Текст книги "Шолохов. Незаконный"

Глава вторая
Гимназист

Александр Михайлович Шолохов собрал неплохую по тем временам библиотеку.

Отличная библиотека была и у брата Петра.

Братья со временем очень сошлись. Оба были заядлыми курильщиками – и страсть к табаку передалась впоследствии от отца и дядьки к Михаилу.

Петра помнят как человека красивого, аристократического облика, чем-то похожего на Блока, с ярко выраженным мужским характером. Притом некоторая суровость нрава вовсе не мешала ему, когда заканчивались книги, идти по дворам, где жили читающие соседи, и собирать едва ли не всё подряд, ещё не читанное им. Он долгие годы вёл дневник – привычка, что и говорить, не слишком свойственная представителям купеческого сословия или тем более казакам.

Как мы помним, Пётр со своей женой Анной Семёновной (в девичестве Обоймаковой) родили восьмерых детей, но выжили из них лишь двое: Мария 1905 года рождения и Коля 1910-го. С Марусей Шолоховой у Миши сложилась братская, ласковая связь. Сама Мария (по мужу Бабанская) много позже вспоминала: «Он, бывало, без меня никуда. Любил он очень меня. Вместе ходили в школу, на речку…»

Маша была удивительная: с явными задатками актрисы, проявившимися уже в ранней юности, помнящая наизусть множество стихов и втайне сочинявшая свои.

Николай, младший Марусин брат, вспоминал своё: «…всегда состоял при Мише и Марусе хвостиком».

О Евдокии Семёновне – родной сестре жены Петра Шолохова, выступившей поручительницей на венчании Александра и Анаствасии, – стоит сказать особо. Она родилась 14 марта 1879 года: как часто шутила позже сама, «вместе со Сталиным» (на самом деле Сталин родился, как позже выяснилось, 18 декабря).

Именно она, так уж вышло, проводила с детьми Петра и Михаилом особенно много времени. Миша звал её «тётя Дуня». Совместные прогулки на Чир, в левады Дубровенького леса, на песчаный курган, – это всё с ней. Под курганом они с тёткой Дуней, Марусей и Колей собирали чабрец, в буераках и лесках – клубнику и ежевику. В этих прогулках Михаил высмотрел многочисленные местные приметы – смены времён года, повадки птиц и насекомых, поимённо узнал степное разнотравье, что неизменно поражает всякого внимательного читателя шолоховской прозы.

Забурунный лог и Жиров пруд из «Тихого Дона», бугры, яры, буераки – тоже всё местное, каргинское, опознаваемое.

Шолохов настолько помнил и ценил заботы тёти Дуни, что много позже, став всемирно известным, приглашал Евдокию Семёновну – не кровную родственницу – переехать к нему в дом, жить с ними, отведя ей отдельную комнату.

Она отказалась.

* * *

Теперь – про обитателей Каргина и их двойников в шолоховской прозе.

Разложим известные нам факты.

Хутор, где живут Мелеховы в романе «Тихий Дон», называется Татарский. Но никаких татар среди персонажей нет вообще. Зато Шолоховых именовали «татарчуками». Так Шолохов определил принадлежность созданного им мира: Татарский хутор – то есть: выдуманный татарчуком. Татарские жители, то есть «татарчуки», – главные персонажи этого романа. Это его огромная семья, и он её творец.

В реальности никакого Татарского хутора на Верхнем Дону не было никогда. Зато все остальные хутора и станицы, упомянутые в «Тихом Доне», – реальны.

В Татарском проживают все основные персонажи эпопеи.

Братья Шумилины – Мартин, Прохор и Алёшка по прозвищу Шамили, – появляющиеся на первых же страницах.

Хрисанф Токин (Христоня) – также вступающий в роман в самом начале и проходящий сквозь всю эпопею.

Казак Аникушка. Знахарка баба Дроздиха. Бубличница Фроська. Пастух Кузьма Курносый. Шинкарка Лукешка Попова. Упоминавшиеся нами хуторской атаман Фёдор Лиховидов и священник Виссарион. Всё это, так или иначе, реальные люди, жившие в станице Каргинской, в ближнем или дальнем соседстве с Шолоховыми, сохранившие в романе свои имена либо прозвища, иногда давшие персонажу часть судьбы, а порой – всю свою обозримую для стороннего наблюдателя жизнь целиком.

Наблюдаемые Шолоховым с детства, они обратились в литературных персонажей.

В 1975 году писатель вдруг, что случалось с ним крайне редко, открылся: «…в станице Каргинской жил образованный поп – отец Виссарион. Жил он один и имел богатейшую библиотеку по истории и этнографии Донского края. Сам отец Виссарион читал много, но книг своих никому никогда не давал. Не знаю, как мне удалось завоевать его доверие, только начал он подпускать меня к своим высоким шкафам».

Помимо литературной классики, у батюшки имелись Спиноза и Кант и даже сочинения… Карла Маркса.

Старожилы Каргина сразу опознали его в книге – он действительно был гундосым. Шолохов, как мы помним, мстя за родительские обиды, объяснил эту манеру речи залеченным сифилисом. На самом деле священник гундосил от рождения – видимо, вследствие пережитой в детстве простуды. Но, должно быть, злые на язык казаки беспощадно шутили про всё более неразборчивую с каждым годом речь Виссариона, – а памятливый нахалёнок шутку с незнакомым словом «сифилитик» запомнил и оставил в уголочке сознания на потом.

Полностью священника звали Виссарион Васильевич Евсеев. Родился он в 1853 году, умер в 1927-м. До конца жизни оставался вдовцом. Жил, как и написано в шолоховском романе, с украинкой-экономкой и приёмным сыном.

Косоглазая Лукерья (в действительности – Каргина, а не Попова) некоторое время жила с Шолоховыми на одной улице: это у неё поселится в романе приехавший в Татарский большевик Штокман; к ней же его заселят, когда он вернётся на хутор уже в 1919 году.

Краевед Геннадий Сивоволов, происходивший из Каргина, писал про Лукерью Попову: «Автор этих строк в тридцатые годы знал её лично. Жила она с дочерью на соседней улице. Была вдовой; с глазами у неё действительно было не в порядке – один смотрел прямо, другой – вбок. Худенькая, невысокая, подвижная, в постоянных хлопотах. Своей голосистостью (дишканила так, что весь хутор слушал, замирая), острым и длинным языком была известна на весь хутор».

Когда Шолоховы съехали со съёмной квартиры и переселились в собственный домик, ближайшим их соседом стал Аникей Андриянович Антипов, местный уроженец 1888 года рождения. Звали его Аникушка. Разбитной казак, балагур и званый гость на любых праздниках. Он выведен в романе «Тихий Дон» под собственным именем.

Появляется Аникей, сосед Мелеховых и троюродный брат Гришки, уже в первой книге, на свадьбе у Григория и Натальи. Он везёт молодых, лихо правя лошадьми.

У реального Аникея была жена Евдокия, часто болевшая. В романе читаем: «У спуска догнали Аникушку. Воткнув в сани топор с новёхоньким топорищем, Аникушка, подпоясанный зелёным кушаком, шёл рядом с быками. Жена его – мелкорослая, хворая бабёнка, правила. Петро ещё издали крикнул:

– Сосед, ты никак бабу волокёшь за собой?

Смешливый Аникушка, приплясывая, подошёл к саням.

– Везу, везу. Для сугреву».

Далее Аникушку призовут на фронт вместе с Мелеховым.

В романе, в отсутствие Аникушки баба его вовсю загуляет – у неё как-то заночует пришедший с фронта Митька Коршунов. О поведении Евдокии в реальной жизни мы ничего не знаем. Но Шолоховы через забор жили – им виднее.

Аникушка – сквозной персонаж всего романа. В окружении Григория Мелехова он четвёртый по количеству упоминаний в книге. Аникушка присутствует на всех ключевых сюжетных поворотах. Наконец, главное: он ближайший сосед и Мелеховых тоже: с одной стороны от куреня Пантелея Прокофьевича живут Аникей с женою, а с другой – Степан и Аксинья Астаховы. Таким образом писатель Шолохов помещает себя как бы на место Мелеховых. Выходя из куреня, они первым делом видели Аникушку, здоровались с ним, спрашивали о новостях – и Шолоховы тоже.

Шолохов писал многие страницы романа, не воображая, а как бы восстанавливая события по памяти.

Реальный Аникей Андриянович Антипов в 1917 году вернулся с фронта с каргинскими казаками. Шолоховы это, конечно, видели и расспрашивали соседа о пережитом. Наверняка Аникей заходил к шолоховскому отцу – выпили, проговорили до ночи. Аникей из шолоховского романа в 1917 году вернулся домой с казаками хутора Татарского. В 1919 году реальный Аникей Андриянович Антипов был мобилизован в повстанческую сотню, жизнь Аникея в шолоховском романе развивалась точно так же.

Шамили-Шумилины в реальности носили фамилию Ковалёвы (по уличному – Ковальковы). Но их было не трое, как в романе, а четверо. Звали их: Алёшка-безрукий (и в романе, и в жизни он действительно лишился руки), Мартин, Иван и Аким.

Ковалёвы жили наискосок от Шолоховых – только улицу перейти. Один из братьев подрабатывал цирюльником. Мартин и Алексей в книге остались при своих именах, а Прохора автор переименовал в Ивана. Аким же – отсутствует. Пётр Мартынович Ковалёв (соответственно: сын романного Мартина Шамиля) рассказывал, что Александр Михайлович Шолохов приходил к ним постригаться, а Миша тем временем играл со старшим сыном Мартина.

Что до прозвища «Шамили», то носили его не братья Ковалёвы, а другие каргинские жители – братья Лосевы, проживавшие в дальнем конце хутора. Прозвище они получили в наследство от деда, который якобы принимал участие в пленении имама Шамиля.

Находившийся рядом с наделом семьи Лосевых пруд жители Каргина долгое время называли «Шамилёвским прудом». И братья Ковалёвы были характерными казаками, и Лосевы – те ещё бойцы и наездники. Так из двух семей получились колоритные персонажи романа.

У Шолохова Прохора Шамиля убили на германской войне, а Мартин и Алёшка сгинули в Гражданскую. Мартина зарубят вместе с Петром Мелеховым, Алёшка же погибнет при стычке с красными в Топкой балке – таковая действительно имеется по сей день в окрестностях Каргина.

Пётр Мартынович Ковалёв рассказывал: «Отец не особенно грамотный был. Мы читали вслух “Тихий Дон”, а он, отец, тогда сказал: это Мишка написал про меня, записал нас, говорит, Шамилями» (то есть дал чужое прозвище). «И мать он описывает, – продолжал Ковалёв. – Когда отец пришёл, а сыч на могилках кричал, а отец его хотел застрелить, а мать говорит: “Ты что, я на сносях хожу”…»

Этот фрагмент есть в первом томе «Тихого Дона»: «Шумилин Мартин, брат безрукого Алексея, две ночи караулил проклятую птицу под кладбищенской оградой, но сыч – невидимый и таинственный – бесшумно пролетал над ним, садился на крест в другом конце кладбища, сея над сонным хутором тревожные клики. Мартин непристойно ругался, стрелял в чёрное обвислое пузо проплывающей тучи и уходил. Жил он тут же под боком. Жена его, пугливая хворая баба, плодовитая, как крольчиха, – рожавшая каждый год, – встречала мужа упрёками:

– Дурак, истованный дурак! Чего он тебе, вражина, мешает, что ли? А как Бог накажет? Хожу вот на последях, а ну как не разрожусь через тебя, чертяку?»

Старожил станицы Каргинской Илья Емельянович Фролов тоже подтверждал, что Шолохов удачно «подсмотрел» некоторые черты у ближайших соседей: «Фактически он Алёшку Ковальчонка косорукого описывал, у него одна щека дергалась, у Шолохова так и написано».

В действительности и Алексей, и Мартин Гражданскую войну переживут. К их судьбам мы ещё вернёмся.

В шолоховском романе упоминаются под своим именем не только купец Лёвочкин, но и ученики приказчиков в его лавке – Василий Стороженко и Пётр Семиглазов. Реальный Василий Васильевич Стороженко родился в 1897 году в Каргине, окончил церковно-приходскую школу, после чего, с двенадцати лет, действительно работал учеником приказчика в торговом доме Лёвочкина: под непосредственным началом Петра Михайловича Шолохова.

Соответственно, и Александр Михайлович, и Миша, и все остальные Шолоховы Василия Стороженко отлично знали. Отец его, Василий Иосифович Стороженко, работал ночным сторожем в том же магазине Лёвочкина. В мае 1916 года Стороженко-младший был призван на службу в армию, дослужился до звания младшего унтер-офицера; вернулся на Дон.

В марте 1918 года, когда хуторской атаман Фёдор Лиховидов издал распоряжение об аресте сочувствовавших Советской власти, Стороженко покинул Каргинскую и ушёл в Красную армию. В «Тихом Доне» так и написано: «Из иногородних лишь несколько молодых солдат, предводительствуемые Василием Стороженко, служившим в 1-м пулемётном полку, бежали к красногвардейцам».

Воевал Стороженко на Юго-Восточном и Северо-Кавказском фронтах; в 1923 году окончил Петроградскую кавалерийскую школу и продолжил службу; участвовал в Отечественной: с 1942 по 1944-й он начальник штаба 6-й воздушной армии, с 30 апреля 1943 года – в звании генерал-майора авиации. Вот тебе и «ученик приказчика»!

Скончался Василий Васильевич 28 апреля 1946 года, похоронен на Новодевичьем. Он наверняка знал, что под своим именем присутствует в знаменитом романе; помнил, быть может, как Пётр Михайлович или Александр Михайлович Шолоховы таскали его за уши.

Пётр Семиглазов, другой ученик приказчика в романе «Тихий Дон», тоже уйдёт к красным и погибнет в бою – зарубленный, между прочим, Григорием Мелеховым. Фамилия его на самом деле была Семигласов, был он из иногородних, служил учеником приказчика в торговом доме Лёвочкина в подчинении у братьев Шолоховых. Он действительно сразу принял сторону большевиков, воевал за красных и погиб в 1919 году, в возрасте 26 лет.

Жила в Каргине в пору шолоховского детства старая бабка Домна Андроновна, по-уличному – Андрониха. Её знали все хуторяне. Совсем древней она была уже к началу Первой мировой, но пережила и эту войну, и Гражданскую. Михаил Шолохов вырос при, казалось уже, вечной Андронихе.

Когда, намучившись на своих фронтах, похоронив жену Наталью, Григорий Мелехов в который раз идёт жить к Аксинье, сестра Дуня говорит ему: «Бери её, брат, она хорошая…» – на что Гришка иронично отвечает: «Ты вроде как меня уговариваешь… На ком, окромя неё, жениться? Не на бабке же Андронихе?»

Мы назвали лишь несколько персонажей, имевших явных каргинских прототипов, но на самом деле в романе используется целый ряд фамилий живших в Каргине казаков: Коршунов, Токин, Зыбов, Чумаков, Жарков, Атепин, Лиховидов (помимо Фёдора, ещё и Гаврил, в романе: «…казак редко зверского вида, известный тем, что постоянно безропотно сносил побои семидесятилетней матери и жены – бабы неказистой, но вольного нрава»), Озеров, Ахваткин, Ушаков, Меркулов, Бодовсков.

Кто-то из героев был схож со своими прототипами до степени смешения, у кого-то автор ухватил одну-другую черту, с третьих и фамилии достало. Впрочем, едва ли сам писатель смог бы со временем вспомнить, какие сюжеты, повадки, высказывания, присказки были им «подсмотрены» и «подслушаны», а какие «выдумались». Но то, что конкретная жизнь конкретных людей напитала его – очевидно.

В числе квартир, снимаемых Шолоховыми, была, как мы помним, одна возле каргинского кладбища. Ближайший к выходу памятник был войсковому старшине Пантелеймону Макеевичу. Это редкое имя запало в память подростку Михаилу.

* * *

Помимо реальных людей, ставших прототипами героев, Шолохов перенёс сначала в «Донские рассказы», а затем в «Тихий Дон» великое множество географических и бытовых примет Каргина. Уже упоминавшуюся и самым подробным образом описанную каргинскую мельницу (там, например, в начале романа происходит драка меж казаками и хохлами). Расположение улиц. Кирпичную церковь с белой оградой и даже караулку при церкви, где, цитируем «Тихий Дон», «толпились казаки, приехавшие к светлому богослужению с ближних и дальних хуторов. Сморённые усталостью и духотой, висевшей в караулке, люди спали на лавках и у подоконников».

Мишка и однохуторяне-сверстники часто уходили полюбоваться с песчаного кургана на хутор, купола Каргинской церкви и степные дали. С этого самого кургана будут по приказу Мелехова бить мортиры по мосту.

Оба хутора – и реальный, и литературный, – поделены на квадраты, главная улица шла на запад, через главную площадь, на площади – пожарный сарай, торговый дом, колодец, а от него проулок, ведущий к кладбищу. Кроме того, на главной площади и в романном Татарском, и в реальном Каргинском – располагался дом священника Виссариона.

И в Каргинском, и в Татарском имелся магазин царской водочной монополии – так называемая «монополька».

И в Каргинском, и в Татарском было агентство фирмы «Зингер» по распространению швейных машин.

В романе на левом берегу Дона возле Татарского – мокрый луг, где рос чакан. На левом берегу Чира во времена шолоховского детства тоже был мокрый луг, где, да, рос чакан.

Чтоб видеть перед глазами всё происходящее, понимать, куда, мимо чего, за какое время доходит или доезжает тот или иной персонаж, Шолохову надо было иметь понятную и памятную основу.

Каргинский хутор не единственный географический прототип хутора Татарского, но безусловно – главный.

* * *

Ему было девять полных лет, когда поползла трещиной нерушимая жизнь донская.

Гаврило Принцип убил наследника австрийского императора.

На Дону объявили срочные военные сборы.

В «Тихом Доне» это выглядит так: «На площади серая густела толпа. В рядах лошади, казачья справа, мундиры с разными номерами погон. На голову выше армейцев-казаков, как гуси голландские среди мелкорослой домашней птицы, похаживали в голубых фуражках атаманцы».

(Покойный атаманец и материнский мучитель Степан Кузнецов был высок – Миша на всю жизнь запомнил его, долговязого, на голову выше отца).

«Военный пристав хмур и озабочен. У плетней по улицам – празднично одетые бабы. Одно слово в разноликой толпе: «мобилизация». Пьяные, разгорячённые лица. Тревога передаётся лошадям – визг и драка, гневное ржанье. Над площадью – низко повисшая пыль, по площади – порожние бутылки казёнки, бумажки дешёвых конфет».

В тот же день закрыли монопольку – и в романе в хуторе Татарском, и в реальном Каргинском.

Никто в целом мире не догадывался, что прежняя жизнь, начав осыпаться, обратится во прах и не вернётся более никогда.

Подступавшие события были непоправимы.

В том 1914-м, в середине июля, Михаил сильно поранил глаза ржаной остью – тонкий длинный усик на оболочке зерна. Пошло сильное воспаление. Хуторские лекаря и знахарки с подобными болезнями справиться не могли. Ребёнка возили в Воронеж – там тоже не справились и посоветовали ехать лечиться в Москву.

Пришлось собираться и ехать.

Именно в Москве 1 августа Миша Шолохов встретил известие о начале войны.

Прошли все необходимые обследования; получили результаты. Врачи заявили: запустите – может потерять зрение, но если лечь в московскую больницу, всё поправимо. Вернулись в Каргинскую, чтобы собраться к переезду. Шаг нешуточный, тем более когда прежний быт менялся день ото дня и всё становилось ненадёжным и ломким.

Составы, полные казаков, уже шли к границе. В хуторе стало заметно меньше молодых мужчин. К тем редким куреням, где хозяева выписывали газеты, соседи приходили послушать новости.

На главной улице хутора (и в романном Татарском, и в реальном Каргинском) имелась почта. В романе почтмейстера зовут Фирс Сидорович, в реальности звали его Митрофан Семёнович. (Шолохов, заметим, сохранил языковое созвучие в имени: впечатывающееся в слух «ф», отчество, начинающееся на букву «с»).

Располагалась почта в большом, крытом железом, казачьем курене, по соседству с агентством фирмы «Зингер». К этому почтовому куреню сбредались казачки и старики, чтоб получать письма немедля по привозу, а не дома дожидаться. Каргинские дети вертелись здесь же, вслушиваясь в разговоры.

В «Тихом Доне» есть сцена, когда почтмейстер Фирс Сидорович, снедаемый любопытством, раскрывает письмо Гришки Мелехова и уже раскрытым отдаёт Дуняшке, его младшей сестре, прося извиниться перед отцом: «Так и так, мол, вскрыл. Очень, мол, ему было интересно про войну узнать…»

Кажется, что и здесь в основе реальный случай.

* * *

Собрав достаточное количество денег, поздней осенью 1914 года Александр Михайлович и девятилетний Миша поехали в Москву.

В «Тихом Доне» в Москву, тоже осенью, раненный на фронте, впервые попадает Григорий Мелехов: «Гул большого засыпающего города, звонки трамваев, голубой переливчатый блеск подействовали на Григория подавляюще. Он сидел, откинувшись на спинку пролётки, жадно осматривая многолюдные, несмотря на ночь, улицы…» И далее: «В Москве ощутимо чувствовалась осень: на деревьях бульваров при свете фонарей блёклой желтизной отсвечивали листья, ночь дышала знобкой прохладой, мокро лоснились плиты тротуаров, и звёзды на погожем небосклоне были ярки и холодны по-осеннему».

Большие каменные дома, мостовые, проспекты – если это и поразило сердце и воображение юного Шолохова, то на совсем короткий срок. Он никогда не станет горожанином. Всю жизнь, попадая в Москву, будет стремиться поскорее вернуться на Дон. Тем же отношением к Первопрестольной он наделит и Григория Мелехова – сразу затосковавшего по степи и простору.

Трёхэтажное здание больницы по адресу Колпачный переулок, дом 11, – сюда привезли Мишу. В ту же больницу Шолохов «положит» и получившего ранение Григория Мелехова.

«Из центра выехали в безлюдный проулок. Цокали по камням лошадиные копыта, качался на высоких козлах извозчик, принаряженный в синий, наподобие поповского, армяк; махал на вислоухую клячу концами вожжей. Где-то на окраинах трубили паровозы <…> За железной тесьмой ограды масляно блеснули вода пруда и перильчатые мостки с привязанной к ним лодкой. Под резиновыми шинами пролётки зашуршали листья.

Около трёхэтажного дома извозчик остановился».

Это, конечно же, детские воспоминания самого Шолохова.

«Дверь отворил швейцар. По нарядной с золочёными перилами лестнице поднялись на второй этаж; сестра позвонила ещё раз. Их впустила женщина в белом халате. Григорий присел у круглого столика…» Надо понимать, Александр Михайлович присел, а мальчик остался стоять подле, с лёгким волнением оглядываясь и запоминая каждую деталь навсегда: «Сестра что-то говорила женщине в белом, та записывала. Из дверей палат, расположенных по обе стороны неширокого коридора, выглядывали головы в разноцветных очках».

Высокое стенное зеркало, запах чистоты и лекарств, совсем иной скрип половиц, электрический свет…

Александр Михайлович был взволнован. Миша, страдая от боли, щурился, глядя на мягкий свет электрической лампочки.

Их определили в палату. Мише выдали тёмно-зелёные очки.

Ночь или две отец был при сыне, потом уехал.

В палате у Мелехова, согласно роману, есть сосед из Зарайска. Упоминается он только раз: когда Мелехова оформляют. Больше этот незримый сосед не появляется. Как мы помним, род Шолоховых происходил из Зарайска, где родился и Александр Михайлович. Перед нами филологический привет: с Мелеховым в одной палате как бы находится шолоховский дух – молчаливый свидетель всего происходящего.

Миша пролежит в больнице более четырёх месяцев.

«К глазной лечебнице доктора Снегирёва примыкал маленький садик.

Таких неуютных стриженых садов много по окраинным переулкам Москвы, в них не отдыхает глаз от каменной тяжёлой скуки города, и ещё резче и больней вспоминается при взгляде на них дикое приволье леса. В больничном садике хозяйствовала осень: крыла дорожки оранжевой бронзой листьев, утренними заморозками мяла цветы и водянистой зеленью наливала на газонах траву. В погожие дни по дорожкам гуляли больные, вслушиваясь в переливы церковных звонов богомольной Москвы. В ненастье (а в том году оно преобладало) слонялись из палаты в палату…»

Что происходит со слепнущим человеком?

Он начинает слушать.

Он учится слышать вдвое, втрое, в разы больше, чем зрячий человек.

Так, по речи Шолохов учился распознавать интонации и характеры.

Учился понимать значение расстановки слов и междометий.

Москва бурлила разговорами: ещё царил невиданный патриотический подъём начала войны, ежедневно обсуждались сводки с фронтов. В больницу всё чаще привозили раненых солдат. Там же лечились: аристократы, купцы, мещане. Люди всех возрастов, многих национальностей и вероисповеданий.

Привычка притулиться в уголке и вслушиваться в речь окружающих той осенью в Мише закрепилась окончательно: болезнь глаз тому очень поспособствовала.

Первая же книга Шолохова – «Донские рассказы» – удивительна в числе прочего поразительным слухом на речь: совсем молодой писатель уже обладал умением, не свойственным даже многим зрелым мастерам – выстраивать целые образы на точных речевых характеристиках.

Причём далеко не только образы казаков. Помещик, попадья, белый офицер – все говорят своими голосами. Например, москвичка и моряк в рассказе «Мягкотелый». Дети, девушки, старухи, старики – для всех находится своя интонация, свой словесный порядок.

Он всех их не просто увидел однажды – он их услышал.

* * *

Зрение поправилось. Очки сняли.

Пока жили в Москве, отец всё разузнал и принял решение: отдать сына учиться в московскую гимназию, а не растить из него казака.

Шолохову приобрели гимназический форменный костюм, сняли квартиру и устроили в гимназию имени Григория Шелапутина № 9, проплатив сто рублей на год вперёд. Для понимания: средняя месячная зарплата тогда составляла порядка двадцати рублей. Учитывая стоимость квартиры, какие-то деньги на проживание, посылки из дома, на учёбу юного Миши уходило столько средств, сколько хватило бы на жизнь целой семьи из двух-трёх человек.

Гимназия располагалась в Трубецком переулке: ныне это переулок Хользунова. Огромное здание с большим количеством разнообразных помещений, включая актовый и спортивный залы. Счёт учащимся шёл на сотни. В гимназии давали восьмиклассное образование; в программе обучения были немецкий, французский и древние языки: греческий и латынь. Это была одна из самых лучших и престижных гимназий во всей России. В этом смысле, конечно, нелепы любые рассуждения о диком, не покидавшем хутора казачонке, который едва ли мог стать писателем.

Миша проживал на Плющихе, в Долгом переулке – ныне улица Бурденко, 20, седьмая квартира, – у родственника по отцовской линии Александра Павловича Ермолова. Он служил учителем подготовительных классов шелапутинской гимназии, преподавая пение и рисование. Миша жил в одной комнате с его сыном Сашей – сверстником и одноклассником.

По договорённости с отцом Шолохова, Александр Павлович присматривал за ребёнком. На учёбу ходили все вместе, втроём – старший и младший Ермоловы и Шолохов. Ермолов увлекался фотографией. Сохранилось совместное фото: отец и сын Ермоловы и глазастый, чуть лопоухий, внимательно глядящий в объектив Миша.

По соседству с ними, в том же Долгом переулке, проживал тогда Иван Бунин – 45-летний, известный уже российской читающей публике литератор. В романе «Тихий Дон» цитируются стихи Бунина. Возможно, они встречались, проходя мимо друг друга: маленький казачонок в гимназической форме – и высокий, изящно одетый господин с тростью.

Шолохов вспоминал потом, что мать его выучилась грамоте только для того, «чтобы не прибегая к помощи отца самостоятельно писать мне письма». Писала крупными буквами, допуская детские, чуть нелепые, чуть смешные, такие трогательные ошибки.

Эта разлука с малой родиной понемногу дала Шолохову осознание, кто он на самом деле.

Он – донской.

Да, он не знал в полной мере казачьей работы. Да, его отец был грамотным, читал книги, ходил в городской одежде и сына тоже настойчиво обучал наукам и одевал в городское, тем самым вольно или невольно усугубляя разрыв ребёнка с казачьей средой. Между прочим, казаки били своих детей, а отец Мишу – никогда.

Но, пожалуй, только из имевшего расстояние для наблюдения за средой подростка и мог вырасти знаток и певец своей среды. Разлука вынудила его, засыпая, вспоминать казачьи песни и прибаутки, имя всякой степной травы. Видеть и отмечать различия в упряжи, в одежде, в поведении казаков и москвичей. Перед нами слом, обернувшийся безусловным литературным богатством.

Так Максим Горький, отправленный родным дедом «в люди», прошёл сквозь разнородный, чужой быт, подглядывая по пути даже не десятки, а сотни типажей, пробуя многие профессии и ни в одной не оставаясь, – и стал безо всякого преувеличения великим знатоком жизни как таковой. Он сумел описать с равным мастерством и людей дна, и пролетариев, и купцов, и заводчиков, сам не принадлежа ни к одному из этих сословий и даже из мещанской нижегородской среды изгнанный ещё подростком, однако запомнивший всё навсегда.

Так Сергей Есенин – сын московского приказчика, внук дедов-предпринимателей, никогда в полной мере не знавший крестьянского труда и, по сути, им не занимавшийся, – воспел крестьянство и стал главным крестьянским поэтом России. При всём том, что он оставил деревню ещё ребёнком – сначала попав на обучение в церковно-приходскую школу, а затем переехав в Москву, – и никогда больше туда надолго не возвращался.

Но Шолохов, в отличие от них, в родной дом вернётся, именно там пройдя через все трагедии эпохи.

* * *

Лето 1915-го он провёл в Каргинской. Застал там известие о гибели на фронте соседа Ивана «Шамиля» Ковалёва, носившего в романе имя Прохор.

«Тихий Дон»: «Билась головой о жёсткую землю жена Прохора Шамиля, грызла земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкает вернувшийся брат покойного мужа, Мартин Шамиль, свою беременную жену, нянчит детей и раздаёт им подарки. Билась баба и ползала в корчах по земле, а около в овечью кучу гуртились детишки, выли, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами».

Дочь реального Ивана Ковалёва, Агафью Ивановну Дегтярёву, разыскали в своё время краеведы, она рассказала, что примерно всё так и было, только приехал с фронта не Мартин, а третий Шамиль – Алексей. И служили они не на Западном фронте, а на турецком: «Шолохов описывал за маму… Когда дядя Алексей ездил под Турцию, приезжает оттедова, мать пришла, услыхала, что отец приехал. Я как раз была на мельнице, там говорят, дядя приехал, отца нету. Мать там всё на себе порвала, последнюю рубаху она на себе рванула. Что в книге писалось, то и она точно, мать-то, говорила…

Кто-то у нас читал книгу, мужчина стоял на квартире, преподавал в мясосовхозе, а он эту книгу читал вслух, ишо мать живая была, и мать заплакала».

* * *

Слишком уж далеко от донского дома и от матери с отцом приходилось учиться Мише.

Мать волновалась: а как там он в чужой семье, а не угодит ли под конку, а то и под трамвай?

Наконец, жизнь в Москве обходилась дорого. В годы войны, во все времена это случается, богатые богатеют, бедные – беднеют. Решили искать хорошую гимназию поближе. Таковая имелась в городе Богучаре Воронежской области.

Изначально, в XVII веке, основанный малороссами Богучар тоже был казачьим поселением. Разросшееся в город бывшее поселение стояло на притоке Дона – речке Богучарке. От Каргина вверх по Дону, в ста двадцати верстах. Тоже не ближний свет – но хотя бы можно за сутки добраться, да и письма быстрей доходили. Туда же отправил учиться своего сына Анатолия Михаил Михайлович – брат Александра Михайловича: всё проще вдвоём детям.