Текст книги "Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого"

Если бы не личная неприязнь принцев и крупных феодалов, Мариньи не потерял бы своего места; если бы не ненависть Карла Валуа, его бы не повесили. Тем не менее любопытно узнать, что о королевском камергере думали представители различных социальных слоев, основываясь на текстовых источниках. Естественно, в рамках данного труда мы упомянем лишь несколько историографических или литературных произведений, которые, с точки зрения времени их создания, гарантированно передают нам точку зрения людей, живших в 1315 г. Точность информации в данном случае не имеет большого значения, поскольку нас интересуют не факты, а лишь то, что в той или иной местности знали и говорили о Мариньи непосредственно после трагического завершения его биографии. Безусловно, авторы, творившие до падения Ангеррана, были менее красноречивы, и единственное созданное до 1315 г. произведение, «Роман о Фовеле», может быть неоднозначно истолковано.

В чем историографы обвиняли Мариньи? Прежде всего в измене, что после знакомства с событиями 1314 г. уже не может нас удивить. Жан де Сен-Виктор написал: многие считали его предателем, но ни у кого не хватало храбрости сказать это открыто.[1368]1368
  Baluze, Vitae… éd. Mollat, t. I, p. 109.


[Закрыть] Летом 1315 г. Жан де Конде обвинил Мариньи в том, что он злоупотребил доверием короля, обманул его и буквально похитил у него королевство:

 
Обнаружилась его измена,
С помощью которой он обманул короля,
И днем и ночью он старался
Польстить и угодить ему.[1369]1369
  Li dis du segneur de Maregny, vers 106–109; éd. Scheler, op. oit


[Закрыть]
 

Жоффруа Парижский, в свою очередь, ставит в вину Мариньи заключение перемирия в Маркетте, которое, по его словам, «было просто неприличным».[1370]1370
  Ed. A. Diverrès, p. 210.


[Закрыть] Кроме того, как мы уже сказали, ходили слухи о том, что за измену Ангерран получил 200 000 ливров. Автор «Романа об уродливом Лисе», как и многие другие, был потрясен размерами состояния Мариньи и не упустил случая намекнуть на жадность камергера:

 
Ты говоришь: у тебя есть руки, но ты не умеешь ими брать:
А мессир Ангерран отнюдь не был из тех,
Кто, желая взять,
Не сумел бы этого сделать, как я тебе сказал…[1371]1371
  Ed. G. Raynaud et H. Lemaitre, t. I, p, 27. vers 2493–2496.


[Закрыть]
 

Вместе с тем в народной среде Парижа появлялись и обрастали подробностями немыслимые предположения. Королевский советник был колдуном, и папа, вручая ему Золотую розу, сказал, что сомневается, произошел ли он «от Бога или от кого-то другого».[1372]1372
  G. de Paris, éd. A. Diverrès, p. 197.


[Закрыть]Все сошлись на том, что с камергером было «что-то нечисто»,[1373]1373
  Ibid., p. 196.


[Закрыть] что он был «некромантом»[1374]1374
  Ibid., p. 209.


[Закрыть] и вступил в сделку с дьяволом. Любопытная картина предстает перед глазами, если сравнить эти рассказы с официальными обвинениями, выдвинутыми против Гишара де Труа: Жоффруа Парижский действительно сообщает нам о том, что гласила народная молва и подобные басни отнюдь не казались невразумительными его современникам; практически то же самое написал Людовик Неверский в своем воззвании от 14 апреля 1313 г.[1375]1375
  «Ведь этого Ангеррана все считают чародеем и колдуном» («Cum dictus Ingerrannus ab omnibus publice pro quodam magico incantatore teneatur»); Limbourg-Stirum, Codex…, t. II, № 290, p. 223.


[Закрыть]Еще одна жалоба: деятельность Мариньи во Фландрии в 1314 г. якобы настолько опечалила Филиппа Красивого, что он «умер от горя».[1376]1376
  G. de Paris, loc. cit., p. 210.


[Закрыть]

Но очень часто жалобы простолюдинов имеют под собой веские и вполне материальные основания. Во время строительства королевского дворца[1377]1377
  Grandes Chroniques, éd. J. Viard, t. VIII, p. 311.


[Закрыть] Мариньи слишком активно проводил экспроприацию и ущемил тем самым интересы тех, у кого изъяли имущество, хотя впоследствии им был возмещен ущерб, и многих крупных буржуа, которые спекулировали на экспроприации, таких, как Марсели, Барбу и, возможно, Кокатриксы.[1378]1378
  J. Guérout, Le Palais de la Cité à Paris, 2e partie, p. 54.


[Закрыть] Кроме того, в 1314 г. он настоял на увеличении тальи, что совершенно не понравилось простым людям, и незаконным образом учредил «дурной налог» на куплю-продажу; подобные притеснения, говорили даже в Сен-Дени, исходили не от короля, а от его бессовестных советников,[1379]1379
  Continuation de Guillaume de Nangis, éd. Géraud, t. I, p. 412.


[Закрыть] и Мариньи, естественно, являлся главным вдохновителем таких поборов.[1380]1380
  Grandes Chroniques, loc. cit., p. 299.


[Закрыть] Более того, вредные советы повлекли за собой не единственное бедствие: сборы сотой, пятидесятой, десятой части доходов, талья, а также многократные денежные махинации стали следствием, скорее, упорства советников, чем личного желания короля.[1381]1381
  «Скорее по настоянию советников, чем по воле короля» («Consiliarlorum.suorurn rnonitu magis quam proprio ejusdem Regis Instinctu»): Yves de Sa.nt-Den.s; Bibl. nat., latin 5286, f 212 v.


[Закрыть] Любопытно, кстати, отметить, что король, что бы он ни делал, был практически неуязвим для каких бы то ни было обвинений.

Жан де Конде, например, обвинил Мариньи в денежных махинациях: он забирал добрую монету на границе государства и заменял ее порченой:

 
Он грабил торговцев,
Которые привозили добрую монету.
Как только они въезжали во Францию,
Они должны были поменять деньги,
Или меняй – или езжай обратно,
Никто не мог им помочь,
Ни запретить, ни попросить,
Чтобы им не пришлось лишиться денег;
Поэтому им приходилось все продавать
Этому ненасытному мессиру.[1382]1382
  Jean de Condé, loc. cit., vers 150–159.


[Закрыть]
 

Очевидно, что в глазах жителя Эно это было самое страшное обвинение; но наибольший интерес для нас представляет мнение человека со стороны, а также то, каким образом Мариньи мог влиять, например, на шателена Бапом.

Помимо денежных махинаций – мы, впрочем, уже показали, что Мариньи не имел никакого отношения к обесцениванию монеты, – современники обвиняли Ангеррана в том, что у него было слишком много помощников в финансовом ведомстве. Мариньи лично назначил всех придворных казначеев и служащих, все они были в его распоряжении; поэтому они сделали все, чтобы опустошить казну.[1383]1383
  Jean de Saint-Victor, loc. cit… p. 110.


[Закрыть]

Наконец, людей очень беспокоила амбициозность Мариньи. Жан де Конде, безо всяких опасений со своей стороны, бесхитростно изложил то, к чему, на его взгляд, стремился Мариньи: сделать своего брата Филиппа папой и самому получить титул императора.[1384]1384
  Jean de Condé, loc. cit., vers 194–196.


[Закрыть] Тем временем автор «Романа об уродливом Лисе», обращаясь к высоким материям, предположил, что камергер получил по заслугам, поскольку слишком высоко поднялся над своим «уровнем»:

 
Ангерран слишком высоко поднялся,
И если он с небес упал на землю,
Значит, гордость превзошла его самого.[1385]1385
  Renart le Contrefait, variantes du manuscrit A. loc. cit… t. I, p. 313


[Закрыть]
 

Было бы неверно считать, что абсолютно все питали ненависть к Мариньи. Приведенные нами литературные примеры были написаны теми, кто был чем-то недоволен, и в большинстве своем, уже после суда. Те, кому не на что было жаловаться, кому нечего было сказать и кто получил немалую выгоду от действий, предпринятых королем и Мариньи, просто не взяли на себя труд изложить свое мнение на бумаге. Впрочем, несомненно также и то, что у народа, особенно у жителей Парижа, были причины для недовольства, порой очень веские. Именно этим объясняется улюлюканье толпы, которое сопровождало Мариньи на пути к эшафоту. Впрочем, очень скоро общественное мнение должно было измениться: налоги не исчезли, война возобновилась, смерть Мариньи не дала никаких положительных результатов… Поэтому, как справедливо заметил Андре Артонн, спустя месяц после казни, когда тело Ангеррана все еще находилось в Монфоконе, в Париже уже говорили о том, что приговор Мариньи вынесли завистники. Хватило четырех месяцев дождливой и ветреной погоды, с мая по август 1314 г., за которые погибли все посадки зерна и винограда,[1386]1386
  Geoffroi de Paris, loc. cit., p. 229.


[Закрыть] чтобы стали говорить о том, что именно смерть камергера повлекла за собой такое бедствие.[1387]1387
  «Позже многие стали считать, что именно из-за этого начались войны и происходили другие бедствия в королевстве» («Multis inde putantibus bella et alia incommoda regno evenisse»); Chronicum Cadomense…, dans Hist. Fr., t. XXII, p. 25.


[Закрыть] Тиран превратился в жертву.

«Роман о Фовеле» был написан капелланом Ангеррана де Мариньи, Жерве дю Бю, о котором мы неоднократно упоминали. Истолковать его можно единственным образом. Итак, если Фовель – конь, он при этом остается амбициозным любимцем Фортуны, могущество которого бросает вызов признанным ценностям и моральным законам. Герой заявляет:

 
Сегодня я Король и господин
И королевства и империи.
Все, как вы видите, мечтают
Польстить мне и оказать мне почести;
Нет ни прелата, ни писца, ни настоятеля,
Который не хотел бы оказаться у меня в услужении.[1388]1388
  Ed. A. Laiigfors, p. 64–66. vers 1683–1690.


[Закрыть]
 

Несложно понять, что в этих строках, написанных примерно в 1313–1314 гг., когда политическое могущество Мариньи достигло тех размеров, о которых мы говорили в предыдущей главе, содержится намек на амбиции и в какой-то мере на достижения Ангеррана де Мариньи. Но Жерве не оправдывает своего хозяина: в конце произведения мы слышим настоящий крик отчаяния, направленный в молитве к святой Деве, «девственной лилии», с просьбой спасти государство, попираемое Фовелем:

 
Цветок лилии так сильно задел
Фовель и его присные,[1389]1389
  Здесь подразумеваются родственники и верные Ангеррану люди, котосые были повсюду в королевстве.


[Закрыть]
Что он качается и весь дрожит.
О, девственная лилия,
Хранящая в себе божественный дух,
Спаси лилию Франции,
Надели весь сад силой
И заключи Фовеля в такую темницу.
Откуда он уже не сможет строить козней…[1390]1390
  Ed. A. Langfors. p. 117. vers 3258-3266


[Закрыть]
 

Итак, мы видим, что капеллан Мариньи, ушедший от него на службу к королю, обратил против камергера яростную критику, заключенную в форму аллегории.

Обличение Мариньи стало темой еще двух поэм. В одной из них, возможно, написанной Жоффруа де Не, то есть автором «Рифмованной хроники», прозванным Жоффруа Парижским, рассказывается о рыжем лисе, который злоупотреблял доверием льва и притеснял его подданных.[1391]1391
  См. Ch.-Y. Unglois Gefroi des Nés ou de Paris, dans l'Histoire littéraire de la France, t. XXXV, р. 346.


[Закрыть] В первой главе мы уже упоминали о совпадении образа рыжеватого коня – существовавшего еще до отождествления с личностью Мариньи, на которое он, впрочем в Какой-то мере повлиял, – с рыжим лисом. Последняя известная нам литературная аллюзия на Ангеррана содержится в романе «Бодуэн де Себурк», один из персонажей которого, некий Гофруа, «вымогатель, ростовщик, фальшивомонетчик и отравитель короля Франции», закончил свои дни на виселице в Монфоконе.[1392]1392
  См. V. Le Clerc, Discours sur 1 état des lettres, dans l'Histoire littéraire de la France, t. XXIV, p. 442–443.


[Закрыть]

Итак, Мариньи не был популярен из-за своего влияния в финансовых сферах, налогов, которые он заставил повысить, и приписываемых ему финансовых махинаций. Простые люди ставили ему в вину также его необозримое могущество, которое, на их взгляд, он получил не иначе как от дьявола. В свою очередь, представители знати были уязвлены его амбициозностью, оказываемым ему доверием, которого он, по их мнению, не был достоин, и тем, что появление подобного выскочки на вершинах власти шло вразрез с традициями. Его осуждали и ненавидели лишь несколько знатных сеньоров из числа тех, кого Мариньи оттеснил на второй план. В некоторых исследованиях проскользнула мысль о том что все знатные люди объединились, чтобы добиться смещения Мариньи Ш. д'Эрбомез посчитал, что Карл Валуа не «уступил низкому желанию отомстить оскорбившему его министру, хотя он не мог недооценивать его важность для государства»,[1393]1393
  Notes et documents…, dans la Bibl. de l'École des chartes, t. LIX, 1898, p. 499–500.


[Закрыть] тем самым преувеличив политическое чутье и великодушие брата короля. Следовательно, он выступил против Мариньи, якобы движимый «необходимостью принести жертву феодальным лигам». На эту точку зрения сформулированную еще Пьером Клеманом,[1394]1394
  P. Clément, Trois drames…, p. 86.


[Закрыть] Артонн возразил, что Мариньи, безусловно, порицали за его деятельность во Фландрии в 1314 г., но лиги 1314–1315 гг. не имели никакого отношения к его падению. Смещения, а затем и казни Мариньи добилась не восставшая знать. Артонн заметил, что в провинциальных хартиях 1315 г. говорилось не о казначеях, а о бальи, прево и ревизорах: спорные вопросы были не политического, а административного и прежде всего локального характера. Кроме того, Мариньи казнили в промежутке между двумя сериями уступки хартий, когда в Париже вообще не было знати из провинции.[1395]1395
  A. Artonne, Le mouvement de 1314…, p. 38.


[Закрыть] Следовательно, ответственность за смерть Мариньи лежит лишь на представителях придворной аристократии.

В конце правления Филиппа Красивого королевская власть стала непопулярна. Король был недосягаем, поэтому причину стали искать в действиях советников. Во всех текстах того времени повторяется одна И та же мысль: у короля были плохие советчики. Вместе с удовлетворением за личные обиды принцы и крупные феодалы, о которых мы говорили, получали двойной результат и двойную выгоду: они избавлялись от человека, который им мешал, и одновременно представляли его виновным во всех пороках минувшего периода правления, получая таким образом полное отпущение грехов прошлого и обеспечивая себе популярность как поборники справедливости.

Двадцать девятого ноября 1314 г. Филипп Красивый умирал там же, где родился, – в Фонтенбло. Течение его последней болезни с грехом пополам описал д-р Браше:[1396]1396
  Auguste Brächet, Pathologie mentale des rois de France, p. 444 et suiv.


[Закрыть] пребывавший в подавленном состоянии духа, которое, по мнению Карла Валуа, было вызвано известием об измене Мариньи. Филипп Красивый 4 ноября ощутил резкую боль в желудке. Двадцать шестого числа он слег, его перевезли в Фонтенбло, и там три дня спустя он скончался, причем. по словам одних, до самой смерти он находился в здравом уме и доброй памяти, а по утверждению других, он лишился дара речи еще 28 ноября. Мариньи, который, несомненно, в начале месяца встречался с кардиналами, поспешил ко двору, как только узнал о болезни короля, и присутствовал при его агонии.

Он находился подле умирающего, пока тот не потерял сознание;[1397]1397
  Донесение Вильгельма Бальдриха ко двору Майорки; 1314 г., 7 декабря. – Париж; éd. Baudon de Mony, dans la Bibliothèque de l'École des Châties t. LVIII, 1897, p. 12.


[Закрыть] тогда он якобы сказал королю, что хотел бы умереть раньше его, чтобы сразу не последовать за ним после его смерти. Чуть позже Ангерран будто бы попросил короля рекомендовать его своему сыну. Посланник двора Майорки, Вильгельм Бальдрих, сообщил, что, по слухам, которые ходили в Париже в начале декабря, король посоветовал оставить Мариньи его имущество, если он докажет свою верность, а в противном случае разрешил сделать с ним все что угодно.[1398]1398
  Ibid.


[Закрыть] Тем не менее посланник слагает с себя ответственность за этот рассказ, и правильно, поскольку король просто не мог бы сказать ничего подобного: речь шла о вещах гораздо более серьезных, чем имущество Ангеррана, – на кону стояло его социальное и политическое положение. Вопрос состоял в том, окажет ли новый король свое доверие Мариньи, или же камергер попадет в немилость. Но жители Парижа принимали желаемое за действительное[1399]1399
  «И так многие думали» («Et hoc multi assenait»); ibid.


[Закрыть] и представляли себе ситуацию в соответствии с уровнем своей политической осведомленности. Обычное недовольство подтолкнуло одного из них приписать умирающему следующие слова: «Теперь я вижу, сын мой, что, прислушиваясь к дурным советчикам, я лишь потакал увеличению податей, незаконным поборам и частым монетным махинациям».[1400]1400
  («Ego enim, tili, malo usu consilio, ut nunc agnosco, multos gravavi injuste talliis et extorsionibus, et frequenti mutatione monetarum»); Jean de Saint-Victor dans Baluze, Vitae, éd. Mollat.


[Закрыть]

Второго декабря 1314 г. в соборе Парижской Богоматери архиепископ Санский, Филипп де Мариньи, совершил траурное богослужение на похоронах короля, тело которого, привезенное накануне из Фонтенбло, вслед за этим было погребено в Сен-Дени.[1401]1401
  Донесение Г. Бальдриха, loc. cit., p. 11.


[Закрыть]

Доверял ли Филипп Красивый Ангеррану вплоть до конца своего правления, или же его расположение к камергеру уменьшалось день ото дня? Именно это мы должны попытаться выяснить.

Объявленный королевским душеприказчиком в завещании от 17 мая 1311 г.,[1402]1402
  1311 г., 17 мая. – Мобюиссон; Arch, nat., J 403, № 17 et 17 bis.


[Закрыть] Мариньи оставался им и в день смерти короля, как и шестеро других, трое назначенных согласно званию[1403]1403
  Епископ Парижский, а также аббаты Сен-Дени и Руаймона.


[Закрыть] и еще трое за личные заслуги.[1404]1404
  Дени, декан Санса, Ги де Шатильон, граф де Сен-Поль и Пьер д'Этамп, писец и нотариус короля.


[Закрыть] Состав душеприказчиков изменился, так как одни умерли,[1405]1405
  Ногаре сменил Пьер Шамбли, Реньо де Руа – Мартен дез Эссар, Гильома Парижского – Реньо д'Обиньи, Жана де Гранжэ – Жан де Гранпре.


[Закрыть] а других король попросил заменить.[1406]1406
  Замена Гильома де Марсильи Гильомом Куртеезом была отмечена специальным указом: «освобождаем от его обязанностей» («quem ab officio hujus amovemus»); J 403. № 18.


[Закрыть] Согласно приписке к завещанию от 28 ноября 1314 г.,[1407]1407
  1314 г., 28 ноября. – Фонтенбло: Arch, nat., J 403, № 18; éd. E. Boutaric, Notices et extraits…, t. XX, 2e partie, 1862, p. 83.


[Закрыть] в которой содержался окончательный список душеприказчиков, к их числу добавили еще пятерых, никого не исключив.[1408]1408
  К. Валуа, Л. д'Эвре, Филиппа Ле Конвера, Гуго де Бувиля, Гильома де Лине.


[Закрыть] Заявлять о том, что Мариньи попал в немилость, лишь на основании того, что его имя не названо в этой приписке, абсолютно неверно: в ней перечислены имена тех, кто был недавно назначен, а не действующих на тот момент душеприказчиков. Впрочем, еще одна приписка к завещанию свидетельствует о доверии короля к своему камергеру: 200000 ливров из Сент-Омера отправляли в Сен-Мартен-де-Шан под охрану Мариньи и Бувиля, которые должны были воспользоваться этими деньгами для приобретения наследства Карлу Маршскому.[1409]1409
  1314 г., 28 ноября. – Фонтенбло; Arch, nat., J 403, № 19.


[Закрыть]

Наконец, последний документ, от имени Филиппа Красивого, был составлен по распоряжению Мариньи. Более того, это документ особой важности. Последней грамотой периода правления этого короля был не направленный герцогу Бургундскому акт от 28 ноября с приказом прекратить сбор субсидий, а акт от 29 ноября о присвоении графству Пуатье статуса апанажа. Этим документом, о котором мы уже упоминали, король постановлял, что графство, переданное его второму сыну Филиппу на правах наследства, должно было вернуться в королевский домен в случае, если бы у Филиппа не оказалось наследника мужского пола; при этом правящий на момент вступления документа в силу король должен был выделить дочерям графа приданое из наследства их отца. С этим немаловажным решением согласились графы Валуа, Эвре и Сен-Поль, коннетабль Гоше де Шатильон, король Людовик Наваррский и заинтересованное лицо, сам Филипп де Пуатье. Составить этот документ Мариньи поручил Жану Мальяру.[1410]1410
  Оригинал с печатью на шелковом шнурке (1314 г., 29 ноября. – Фонтенбло), Arch, nat., J 390, № 10; копия на пергаменте, выполненная хранителем Сокровищницы хартий (1526 г., 2 октября. – Париж), Arch, nat., J 748, № 3.


[Закрыть]

Безусловно, это не говорит о том, что именно такова была воля короля, поскольку Филипп Красивый во время обсуждения этого вопроса находился в коме. Тем не менее количество и титулы участников являются гарантией того, что принятая мера не была чьим-то капризом и всем казалась полезной. Одно можно сказать с уверенностью: Мариньи в то время находился на пике власти. Он обладал достаточными полномочиями для того, чтобы заниматься составлением столь важного документа, и именно его заботам король Наварры и пятеро присутствовавших там графов поручили юридическое оформление этой бумаги. На последнем документе периода правления Филиппа Красивого стоит пометка per dominum Marrigniaci (составлено по распоряжению господина де Мариньи), тогда как несколькими неделями раньше на подобной бумаге было бы написано per dominum Regem (по приказу господина короля).

Двадцатого декабря Эдуард II, получивший весть о кончине своего тестя, отправил письмо молодому королю Франции и Наварры. Он просил его взять под свое покровительство Ангеррана де Мариньи, как это сделал его покойный отец, в благодарность за его верную службу и оказанные им неоценимые услуги. Он также сообщал о том, что направил во Францию генуэзца Антонио Пессеня,[1411]1411
  1314 г., 26 декабря. – Бистлсхеы; Th. Rymer, Foedera… t, II, I* Partie, p. 75


[Закрыть] который нам известен в качестве посредника между Мариньи, Тотом Ги и казначейством короля Англии. Во многих исследованиях можно прочесть, что Эдуард II пытался спасти Мариньи. Это не совсем так. Эдуарду II еще не было известно о том, что Мариньи оказался в непростой ситуации, и он предпринимал подобные действия лишь потому, что был уверен в одном: король умер, и Мариньи вполне мог лишиться своего положения. Эдуарда II не беспокоила судьба остальных камергеров, он был заинтересован лишь в благополучии Мариньи. Эдуард II не раз открыто спрашивал совета у Ангеррана и, несомненно, прибегал к его помощи, но уже втайне. Следовательно, королю Англии было выгодно, чтобы советник Филиппа Красивого сохранил свою должность и расположение Людовика X. Но, зная о намерениях. принцев, он понимал, что Мариньи рисковал потерять все, и поэтому немедленно вмешался пока еще не было принято никаких решений.

К сожалению, обращение к Людовику X не дало никакого результата: молодого короля не нужно было убеждать, и, как мы увидим, на протяжении многих дней он защищал камергера своего отца от нападок своего дяди. Если письмо Эдуарда II и не является достаточным объяснением поведению короля, оно, возможно, только уверило Людовика X в своей правоте.

Все же король не был столь же милостив к Мариньи, как его отец. Вильгельм Бальдрих в своем донесении на Майорку от 7 декабря передал общепринятое на тот момент мнение о том что молодой король оставлял при себе всех камергеров и привратников – иными словами, весь персонал королевской Палаты – своего отца, за исключением Мариньи, поскольку он должен был отчитаться в своей деятельности.[1412]1412
  Ed. par Baudon de Mon y, loc. cit., p. 14.


[Закрыть] Впрочем, даже если бы Филипп Красивый не умер, расследование, проведенное после предоставления отчета, не выявило бы ничего, что повлекло бы за собой неминуемое увольнение камергера.

В действительности Мариньи несколько недель являлся камергером Людовика X. В соглашении, которое король заключил с душеприказчиками своего отца, упомянуты «Ангерран, сеньор де Мариньи, Пьер, сеньор де Шамбли, Гю, сеньор де Бувиль, рыцари и камергеры… Мартен дез Эссар, наши приближенные».[1413]1413
  Orig… Arch. nat„J 403, № 20 ter (minute: № 20 bis).


[Закрыть] Эта фраза, перевод латинского milites et cambellanos… familiarium nostros (рыцари и камергеры… наши приближенные), могла быть обычной калькой с формулировки акта, составленного в предыдущем месяце; мы убедимся в том, что она ничего не значит. Луи де Мариньи был камергером Людовика Наваррского. Поэтому заполнявший 30 декабря журнал казны Гильом де Монфокон не знал, как упомянуть и об отце, и о сыне, и поэтому ограничился неопределенным описанием ситуации, которая действительно еще не прояснилась: «Монсеньор Луи де Мариньи, камергер короля, получил жалованье… сеньор Ангерран де Мариньи, камергер, получил деньги…»[1414]1414
  J. Viard. Journaux du Trésor…, col. 908, № 6081.


[Закрыть] Но 24 января 1315 г. Людовик X утвердил отчет Мариньи, обратившись к нему как к «возлюбленному и верному» рыцарю и камергеру Филиппа Красивого, «и отныне нашему, Ангеррану де Мариньи».[1415]1415
  Arch, nat., JJ 50, № 115, f. 75 г.; éd. L. Lacabane, dans la Bibl. de l'École des Chartes, t. III, 1842. p. 14, et P. Clément, Trois drames…, p. 339.


[Закрыть] Можно, кстати, отметить, что Матье де Три, стоявшего выше Мариньи на иерархической лестнице, стали называть «камергером Франции»,[1416]1416
  Arch, nat., J 403, № 20 bis et 20 1er.


[Закрыть] что не часто можно было услышать при Филиппе Красивом.[1417]1417
  Этот титул уже упоминался в королевских бумагах за сентябрь 1306 г.; Arch. nat., JJ 38. № 180, f. 81 v.


[Закрыть] Он, конечно же, воспользовался сменой правления для того, чтобы вернуть себе привилегии, которые много лет тому назад отобрал у него Мариньи. Итак, можно с уверенностью сказать, что в конце января 1315 г. Ангерран еще не попал в опалу. Потеряв, как мы увидим, особенно в финансовой сфере, руководящее положение, милостиво предоставленное ему Филиппом Красивым, тем не менее остался на должности камергера. И поскольку его сын получил такую же должность, казалось, что Мариньи, подобно Бувилям и Шамбли, стали, по словам Р. Фотье, частью «той династии камергеров, члены которой сменяют друг друга на службе у государей».[1418]1418
  R. Fawtier, Les Capétiens et la France, p. 47.


[Закрыть]

Оставалось получить отчет в финансовой деятельности, которая вызывала особый интерес, поскольку долгое время вообще не подвергалась проверкам. Расследование, назначенное еще при жизни Филиппа Красивого и с согласия Мариньи, по всей видимости, должно было завершиться после составления окончательного отчета 24 января 1315 г.,[1419]1419
  Arch, nat., JJ 50, № 115, f. 75; éd. J. Lacabane, loc. cit., et P. Clément, foc. eu.


[Закрыть] несмотря на все хитроумные уловки Карла Валуа.

Ангерран пока еще не попал в немилость; тем не менее все обсуждали эту возможность. Король оставил Мариньи на посту камергера, но подозревал его как советника. Вильгельм де Бальдрих, сообщавший скорее о слухах, чем о том, что он видел своими глазами, 7 декабря написал о том, что Мариньи якобы попросили больше не заниматься делами казны; это, впрочем, кажется нам вполне естественным, поскольку на тот момент комиссия, проводившая расследование, еще не подвела итоги своей работы. Мариньи якобы даже предложили не покидать двор, пока проверяют его счета,[1420]1420
  «Чтобы он не удалялся со двора» («Quod non recederet a curia»); éd. Baudon de Mony, loc. cit.


[Закрыть] что фактически означало домашний арест в королевском дворце или в Париже. Все это, на наш взгляд, несколько преувеличено, но не безосновательно; в любом случае, разбирательства по делу Мариньи не предавали огласке, так как майоркский посланник уточнил, что не мог подтвердить подлинность этой информации.[1421]1421
  «Я, однако, не знаю, правда ли это» («nescio tarnen si continet veritatem»): ibid.


[Закрыть]

Итак, к Мариньи не применяли никаких суровых мер вплоть до марта 1315 г. В январе, как мы сказали, он оставался на своем месте при дворе, и во время проверки его счетов не было выявлено ничего предосудительного. Но слава его, конечно же, была в прошлом. В народе вновь раздули и исказили то, на что при дворе лишь изредка намекали. Честность Ангеррана была поставлена под сомнение, его отстранили от руководства финансами; перестали доверять даже его брату: 16 декабря Филиппа де Мариньи освободили от занимаемой им должности в сфере финансов, то есть лишили его права собирать пошлину на шерсть.[1422]1422
  Ch.-V. Langlois, Inventaire d'anciens comptes royaux dressé par Robert Mignon р. 253, № 2016 et 2017


[Закрыть]

В заключение анализа причин, по которым Мариньи попал немилость, скажем, что действительной причиной его краха стала враждебность некоторых знатных сеньоров, а именно Карла Валуа враждебность, вызванная чрезмерной привилегированностью положения Мариньи, его стремлением к единовластию и даже его тщеславием; враждебность эту, особенно в случае Карла Валуа видевшего, что его час близок, обострял страх того, что в условиях правления слабого государя власть камергера неудержимо возрастет. Кроме того, бедственное положение Ангеррана было вызвано также и его непопулярностью в народе, которая основывалась на догадках предположениях и сетованиях на рост налогов. Наконец, благодатной почвой для роста неудовольствия по отношению к Ангеррану стали потрясения, вызванные смертью Филиппа Красивого.