Текст книги "Шолохов. Незаконный"
Автор книги: Захар Прилепин
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]
В числе зажиточных казаков, отказывающихся сдавать продналог – его отец, изгнавший когда-то сына из дома за строптивый характер.
Отца берут под арест.
Вина Бодягина-старшего в том, что он новую власть активно не принимал, а двух красноармейцев – избил.
Его приговаривают к расстрелу.
Сын является к отцу – шесть лет не виделись! – поговорить, выяснить, за кем правота.
Отец говорит: «Меня за моё ж добро расстрелять надо, за то, что в свой амбар не пущаю, – я есть контра, а кто по чужим закромам шарит, энтот при законе? Грабьте, ваша сила».
Герой вроде бы отрицательный, а какие могучие слова вложил в его уста молодой Шолохов!
Цитируем далее:
«У продкомиссара Бодягина кожа на острых изломах скул посерела.
– Бедняков мы не грабим, а у тех, кто чужим по`том наживался, метём под гребло. Ты первый батраков всю жизнь сосал!
– Я сам работал день и ночь. По белу свету не шатался, как ты!
– Кто работал – сочувствует власти рабочих и крестьян, а ты с дрекольем встретил… К плетню не пустил… За это и на распыл пойдёшь!..
У старика наружу рвалось хриплое дыхание. Сказал голосом осипшим, словно оборвал тонкую нить, до этого вязавшую их обоих:
– Ты мне не сын, я тебе не отец. За такие слова на отца будь трижды проклят, анафема… – Сплюнул и молча зашагал. Круто повернулся, крикнул с задором нескрытым: – Нно-о, Игнашка!.. Нешто не доведётся свидеться, так твою мать! Идут с Хопра казаки вашевскую власть резать».
«Идут с Хопра» – это намёк на фоминских казаков; первое явление ещё не названного по имени Фомина в самой ранней прозе Шолохова. Заявившись в одном из первых рассказов, Фомин добрёл до четвёртого тома «Тихого Дона».
Главное совпадение, однако, не в этом.
В рассказе все детали точные. В апреле 1922 года Донпродком командировал в Верхне-Донской округ отряд продагентов, который немедленно приступил к реквизиции хлеба и продуктов у казаков. Многие казаки отреагировали ровно так, как у Шолохова в рассказе и описано:
«По хуторам и станицам казаки-посевщики богатыми очкурами покрепче перетянули животы, решили разом и не задумавшись:
– Дарма хлеб отдавать?.. Не дадим…
На базах, на улицах, кому где приглянулось, ночушками повыбухали ямищи, пшеницу ядрёную позарыли десятками, сотнями пудов».
Теперь Шолохову предстояло этот хлеб изымать.
* * *
В очередной раз банду Фомина смогли окружить только в середине марта 1922 года.
Григорий Мелехов, прибившись к дезертирам, останется с ними зимовать на острове и в последних числах марта узнает о конце Фомина от одного из спасшихся фоминцев, явившихся на остров.
«– Погуляли же мы, Мелехов, с той поры, как ты от нас отбился! И под Астраханью были, и в калмыцких степях… Поглядели на белый свет! А что крови чужой пролили – счёту нету. У Якова Ефимыча жену взяли заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился, приказал рубить всех, кто советской власти служит. И зачали рубить всех подряд: и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов… Чёрт-те кого только не рубили! А зараз – кончили и нас, совсем, – сказал он, вздыхая и все ещё ёжась от озноба. – Первый раз разбили нас под Тишанской, а неделю назад – под Соломным. Ночью окружили с трёх сторон, оставили один ход на бугор, а там снегу – лошадям по пузо… С рассветом вдарили из пулемётов, и началось… Всех посекли пулемётами. Я да сынишка Фомина – только двое и спаслись. Он, Фомин-то, Давыдку своего с собой возил с самой осени. Погиб и сам Яков Ефимыч… На моих глазах погиб. Первая пуля попала ему в ногу, перебила коленную чашечку, вторая – в голову, наосклизь. До трёх раз падал он с коня. Остановимся, подымем, посадим в седло, а он проскачет трошки и опять упадёт. Третья пуля нашла его, ударила в бок… Тут уж мы его бросили. Отскакал я на сотенник, оглянулся, а его уже лежачего двое конных шашками полосуют…»
Так, на предпоследней странице романа появится ещё раз большеглазый парень с хутора Рубежного Давыдка Фомин, с которым Михаил ходил в 1919 году на рыбалку и жёг костры.
Обстоятельства конца фоминской банды Шолохов передал точно. Давыд Фомин действительно выжил и по малолетству Советской властью не преследовался. На месте боя осталось сто убитых фоминцев. В плен попали семеро повстанцев и сестра милосердия – любовница Фомина по фамилии Сытина. Всех семерых расстреляли, а Сытиной дали пять лет лишения свободы.
* * *
4 мая Шолохов получил на руки мандат:
«Дан сей Донским областным продовольственным комитетом тов. Шолохову М. А. в том, что он командируется в ст. Вёшенскую в распоряжение окружпродкомиссара в качестве налогоинспектора. Все учреждения, как гражданские, так и военные, обязаны оказывать тов. Шолохову М. А. всемерное содействие к исполнению возложенных на него обязанностей. Лица, не выполнившие его законных требований, будут привлечены к судебной ответственности». И ниже: «Прибыл в окрпродком 12 мая 1922 года. Делопроизводитель Кондрашова. 14.5.1922 года».
Известны имена тех, кто получил свои мандаты вместе с Шолоховым: И. Г. Мазанов, И. А. Семянников, Д. В. Мигинёв, С. Я. Кочетов, Г. Е. Кондратюк, Г. И. Козинов, В. А. Тесленко… Фамилию Тесленко мы находим в шолоховской прозе. Рассказ «Продкомиссар»: «Продотряд ушёл в округ. В станице на сутки остались Бодягин и комендант трибунала Тесленко. Спешили отправить на ссыпной пункт последние подводы с хлебом».
Едва ли реальный Тесленко имел отношение к описанному в рассказе беспощадному хохлу. Тот руководил расстрелом отца Бодягина, а затем, напоровшись на хопёрских повстанцев, плёткой хлестал Бодягина по рукам, когда тот подобрал в степи замерзающего мальчонку и посадил на свою лошадь. Тесленко был прав, требуя от Бодягина ссадить пацанёнка – с ним они не могли уйти от погони. Бодягин настоял на своём: усадив пацана – хлестнул свою лошадь, и она ускакала, увозя ребёнка.
Тесленко остался с Бодягиным. Их обоих убили. Значит, догнала Игнатку Бодягина анафема отца? И наказание – неминуемо: даже если ты спасаешь умирающее дитя?
Страшными вопросами будет задаваться совсем ещё молодой писатель Шолохов.
Что до творческих его привычек, то случай с фамилией Тесленко – один из первых в его творчестве – окажется в целом характерен для Шолохова. В «Тихом Доне», как мы помним, он раздал сотни имён своих соседей и знакомых персонажам. Выглядело это всегда как результат сложной мыслительной работе. Порой, беря реальную судьбу, он описывал её весьма последовательно (случай Сердинова-Котлярова), но часто ограничивался только именем и несколькими характерными чертами – а судьбу накручивал на персонажа либо выдуманную, либо додуманную.
Как в «Продкомиссаре». Сначала Шолохов узнаёт историю про погоню и подобранного ребёнка. Подшивает к ней другой расхожий случай – про конфликт отца и сына в казачьей семье. В основу развития сюжета ложится опыт работы продинспекторов и продкомиссаров – свой собственный в том числе. Конструкция усиливается фигурой Тесленко: украинский вопрос, как и еврейский – наиважнейший и непростой для Шолохова.
И получается классический рассказ.
Тесленко в рассказе, заметим, по профессии бондарь. Вместе с Шолоховым окончил продкурсы Андрей Савочкин, в личной карточке которого было отмечено: «образование – не имеет; бондарь». Даже эта деталь пригодилась.
В действительности описанного Шолоховым – в той же самой последовательности, – может, и не было. Но по составным частям, вплоть до малейших деталей – всё именно так и было. В этом и заключается волшебство великой словесности. Она не «описывает жизнь» – она её сгущает до максимальной плотности.
Простейшая ситуация, три персонажа, – отец и сын, глава трибунала плюс погибающий безымянный подросток, – отцовская анафема, страшное разрешение в финале и незримый вопрос: а где тут правда?
Тесленко отрицательный персонаж? Так он остался вместе с Игнатом Бодягиным, – мог бы ускакать, но принял смерть вместе с товарищем и за него.
Игнат дурной, что позволил убить отца? Да, безусловно. Но отец не просто был мироедом – тянул жилы из батраков, бил их и мучил, – он родного сына выгнал из дома побираться и баб менял одну за другой.
Тогда отец плохой? Да какой бы ни был – а всё равно отец, он на своей земле жил и трудился.
Все плохие тогда? Или все хорошие?
Никого не жаль? Или всех жаль?
* * *
Ситуация, когда казачья семья разломана пополам и в смертельной вражде оказываются то отец с сыном, то брат с братом, в шолоховских рассказах кажется из иных времён почти навязчивой.
Позже писатель Сергей Довлатов в повести «Зона» осмысленно не стал развивать сюжет о том, как, он, будучи служащим лагерной охраны, охранял своего близкого родственника: а то, «как у Шолохова» получится, заметил Довлатов, в чём можно усмотреть некий элемент иронии.
Спустя годы вся эта жуткая специфика Гражданской войны – сын на отца, брат на брата – стала казаться чрезмерной, а то и надуманной, «литературной».
И, конечно, напрасно.
В 1898 году в станице Каменской в семье зажиточного казака Макара Олейникова родился сын, которого назвали Николаем. Отец постарался дать сыну образование: Николай окончил четыре класса окружного мужского училища, в 1916 году поступил в Каменскую учительскую семинарию. Дальше – война, а в марте 1918 года Николай Олейников записался добровольцем в Красную армию и в 1920 году вступил в РКП(б).
В дни наступления белых часть, где служил Олейников, была рассеяна, он пытался спрятаться у себя дома, но собственный отец выдал его. Николая страшно избили и бросили в сарай, чтоб утром расстрелять. Он сумел выбраться – выручил дед. После Гражданской Олейников переехал в Бахмут, потом в Ростов, потом в Ленинград, Москву, стал литератором, его стихи выходили в лучших советских журналах, он написал несколько сценариев для кино, приобрёл известность, вошёл в литературную группу «ОБЭРИУ» (Объединение Реального Искусства), составив компанию Даниилу Хармсу, Александру Введенскому, Николаю Заболоцкому, Константину Вагинову: всех вместе их называли «обэриутами».
Олейников занимался организацией детского радиовещания, в 1928 году стал редактором нового «Ежемесячного журнала» для детей, опубликовав там лучшие сказки Корнея Чуковского и Бориса Житкова. И только многие годы спустя был обнаружен и опубликован страшный документ, касающийся Олейникова: протокол заседания «по проверке нерабочего состава ячейки РКП(б)» при редакции ростовской газеты «Молот» от 15 июня 1925 года. В этом документе чёрным по белому написано, что Олейников «во время Гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца».
Ещё раз: поэт Николай Макарович Олейников, казачий сын, классик русской советской литературы, убил своего отца. Почти как Игнат Бодягин из шолоховского рассказа, с той только разницей, что Олейников убил отца сам.
Они, скорее всего, ровесники – Бодягин и Олейников. Когда Игнат пошёл на конфликт с отцом, ему было точно не меньше 14 лет, а то и все 16. И шесть лет он, как сказано в романе, ходил по миру. То есть ему было немногим более двадцати, а Олейникову – 22. И даже история со спасённым Бодягиным ребёнком каким-то болезненным образом рифмуется с огромной работой Олейникова по созданию жанра детской советской поэзии.
3 июля 1937 года Николая Олейникова арестовали. Он был обвинён в контрреволюционной деятельности и участии в троцкистской организации. Спустя пять месяцев его расстреляли.
Вот вам и раскол в семье, и преданный сын, и анафема, и убитый отец, и увенчавшая всё это страшная, бессудная погибель.
Знакомы Шолохов и Олейников, вероятно, не были, но вышли они из одного мира. Разница, впрочем, имелась. Олейников, вспоминают, казачий мир ненавидел всем существом, считая его страшным и человеконенавистническим.
А Шолохов – любил.
* * *
12 мая Шолохов прибыл в станицу Вёшенскую. Оттуда, по приказу окрпродкомиссара, он был направлен на работу в Букановскую. В этой станице он к тому времени ещё не бывал.
Почему его распределили не в Каргинскую? Если продинспекторы и продкомиссары оказывались среди своих соседей и знакомых, они неизбежно начинали давать тем или иным людям поблажки. Советское управление желало этого избежать.
Несложно вообразить, что могло б случиться, если б Шолохов попал в те места, где жил: Кружилин, Плешаков, Рубежный, Вёшенская. Зашёл к одним, заглянул к другим, а в третьем курене присмотрелись и говорят: «А ведь это ты, малой, сын своего отца, который мельницу купил за многие тысячи и владел ей – а жили вы у братьев Дроздовых, которые повстанцами командовали… Излишки, говоришь, тебе сдать?»
Или: «А не ты ли, гражданин продинспектор к нам на хутор Рубежный явился, отступая от красных? И шёл ты в обозе Филиппа Андреяновича Попова, повстанческого командира, а жил поначалу у него, как родный сын. Ась?»
Или: «А не приходитесь ли вы родственником купцам Шолоховым, которые у нас в станице Вёшенской были наипервейшие богачи – породнившиеся, между прочим, с купцами Моховыми. Две эти фамилии многие годы тянули все соки из трудового казачества и крестьянства. Или вы однофамильцы? А то, сдаётся, я вас видел в моховском доме, когда там становились на постой добровольческие генералы – а шолоховские и моховские отпрыски генералам прислуживали и на стол им накрывали… Путаю, говорите?.. А мне сдаётся, что ничего я не путаю, а своими глазами видел вас. Прошло-то, милой, считаные три года».
В общем, повела судьба Михаила Шолохова прямо к будущей жене, а также к сюжетам и персонажам «Тихого Дона», которых ему ещё предстояло описать.
Что до Каргинской – туда назначили шолоховского сокурсника по фамилии Турыгин.
* * *
Маститый писатель Шолохов на встрече с молодыми литераторами скажет: «Я требователен к молодёжи, у меня есть к тому основания. В 17 лет в этих степях я уже стоял во главе продотряда в 216 штыков».
Штыков и сабель в подчинении у него не было, приукрасил, хотя неточная цифра – 216 – придавала сказанному достоверность. Но про 17 лет – правда. И подчинённые у него действительно были. И ответственность нёс он неслыханную.
Не всякий в состоянии представить, как вообще в 17 лет можно было не просто заниматься серьёзной и крайне рискованной работой, но и в иных ситуациях вершить человеческие судьбы. Но тогда, случалось, подростки взрослели быстрей, чем их родители успевали в новой жизни разобраться.
В 17 своих лет Михаил Шолохов сначала будто бы нагнал отца, а потом и перерос. Сложное детство сироты при живых родителях и огромном дедовском наследии. Четыре гимназии, Москва, Богучар. Бесконечные переезды по станицам и хуторам. Сотни знакомств, жизнь в дюжине разных семей – от священников до повстанческих командиров. Недолгая пора достатка после покупки отцом мельницы, и вся последующая кровавая круговерть. Шолоховскую юношескую память, как волшебный шар, качни – и с одной стороны явятся белогвардейские генералы, с другой – махновцы, с третьей – красноармейские полки. А ведь ещё и театр у него был, и первые драматургические опыты, и актёрская работа, и гастроли по хуторам, и в те же самые дни, недели, месяцы он с ЧОНом колесил по степи, дежурил на колокольне…
И голод был, и мор, и погони, и перестрелки.
Господи, чего только не случилось с ним, вокруг него, в его сердце к 17 годам!
Вспомним ещё раз рассказ «Продкомиссар».
«В округ приезжал областной продовольственный комиссар.
Говорил, торопясь и дёргая выбритыми досиня губами:
– По статистическим данным, с вверенного вам округа необходимо взять сто пятьдесят тысяч пудов хлеба. Вас, товарищ Бодягин, я назначил сюда на должность окружного продкомиссара как энергичного, предприимчивого работника. Надеюсь. Месяц сроку… Трибунал приедет на днях. Хлеб нужен армии и центру во как… – Ладонью чиркнул по острому щетинистому кадыку и зубы стиснул жёстко. – Злостно укрывающих – расстреливать!..
Головой, голо остриженной, кивнул и уехал».
В Каргинскую продинспектором поехал Турыгин. Тур – дикий бык. А Бодягин – который бодается. Так незамысловато из реального Турыгина получился литературный Бодягин.
Ну и сам Шолохов упирался вихрастой головой.
Как всё выглядело на деле: его снабдили винтовкой, 250 патронами и комбинезоном красно-кирпичного цвета. Сапоги не выдали – их не было. Поэтому продинспектор первое время работал босиком. В комбинезоне и босой.
Сначала продинспектор должен был провести обмер участков – и прикинуть, какой с надела получается урожай. Следом провести разъяснительные работы с населением, объяснив им принципы единого натурального налога. Затем этот самый налог собрать. Здесь и начиналось самое сложное.
Сплошь и рядом его пытались обмануть и часть урожая недодать. Одни давили на жалость, указывая на бессчётные детские рты или престарелых родителей, другие коротко отвечали: «Нету, ищи», третьи – пытались запугать, гнали со двора. Могло и до драки дойти.
Банды продолжали кружить по округе – и при заходе очередного атамана в Букановскую, на квартирку, которую снял Шолохов, указал бы если не первый, то третий прохожий точно.
С мнимой высоты нынешних времён шолоховская работа может показаться не самой чтимой, хотя смысл её ясен: Советской России надо было восстанавливать производство – запускать и прежние заводы с фабриками, и, главное, строить новые – в огромном количестве. Одну интервенцию отразили – следующей было не избежать. Страна должна была совершить гигантский производственный рывок, иначе её ждали – в самом прямом смысле – порабощение и распад.
Для всех великих задач требовалось неслыханное количество пролетариата. Миллионы крестьян перемещались в города, чтоб освоить новые рабочие профессии. Тем временем пролетариат, а также инженеров и всех прочих служащих надо было чем-то кормить. Не взваливая на хлеборобов непосильных задач, страна не спаслась бы. Она выжимала из крестьян все соки, чтобы жить, двигаться, побеждать.
Если хлебороб налог не сдавал – на него имелась управа: продовольственная тройка в составе председателя окрисполкома и представителей окркома РКП(б) и окрпродкома.
Задача была: не потерять ни пуда. Работали с маниакальным упрямством.
Обмер сделали? Сделали. Сколько с такой величины посевных площадей должно быть сдано урожая? Столько-то. Что хочешь делай, – хоть землю рой когтями, – а сдай.
И сдавали.
Какие качества должен был Шолохов иметь для своей работы?
Жёсткость, упрямство, последовательность, честность. Но вместе с тем, чтоб сразу в раздор с местным населением не войти, ещё и обходительность, и наблюдательность.
А то утром выйдешь на работу – а тебе тюк по затылку мотыгой – и отгулял Миша.
Как в шолоховском рассказе «Чужая кровь»: «Нагнулся Гаврила над белокурым, вглядываясь в почерневшее лицо, и дрогнул от жалости: лежал перед ним мальчишка лет девятнадцати, а не сердитый, с колючими глазами продкомиссар. Под жёлтеньким пушком усов возле губ стыл иней и скорбная складка, лишь поперёк лба темнела морщинка, глубокая и строгая».
В Букановской нет-нет, да и спрашивали: а лет-то тебе сколько, комиссар?
Отвечал: 20.
Себя и срисовал в рассказе: белокурый, с колючими глазами – мальчишка.
* * *
Едва ли не первым знакомым Шолохова в Букановской стал Пётр Яковлевич Громославский. Будущий тесть, отец его жены, дед его детей.
В ту пору было Громославскому 52 года. Говорил он, под стать фамилии своей, басом, рост его был под метр девяносто и сложение – соответствующее. Происходил Пётр Яковлевич из хутора Краснокутского, окончил Усть-Медведицкое епархиальное училище, а в Букановскую попал в 1890 году: молодой учитель, 20 лет от роду, приехал сюда преподавать. От первого брака у него осталось два сына, Виктор и Василий, от второго – сын Иван и четыре дочери: старшая Мария, следом Лидия, Анна, Полина. Второй женой его стала купеческая дочь Мария Фёдоровна Шорникова, в приданое за неё отец дал 300 рублей денег и на две комнаты полную обстановку.
С 1908-го по 1915-й Громославский был атаманом станицы Букановской – его трижды переизбирали. Обученная ещё в детстве грамоте, жена руководила местной почтой, получая хорошую зарплату. Громославские держали три пары почтовых лошадей и нанятого ямщика. Жили они уже не на казачий, а на городской манер. Дом их был лучшим в станице: четырёхкомнатный, с парадным крыльцом, второе крыльцо выходило во двор. Обогревало дом несколько печей, посему имелся тёплый коридор – в казачьих куренях о таком и помыслить не могли. В зале висела хрустальная люстра. Лепнина на потолке, диваны, кресла, наконец, настоящая большая библиотека – всё это говорило о достатке и высоком уровне.
С 1916 года отец семейства помогал жене на почте и служил псаломщиком в Букановской церкви. Семья была верующая, в доме имелось, как отмечали все, множество икон. Но когда к ним комиссар Малкин заселился, в отданной ему комнате иконы пришлось поснимать.
Поначалу Пётр Яковлевич пытался выдержать нейтральную позицию, но, осознав, что новая власть явилась надолго, выбрал сторону большевиков. В 1919 году Громославский добровольно вступил в красную Слащёвско-Кумылженскую дружину, причём одного из сыновей – Ивана – привёл за собой. У старших, от первого брака, сыновей Василия и Виктора, давно уже отделившихся и отучившихся в духовных семинариях, были иные взгляды. Мы видим привычный раскол посреди семьи, но в редкой форме – молодые чаще шли за красных, старые за белых: здесь же наоборот.
Летом 1919 года Петра Громославского арестовали белые. Как уверял позже Шолохов, ему дали восемь лет каторги, но так как ссылать на каторжные работы его было некуда, отправили в Новочеркасскую тюрьму. Откуда он, освобождённый красными, вышел в начале 1920 года. Белогвардейской документации не сохранилось, и подтвердить шолоховскую версию мы не можем. По воспоминаниям букановских старожилов, Громославский вернулся вскоре после ареста. Его бы даже до Новочеркасска не успели довезти за это время. В 1920 году он занял должность заведующего станичным земотделом – ту же, что шолоховский отец в Каргинской.
Мария Петровна вспоминала: «Банды на Дону долго были. То белые станицу возьмут, то красные отобьют, а потом – снова… Как-то я два дня на чердаке пряталась – зарубили бы. Отец лошадей держал, почту. Пришли банды: “Давай лошадей!” – “Я, – говорит отец, – офицерам не подчиняюсь теперь. Я теперь подчиняюсь Красной Армии”. Убить хотели…»
Станица переходила из рук в руки 12 раз!
В первую же ночь по приезде продинспектор Михаил Шолохов, Пётр Яковлевич и местные казаки засели в сельсовете, проговорив часов пять. В очередной раз заметим, как уверенно нёс себя Михаил – никто, кажется, и подозревать не мог о настоящем его возрасте.
Вернувшись домой, Пётр Яковлевич поделился с женой:
– Только из-за тебя вернулся, чтоб не ругалась, а то б до утра сидели. Этот парень, чёрт подери, – что за ум, какая память великолепная, какой язык!..
Дочка Маша подслушала разговор родителей. Конечно же, едва зорьки дождалась, чтоб самой посмотреть: какой-такой молодой инспектор явился?
* * *
Мария Громославская к тому времени успела окончить семь классов всё того же, где отец учился, Усть-Медведицкого епархиального училища. В разгар Гражданской войны училище закрыли, а учащихся распустили по домам. Родившейся в 1902 году, ей уже исполнилось двадцать, и она была старше Михаила на три года, хотя о том никто не знал.
Вспоминала: «Мой отец, Пётр Яковлевич, приучал всех детей к труду. Мне доставалось больше других работать по дому: и коров доила, и за конём ухаживала, и в огороде, и на бахче работала. Когда сёстры учились в Усть-Хопёрской, я уже учительствовала. Утром коров подою, печь затоплю и иду на работу. С работы приду, по хозяйству управлюсь, только сяду на лавочке посидеть отдохнуть, глядь – уже коровы идут домой. А я сижу и думаю: «Что же они так рано идут…»
Поработав в Букановской школе учительницей, Мария устроилась в местном исполкоме. И при отце, и паёк какой-никакой.
«С Михаилом Александровичем мы познакомились, когда шли с Лидой, сестрой моей, с работы, с бахчи, картошку подбивали (окучивали). Как раз дождь прошёл, мы в грязи все, выпачкались по дороге. А он – навстречу, заговорил с нами, спросил, откуда мы идём… Это было вскоре после его приезда в Букановскую».
Девушки Шолохову понравились, причём обе – и Лида, и Маша. Лида, пожалуй, даже чуть больше. Обе незамужние и миловидные, Мария – уже пошедшая в красивую бабью стать, Лида – семнадцатилетний цветок.
Полюбоваться на сестёр Шолохов мог в любой день – они ежедневно встречались в исполкоме. Мария Петровна: «Я и на работе, бывало, стеснялась на него смотреть, сижу с бумагами целый день и головы не подниму. А понравился он мне сразу…» Однако поговорить толком не удавалось – не будешь же при всех какую-то из сестёр на улицу вызывать.
Встретив Петра Яковлевича и напустив серьёзности, Михаил обратился с предложением:
– Мне для работы нужен статист: иначе, пока замеряю все участки и сведу воедино показатели, работать окажется некогда. Мария Петровна и Лидия Петровна для такой работы очень подходят.
Отец только бровь поднял: ишь ты, какой ловкач!
Мария Петровна: «И тут как-то вскоре Михаил Александрович заболел».
Не с тех ли дней в рассказе «Чужая кровь» зарисовка о том, как казачья семья выхаживала продкомиссара: «Четвёртые сутки лежал он в горнице шафранно-бледный, похожий на покойника… Каждый день Гаврила вставлял ему в рот свой потрескавшийся, зачерствелый палец, концом ножа осторожно разжимал стиснутые зубы, а старуха через камышинку лила подогретое молоко и навар из бараньих костей».
Шолохову разыскали фельдшера. Мария Петровна вспоминает: «У больного был сильный жар. Нужен был лёд, лёд в Букановской был только у нас (каждую весну погреб набивали льдом), больше ни у кого льда не было. Я говорю Лиде: “Надо отнести ему лёд”; она отнесла, я сама стеснялась… Потом фельдшер говорил, что лёд очень помог в лечении».
С Лидой у Михаила и завертелось: подмигивания, улыбки.
Букановские уверяли потом: один поцелуй у Лиды он сорвал.
Тем временем Марию Петровну мобилизовали в статистики. Вспоминает: «Когда стало Михаилу Александровичу немного легче, мы с двоюродной сестрой Антониной, которая тоже работала статистиком в исполкоме, пошли к нему на квартиру. Что-то надо было узнать по работе, уточнить с бумагами. Он был ещё слаб, но уже выздоравливал. В комнате был цветок, китайская роза, и как раз один цветок расцвёл. Он сорвал его и подарил мне. И ещё подарил маленькую яркую красную звёздочку, такую, как на красноармейские фуражки прикалывали».
Звёздочку и розу взяла, но сама, верно, думала: что ж он, сразу и за Лидой, и за мной ухаживает? Как быть-то?
Мария Петровна сама признавала: Лида была самой красивой из всех сестёр Громославских. Но по казачьим законам было так: если казак знакомится с сёстрами – внимание он обязан оказывать старшей.
* * *
Признаться, в ту пору он не только за сёстрами Громославскими ухаживал. Пока учился на продинспектора, Шолохов не раз и не два по дороге домой заглядывал в Ясеновку. Как Григорий Мелехов заглядывал в разорённое имение Листницких – так же.
В Ясеновке у Михаила завязались тёплые отношения с внучкой помещицы Анастасией Дмитриевной Поповой. Отцом её был тот самый барин Дмитрий, что ухаживал за матерью Шолохова задолго до его рождения – и от которого она понесла. Если б то дитя выжило, а дальше всё сложилось бы, как сложилось, – у Шолохова была бы сводная сестра по матери. Соответственно, эта покойная девочка была бы сестрой по отцу той самой Анастасии, за которой он теперь ухаживал.
Судьбы извороты!
Анастасия тоже училась в Усть-Медведицкой гимназии – наверняка они с Машей Громославской видели друг друга, – пока это учебное заведение не закрыли.
Шолохов слал Анастасии нежнейшие письма. Младшая её сестра Ольга подсмотрела в тех письмах одну фразу: «Ещё не успеют распуститься клейкие листочки в Вашем саду, как я приеду к Вам и буду целовать края Вашей одежды». Получается, писать он начал ей, как минимум, зимой – в самом начале 1922-го.
Весной и летом он несколько раз – по пути из Букановской в Каргинский и обратно – будет заезжать в Ясеновку. Однажды, решившись, сделает Анастасии предложение. 17 лет – и такая решительность! Родителей о своих планах даже не оповещал.
Та ответит:
– Я старше вас.
– Я люблю старше себя, – упрямо скажет он.
Она откажет. Близких отношений у Анастасии и Михаила не сложится. Но, вполне возможно, в те визиты в разговорах с ней, с её младшей сестрой Ольгой, с дворовыми и местными людьми, он понемногу достроил картину тех трудных отношений между его родителями и её родителями, что так или иначе лягут в основу основной любовной коллизии «Тихого Дона».
Через два года Анастасия вышла замуж за вёшенского агронома – малоросса по происхождению – Антона Васильевича Кули-Баба. В «Тихом Доне» фигурирует герой по фамилии Геть-Баба: Михаил запомнит своего соперника. «Геть» в переводе с малоросского означает – «вон, уходи».
Когда у Шолохова выйдет первая книжка – «Донские рассказы», он подарит её Анастасии – похоже, чувство к ней было у него крепким. Книгу и письма Анастасия выкинет. Шолохов об этом знать не будет.
Работая над «Тихим Доном», он будет заезжать в гости к Анастасии и её мужу Антону Васильевичу Кули-Баба, чтобы почитать им первые главы, – словно бы поверяя семейные предания людям, которые – просто по факту родства – были причастны к тем коллизиям, что творились в романе. Быть может, читая, поглядывал на Анастасию, пытаясь понять: догадалась ли она, какие тут истории рассказаны?
…Когда Шолохов станет знаменит на всю страну, у Анастасии – в девичестве Поповой, а теперь Кули-Баба – спросили: не жалеет ли она, что отказала будущему писателю?
– Нет, – коротко ответит та.
То, что она выкинула его первую книжку с автографом и письма, может означать две вещи. Либо она догадалась, кого потеряла, но даже сама себе не пожелала в этом признаться – потому и постаралась избавиться от любых артефактов, что могли ей о том напомнить. Либо она была элементарно глупа. Но шолоховские к ней чувства и сам факт, что он приезжал в её семью читать ей главы «Тихого Дона», не позволяют так думать про Анастасию. Были в ней и ум, и очарование.
Значит, говоря «нет», она отрезала возможность к любому обсуждению сложной для неё темы.
* * *
В Букановской у Шолохова появились новые товарищи: бывший военком Михей Нестерович Павлов, который теперь тоже работал по налоговой линии, и Георгий Семёнович Журавлёв – председатель сельсовета.
Журавлёв был из местных казаков, родился в Букановской в 1889-м. В армии проштрафился – то ли ударил, то ли пообещал прибить офицера, – получил четыре года ссылки, полтора из которых работал в кандалах в сибирском руднике. Вернулся с поселения после Февральской революции, ушёл к красным, воевал, был членом станичного ревкома, участвовал в разгроме банды Фомина. Павлов родился в 1891 году на хуторе Ожогине. С 1913-го служил в 14-м донском казачьем полку. После революции ушёл к красным. Гонялся за Фоминым, и весной 1920-го, будучи командиром отряда, добивал остатки фоминского отряда.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?