черновики договоров, письма с заводов, рабочие ТЭО по разным схемам сделок. И Лидия Федотовна вместе со всеми «рвала и метала» старые папки и документы, но… предварительно спрятав в сумочку эту заветную тетрадь! И, уходя в отпуск (внук, дачные проблемы…), с большой неохотой оставляла этот потрепанный раритет своей временной преемнице – молоденькой, но явно «перспективной» девочке по имени Анечка, недавно присмотренной шефом с подачи Ильи.

Помнится, что пришла к нам Анечка не одна, а с подругой Оленькой. Но после первого же производственного совещания Оля в ужасе убежала, а Анечка пришла снова. И теперь время от времени шеф приглашает ее «на подмену» очередной «кадровой отпускнице». Но так все и не решится предложить ей «руку и сердце» постоянного места. А Анечка ждет этого. И, думается, не напрасно – дождется. Такие лисоньки как Анечка просто так хвостом не крутят…

Через две минуты сосредоточенного листания тетрадки, в руках у Лидии Федотовны уже была телефонная трубка, и она проникновенно кого-то убеждала («нежный, звучный тон»):

– Да что вы! Это самая лучшая добавка! И октан поднимает и не густеет на морозе!.. Да вот наши представители к вам приедут, и всё разъяснят… Конечно, взаимовыгодно… И регулярно… И с руководством побеседуют… И с вами лично!.. Конечно, лично!.. Вот приедут и всё разъяснят… Когда позвонить? Через пару недель? И сколько возьмете? Ах, только бензовоз…

И уже более холодно, с оттенком брезгливой усталости от разговора с мелким, но претенциозным клиентом, добавила:

– А, может быть, вы к нам подъедете?

И, выслушав какую-то довольно длинную тираду, совсем равнодушно завершила разговор:

– Ну, хорошо, договорились…

Трубка легла на корпус аппарата и Лидия Федотовна вздохнула, и произнесла, ни к кому особенно не обращаясь, а так, чтобы выговориться:

– Опять только через две недели… Да понятно, что сейчас зима и бензин их паленый никто не берет… Вот были б мы на границе с Закраиной, – вдруг мечтательно произнесла она, – да стоял бы сейчас март, а даже лучше – апрель, когда у них начинается «битва за урожай»… Только бы свистели бензовозы по просёлкам вокруг этих их «погранпостов» опереточных! А так… В карман, конечно, каждому охота положить, но за что им платить?! И берут-то какой-то один паршивый бензовоз на 5 тонн, а ещё кочевряжатся – «Посмотрим, как пойдет… Пусть представители привезут пробу литров в двадцать… Поговорим лично… Для одного процента с каждой тонны уж пустой карман в пиджачишке отыщем…». А что тут может быть «личного» с пяти-то тонн?! Одних командировочных сколько уйдет (это она «о фирме заботится», надеется, что именно сейчас микрофон «общей связи» на прослушку переключен). Да что говорить, воры и хапуги везде…

И закончила своей любимой присказкой:

– Уж если Президент у нас такой, то что с людей спрашивать…

И она снова зашелестела тетрадными страницами с адресами и телефонами известных ей нефтебаз, и снова трубка оказалась в ее руках, и опять голос наполнился медоточивой фальшивостью, которую она считает необходимым атрибутом «приличной» деловой беседы и почему-то столь легко принимаемой ее многочисленными невидимыми собеседниками именно за эталон:

– Я вам звонила 13 декабря… Вы обещали… Ну, конечно, и личная встреча! Сколько?… Сначала 25 тонн на пробу?! А, может, сразу цистерночку, хоть бы и маленькую, тонн на 40–50? Конечно, приедут! И все привезут!.. И разъяснят!.. Ах, через десять дней… Хорошо, спасибо, до свидания…

Глава 5

О коварстве зеленой коробочки, появлении Елены Петровны, «тройном диалоге» открытым текстом, дизайне нашей курительной площадки, а также о моих муках служебного творчества.

 
Возвышенная мысль достойной хочет брони
Богиня строгая – ей нужен пьедестал,
И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал,
И песни сладкие, и волны благовоний…
 

Стоящая на столе зеленая коробочка «селекторной связи с кабинетом» зашелестела, затрещала, и из неё раздался голос шефа:

– А где у нас Елена Никоновна?

Я инстинктивно дернулся, но быстро успел сообразить, что это относится не ко мне (никак не могу привыкнуть, что стоящая у меня на столе коробочка – это только элемент громкой связи «для всех», и по большей части выбрасываемые ею слова ко мне лично отношения не имеют и никакой реакции от меня не требуется).

Дернулась и Елена Петровна, минуту назад вбежавшая в комнату столь поспешно, что даже не закрыла входную дверь. Окна, естественно, были закрыты плотно, но Лидия Федотовна, не отрывая от уха телефонную трубку, в которую летели ее дежурные слова: «Обязательно приедут… И лично…» все равно поежилась и осуждающе посмотрела на Елену Петровну – мол, сквозняк же…

Но Елена Петровна не обратила на это ровно никакого внимания и успела за эту минуту и сбросить с плеч изящную дубленку, тоже, естественно, укороченную морозом по самую… хм… ту часть фигуры, о названии которой не принято говорить вслух в приличном обществе, и подкрасить губы помадой цвета Coral panache перед висящим около вешалки зеркалом («ей нужен пьедестал…»), и даже виновато-приветливо улыбнуться всем присутствовавшим, как бы говоря – «Вот, блин, опять опоздала! Но ведь совсем чуть-чуть, и все из-за этого бестолочи, который опять не сделал работу над ошибками, а мне пытался наврать, что потерял тетрадку!».

Тут до них дошло, что шеф задал по селектору вопрос, и обе – и уже прихорошившаяся Елена Петровна, и Лидия Федотовна, с трудом оторвавшаяся от телефона и всё с той же немой укоризной смотревшая на суету Елены Петровны, закричали наперебой в покрытые пластмассовой решёткой отверстия точно таких же, как на моем столе, зеленых пластмассовых коробочек, причем каждая стараясь добавить что-то новое к информации, сообщенной «предыдущим оратором».

– А её нету! – первой успела отреагировать Елена Петровна.

– Вы же её, Василь Василич, в банк вчера на сегодняшнее утро отправили! – веско добавила Лидия Федотовна.

– Она часам к 12 будет! – снова напомнила о себе Елена Петровна.

– День-то сегодня особый, – лукаво намекнула на предстоявшую раздачу конвертов Лидия Федотовна, но тут же спохватилась, испугавшись смелости своего намека.

Шеф любил темнить и тянуть с зарплатой «до последнего», но действительно ни разу не нарушил им самим установленной ежемесячной периодичности воздаяний, иногда даже, когда фортуна и впрямь нам благоприятствовала чрезвычайно, устраивал «праздничные дни» и дважды и даже трижды в месяц, и ни разу не допустивший «абсолютно голого» календарного месяца, так что дату этого «последнего» дня, до которого он будет тянуть, грозя «в этом месяце остаться голяком при таком вашем усердии», все знали, по крайней мере, за неделю до волнующего события, но считалась она большим секретом шефа и Елены Никоновны.

И Лидия Федотовна, стараясь, чтобы Василий Васильевич не заметил испуга в ее голосе, быстро, почти поспешно добавила:

– Она ведь баланс квартальный повезла…

– Понял, спасибо, – коротко сказала коробочка как будто не понявшим оплошности Лидии Федотовны голосом шефа, затрещала и умолкла…

Я хорошо осознавал, что мое главное дело сегодня – разговор с Амгарском. И времени у меня немного – ещё через час-полтора там окончится рабочий день. Но что-то удерживало меня от того, чтобы сейчас же снять трубку и набрать номер их технического отдела.

Для того, чтобы собраться с мыслями, я встал из-за стола и, демонстративно пощелкав зажигалкой (теперь «если что» все будут знать, где меня искать), вышел в коридор, захлопнув, наконец, к удовольствию Лидии Федотовны, дверь, и пошел в курилку мимо симпатичного вахлака-охранника, отдающего весь свой досуг рыбной ловле.

Он в этот момент смотрел какой-то сериал и, отметив меня краем глаза, продолжил смотреть тягомотную «Санта-Барбару». Через пять шагов я оказался на лестничной площадке, где была расположена общественная курилка.

Курилка была оборудована в полном соответствии с экономическим положением страны и требованиями современного дизайна. На ее голом кафельном полу какого-то грязно-бурого цвета стояла зеленая железная урна (именно такого цвета, как и все обычное «противопожарное оборудование» – стандартные огнетушители, ведра и лопаты на пожарных щитах и даже ярко-зеленые пожарные машины).