Текст книги "Объединенная нация. Феномен Белорусии"

Происходящее ныне сближение между Беларусью и Россией вновь раскрепощает протестантский очаг в Юго-Западной Беларуси для миссонерской деятельности в России. Об этом факторе в белорусско-российских отношениях часто забывают. А ведь к моменту окончательного присоединения Западной Беларуси к СССР в 1944 году протестанты на востоке были уже 15 лет как почти полностью физически уничтожены или досиживали свое в тюрьмах и лагерях. Лишь в Западной Беларуси и на Украине протестантские очаги еще продолжали существовать.

К моменту распада СССР советская баптистская община (в нее, впрочем, автоматически включали при подсчетах и остальные протестантские деноминации) считалась самой крупной в Европе. В ней было, по разным подсчетам, от 400 до 800 тыс. верующих, и в очень большой степени это были скрытые евангелисты. Не секрет и то, откуда они взялись, – полесские протестанты, сохранившие организационный и людской потенциал в послевоенных лагерях и ссылках, в ходе миссионерской деятельности на просторах СССР сливались с остатками российского протестантизма и разносили свою веру по огромной стране. Советское государство не смогло остановить рост единственной конфессиональной группы – протестантов.

Сегодня средняя западнобелорусская община, существовавшая до 1939 года, имеет порядка 30–40 дочерных общин, созданных ее членами в Восточной Беларуси и Восточной Украине, Казахстане и Средней Азии, Сибири, даже в Туве на границе с Монголией. «Единение» с Россией рискует раскрепостить протестантов, вставших на ноги за годы независимости Беларуси, позволит им вновь двинуться на Россию и наконец заменить в России многочисленных американских и корейских проповедников.

По состоянию на 1 января 2005 года в Беларуси зарегистрировано 1315 православных общин (1092 храма), на втором месте протестанты – 983, среди которых только ХВЕ – 482, обошедшая по этому показателю вторую по «историчности» римско-католическую церковь, представлена 433 общинами. Нельзя забывать и то, что, как правило, протестанты характеризуются гораздо большей активностью и актуализацией исповедования своей веры, то есть, проще говоря, «воцерковлены». Таковыми являются если не 90 %, то никак не меньше половины общего числа причисляющих себя к этому направлению христианства. Аналогичный показатель в православной среде не превышает 1 %. Весьма значительная часть из числа «исторически исповедующих православие» попадает под ту категорию, к которой относит себя и глава государства, – «православные атеисты». Близкая к этому ситуация и в католической церкви. Естественно, такая ситуация не может не оказывать парализующего действия на «исторические церкви». Положение усугубляется и тем, что конфессиональная самоидентификация как «православного» или «католика» очень часто играет роль своего рода «бренда», указывающего на определенную национальную и даже политическую направленность.

Наблюдается вполне понятная прогрессирующая тенденция – чем более «расцерковлено» религиозное сообщество, тем легче оно позволяет себе числить в своих рядах случайных людей, что, в свою очередь, еще больше расцерковляет его.

Вероотступничество выражается в том, что от имени Церкви позволяется говорить и действовать чуждым и даже враждебным к ней людям. При этом «церковные люди» это варварство склонны от души приветствовать как некую милость, как знак «возросшего авторитета церкви». При этом у «внешних» по отношению к церкви людей культивируется совершенно ложное ощущение, что «церковники наращивают влияние» и вот-вот «заставят молиться». Таким образом, церковь оказывается в двойном проигрыше – она выхолащивается изнутри и настраивает настороженность снаружи.

В этом смысле показательна история с принятием нового закона «О свободе совести и религиозных организациях». Многим показалось, что это уж точно «милость». В законе провозглашается особенная роль православия, а за ним и других «исторических» религий. Интересно, что среди протестантских деноминаций «историчный» статус придан наименее влиятельной и «разбавленной» – лютеранству. Прочее протестантство, несмотря на то что оно по общественной значимости уже на равных конкурирует и с православием, и с католичеством (а возможно, и поэтому), не удостоилось упоминания среди конфессий, «сыгравших историческую роль».

Вольно или невольно такими актами укрепляется всякого рода «религиозный атеизм» и поверхностное восприятие религии как своего рода «культурного» феномена, в котором важны только «традиции», под маркой которых часто культивируются откровенные предрассудки и языческие ритуалы. Церковь буквально разлагается изнутри.

Может показаться, что хоть в чем-то, но, например, православная церковь выиграла – с государством заключено общее «рамочное» соглашение и еще 14 различных программ сотрудничества с ведомствами и министерствами – от силовых до образования и даже туризма и спорта. Некоторые из этих программ завершаются уже в 2005 году. Но реальных плодов «сотрудничества» не видно. Более того, в некоторых сферах, связанных с идеологией (образовании, например), религиозное влияние становится все более «неуместным», поскольку даже в самом урезанном виде не вписывается в активно реанимируемые советские схемы идеологизации воспитания.

Политику нынешнего руководства Белорусской православной церкви в отношениях с государством и внешним миром можно смело считать проваленной. Оно полностью предалось воле властителя и безропотно принимает все шаги власти, в том числе и по ограничению церкви. Изгнание из школ (по новому закону воскресным школам отказано в аренде помещений общеобразовательных учреждений), жесткие условия для разрешения строительства новых храмов (необходимо наличие на руках средств, составляющих больше половины сметной стоимости храма), многократное увеличение налога на землю, легшего ощутимым и зачастую непосильным бременем на приходы. Лишь иногда проскальзывает робкое «печалование» среди общего тона приветствий на праздничных мероприятиях церковно-государственного характера, но это «печалование» остается безрезультатным. Ведь всем видно, что у нас в отношениях церкви и государства «все хорошо». Зачем же еще что-то предпринимать?

Если говорить о других «национальных» особенностях религиозной жизни в Беларуси, то принято упоминать об униатской ветви католичества и автокефальном православии. Быть может, такое внимание к этим факторам обусловлено близостью к Украине. Так или иначе, но означенные ветви христианства в Беларуси играют мизерную роль. Греко-католическая церковь некогда охватывала до двух третей населения, но было это слишком давно – с 1596 по 1839 год. Соответственно в отличие от Украины память о ней практически умерла. Униатство оказалось в парадоксальном положении: с одной стороны, нечто никому не известное и новое, а с другой – претензия на «народность» и национальные корни. В начале 90-х наблюдались активные шаги по возрождению униатства как «национальной церкви» белорусов – без большого успеха, и похоже, что даже римское католичество оказалось более привлекательным в качестве такой «новой» религии. На текущий момент в Беларуси зарегистрировано всего 13 общин греко-католиков.

Вокруг православия тоже затевалась известная интрига с автокефалией, но она оказалась еще более бесперспективной, чем возрождение униатства. Здесь тоже делался акцент на идее «национальной церкви». Быть может, на этой волне и можно было кого-то привлечь, если бы не слишком уж нарочито бросающаяся в глаза немощь белорусской автокефалии, да еще раздробленной на враждующие группировки с откровенно «самосвятской» иерархией. В сколько-нибудь приемлемом виде «автокефалы» сохранились только за рубежом. Откуда периодически грозят «походом на Минск». Видимо, в ответ на это и принято уникальное решение – зарегистрировать за Белорусской православной церковью МП «коллективное право собственности» на использование названия «православный» и его производных. Но, как кажется, это преувеличенные опасения. Во всей стране не найдется и одной пусть незарегистрированной, но ощутимо представительной общины.

Таким образом, протестантское движение в РБ, да и во всей Средней Европе обречено на успех. Ничто в ближайшие 10–15 лет не может остановить его рост. Рост неопротестантизма – это своеобразное, часто изолированное от культурного мейнстрима движение. Но тот культурный вызов, который несут своим культурам неопротестанты, настолько неожидан и сложен для них, что при политической разбалансировке региона неопротестанты могут взрывным путем приобрести очень заметное политическое значение. Возможно, перед нами новая форма эволюции части культурного пространства Беларуси, подчиняющаяся более общим закономерностям, нежели рассмотренные нами. В любом случае рост протестантизма способствует укреплению белорусского государственного организма и уже тем самым создает предпосылки к геополитической стабилизации всей Средней Европы как комплекса стран, не входящих в состав некоего большого образования ни на Западе, ни особенно на Востоке.

Не исключено, что формирование в РБ устойчивого мультиконфессионального общества с заметным присутствием протестантского делового и политического элемента в правящей белорусской элите займет все время внутренней миграционной стабилизации региона. Тогда настанет новая фаза в развитии неопротестантизма, которая может представлять собой попытку распространения этой конфессиональной группы, опираясь на Беларусь, за ее пределы. Вероятно, прежде всего в виде помощи неопротестантам России.

С другой стороны, миграционная и экономическая стабилизация Средней Европы, дальнейшее углубление европейской интеграции может потребовать отказа местных обществ от национальных идеологий, основанных на языке, историческом самосознании и государственности. Процесс европейской интеграции заставит перейти к новым, наднациональным идеологиям и модернизировать традиционные национализмы. Вполне вероятно, что тогда одним из «подарков» Средней Европы Европейскому союзу может выступить эта сегодня достаточно экзотическая и локальная конфессиональная группа и субкультура неопротестантов.

Глава вторая
ЭКОНОМИКА. СВЕРХИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ.
СТРУКТУРА ЭКОНОМИКИ

Между Балтийским и Черным морями

Фактически перед распадом СССР в Беларуси свершился не только процесс индустриализации западной части республики, но и внутренний культурный переворот, когда в обществе стали преобладать выходцы из тех регионов, которые достаточно поздно вошли в состав СССР и сохранили высокую степень культурного отличия от населения Восточной Беларуси. Безусловно, что изменение демографического соотношения культурных групп белорусов влекло и влечет за собою постепенную утерю былого влияния представителей восточнобелорусских региональных элит и рост влияния «западников». Этот общий фоновый показатель позволяет оценить степень потенциальной разрушительности межрегиональных отношений в Беларуси как достаточно высокий. К тому же межрегиональная или, иначе говоря, внутренняя культурная трансформация белорусского общества пришлась как раз на время экономического кризиса, связанного с распадом СССР, когда заметно ослабела консолидирующая роль Восточной Беларуси в силу сокращения промышленного производства. А также в силу нового специфичного фактора межрегиональных взаимоотношений – последствий аварии на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года.

По мере быстрого развития транспортных коммуникаций Восточная Беларусь оказалась в очень благоприятной ситуации для развития именно крупного промышленного производства:

› Восточная Беларусь располагалась на важнейших, все более нарастающих по мощи коммуникациях между Москвой, центральными районами СССР и самыми развитыми в экономическом отношении восточноевропейскими союзниками СССР: Польшей, ГДР, Чехословакией;

› через Восточную Беларусь проходила основная коммуникационная линия между Ленинградом и Украиной;

› меньшее, но все же заметное значение имело расположение Восточной Беларуси на коммуникационных линиях между Ригой и другими балтийскими портами и Украиной, украинскими портами;

› Восточная Беларусь оказалась близко расположена к Московской агломерации, чтобы развиваться в значительной мере в ее контексте и под ее влиянием, но в то же время не истощаться, подобно окружающим Москву русским областям, население которых стремилось уехать в Москву.

По сути, можно сказать, что после ликвидации Восточной Пруссии и переориентации экономических связей внутри Восточной Европы на континентальные магистрали Беларусь стала играть для региона между Полесьем и Балтийским морем примерно ту же роль, которую ранее играла Восточная Пруссия. Именно Беларусь, прежде всего Восточная Беларусь, стала естественным транспортным, промышленным, в некотором смысле культурным и политическим ядром региона. Новое экономическое районирование Восточной Европы было следствием развития СССР и связанной с ним экономической и политической систем. Беларусь, став «советской Восточной Пруссией», зависит от существования огромного единого пространства на востоке не меньше, чем Восточная Пруссия зависела от западноевропейского тыла.

Вся система региональных процессов в Восточной Европе, сделавшая возможным и стабильным послевоенный взлет БССР из пепелища, связана с существованием крупного, интегрированного социально-экономического, культурного, политического пространства на востоке. Это пространство было заинтересовано во взлете БССР и сделало возможным этот взлет. Крах этого пространства рискует повлечь за собою крах всей системы внутрирегиональных взаимоотношений и изменение роли разных регионов, падение роли Беларуси в частности.

Беларусь – та страна региона между Полесьем и Балтийским морем, которая более всего получила от эпохи существования СССР и потому более всех остальных стран заинтересована и в сохранении крупного социально-экономического образования с центром в Москве, и в глубокой интеграции всего региона, где расположена Беларусь, с этим москвоцентричным пространством.

Ограничимся констатацией: основные инвестиции были направлены на восстановление разрушенного войною народного хозяйства Беларуси. Это означало в первую очередь восстановление восточной части БССР. Западно-белорусские области в первые послевоенные десятилетия заведомо оставались второстепенным регионом БССР, индустриальное развитие которого откладывалось на более поздний период.

Аналогично были определены тенденции развития Украины: основные инвестиции после войны были сконцентрированы на востоке и в центре Украины. Восточная часть Украины и прилегающие области России к концу 80-х годов ХХ столетия превратились в регион беспрецедентной концентрации крупной промышленности. Около половины промышленного производства СССР к моменту его распада сосредоточилось в этом регионе. Западная Украина развивалась гораздо более медленными темпами. К моменту распада СССР в Западной Украине на те же 10 млн. населения, что проживали в Беларуси, приходился лишь один город с численностью населения в 800 тыс. человек – Львов и три города с населением примерно в 300 тыс. человек: Ровно, Луцк, Черновцы. Около половины населения Западной Украины проживало к концу 80-х годов в деревне, что примерно соответствует уровню урбанизации в тот момент экономически отсталой Западной Беларуси. Причем в отличие от Западной Беларуси в Западной Украине сельское хозяйство не было ни высоконцентрированным, ни высокоразвитым.

Образовалась важная для понимания послевоенных белорусско-укранских культурных процессов ситуация на западной границе двух республик: с белорусской стороны к границе примыкали мелиорированные регионы с самым высоким в БССР уровнем жизни на селе, и там после войны произошел мощный демографический взрыв. С украинской стороны к белорусской границе подходила территория с самым низким уровнем жизни в Украине, с высоким уровнем скрытой безработицы, с гораздо большими массивами неосушенных болот и худшими коммуникациями. Массы западных украинцев из полесских районов искали и ищут работы в белорусских колхозах и широко переселяются в западно-белорусскую деревню, как, впрочем, и в города.

Однако тот факт, что естественной границей Беларуси и Украины выступает Полесская низменность, влечет за собою в целом небольшое взаимное притяжение между прилегающими к границе районами Украины и Беларуси. Со стороны Украины к Беларуси прилегают относительно редконаселенные территории, которые не могут дать слишком большого миграционного притока в белорусские города. Со стороны Беларуси на западе расположены небольшие города, самым крупным из которых является Брест, лишь недавно достигший 300-тысячного населения. Местные белорусские города не могут выступить слишком значительными центрами притяжения украинского сельского населения. На восточной части белорусско-украинской границы расположены более крупные белорусские города, но здесь же находятся и крупные украинские центры, включая Киев. Украинские города естественно оттянули в первые послевоенные годы основную часть восточно-полесского сельского миграционного потенциала к себе.

Регион севернее Полесья и регионы Украины южнее Полесья развивались в послевоенные годы, мало пересекаясь. Взаимодействие с Украиной играло и играет для Беларуси меньшее значение, чем взаимодействие с Прибалтийскими странами, Польшей и особенно регионами Московской и Ленинградской агломераций.

Уже в первые послевоенные десятилетия Польша включила в себя примерно 40 % освобожденных от населения и частично разрушенных бывших немецких территорий, которые полякам было необходимо заселить и освоить. Восточные районы Польши в своем развитии затормозились. Преимущественно на запад Польши ушла миграция этнических поляков из Западной Беларуси, Западной Украины, Литвы и Латвии, которую допустил Советский Союз в середине 40-х годов (свыше одного миллиона человек). На запад же были переселены украинцы с восточных приграничных территорий Польши. Заселение поляками освободившихся от украинцев земель вдоль границы с СССР проходило медленно, в основном за счет естественного прироста. Таким образом, освоение западных польских земель сопровождалось оттоком не менее двух миллионов человек из разрушенных в ходе войны территорий по обе стороны советско-польской границы.

Белорусско-польская граница делится слабо населенной обширной Беловежской пущей на два массива: в районе Бреста и в районе Гродно – Белостока. Выселение украинцев обезлюдило с польской стороны южный участок приграничных земель. Развитие северного участка в значительной мере определялось характером освоения Польшей и Советским Союзом бывшей Восточной Пруссии. После выселения немцев из Восточной Пруссии ни Советский Союз, ни Польша не стали восстанавливать Восточную Пруссию в качестве важного социально-экономического региона. Из примерно 900 тыс. человек, составляющих население Калининградской области России, ныне около половины сосредоточены в городе Калининграде и близком к нему Балтийске. В деревне в Калининградской области проживает около 20 % населения. Основные порты области имели закрытый военный характер и мало использовались в интересах развития экономики. По сути, Калининградская область РСФСР представляла собой систему обеспечения крупной воинской группировки и нескольких баз Балтийского флота СССР.

Примерно такой была и послевоенная политика Польши относительно западной части Восточной Пруссии. Польша развивала свою часть Восточной Пруссии медленно, сосредоточившись на развитии прилегающих к ГДР бывших немецких земель. С юга к польской части Восточной Пруссии прилегает традиционно слабо развитая болотистая и лесистая зона Мазурских болот. Этот регион Польша после войны использовала в основном как зону притока мигрантов для освоения бывших немецких территорий и крупных городов. Заметных инвестиций «на Мазурах» также не было.

В течение первых послевоенных десятилетий обширная полоса польских и советских территорий от бывшей Восточной Пруссии до Карпат превратилась в зону замедленного экономического развития, в источник миграционных ресурсов для более развитых и динамичных регионов Польши, БССР, УССР.

Прибалтийские республики бывшего СССР развивались неравномерно и также заметно медленнее Восточной Беларуси, Восточной Украины, Западной Польши. К моменту распада СССР вся советская Прибалтика, включая Калининградскую область РСФСР, представляла собой регион, примерно равный по площади БССР и примерно с таким же числом жителей, как в Беларуси – около 10 млн. человек. При этом в Прибалтике имелся лишь один город с численностью населения около 800 тыс. человек – Рига, четыре города насчитывали 300–500 тыс. жителей: Таллин, Вильнюс, Каунас, Калининград. В деревне в целом проживало около трети жителей Прибалтики. Степень урбанизации и экономического развития Прибалтики резко уступала показателям БССР и лишь немного превосходила показатели Западной Украины, сопоставимой с Прибалтикой по территории и населению.

К моменту распада СССР западная часть Беларуси по уровню своего социально-экономического развития примерно соответствовала Прибалтике, но превосходила Прибалтику по степени индустриализации сельского хозяйства.

Внутри советской Прибалтики, так же, как в БССР, выделялись территории с разным характером и уровнем развития. В Латвии и Эстонии уже с 50-х годов концентрировались инвестиции из союзного центра, развивались крупные заводы и города. При этом значительная часть рабочей силы для работы на крупных промышленных предприятиях привлекалась из прилегающих к этим республикам районов Беларуси и России.

Латвия и Эстония обладали важными балтийскими портами, которые использовались в нуждах советской экономики как северные морские выходы для предприятий белорусской, украинской и российской промышленности. Эти республики располагались относительно близко от Московской и Ленинградской агломераций и развивались в значительной степени в контексте этих агломераций. По характеру своего социально-экономического развития Латвия с Эстонией напоминали Беларусь, однако степень их индустриализации была ниже, чем в восточной Беларуси. И в Латвии, и в Эстонии столицы превратились в центры, подавляющие остальные населенные пункты.

Литва развивалась по иному пути, нежели Латвия и Эстония. По площади территории и населению Литва составляла почти половину территории и населения советской Прибалтики и около 40 % территории и населения БССР. Численность литовцев превышает численность латышей и эстонцев вместе взятых. Однако в Литве крупные промышленные производства не развивались в такой степени, как в Латвии и Эстонии, степень концентрации промышленности была относительно невысока, столица не довлела над всей республикой. В столице Литвы проживало к моменту распада СССР около 500 тыс. человек. В Каунасе – около 400 тысяч. Третий по величине город Литвы Клайпеда – около 200 тысяч. Сельские жители составляли в Литве около трети населения. Остальные жители проживали в основном в небольших городах. Небольшие города Литвы, как правило, имели своим ядром градообразующее экспортное промышленное предприятие: Мажейкяйский НПЗ, Алитусские химические производства, Игналинская АЭС и т. д. Однако доля экспортной продукции промышленности Литвы уступала аналогичным показателям БССР.

Сельское хозяйство Литвы было высоко индустриализовано. Основные показатели сельского хозяйства Литвы примерно совпадали с показателями Западной Беларуси. Однако в Литве не было аналога мелиоративных систем Полесья. Мелиорация, которая широко применялась в Литовской ССР, носила менее глубокий характер, чем в БССР, не сопровождалась коренным изменением характера природного ландшафта обширных регионов. Если искать аналогию Литве, ближе всего к ней по основным показателям была примерно равная ей по территории и численности населения Западная Беларусь. Степень урбанизации Литвы была немного выше Западной Беларуси, но степень концентрации производства в сельском хозяйстве за счет белорусских мелиоративных систем – ниже.

Другое важное отличие Литвы от Западной Беларуси – ее невысокое транзитное значение. Транзит на Калининградские порты имел скромное значение. Клайпедский порт также не разворачивал экономику страны к морю. По сути, Клайпеда была портом для каботажного плавания по Балтийскому морю. Примыкавшая к замороженной в своем развитии бывшей Восточной Пруссии Литва оказалась медвежьим углом Восточной Европы, единственной республикой или страной Восточной Европы, которая к моменту распада СССР обладала относительно равномерной системой расселения. Небольшие литовские города не могли выступить притягательными центрами для широкомасштабной миграции из Беларуси и России. Серьезным отличием Литвы от остальных частей региона по обе стороны советско-польской границы являлась невысокая миграция литовских крестьян за пределы республики.

В послевоенные десятилетия регион между Балтийским и Черным морями прошел два крупных периода в своем развитии. Первый период, с 1944 по 60-е годы, – восстановление хозяйства, разрушенного в ходе Второй мировой войны. В этот период сложилась неравномерная система расселения в странах региона и выделилось несколько микрорегионов с высоким уровнем развития промышленности и городов: Восточная Украина, Восточная Беларусь, Западная Польша. В 60-х годах параллельно с ростом индустриальных регионов развернулась быстрая индустриализация и развитие городов в Западной Украине, Западной Беларуси, Прибалтике, Восточной Польше. В ходе этого периода БССР, УССР, Польша, в меньшей степени Прибалтийские республики начали переход к равномерной системе расселения.

Завершение этого периода должно было состояться в рамках программы «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981–1985 годы и на период до 1990 года», принятой XXVI съездом КПСС, и ее новой редакции, принятой XXVII съездом на 1986–1990 годы и на период до 2000 года.

Экономический рывок региона между Черным и Балтийским морями в 60-80-х годах был следствием в основном внешних факторов. Регион попал в благоприятные стратегические условия, вызванные ростом цен на углеводородное сырье и началом широкомасштабного экспорта западносибирских нефти и газа в Европу. На этот момент надо обратить особое внимание. Широкомасштабное использование Европой российской нефти и газа повлекло за собою радикальное изменение характера экономического районирования всей Евразии. Центр нефте– и газодобычи Советского Союза сместился из Закавказья – Поволжья в Западную Сибирь. Экспорт нефти и газа составил очень важную компоненту внешней торговли СССР. Регионы, оказавшиеся на пути экспортных трубопроводов, получили дополнительный мощный стимул развития.

Фактически в 60-х годах, параллельно с освоением западносибирских месторождений нефти и газа, закончилось развитие Советского Союза как самостоятельной и самодостаточной экономической системы. На смену автаркии сталинского СССР пришла интеграция советской экономики в мировую экономику посредством, в первую очередь, поставок на мировой рынок углеводородного сырья.

Основным потребителем советского сырья стала Европа. Экономическая система Евразии, по мере наращивания советского углеводородного экспорта, приобретала все более именно европоцентричный характер. Прежнее советское экономическое районирование меняло характер, значение традиционных советских индустриальных регионов и агломераций падало. Увеличивалась технологическая зависимость СССР от европейских стран. Польша, Чехословакия, ГДР превратились в интегрированный индустриально-технологический комплекс, во многом альтернативный восточноукраинскому индустриальному ядру и традиционным советским индустриальным регионам.

Именно в Восточную Европу осуществлялось быстрое перемещение заметной части индустриально-технологического ядра всей огромной экономической системы СЭВ. Разумеется, наукограды и объекты, наиболее важные для обороны СССР и СЭВ, по-прежнему находились в основном в России. Но рядом с традиционным индустриально-технологическим ядром уже возникло новое явление – восточноевропейский комплекс научно-индустриальных структур, важных для всего СЭВ. Не существовало некой целенаправленной политики по формированию в Польше или Чехословакии нового ядра всего «социалистического содружества» вместо, скажем, восточно-украинского индустриального очага. Имело место прагматичное использование новых возможностей для экономического роста, образовавшихся вследствие освоения Западной Сибири.

Все восточноевропейские страны в 60-80-х годах развивались однотипно. Советский Союз наращивал поставки им углеводородного и иного сырья, а западноевропейские государства широко кредитовали восточно-европейцев, инвестируя в основном в развитие перерабатывающей промышленности.

В течение 70-х годов восточно-европейцы получили кредитов и инвестиций примерно в одной пропорции: около 1 млрд. долларов на 1 млн. населения. Фактически происходила быстрая внутренняя производственно-технологическая интеграция стран ЕЭС и европейских участников СЭВ. Геополитическое значение этой внутренней европейской интеграции было важнее интеграции внутри СЭВ. Восточноевропейские социалистические страны, сближаясь с западноевропейскими странами, становились элементами более мощного индустриально-технологического организма, нежели тот, который поддерживал существование СССР. Транзитные трубопроводы, проходившие по территории восточноевропейских стран, дополнительно стягивали в единое целое эти страны и страны Европейского экономического содружества. Внутри всей Евразии складывалась новая система неэквивалентного обмена, где индустриальным ядром выступала интегрированная Европа, а сырьевой частью – пространство СССР.

Однако в целом индустриальный комплекс Украины и глубинных районов СССР развивался, работая на поддержание самостоятельной экономической системы СССР. В Москве, Донбассе или Кривом Роге развивалась в основном уже сложившаяся там технологическая культура. Существующая много десятилетий инфраструктура вокруг традиционных индустриальных центров также поддерживала устойчивое независимое экономическое пространство государства с центром в Москве.

Для БССР также важна географическая близость к Московской агломерации. Развитие коммуникаций между Россией и Европой автоматически усиливало, и усиливает ныне вовлеченность Беларуси в контекст развития Московской агломерации. Обычно свыше 30 % торговли РБ и РФ приходится на Москву.