Текст книги "Шолохов. Незаконный"

И в тишине глуховато, но твёрдо прозвучал ответ:

– Здорово, кума Дарья.

– Расскажи-ка, родненький куманёк, как ты кума своего… моего мужа… – Дарья задохнулась, схватилась руками за грудь. Ей не хватало голоса.

Стояла полная, туго натянутая тишина, и в этом недобром затишном молчании даже в самых дальних рядах услышали, как Дарья чуть внятно докончила вопрос:

– …как ты мужа моего, Петра Пантелеевича, убивал-казнил?

– Нет, кума, не казнил я его!

– Как же не казнил? – ещё выше поднялся Дарьин стенящий голос. – Ить вы же с Мишкой Кошевым казаков убивали? Вы?

– Нет, кума… Мы его… я не убивал его…

– А кто же со света его перевёл? Ну, кто? Скажи!»

«Впоследствии Дарья говорила, что она не помнила, как и откуда в руках её очутился кавалерийский карабин, кто ей его подсунул. Но когда заголосили бабы, она ощутила в руках своих присутствие постороннего предмета, не глядя, на ощупь догадалась, что это – винтовка. Она схватила её сначала за ствол, чтобы ударить Ивана Алексеевича прикладом, но в ладонь её больно вонзилась мушка, и она перехватила пальцами накладку, а потом повернула, вскинула винтовку и даже взяла на мушку левую сторону груди Ивана Алексеевича».

«Отдача заставила её резко качнуться, звук выстрела оглушил, но сквозь суженные прорези глаз она увидела, как мгновенно – страшно и непоправимо – изменилось дрогнувшее лицо Ивана Алексеевича, как он развёл и сложил руки, словно собираясь прыгнуть с большой высоты в воду, а потом упал навзничь, и с лихорадочной быстротой задёргалась у него голова, зашевелились, старательно заскребли землю пальцы раскинутых рук…»

Потом, несколько десятилетий спустя, Михаил Шолохов скажет, что случившееся убийство своими глазами не видел. Хотел отправиться на площадь, но отец не пустил: «Нечего смотреть на палачей!»

Александр Михайлович переживал свою трагедию: догадываясь, что бывшего его подчинённого Сердинова сейчас могут казнить, он был не в силах спасти его и точно не желал, чтоб это убийство наблюдал сын.

Сын пришёл на площадь, когда всё уже свершилось. Соседские мальчишки пересказали, что тут было; да и соседи только о том и вспоминали ещё несколько дней.

«Добила мотыкой…»

* * *

Поздней весной 1919 года Шолоховы неожиданно переехали на хутор Рубежный.

В советском литературоведении походя замечали по этому поводу: закрылась мельница в Плешакове, жить стало не на что. Но если мельница принадлежала Александру Михайловичу Шолохову – кто ж мог её закрыть? Только он сам. Зачем же – ведь люди не перестали молоть муку, печь хлеб?

Действительные причины переезда были совсем иными. Мельница и кузня Шолоховых работали на нужды повстанцев – и местных, и заезжих. Руководители соседних повстанческих отрядов приезжали не только к Дроздовым, но и к Шолоховым. Александра Михайловича неизбежно воспринимали как своего. Всё это время живший с Дроздовыми, знавший о всех повстанческих планах, он не имел ни малейшей возможности остаться вне политики и войны. Напротив, он, может даже помимо своей воли, обратился в пособника повстанцев.

Расправа Марии Дроздовой над Иваном Алексеевичем Сердиновым стала для Шолоховых не сторонней трагедией, а личной. Женщина, с которой он здоровался каждое утро и жил под одной крышей, убила бывшего его работника.

У Марии, в девичестве Поповой, имелся родной брат – Филипп Андреянович Попов. Если Павел Дроздов был командиром повстанцев в Плешакове, то Филипп Попов возглавлял повстанцев в Рубежном.

В романе в день, когда Дарья застрелит Ивана Алексеевича Котлярова, Григорий Мелехов будет, подозревая дурное, спешить на хутор Татарский, чтоб не дать казнить своих, пусть и бывших товарищей – и не успеет. Точно так же Попов будет торопиться в Плешаков, догадываясь о намерениях сестры застрелить Сердинова. И тоже опоздает.

В романе ошарашенная поступком Дарьи её свекровь, мать братьев Мелеховых Василиса Ильинична, «забоялась с ней ночевать в одной хате, ушла к соседям». Быть может, как и мать братьев Дроздовых – Агриппина Михайловна.

Что же в таком случае сорвало Шолоховых с места, заставив оставить и мельницу, и недостроенный курень?

В мае началось масштабное наступление Красной армии. Причём шло оно с Нижнего Дона – с юга на север. В романе «Тихий Дон» эти события подробно отражены. Мелехов со своей дивизией сдаст Каргинскую, следом посыплются все соседние станицы и Плешаков в их числе.

«22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью. Части отходили с боем, задерживаясь на каждом рубеже. Население хуторов степной полосы в панике устремилось к Дону. Старики и бабы запрягали всё имевшееся в хозяйстве тягло, валили на арбы сундуки, утварь, хлеб, детишек. Из табунов и гуртов разбирали коров и овец, гнали их вдоль дорог. Огромнейшие обозы, опережая армию, покатились к придонским хуторам».

Мелехов со своими повстанцами закрепится в станице Вёшенской. По левой стороне Дона казаки выстроят оборону.

Шолоховы решат оставить дом и хозяйство в Плешакове, чтоб не встречать красные войска. Ведь придут большевики – и любой затаивший обиду сосед тут же выложит: «Шолоховы? Да они первые помощники нашего атамана – Петра Дроздова, которого убили. Ейная вдова члена ревкома застрелила. Сестрой атаману Попову приходится – который с Рубежного. Тоже шолоховский товарищ. Мельницей эти Шолоховы владеют у нас и кузней. Повстанцы при них кормились, и повстанческие кони у них ковались».

Как раз на расстрел хватило бы.

* * *

В силу того что хозяйство было огромное – отправили сначала одного Мишу.

Скорее всего, он поехал с казаками Попова и с сестрой Филиппа Андреяновича – Марией Дроздовой. Ей-то уж точно в Плешакове оставаться было нельзя.

«Тихий Дон»: «Запылённые, чёрные от загара бабы гнали скот, по обочинам дорог ехали всадники. Скрип колёс, фырканье лошадей и овец, рёв коров, плач детишек, стон тифозных, которых тоже везли с собой в отступ…»

Шолохов живописал в романе картины, которые наблюдал сам.

В Рубежном Миша поселится в курене атамана Попова: доставили от места до места. Вскоре в Рубежный приедут и его родители со всем хозяйством, причём немалым. Соседи вспоминают, что Александр Михайлович имел тогда настоящую птицеферму: в Рубежный Шолоховы привезли 116 лохмоногих кур и около сотни бисерных цесарок.

Огромное количество семей, пошедших, как и Шолоховы, на левую сторону Дона, перебраться через реку не смогли – и либо угодили под обстрел подходящих красноармейских частей, либо были ограблены красными. Но Попов помог Шолоховым доставить целый птичник.

Нет никаких сомнений, что гостеприимство Попова объяснялось просто: Шолоховы поставляли повстанцам яйца и птичье мясо. В автобиографии 1928 года писатель сообщит: «С белыми ни разу никто из нашей семьи не отступал, но во время Вёшенского восстания был я на территории повстанцев». В автографе эта фраза есть, а в опубликованном варианте – уже нет. Наверняка сам Шолохов её и вычеркнул – чтоб не ловили на противоречиях.

С одной стороны, правду сказал: «был я на территории повстанцев». С другой – лукавил: «с белыми ни разу никто из нашей семьи не отступал». Ну да, не «отступали», а «переехали» – из Плешакова в Рубежный.

Заметим, что в «Тихом Доне» под своими именами действуют десятки персонажей – но Филиппа Андреяновича Попова там нет. Как отсутствует и описание боя – того самого, накануне убийства Павла Дроздова, что случился в Плешакове и которому Шолохов был свидетелем. Боя, в котором участвовали и Дроздовы, и, вполне возможно, Попов. Потому как много сразу лишних вопросов могло возникнуть: а что всё-таки делали Шолоховы во время боя? За кого, в конце концов, переживали в тот день?

Как-то – когда писатель Шолохов уже вошёл в масть – собрались журналисты и начали закидывать его вопросами о жизни, о юности.

Он слушал-слушал, да вдруг ответил:

– Жила-была бабушка с внучкой. Однажды бабушка шила на ручной швейной машине. Подошла внучка и говорит: “Бабушка, дай я покручу?” Бабушка ответила: “Вот помру, тогда и крути…”»

* * *

В те же дни, когда Александр Михайлович сбежал от красных в Рубежный, его брат Пётр Михайлович по той же причине покинул свой дом в Каргинской. Его сын, Николай Петрович, рассказывал потом: «Рано утром выехали на подводе. Оглянулись (как десятки раз оглядываются в романе на хутор Татарский персонажи. – З. П.) – уже внизу лежит тихая, опустевшая станица… И тут отец вскрикнет: “Золото, деньги забыли! Под загнеткой сундучок!”»

Отправили сына бегом в хутор обратно: тот, девятилетний, рванул вниз с горы, а потом с увесистым сундучком – обратно на гору.

Пётр Михайлович решил переждать приход красных в моховском доме. Из Каргинской он предусмотрительно прихватил каустической соды; во дворе временного пристанища устроил кустарную мыловарню и обменивал мыло на продукты.

Нет, всё-таки уроки купца второй гильдии Михаила Михайловича Шолохова не прошли зря. Когда его дети перешли 45-летний рубеж, они кое-чему, наконец, научились.

2 июня в станицу Вёшенскую неожиданно явился из Рубежного Миша. Едва ли отец мог отправить одного 13-летнего подростка из хутора в хутор во время боевых действий. Значит, сын прибыл с надёжной оказией: почти наверняка это был Попов со своими повстанцами. Сдав Мишу дядьке Петру, Попов ушёл к линии фронта, до которого было подать рукой – красные части стояли на другом берегу Дона.

В «Тихом Доне» о том дне написано: «До вечера Григорий с двенадцатью отборными сотнями удерживал натиск красной 33-й Кубанской дивизии». Речь идёт о том бое, в котором, судя по всему, участвовал Попов, явившийся на подкрепление.

Миша и его двоюродный брат Николай – тот самый, что за деньгами отцу бегал в Каргинскую, – провели весь день вместе. Они, как вспоминал позже Николай, не усидели дома – стрельба же вокруг! интересно! – и отправились гулять.

«Тихий Дон»: «…казаки готовились к позиционным боям: спешно рыли траншеи, рубили и пилили тополя, вербы, дубы, устраивали блиндажи и пулемётные гнёзда. Все порожние мешки, найденные у беженцев, насыпали песком, укладывали внакат, бруствером, перед сплошной линией траншей».

Посмотрев на воинские приготовления, мальчишки отправились на центральную площадь – и тут начался обстрел.

«Тихий Дон»: «Первая граната разорвалась на площади, а потом серые дымки снарядных разрывов и молочно-белые, тающие на ветру шапки шрапнелей покрыли станицу».

Красные били из пушек и пулемётов с базковской горы.

Завизжали бабы, заполыхали дома, залаяли собаки – началась немыслимая круговерть.

Вместе с толпой братья Шолоховы побежали за станицу: куда не добивала артиллерия.

«Тихий Дон»: «…на лугу показывались согбенные от страха фигурки беженцев, пробиравшихся подальше от Дона. Красноармейский пулемёт выщёлкивал по ним несколько очередей, тягучий посвист пуль кидал перепуганных беженцев на землю. Они лежали в густой траве до сумерек и только тогда на рысях уходили к лесу, без оглядки спешили на север, в ендовы, гостеприимно манившие густейшей зарослью ольшаника и берёз».

Вдоль дороги лежали трупы красноармейцев. Среди убитых был скрипач. Рядом с ним лежала скрипка со смычком. Николай смычок подобрал.

В «Тихом Доне» есть сцена, когда красноармейский оркестр попадает в плен, – дело происходит как раз в Вёшенской, – и музыкантов пытаются заставить играть «Боже, царя храни…» – а они не умеют: кажется, этот мёртвый, когда-то зарубленный скрипач и сцена в романе друг с другом как-то связаны.

В тот день братья стали свидетелями ещё одного жуткого эпизода, который, работая над романом, Шолохов чуть сместил во времени. Уже за станицей, в безопасности, они столкнулись с колонной пленных красноармейцев, которую конные казаки, орудуя плетьми, гнали в сторону хутора Дубровка. Один из пленных тронулся рассудком.

«Тихий Дон»: «Конный конвой плотно окружал их нестройно шагавшую толпу… На десятивёрстном перегоне Вёшенская – Дубровка двести человек были вырублены до одного. Вторую партию выгнали перед вечером. Конвою было строго приказано: отстающих только рубить, а стрелять лишь в крайнем случае. Из полутораста человек восемнадцать дошли до Казанской… Один из них, молодой цыгановатый красноармеец, в пути сошел с ума. Всю дорогу он пел, плясал и плакал, прижимая к сердцу пучок сорванного душистого чеборца. Он часто падал лицом в раскалённый песок, ветер трепал грязные лохмотья бязевой рубашки, и тогда конвоирам были видны его туго обтянутая кожей костистая спина и чёрные порепавшиеся подошвы раскинутых ног. Его поднимали, брызгали на него водой из фляжек, и он открывал чёрные блещущие безумием глаза, тихо смеялся и, раскачиваясь, снова шёл».

* * *

Некоторое время Миша Шолохов так и будет жить между двумя станицами – то возвращаясь в Рубежный, то снова приезжая в Вёшенскую.

Николай Петрович рассказывал, что они были свидетелями прилёта из Новочеркасска аэроплана с делегацией из добровольческого штаба.

«Тихий Дон»: «Над хутором Сингиным Вёшенской станицы в апрельский полдень появился аэроплан. Привлечённые глухим рокотом мотора, детишки, бабы и старики выбежали из куреней: задрав головы, приложив к глазам щитки ладоней, долго глядели, как аэроплан в заволочённом пасмурью поднебесье, кренясь, описывает коршунячьи круги. Гул мотора стал резче, звучней. Аэроплан шёл на снижение, выбрав для посадки ровную площадку за хутором, на выгоне.

– Зараз начнёт бонбы метать! Держися! – испуганно крикнул какой-то догадливый дед.

И собравшаяся на проулке толпа брызнула врассыпную. Бабы волоком тянули взревевшихся детишек, старики с козлиной сноровкой и проворством прыгали через плетни, бежали в левады. На проулке осталась одна старуха. Она тоже было побежала, но то ли ноги подломились от страха, то ли споткнулась о кочку, только упала, да так и осталась лежать, бесстыже задрав тощие ноги, безголосо взывая:

– Ой, спасите, родимые! Ой, смертынька моя!

Спасать старуху никто не вернулся. А аэроплан, страшно рыча, с буревым рёвом и свистом пронёсся чуть повыше амбара, на секунду закрыл своей крылатой тенью белый свет от вытаращенных в смертном ужасе старухиных очей, – пронёсся и, мягко ударившись колёсами о влажную землю хуторского выгона, побежал в степь».

25 мая 1919 года генерал-майор Добровольческой армии Александр Степанович Секретёв во главе конной группы из двух дивизий прорвал оборону 15-й стрелковой дивизии Красной армии и у станицы Казанской и пробился к окружённым частям восставших казаков Верхнего Дона.

Верхний Дон и Нижний воссоединились.

Казаки начали возвращаться в свои станицы на правобережье.

Загрохотали телеги, погнали обратно скот, поплыли по-над степью и водой песни.

В станицу Вёшенскую прибыл вмиг прославившийся своим прорывом 37-летний генерал Секретёв – с грустными глазами, облысевший, вида совсем не героического. Для постоя он выбрал себе лучший в Вёшенской дом Моховых, где постоянно проживали, в числе прочих, Пётр Михайлович с женой, его 13-летняя дочь Маруся, девятилетний Николай, племянник Миша, прочая, по моховской линии, родня, а также собака породы сенбернар.

Шолоховское семейство переселили в отдельно стоявшую на дворе кухню, так называемую стряпку – благо шло лето.

В больших моховских конюшнях поставили генеральских лошадей; Моховым приказали возить генералу воду с Дона. В станице никакого водопровода по-прежнему не было и воду держали в бочках.

* * *

Радость казачья была недолгой. Командующий Добровольческой армией Антон Деникин тут же обложил казаков неподъёмным натуральным налогом и гужевой повинностью. Сначала красные жилы тянули, теперь белые за то же принялись.

Отношение белогвардейского начальства к служивому верхнедонскому казачеству таило в себе прежнюю обиду и в силу того – недоверие.

В «Тихом Доне» есть сцена с описанием праздника в станице Вёшенской по случаю воссоединения.

«Присутствовавший на банкете Григорий с напряжённым и злобным вниманием вслушивался в слова Секретёва. Не успевший протрезвиться генерал стоял, опираясь пальцами о стол, расплёскивая из стакана пахучий самогон; говорил, с излишней твёрдостью произнося каждую фразу:

– …Нет, не мы вас должны благодарить за помощь, а вы нас! Именно вы, это надо твёрдо сказать. Без нас красные вас уничтожили бы. Вы это сами прекрасно знаете. А мы и без вас раздавили бы эту сволочь. И давим её и будем давить, имейте в виду, до тех пор, пока не очистим наголо всю Россию. Вы бросили осенью фронт, пустили на казачью землю большевиков… Вы хотели жить с ними в мире, но не пришлось! И тогда вы восстали, спасая своё имущество, свою жизнь. Попросту – спасая свои и бычиные шкуры. Я вспоминаю о прошлом не для того, чтобы попрекнуть вас вашими грехами… Это не в обиду вам говорится. Но истину установить никогда не вредно. Ваша измена была нами прощена. Как братья, мы пошли к вам в наиболее трудную для вас минуту, пошли на помощь. Но ваше позорное прошлое должно быть искуплено в будущем. Понятно, господа офицеры?

…Кудинов что-то говорил ему вполголоса, но Секретёв, не глядя на него, настойчиво повторял:

– Не-е-ет, извини! Уж это ты извини! Мы вам доверяем, но постольку-поскольку… Ваше предательство не скоро забудется. Пусть это зарубят себе на носу все, кто переметнулся осенью к красным…

“Ну и мы вам послужим постольку-поскольку!” – с холодным бешенством подумал опьяневший Григорий и встал.

Не надевая фуражки, вышел на крыльцо…»

И это мероприятие, и встречи Секретёва с Кудиновым, и прочие визиты повстанческих казачьих командиров проходили в моховском доме. Стряпали и накрывали на столы им Шолоховы и Моховы.

Гонял туда-сюда мальчишка по имени Михаил с тарелками и бутылями, слушал и смотрел.

…и в кипучем раздражении выходящий из дома Григорий Мелехов едва не сшибает по пути похожего на татарчонка мальчишку – своего автора.

* * *

В очередной раз из Вёшенской Михаил пропал, никого не спросившись: вместе с бывшими повстанцами, а теперь бойцами Добровольческой армии он вернулся в Плешаков. Сдаётся, Шолохов при них уже был как сын полка. Все знали его, и он знал всех. Случись какая переделка – неизбежно вступил бы в бой среди старших товарищей. К оружию он уже тогда имел страсть и пользоваться им умел. Да и какой мальчишка не научится стрелять, когда Гражданская война идёт?

Отец с матерью ещё были в Рубежном, зато в Плешаков уже вернулась вдова Павла Мария. Дроздиха, мать семейства, и её дочери так и оставались всё это время на хозяйстве. Происходившее тогда, конечно же, напоминает страницы «Тихого Дона», где Мелеховы уходят в отступ, а их мать и дочка Дуняшка ждут мужиков дома, смотрят за двором и скотиной в надежде, что красные их не тронут.

Вскоре в Плешаков нагрянула делегация во главе с командующим Донской армией генерал-лейтенантом Владимиром Ильичом Сидориным. Генерал прибыл с целью награждения участников повстанческого движения – в том числе и Марии Дроздовой, застрелившей, как мы помним, Ивана Алексеевича Сердинова.

Марию оповестили об этом заранее.

В «Тихом Доне» есть идентичная сцена награждения Дарьи Мелеховой; причём хлеб-соль прибывшему генералу поручили подать Пантелею Прокофьевичу Мелехову. Имя старика из хутора Плешакова, который выступил в той же роли, история не сохранила.

«Тихий Дон»: «Передний автомобиль остановился от него в каких-нибудь десяти шагах. Бритый шофёр в фуражке с большим козырьком и с узенькими нерусскими погонами на френче ловко выскочил, открыл дверцу. Из автомобиля степенно вышли двое одетых в защитное военных, направились к толпе. Они шли прямо на Пантелея Прокофьевича, а тот, как стал навытяжку, так и замер. Он догадался, что именно эти скромно одетые люди и есть генералы, а те, которые шли позади и были по виду наряднее – попросту чины сопровождающей их свиты. Старик смотрел на приближающихся гостей не мигая, и во взгляде его всё больше отражалось нескрываемое изумление. Где же висячие генеральские эполеты? Где аксельбанты и ордена? И что же это за генералы, если по виду их ничем нельзя отличить от обыкновеннейших солдатских писарей? Пантелей Прокофьевич был мгновенно и горько разочарован».

Сидорин, надо сказать, вид действительно имел не вполне генеральский: переодеть в штатское – от приказчика не отличить. На фоне иных донских полководцев с огромными усищами он мог и разочаровать. Даже по сохранившимся фотографиям видно: малоулыбчивый человек с неприметным лицом.

«…генерал Сидорин держал к татарцам речь. Одобрительно отозвавшись об их боевых действиях в тылу у красных, он сказал:

– Вы мужественно сражались с нашими общими врагами. Ваши заслуги не будут забыты родиной, постепенно освобождающейся от большевиков, от их страшного ига. Мне хотелось бы отметить наградой тех женщин вашего хутора, которые, как нам известно, особенно отличились в вооружённой борьбе против красных. Я прошу выйти вперёд наших героинь-казачек, фамилии которых будут сейчас оглашены!

Один из офицеров прочитал короткий список. Первой в нем значилась Дарья Мелехова…

Ей загородил дорогу стоявший спиной к толпе офицер. Она легонько оттолкнула его, сказала:

– Пропустите женихову родню! – И подошла к Сидорину».

Что за чудо это «пропустите женихову родню!» Если Михаил подслушал эти и взаправду сказанные Марией Дроздовой слова – благословенная память у него. Если выдумал – дар благословенный.

Сёстры Оводовы, старожилы хутора Плешакова, позже свидетельствовали, что награду получила не только Мария Андрияновна: «Этот генерал сёстрам Дроздовым по пятьсот рублей привёз. Они пришли в белых длинных платьях с оборками, в чёрных коклюшевых шарфах, нарядные. На столе лежали деньги, кучки – пятьсот и пятьсот. Они убивали, это им награда. Подходит одна, берёт деньги и за пазуху, и другая за ней».

Если сёстры Оводовы за давностью лет ничего не перепутали – значит, и сёстры Марии Дроздовой присутствовали при избиении пленных, а скорее всего и участвовали в нём.

* * *

Родители могли серчать на Михаила за его путешествия с казаками – но тут, видимо, как в том рассказе соседки, когда совсем малолеткой нахалёнок садился на колодезный журавль и не пугался никакой ругани, – лишь бы вознесли повыше: чтоб испытать это чувство взметнувшёйся земли, полёта, задора.

Взрослел он – как и многие тогда – рывками; год шёл за три.

Из Плешакова Миша вернулся к родителям в Рубежный. От Поповых, в доме которых шли вечные совещания, Шолоховы съехали в семью казака Степана Максимовича Воробьёва, участия в мятеже не принимавшего. Количество казачьих семей – с их бытом, речевыми характеристиками, привычками, повадками, семейным укладом, – которые Михаил успел увидеть просто потому, что там, среди них, жил, – пополнилось ещё одной фамилией.

Дом Воробьёвых был крыт жестью. Семья состояла из трёх человек: Степан, его жена Феврония Филипповна и сын. Именно от воробьёвского дома шёл крутой «восьмисаженный» спуск к Дону: как у Мелеховых в романе.

Житель хутора Рубежного Николай Данилович Попов, 1906 года рождения, рассказывал, как в те месяцы Михаил однажды едва не погиб.

«Помню, приехал он как-то попутно с казаками, остался порыбалить, а вечером ему надо было ехать домой. Но пошёл сильный дождь, и я поленился его везти.

“Бери, – говорю, – старую кобылу и езжай, а там уздечку сымешь и пустишь. Она сама домой придёт”.

Домой-то лошадь ходила, но имела дурную привычку: как зайдёт, бывало, в воду, так и ложится на бок. А я забыл предупредить его об этом.

Прошло полчаса, как Миша уехал. Смотрим – идёт кобыла вся мокрая и с уздечкой. Испугались мы, оседлали лошадей с отцом и поехали седока искать.

…Подскакали к Кривому логу, а вода гудит в нём, как весной. Смотрим, идёт Миша уже из леса – весь слипся, в тине. Посадили мы его на коня и повезли к себе домой.

Обмыли, обстирали, и только тогда он рассказал нам: “Подъехал к Кривому и хотел уже возвращаться – поток был слишком сильный, – но лошадь сама пошла в воду. А как только дошла до середины, – так и легла”.

Лошадь-то после вскочила, а Мишу покатил поток до самого леса. Только там он ухватился за кустарник и вылез из воды».

В «Тихом Доне» имеются минимум две великолепно сделанные сцены, когда сначала Григорий Мелехов, а затем Пантелей Прокофьевич едва не тонут – правда, не верхом на лошади, а управляя санями. В любом случае тот эмоциональный шок, что пережили сначала автор, а затем его герои, был соприроден, схож.

* * *

В Рубежном Шолоховы оказались соседями Фоминых.

Местный уроженец и герой «Тихого Дона», о котором уже шла речь выше, Яков Ефимович Фомин родился в 1885 году. Дом Фоминых был один из лучших в Рубежном: с огромным двором, старинный, четырёхкомнатный, с высоким балясником и резными окнами.

Фомин воевал в Первую мировую, имел награды. 1916-й встретил старшим урядником 52 казачьего полка. В 1917-м он член полкового дисциплинарного суда. Но в шолоховском романе он появляется в несколько ином качестве. С ним во время службы на германском фронте случайно пересекается Пётр Мелехов, заметив задержанного дезертира. Это первое упоминание Фомина в книге (второй том, четвёртая часть).

«Петро, усиленно напрягая память, пытался вспомнить, – где он видел это широкое рыжеусое и рыжебровое лицо атаманца. Не отвечая на назойливые вопросы вольноопределяющегося, атаманец редкими глотками тянул кипяток из медной кружки, сделанной из гильзы снаряда, прикусывая чёрным размоченным в воде сухарём. Далеко расставленные выпуклые глаза его щурились; прожёвывая и глотая, он шевелил бровями, глядел вниз и по сторонам.

…Петро, едва лишь услышал голос дезертира, сразу, как это всегда бывает, с поразительной отчётливостью вспомнил, что атаманец этот – с хутора Рубежина, Еланской станицы, по фамилии Фомин, и что у него ещё до войны на еланской годовой ярмарке торговали Петро с отцом трёхлетка-бычка.

– Фомин! Яков! – окликнул он, протискиваясь к атаманцу.

Тот неловким, растерянным движением сунул на бак кружку; прожёвывая, глядя на Петра смущёнными улыбающимися глазами, сказал:

– Не признаю, браток…

– С Рубежина ты?

– Оттель».

Фомин у Шолохова – атаманец, а в «Тихом Доне» это всегда признак отрицательного или недалёкого персонажа. Автор наделил этого героя рядом вымышленных черт: как минимум, дезертиром он в реальности не был. Но последующие его появления в романе следуют действительной биографии Фомина.

В третьей книге он служит в повстанческой Донской армии. Затем выступает в качестве пособника большевиков.

«…началось самое страшное – развал фронта. Первым обнажил занятый участок находившийся на калачовском направлении 28-й полк, в котором служил Петро Мелехов.

Казаки после тайных переговоров с командованием 15-й Инзенской дивизии решили сняться с фронта и беспрепятственно пропустить через территорию Верхне-Донского округа красные войска. Яков Фомин, недалёкий, умственно ограниченный казак, стал во главе мятежного полка, но по сути только вывеска была фоминская, а за спиной Фомина правила делами и руководила Фоминым группа большевистски настроенных казаков».

Вспоминает участник Гражданской, житель станицы Вёшенской Алексей Петрович Грибанов: «В конце 1918 года группа казаков 28 пластунского (пехотного) полка во главе с урядником из хутора Рубежного Яковом Ефимовичем Фоминым склонили казаков полка на выступление против засилья генералов и офицеров. Под угрозой физической расправы кадровые офицеры вместе с командиром полка Сергиенко сбежали. Освободившись от офицеров, полк прекратил военные действия против Красной Армии у Калача и двинулся к Окружной станице Вёшенской, где находился штаб северного фронта белоказаков и атаманское начальство Верхне-Донского округа. На своём пути мятежный полк уничтожал линии связи, нарушал пути снабжения фронта, разоружал тыловые и резервные части. Станицу Вёшенскую полк взял с ходу 28 января 1919 года».

У Шолохова читаем: «Краснов, занятый прибывшими в Новочеркасск союзниками, пытался воздействовать на Фомина. Он вызвал его к прямому проводу Новочеркасск – Вёшенская. Телеграф, до этого настойчиво выстукивавший “Вёшенская, Фомина:, связал короткий разговор: “Вёшенская Фомину точка Урядник Фомин зпт приказываю образумиться и стать с полком на позицию точка Двинут карательный отряд точка Ослушание влечёт смертную казнь точка Краснов”.

При свете керосиновой лампы Фомин, расстегнув полушубок, смотрел, как из-под пальцев телеграфиста бежит, змеясь, испятнанная коричневыми блёстками тонкая бумажная стружка, говорил, дыша в затылок телеграфисту морозом и самогонкой:

– Ну, чего там брешет? Образумиться? Кончил он?.. Пиши ему… Что-о-о? Как это – нельзя? Приказываю, а то зараз зоб с потрохами вырву!

И телеграф застучал:

:Новочеркасск атаману Краснову точка Катись под такую мать точка Фомин”».

Грибанов уточнял, что в действительности это был не Краснов, а генерал Святослав Варламович Денисов: «Командующий белоказачьей Донской армией генерал Денисов по прямому проводу телеграфа Новочеркасск – Вёшенская вызвал к аппарату командира мятежного полка Якова Фомина. Он приказал уряднику Фомину сложить оружие и сдать полк командующему Северным фронтом белых генералу Иванову. В обмен Денисов милостиво обещал помиловать полк. Яков Фомин спокойно выслушал приказ и тут же ответил. Но ответ был передан в таких матерных выражениях, которые начисто отбили охоту у генерала к продолжению начатого разговора».

Когда 9 февраля 1919 года в Вёшенскую вошла 15-я Инзенская дивизия, Фомин стал окружным военным комиссаром. Шолохов впервые мог его увидеть ещё там: он как раз доучивался последние дни в гимназии – а комиссариат располагался напротив.

Во время Вёшенского мятежа Фомин, как и его книжный двойник, успел бежать из станицы.

У Шолохова: «Ошарашенный Кошевой сам не помнил, как очутился на площади. Он видел, как Фомин, в бурке, чёрным вихрем вырвался из-за церкви. К хвосту его рослого коня был привязан пулемёт. Колёсики не успевали крутиться, пулемёт волочился боком, его трепал из стороны в сторону шедший карьером конь. Фомин, припавший к луке, скрылся под горой, оставив за собой серебряный дымок снежной пыли».

У Грибанова: «… взявший на себя командование вёшенским отрядом окружной военком Яков Фомин приказал всем бойцам отступать через Дон на хутор Базковский. Под натиском повстанцев, захвативших к тому времени почти всю Вёшенскую станицу, отряд бойцов, отстреливаясь, стал отходить по переулку Красному вниз к Дону. На улицах и площади станицы отряд потерял около 10 своих бойцов. На льду Дона из отряда было убито два человека…

При, мягко выражаясь, неорганизованном отходе к Дону пулемёт был оставлен вместе с коробками пулемётных лент на станичной площади. Подоспевший на коне Яков Фомин остановил на берегу Дона красноармейцев Фёдора Кисилёва и Константина Грибанова и, страшно матерясь, приказал под угрозой расстрела на месте вернуться на площадь и взять брошенный пулемёт. Вдвоём эти красноармейцы, под огнём повстанцев, перетащили пулемёт на правый берег Дона. Других Фомин заставил забрать пулемётные ленты. Пулемёт был установлен на опушке леса за вёшенским пляжем. Подоспевший пулемётчик, умело ведя огонь, помешал повстанцам, уже занявшим крайние дворы на берегу Дона, без помех расстреливать перебегающих по льду реки красных. Пулемётный огонь на некоторое время задержал повстанцев в станице, а тем временем Фомин навёл порядок в своём разношерстном отряде и повёл его через лес на хутор Базковский…»