Текст книги "Воля Божья?"

Глава 9

До лета 2015 года Супрунов работал в Днепропетровской школе. Но вместе с тем, и в Киевской области, с домашними учениками, по выходным. Может потому учебный год и прошел на одном дыхании. Мир вокруг Супрунова казалось сходил с ума. Теперь учитель уже не только не смотрел телевизор, а и очень редко слушал радио. Новости узнавал в Интернете. Читал на английском языке свежие известия на сайте Би-Би-Си, российские газеты и украинскую «2000». Погружая себя в работу с напряженным графиком, живя «на колесах» Игорь Ярославович, возможно, где-то на подсознательном уровне, таким образом уходил или даже убегал от реальности, в которой был распад второй на его веку страны. Нет, педагог не прятался от правды жизни. Он

писал искренние, антивоенные стихи и пытался распространять их через Интернет, размещая на различных сайтах и блогах. Первое такое стихотворение посвящалось ребенку, страдающему от войны. Естественно. Ведь Супрунов не просто числился учителем, а являлся им, в полном смысле этого слова. Он был учителем по воле Божьей.

Таким вышло его первое антивоенное стихотворение:

Донецкой девочке

Не обманет детская слезинка,

В полумраке правдою блеснув,

Где-то колбаса и мандаринки,

Тут счастлива, что-нибудь хлебнув.

И смешались в раненных подвалах

Души, заклинанья, возраста,

Веры же осталось очень мало,

А надежда только на Христа.

По-Донецки в Землю зарываясь,

Выстрелы пытаясь обмануть,

Понимают молодость и старость

Как непредсказуем этот путь.

Не по-детски уши закрывая,

Девочка под скатертью лежит.

Вроде бы она ещё живая,

И от смерти, может, убежит.

Даже и с закрытыми ушами

Крики различает хорошо,

Вовсе не расслышанная нами,

Спрятанная в каменный мешок.

А про летнюю работу с детьм у моря 2015 года, наверное, рассказывать не стоит. Все станет ясно из статьи, которая была подготовлена Супруновым для нескольких центральных украинских изданий после возвращения домой, уже осенью. Статьи, которую никто из редакторов не решился напечатать. Вот эта статья:

«Что дало мне право взяться за этот очерк? Не те более двадцати лет, которые учительствовал и даже не те семь из них, когда был руководителем школы в закрытом военном городке. Ведь все то время работал с обыкновенными детьми и в Киевской области, и в Днепропетровске, а вот с воспитанниками интернатов сталкивался редко, в основном на море, со стороны, в детских оздоровительных лагерях, где каждое лето менял свою профессию преподавателя математики и физики на воспитателя. Но то были единичные случаи, потому что в основном школьники из детских домов и интернатов на море, как правило, отдыхали со своими, а не «пришлыми» воспитателями. А вот летом 2015 года случилось так, что таким «пришлым» оказался и я сам, и несколько моих коллег, абсолютно разных людей, начавших работать с детьми, приехавшими в приморский оздоровительный лагерь (ДОЛ) из интернатов без своих воспитателей. Конечно, пишу сейчас очерк, который, понимаю, позволит лишь высветить отдельные фрагменты порочности действующей в стране интернатовской системы. Высветить наподобии того как свет фар, поворачивающего на перекрестке автомобиля, позволяет случайному взгляду выхватить контуры зданий и проемы окон, но не увидеть внутренность строений. Для объективной оценки жизнедеятельности детдомов и интернатов требуется, вероятно, не очерк, а большая, аналитическая статья, основанная не на эмоциях, а на статистических данных, использующая современные разработки ведущих деятелей педагогической науки, подготовленная, естественно, обладателями ученых степеней и званий. Но хочется, очень хочется познакомиться с мнением тех, кто, по большому счету, вольно или не вольно причастен к созданию и функционированию системы интернатовского воспитания детей в Украине. Призываю ученых из Академии педагогических наук объяснить обществу как то, о чем расскажу ниже, возможно в наши дни в стране, которую население, наверное, хочет считать цивилизованной. Сам я точно не представляю каким образом все увиденное мною летом 2015 года можно совместить с основополагающими принципами науки под названием: «ПЕДАГОГИКА». В ДОЛ «Улыбка», приютившейся на полудиком побережье Молочного лимана, на заповедной земле Алтагиря, в июле 2015 года завезли около трехсот детей из различных интернатов, расположенных в Донецкой и Луганской областях, и на территориях, именуемых теперь жителями, оказавшимися за украинскими блокпостами, ДНР и ЛНР, и на подконтрольной Украине земле. То есть речь будет идти о детях с войны. Раньше они жили в Снежном, Торезе, Амвросиевке, Углегорске, Луганске, Донецке, Часовом Яре и других населенных пунктах. Правда, в «Улыбку» многие дети приехали уже из Светлогорска, из города, признающего украинскою власть. Именно там, еще до поездки на море, в бывшем детском лагере «Звездный» были размещены воспитанники из различных интернатов, оказавшихся теперь за линией фронта. Хотя, что значит: «за линией фронта»?

Первое, что поразило нас, воспитателей не интернатовских, уже на море, или точнее, на лимане, это дедовщина, царящая во многих детских группах. Дедовщина в прямом, самом негативном смысле этого слова. Справедливости ради отмечу, что не во всех отрядах она проявлялась одинаково. Например,

в некоторых группах малыши, получая скромную, вечернюю булочку, отдавали ее ребятам старшим, несмотря на то, что очень хотели скушать ее сами (ведь питание в здравнице было более чем слабым). Наши попытки изменить такую систему оказались безуспешными. Воспитатели не смогли убедить детей съедать свой второй ужин в их присутствии. Дети осознавали, что должны отдать десерт старшим. А как же иначе? Ведь, очевидно, так было заведено в интернатах. Везде? Кто знает. Не все школьники поступали именно так. Сложная система интернатовской иерархии нами, не первый год работающими с детьми педагогами, до конца не понятая, позволяла малышам в некоторых группах, все же, насладиться своим дополнительным ужином самостоятельно.

Да, во всех отрядах дедовщина проявлялась по разному. В группе из Донецка старшие руководили младшими но не перегибали палку. За курение девяти или десятилетним детишкам могли дать подзатыльник (вообще же, курили и ругались матом около 90% детей старших десяти лет), но забирать второй ужин у младших Донецкие себе не позволяли. А вот подростки из Часового Яра не брезговали ничем, демонстрируя свою власть. Но следует отметить, что многие воспитанники именно из этого интерната имели задержку психического развития. А дети же из других интернатов были обыкновенными, здоровыми но оставшимися без родителей. Еще со школьных лет я считал, что неплохо играю в шахматы, пока не сыграл несколько партий с семнадцатилетним воспитанником интерната из Донецка. Всегда он успевал поставить мне мат менее чем за десять минут. Вообще, интернатовский мир казался миром контрастов. Скажем, обычное явление, – семнадцатилетняя девочка, читающая на лавочке у спального корпуса роман Ремарка с сигаретой в руке (курить детям в «Улыбке» разрешали почти открыто).

Конечно, в любом детском оздоровительном лагере многое зависит от педагогического коллектива. Кто же оказался в ДОЛ «Улыбка» в роли воспитателей летом 2015 года? Сборная команда. Об этом ниже. Дело в том, что за несколько лет, еще до войны, сложилась определенная система организации отдыха интернатовских детей из Донецкой и Луганской областей. Эти воспитанники оздоравливались или «оздоравливались» в различных детских учреждениях и в Закарпатье, и в Приморске, и в Алтагире, и в Акимовском районе Запорожской области, где и расположен лагерь «Улыбка», но остановлюсь подробнее именно на «Улыбке». То есть расскажу о том, с чем столкнулся сам. Сильно поражало не то, что дети видели войну. Например, группа из интерната города Снежное даже мелькала, в свое время, на телевизионных экранах, поскольку до прибытия в «Изумрудный» (город Святогорск, Донецкой обл, контролируемая Украиной территория) детей вывезли в Россию, но затем вернули назад. А другие интернатовцы рассказывали как на их спальные корпуса падали трупы со сбитого малазийского лайнера. Страшно, конечно, все это но поражало другое: сам подход к системе оздоровления интернатовских детей со стороны властных структур. Отдыхом их и в «Улыбке», и в ДОЛ «Южный», что в Приморске Запорожской области, руководила некая, загадочная Ирина Ивановна. С ней лично мне встретиться не пришлось. А непосредственно в «Улыбке» директорствовала Кожир Алла Николаевна, старшим же воспитателем работал Черный Андрей Дмитриевич.

Понятно, что механизм зарабатывания денег на интернатовцах, попадающих летом в спартанские условия со слабым питанием, настаивался годами. Почему ответственные за детский отдых руководители заключили договор именно с одной фирмой, которая, в свою очередь, арендовала вышеуказанные детские лагеря для воспитанников интернатов, мне неизвестно. Как, впрочем, и название самой фирмы неизвестно. Хотя, понятно, что догадка лежит на поверхности. Но это, вероятно, может стать темой отдельного, журналистского расследования, которое, не исключено, что окажется способным дать ответы на вопросы :

– Почему регулярно в детских порциях была всего лишь третья часть сосиски, порезанная на кусочки и смешанная с вермишелью (очевидно, чтобы не имелось возможности определить размер положенной в порцию части сосиски).

– Почему при массовом отравлении 15, 16 августа около сотни детей, а с ними и нескольких воспитателей и вожатых (в т. ч. меня) и при наличии у них соответствующих симптомов (рвота, понос, боль в животе) расследовать инциндент не приехали хотя бы работники местной санстанции, а руководство лагеря объяснило все вспышками на солнце и сильной жарой?

Понятно! Дети ж без родителей, кто ж за них заступится?

– Почему при более чем слабом питании, проживании в обшарпанных комнатах по 8—10 человек, постоянных проблемах с горячей водой, абсолютно не оборудованном пляже, «доходяжном» состоянии территории лагеря цена путевки была как в хорошем санатории?

Так вот, некая загадочная фирма заключает договора на аренду детских оздоровительных лагерей и направляет туда интернатовцев.

«Улыбка» – одиниз таких лагерей в Запорожской области. Далее же сконцентрируюсь на некоторых проблемах такого детского отдыха.

– О педагогическом персонале:

Выяснилось, что кроме нас, случайно набранных воспитателей из Днепропетровска, Запорожья, Житомирской области четверо педагогов работали в той системе и в предыдущие годы, в летние сезоны. Старший воспитатель регулярно приводил их в пример для вновь набранных воспитателей и вожатых.

Вот один из наиболее ярких «примеров для подражания», – Саша, возрастом около тридцати лет. Саша, именно так, а не по отчеству его называли и дети, и начальство, и коллеги при воспитанниках и без них. Саша, ростом под два метра, всегда с голым торсом (даже в столовой), и с сигаретой в зубах, правда с сигаретой не в столовой, а на территории, при детях, естественно. Так вот, он был назван господином Черным, старшим воспитателем, – " эталоном педработника». Понятно, что учитывая такую манеру «эталона» одеваться (раздеваться) не имело смысла просить воспитанников при входе в столовую облачаться в футболки.

Конечно, не все воспитатели так по-хамски игнорировали элементарные правила поведения людей в приличном обществе. Впрочем, Саша, возможно, изначально не считал общество своих воспитанников приличным. Или, вообще, не считал интернатовцев за людей? Коллегами оказались и те, кто приехал расслабиться у моря, позастольничать каждый вечер, в послеотбойное время (хотя, какой там отбой в «Улыбке») за рюмкой водки, весело, зачастую, провести ночь. И настоящие профессионалы, которые выполняли свои обязанности, видя их неотъемлимой частью своей жизни.

Прарадокс в том, что «своими» для начальства оказывались именно относящиеся к первой категории. Ведь они не задавали лишних вопросов, например о том, какая именно часть сосиски смешана со слипшейся вермишелью в детских порциях или почему, находясь на юге Запорожской области, дети вообще не получали фруктов, а только за нескольких дней до отъезда им начали выдавать по кусочку арбуза.

2) Забавно, опять про футболки! Это, как выяснилось, в столовой их одевать воспитателям было не обязательно. А вот каждый вечер на, так называемые, «массовки» носить желто-вылинявшие, многолетние, повидавшие виды фирменные футболки с надписью «Улыбка» педагогическому персоналу вменялось в обязанность. На воспитателей (а ими как раз оказались профессионалы без кавычек) отказавшихся одевать сомнительные футболки, начальство смотрело с недоверием, рассуждая, очевидно, так: «раз они касательно своей спецодежды заартачились, то неизвестно чего можно ожидать от их принципиальности дальше». Таким образом те футболки являли собой своеобразный тест на послушность для педагогов.

3) А вот о медиках ДОЛ следует сказать отдельно. Утром третьего дня своей работы в «Улыбке», проходя мимо спального корпуса, я обратил внимание на девочку лет четырнадцати, не из моего отряда. Свою правую руку она согнула в локте, внимательно смотрела на пальцы и плакала. Пальцы ее были синими. За годы работы с детьми встречался с различными травмами и хотя по профессии я учитель, а не медик, сразу посчитал очевидным, что у ребенка явно перелом или трещина кисти. Выяснилось, что воспитанница упала и при падении ударилась рукой. Не обнаружив по близости педагогов, работающих с ее отрядом, сам отвел школьницу в медпункт. Там и доктор, и медсестра крайне удивились нашему визиту, небрежно выдавив из себя что-то вроде: «Да на этих детях как на собаках все заживает, чего вы беспокоитесь?». После моих возражений и требований осмотреть ребенка, девочке, все же, смазали руку какой-то мазью.

«Ей надо сделать рентген», – настаивал я, на что получил ответ: «вы с ума сошли? Это ж ее надо на машине в город везти, за двадцать километров. Кто ж это будет делать?»

Девочку я отвел в отряд, а затем к давлению на медиков подключил еще и воспитательницу пострадавшей, Антонину Яковлевну, опытную воспитательницу. Ребенка, в конце концов, все же повезли на рентген но уже на третий день после травмы. Повезли еще с двумя мальчиками из других отрядов, успевшими поломать свои ноги. Только после трех переломов, то есть оптом, машина до города нашлась. У девочки оказался перелом.

Что уж после этого говорить об отравлениях и детей, и взрослых? Когда посещающие медпункт за пять дней до конца смены дети и вожатые сообщали о рвоте, боли в животе и поносе, доктор невозмутимо констатировала: «Жрать надо меньше всякой дряни. Пусть по три литра воды выпьют, вырвут и все нормально будет». А такие ж дети были в каждом отряде. Да и мои симптомы от детских не отличались. Но, извините за выражение, я же не «жрал» абсолютно ничего кроме того, что давали в столовой. Значит арбузы, например, которые интернатовцы брали себе после загрузки грузовиков на соседних с лагерем полях, то есть честно заработанные ими арбузы, тут были абсолютно ни при чем.

4) Кстати, о детских заработках. Уходя из «Улыбки» регулярно (а господин Черный, старший воспитатель, дал подчиненным команду детей не удерживать в лагере, считая это бесполезным) интернатовцы зарабатывали деньги, где могли. Не только на арбузных полях но и в соседних селах, помогая местным жителям по хозяйству. На близлежащих базах отдыха, выполняя самую грязную работу. Приехали ж отдыхать!!! А как не зарабатывать? Ложиться спать голодными? Ведь заработав деньги «отдыхающие», лишь отметившись в столовой, варили себе кипятильником картошку или вермишель, открывали консервы, наедались на заработанные деньги. Но это позволяли себе только дети старше десяти лет. А вот отравились в конце смены и меньшие по возрасту, не готовившие себе сами. Значит посторонние продукты были не при чем и причину массового отравления надо было бы искать в самом ДОЛ «Улыбка». Но на планерках на настойчивые вопросы воспитателей и вожатых: «Почему ничего не делается, чтобы остановить нахлынувшую волну отравлений?» звучал ответ Черного А. Д. :

«Да ерунда все это. Во всем виноваты, наверное, вспышки на солнце. Вот и у детей, и у вас начинается понос. Ничего страшного, относитесь к происходящему с юмором». Директор же лагеря, уже не в стиле «Черных» шуток, отвечала: «Вы же знаете, что санстанция сейчас ничего не проверяет». Мы, конечно, слышали о таких о таких тонкостях послемайданной системы медицинского контроля (или безконтрольности) за детскими учрежденирями, но ни у кого от этого тошнота и другие симптомы отравления почему-то не проходили.

5) Думаю, по сравнению с работой медпункта читателю уже мелочью

покажутся :

– почти стоячая, т.е. редко пополняемая с помощью шланга и ни разу не поменянная полностью вода в открытом бассейне,

– купание в нем детей, зачастую без принятия душа, а иногда и в верхней одежеде,

– постоянный напряг в ДОЛ с горячей водой, а иногда и с холодной,

– полное нарушение режима дня детьми, которое разрешалось и господином Черным, и директором лагеря. Т.е. принципиальная невозможность

даже просто собрать всех детей отряда из-за их отсутствия в лагере, в связи с посещением несанкционированных работ (иногда интернатовцы не возвращались в лагерь до утра, оставаясь на ночных сменах), регулярные пьянки многих старших как мальчиков, так и девочек (не всех).

Неужели такие вещи допускались и в интернатах, откуда дети приехали? Думаю, нет.

– сначала только ночные, а затем уже и дневные посиделки нескольких вожатых, которые через неделю после начала смены, вообще потеряв желание работать (если оно было), собиравшихся за одним столом, расположенном на улице, рядом с входом в один из спальных корпусов, забыв, что часть детей, не занятых несанкционированными официально работами, все-же, оставалась в лагере. Воспитанники оказывались предоставленными полностью сами себе. Дети, естественно, могли купаться в заливе, как только им заблагорассудилось бы, без присмотра, конечно.

Правда, иногда на пляж забредал пенсионер-плаврук для виду. Но он, как правило, занимался катанием на самодельной, плавающей доске под парусом, а не организацией купания детей.

Как это ни странно прозвучит, далеко не так уже страшно все здесь перечисленное как то, о чем хочу сообщить ниже, то есть то, что и меня, и моих коллег, имеющих многолетний опыт педагогической работы, поразило больше всего.

Речь будет идти не только о дедовщине в наихудшем ее проявлении, но и о порочных действиях старшего воспитателя, дедовщину явно провоцирующего.

У одной из вожатых по имени Наталия, уезжающей из лагеря за десять дней до окончания смены, в ночь перед отъездом пропала мобилка. Отмечу, что в ночных посиделках вожатых нередко принимали участие и старшие, шестнадцати– восемнадцати летние интернатовцы. Ведь воспитанниками они оставались до девятнадцати лет. Вышеупомянутая Наташа, имея доступ к ключу от душа, ничего плохого не видела в том, чтобы после полуночи открывать душ восемнадцатилетним мальчикам. Учитывая не существенную разницу в возрасте между вожатыми и их подопечными, может, ничего плохого в том и не было. Но после бурно-прощальной ночи Наташина мобилка пропала из комнаты, в которой до утра не прекращался круговорот коллег вожатой и её воспитанников. Была ли кража вообще, или мобилка просто потерялась после ночного купания, теперь сказать сложно. Но уже после отъезда Наташи, которая, к её чести, попросила Андрея Дмитриевича Черного не искать мобилку, махнув на неё рукой, старший воспитатель, несмотря на просьбу уехавшей вожатой, в срочном порядке собрал всех, находящихся на тот момент в лагере интернатовцев. Он заявил им, что дает сутки, чтобы найти мобилку вожатой. А если мобилка не найдется, то в лагере будет введен жесткий вариант контроля за интернатовцами с исключением возможности выхода на работу за территорию лагеря.

Не может быть, чтобы руководитель воспитателей, которому под пятьдесят, хоть и не педагог по образованию, не предполагал, к чему мог привести подобный ультиматум. Хотел он просто продемонстрировать свою власть или им руководило искреннее желание найти пропавший телефон, не знаю. Но около полуночи один из старших мальчиков был избит до потери сознания. Это только то, что мне стало известно, когда мы с коллегами подбежали к месту событий, увидев подростка лежащего на асфальте уже без сознания. А скольких детей избили «деды-авторитеты», исполняющие приказ шефа, делающего, очевидно, им ряд особых послаблений, не ведаю. Пахнет фашизмом? По-моему да. Особенно, если проиллюстрировать происшедшее ответом господина Черного одной вожатой, которая задала вопрос Андрею Дмитриевичу, подошедшему к лежащему, безчувственному мальчику. Это была именно та вожатая, которая своим криком прекратила избиение интернатовца. Что же спросила она у старшего воспитателя? Вопрос оказался простым, но от него мороз пробежал по коже: «А что, если бы мальчика убили?». Но еще более жутким стал ответ господина Черного: «Значит, минус один». Правда, бросив эту леденящую фразу группе педагогов, собравшихся рядом со старшим воспитателем, он, очевидно, сразу же понял, что явно перегнул палку и попытался смягчить ситуацию, добавив: «они живучие, выживет!»

А порочная система такого «оздоровления» детей выживет?

Уже после окончания лагерной смены родилось у меня стихотворение, посвященное не одевшим злосчастные, желтые футболки, не интернатовским воспитателям, волею случая работавшим в летний период с интернатовским детьми, вывезенными для оздоровления в приморский детский оздоровительный лагерь « Улыбка»:

Убегают колёса от боли

И жестокости в детских глазах.

От неправды в понятии воли,

Перемноженной дважды на страх.

Но останется дикость порядка,

Заведенного злою судьбой.

Разве этих детишек не жалко,

Хоть смеются они над тобой?

И случайно сведённые вместе,

Все пытались друг друга принять.

Их в гнетуще-искрящемся тесте

Замесили, уча выживать.

Интернатовских ритмов изведав,

И хватание хлеба поняв,

Не забудешь то время обеда,

Много раз веру в булки раздав.

И голодные с полным желудком,

Да привыкшие жалость искать,

Дети пили в подвалах и будках,

Перед тем как в жилища попасть.

И не все безнадежны, конечно.

Достучаться до них бы любви!

А вопрос зависает навечно:

«Что-то сделать ещё мы могли?»»

Почему эту статью Игоря Ярославовича не опубликовали ни в одном издании? Ведь уже больше десяти лет его рассказы, стихи, очерки и профессиональные статьи на педагогические темы регулярно печатались в центральных украинских изданиях. Кто знает, но к сожалению учителя, желающего поднять тему работы с интернатовцами хотя бы на уровень дискуссий в прессе, документальный очерк его в свет не вышел.