Текст книги "День Праха"

37

Настоящее имя Поля Парида было Ален Ибер. Сорок два года, ни постоянной работы, ни постоянного места жительства. Безжалостный, бездомный, без гроша в кармане, бродячий пес современного мира, промышляющий воровством и грабежами.

Вернувшись в жандармерию, Ньеман взялся за поиск его досье по отпечаткам пальцев. Оказалось, этот тип уже сидел в тюрьме – и не один раз. Множество приводов за карманные кражи, насильственные действия, кражи со взломом – в общей сложности набралось как минимум шесть лет отсидки.

– А почему Парид? – спросил его Ньеман.

– Из-за «Парида и Елены».

– Это еще что?

– Опера Кристофа Виллибальда Глюка[74]74
  Кристоф Виллибальд Глюк (1714–1787) – немецкий композитор. «Парис и Елена» («Paride ed Elenà», 1770) – пятиактная опера, где действие происходит в Спарте незадолго до Троянской войны. Парид – второе написание имени Парис (например, в стихотворении В. Я. Брюсова «Елена у Парида», 1922).


[Закрыть].

Ничего себе! Церковный грабитель, злостный рецидивист… и меломан!

Хорошенькое начало следствия…

Несколько минут Ньеман молча разглядывал этого диковинного зверя: крашеные волосы, расчесанные по старинке на прямой пробор, а под ними мертвенно-бледное лицо, искаженное страхом. Бегающие глазки, похожие на голубоватые бусинки, рябые щеки, большой нос с горбинкой. На модель из глянцевого журнала никак не тянет. С такой внешностью скорее похож на владельца автозаправки из какого-нибудь фильма ужасов.

Он сидел, выложив руки в наручниках на стол, надежно привинченный к полу, и пристально смотрел прямо перед собой с отрешенным видом то ли алкоголика, то ли религиозного фанатика.

– Я тут услышал, чего вы говорили… – начал он.

Ньеман и в самом деле успел перемолвиться несколькими словами с Иваной и разъяснить ей новое направление следствия. А она в ответ поведала ему неожиданную историю с захватывающими подробностями – обломки фрески, собранные в Хранилище, охранники, стерегущие это сокровище с автоматами в руках, бегство с преследованием через весь Диоцез…

Парид, с перепачканным землей лицом, не упустил ни слова из их разговора.

– Я к этой гребаной фреске никаким боком не отношусь.

– И ты не знал, что под внешней росписью скрывались более древние изображения?

– Нет. Да если бы и знал, на хрена они мне сдались!

Ньеман положил на стол руки, сплетя пальцы. Перед ним не было ни досье, ни чашки с кофе. И никакой фотокамеры или зеркала с оловянной амальгамой, какие показывают в фильмах. Только его мобильник, записывающий допрос.

– Прекрасно, Поль. Или ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Аленом?

– Меня зовут Петер.

– Да ну?

– Такое имя я носил, когда был у Посланников.

Вот уж сюрприз так сюрприз! Значит, Поль Парид, он же Ален Ибер, принадлежал к этой секте?!

– Ладно, пусть будет Петер, – согласился Ньеман. – Ты, наверно, понимаешь, что тебе грозит. Так вот: самое лучшее – рассказать всю правду. Тебе это зачтется как помощь следствию.

– Я не убивал Самуэля.

– И конечно, это не ты обвалил свод часовни?

Тот недоуменно поднял брови:

– Да разве бы я смог?! Говорю тебе, все эти живопи́си мне на хрен не нужны.

– Так я тебя слушаю, Петер. Рассказывай все как есть.

Подозреваемый говорил с эльзасским акцентом. Этот добрый старый провинциальный говор услаждал детство Ньемана. Его монотонное, невыразительное звучание, похожее на тихое мурлыканье, вполне могло усыпить слушателя.

Однако сама биография арестованного заслуживала отступления.

Родился в 1976 году в департаменте Верхний Рейн. Больше никаких уточнений. Ничего важного. Жандармы уже располагали его жизнеописанием. Оригинальность состояла в том, что мальчишка, с самого детства опекаемый социальными службами (родители свалили неизвестно куда), в возрасте пятнадцати лет был усыновлен Посланниками. Они заприметили его во время очередного сбора урожая, а потом приняли в свое сообщество.

За все время расследования Ньеману еще не приходилось слышать о подобном случае.

Ситуация усложнилась, когда в 1997 году Петер вздумал жениться на девушке из этой секты, по имени Мириам. Диоцез ответил ему категорическим отказом.

– Это потому, что ты не принадлежал к их секте?

– Нет. Потому, что я был недостаточно болен.

– Что ты имеешь в виду?

Петер подался вперед, чтобы подчеркнуть всю важность своего разоблачения:

– Эти типы спят друг с другом на протяжении веков, сечете? И поэтому у всех у них куча наследственных болезней. А я был для них слишком здоров.

Эта проблема с самого начала не давала Ньеману покоя. Обитель представляла собой так называемый «изолят» – отдельно живущую группу людей, где кровосмесительные отношения в конце концов вызывают хронические заболевания. Кровь Посланников неизбежно должна была оскудеть, а брачные союзы внутри сообщества множили генетические расстройства.

Кто же их лечил? Где пользовали таких пациентов?

По представлениям этих фанатиков, подобные патологии, вероятно, служили видимыми признаками их «самобытности», как в тех аристократических семействах, гордых своей избранностью, которые вымирали в результате нежелания «породниться с быдлом», иными словами, получить вне своей касты то, чего им так трагически недоставало, – свежие гены.

Ньеману вспомнилась одна подробность: Посланники наотрез отказывались от переливания крови, взятой у мирян. Ни под каким видом они не желали смешиваться с «ними».

– И что же произошло потом?

– Они меня выгнали. А Мириам отдали за другого.

– Ну а ты?

– Я долго упирался. Потом бомжевал. Мне никак не удавалось где-нибудь пристроиться…

Он сидел на своем стуле, выпрямившись, высоко держа голову и презрительно глядя на комиссара. Теперь к нему вернулась мрачная гордость преступников, неудачников, арестантов.

– Так почему же ты сюда вернулся в этом году?

– Потому что Мириам умерла несколько месяцев тому назад.

– От чего?

– Не знаю. Эти сволочи всегда молчат про свои болезни.

Значит, месть. По прошествии двадцати лет этот человек решил свести счеты с Посланниками, которые больше не удерживали в заложницах его любимую. Все это звучало вполне правдоподобно.

– Как же тебе удалось наняться к ним?

– Да просто изобразил из себя сезонника.

– И тебя никто не узнал?

– Конечно нет. Парней, которые занимаются приемом рабочих, в те времена еще и на свете не было.

– А старые?

– Эти сезонниками не интересуются.

– И каков же был твой план?

– Потолковать с Самуэлем.

– Почему именно с ним?

– Это он женился на Мириам вместо меня.

– Ты хотел его убить?

Бродяга дернулся от удивления:

– Да вовсе нет!

– Тогда для чего?

– Я хотел вернуться в их секту. А он отказал. Заявил, что не подобает, мол, оспаривать решение Господа… – Петер произнес это блеющим голосом, явно передразнивая Посланников. – Решение Господа… надо же!

– Продолжай.

– А чего там объяснять?! Мы поспорили. Ну… и схватились.

– И Самуэль вступил с тобой в драку?

– Ясное дело. Когда схлопочешь по морде, то даешь сдачи, это уж само собой…

Ну наконец-то внятное слово. Однако история с дракой интересовала майора куда меньше, чем сценарий кражи фрески.

– В конечном счете, – заключил Ньеман (ему уже все это надоело), – Самуэль умер, и…

– Да нет же! Когда я дал ходу, Самуэль был живехонек! И даже в сознании! Богом клянусь, что не вру!

За время скитаний бомж успел подзабыть правила анабаптистов: у них запрещалось поминать Господа всуе.

– Значит, это не ты обрушил потолок?

– Да мне такое и в голову бы не пришло!

И верно: этот бродяга-сезонник был явно не способен придумать, как повредить подмостки в часовне.

– Тогда чем же ты объяснишь, что они развалились?

Парид пожал плечами – вылитый Саркози[75]75
  Саркози Николя (р. 1955) – французский государственный и политический деятель, 23-й президент Французской республики (2007–2012).


[Закрыть]. И уставился в пол.

– Может, это они все и подстроили.

– Кто – они?

– Да сами Посланники.

Поль Парид был явно более изворотливым, чем казался. Майор оперся локтями на стол. Такие случайные, но пикантные версии на допросах доставляли ему истинное удовольствие.

– А с какой стати им его убивать?

– Да мало ли что… Просто с виду-то они такие благостные, а на деле у них там полно всяких разборок. Пришили его, а потом подвели под несчастный случай.

Ньеман ни на минуту не допускал, что анабаптисты способны устранить Самуэля. Однако теперь у него возникла другая гипотеза, сложная, но вполне вероятная.

Самуэль был убит не Паридом и не Посланниками. Но когда анабаптисты обнаружили тело, они первым делом придумали устроить обрушение строительных лесов, чтобы инсценировать несчастный случай. Они не хотели, чтобы на их территории проводилось расследование, а главное, чтобы кто-то заподозрил, будто им свойственна человеческая жестокость.

– Когда ты сбежал из часовни, – спросил Ньеман, – в каком состоянии находился Самуэль?

– Ну… в поганом, но все-таки стоял на ногах.

– Ты думаешь, его потом убили?

– А как же еще это объяснить?

– Возможно, ты нанес ему смертельный удар? Который спровоцировал, например, кровоизлияние в мозг?

Петер устремил на комиссара пристальный взгляд. В его водянисто-голубых глазах читалось недоумение.

– Быть того не может! Мы просто заехали друг другу в морду несколько раз, только и всего. Это ж вам не Киншаса семьдесят девятого![76]76
  Кинша́са – столица Демократической Республики Конго. В 1979 г. в Киншасе произошли вооруженные межплеменные столкновения, в результате чего погибло большое количество местных жителей.


[Закрыть]

Ньеман знал, что человек может умереть даже от простого щелчка, если тот затронул жизненно важный орган, но в данном случае вынужден был признать, что эта стычка вряд ли могла окончиться таким образом.

– Когда ты узнал о смерти Самуэля, почему не сбежал?

– Чтоб меня не заподозрили.

– Молодец, Петер, умно придумано.

– Я понадеялся, что тут пройдет версия анабаптистов.

– Тогда почему же ты сегодня решил удрать?

– А куда ж было деваться – с моими-то судимостями?! Я мигом смекнул, что меня засадят до конца жизни.

Майор понимал, что пока еще рано безоговорочно верить истории Поля Парида, но выглядела она вполне правдоподобно. Да, на его подошвах остались следы крови, он был подозреваемым, но все-таки не убийцей. Ладно. Попозже он, Ньеман, зарегистрирует показания этого типа и тщательно изучит все подробности – не хватало еще погореть из-за какого-то пропащего бродяги.

– А как насчет того, что нашли у него во рту? – спросил он на всякий случай.

– Не понимаю, о чем это вы?

– У Самуэля во рту нашли камень.

– Ну и что странного? При всем том, что свалилось ему на башку…

– Да нет, ему положили его в рот ДО обрушения свода.

Парид не ответил. Он уже свое сказал. Притом сказал правду – Ньеман был в этом убежден. У него завибрировал мобильник. Вечно эта синхронность – одно накладывается на другое… Или, может, следствие набрало скорость? Эсэмэска от Стефани гласила: «ПРИЕЗЖАЙТЕ СРОЧНО».

38

Рекорд скорости.

Перед допросом Парида Ньеман поручил Деснос доставить Макса Лехмана с его оборудованием в Хранилище, чтобы провести радиографию собранной фрески в присутствии жандармов и команды техников. Стефани набила фургон всем необходимым и отправилась в Обитель, беззаботно проехав по ее запретной территории.

За последние двое суток это было уже третье вторжение, притом самое дерзкое: на сей раз они проникли в Диоцез, самое сердце «реактора». Но теперь им больше не требовалось ничье разрешение. Анабаптисты могли сколько угодно жаловаться Шницлеру: отныне Диоцез считался объектом срочного расследования, где полицейским были предоставлены неограниченные права.

Меньше чем за час Лехман успел сделать радиографию всех фрагментов фрески, и Ньеману не терпелось увидеть потаенную часть диптиха.

Он попросил Деснос заехать за ним: ему хотелось обсудить с ней результаты допроса Парида и его гипотезу о другом убийце.

Было семнадцать часов, солнце уже садилось.

– Это неправдоподобно, – заключила Деснос, выслушав майора.

– Ты имеешь в виду свод часовни?

Стефани не ответила. Она вела машину, подавшись вперед, чуть ли не лежа грудью на руле, напряженная и серьезная.

– Если допустить существование кого-то другого в этой истории, то почему этот другой не мог устроить обрушение свода?

– Потому что он был не заинтересован в том, чтобы скрыть свою жертву. Труп Самуэля был его посланием.

– О’кей, предположим. Но если Посланники так уж сильно хотели выдать это убийство за несчастный случай, то почему они оставили камень во рту жертвы?

– Очень просто: они его не заметили.

В салоне машины воцарилось молчание, и как раз в ту минуту солнце исчезло за горизонтом. Начиналась длинная осенняя ночь, а здесь, в Эльзасе, она была безжалостно холодной, как зимняя.

Перед Хранилищем, рядом с жандармами, которые сопровождали Лехмана и его группу, стояла делегация Посланников. Вполне презентабельные господа, никаких тебе автоматов и револьверов.

Ньеман не стал обсуждать ситуацию со Стефани: ему пришлось бы выдать своего информатора. Так или иначе, а эти сведения все равно где-нибудь всплывут. Впрочем, капитанша, выключив мотор, сама спросила:

– А как вы узнали, что фреска находится здесь?

– По личным каналам.

– А именно?

– Оставь это.

Ньеман знал, что спешить ему некуда. Они подошли к амбару. Майор поднял воротник куртки, хотя и сам не знал, холодно ему или жарко.

– Деснос, ты не могла бы оказать мне услугу?

– Слушаю вас.

– Вернись в жандармерию и распечатай протокол допроса Парида. Запись я тебе сейчас перешлю.

– Что?! Но я думала…

– Я знаю, что́ ты думала, но нам не обязательно торчать тут вдвоем. Шницлер наверняка потребует от нас отчета, притом в письменном виде. И протокол допроса Парида удовлетворит его, хотя бы на несколько часов. Мы продвигаемся скачками, ничего не поделаешь.

Разъяренная капитанша пошла назад, к своему «рено». Едва Ньеман шагнул в амбар, как к нему кинулся Лехман, в белом халате, с сияющими глазами:

– Это фантастика!

– Ну, давай показывай.

– Просто фантастика!

Ньеман не стал тратить время на тщательный обзор Хранилища: просторное помещение, с виду пустое, вдоль стен – серые стойла, от которых несло навозом. Сухим навозом, словно схваченным временем и холодом.

Прожектора команды Лехмана высвечивали фреску. Ньеману вспомнился черный монолит из «Космической одиссеи 2001»[77]77
  «Космическая одиссея 2001» – фильм американского режиссера Стэнли Кубрика (1968).


[Закрыть] – только здесь он лежал, разбитый на куски. Вокруг суетились техники с какими-то сложными приборами, напоминавшими инструменты геодезистов.

– Прошу сюда, – сказал Лехман.

Реставратор уже успел расставить свои компьютеры на верстаке. Как и в прошлый раз, на экранах виднелись черно-белые изображения, плавающие в голубоватом мареве.

– Обе фрески написаны одной и той же рукой, – объявил Лехман. – Весь потолок часовни оформлял один художник. Примерно так же, как Микеланджело – в Сикстинской капелле, только масштабы другие.

То, что они сейчас видели, не имело ничего общего с могучими колоссами тосканского гения. Изображение снова дышало – только в приглушенном варианте – неистовой силой первой скрытой фрески. Сплетенные тела, трагические лица, пылающие пейзажи: библейские сцены здесь выглядели подлинным кошмаром.

У людей были черные десны, проплешины на месте волос, выпавших целыми прядями, выжженные глаза. Все вместе напоминало жуткие фотографии жертв, сгоревших в атомном пламени Хиросимы.

– Здесь художник утрировал характерные черты своего стиля. И потом, это множество фигур… Очень напоминает адские образы Брейгеля Старшего и его «Триумф смерти»[78]78
  «Триумф смерти» – картина Питера Брейгеля Старшего, написанная около 1562 г. Картина представляет собой панораму выжженной бесплодной земли, на которой армия скелетов сеет ужас, хаос и смерть.


[Закрыть]. Такие же искаженные лица, та же тщательная проработка деталей… В этом отношении можно говорить скорее о пятнадцатом или шестнадцатом веке.

– А что собой представляют эти сцены?

– Тут не все ясно… Они тоже расположены крестообразно. Вон о той, верхней, могу уверенно сказать, что это Адам и Ева…

Изможденная пара стояла у подножия древа познания – иссохшие тела, до черноты опаленные солнцем. Художник явно представлял земной рай невеселым местом.

– А слева – Вавилонская башня, крах человеческих амбиций, рассеяние людей, не говорящих больше на одном, общем языке…

Здесь живописец собрал вместе каменные обломки и людские фигуры, образовавшие нечто вроде пирамиды, полуминеральной, получеловеческой, символизирующей хаос мироздания…

– Зато никак не могу уверенно определить, что иллюстрируют два следующих эпизода… Старик, взывающий к юноше, может быть Исааком, который благословляет Иакова, или Иовом, лишившимся своих детей, или даже Авраамом, приносящим в жертву сына… здесь плохо видно.

Ньеман слушал его, мысленно спрашивая себя: а так ли уж важен смысл этих изображений? Но в то же время он чувствовал, как гипнотически действуют на него лица персонажей, их жгучие взгляды, их кости, готовые прорвать кожу…

Лехман простер руку к последнему экрану, слегка согнув пальцы, словно он держал невидимое яблоко.

– А в нижней части этой крестообразной фрески изображена спящая женщина; это может быть один из многих ветхозаветных персонажей, тут я должен провести тщательные изыскания.

Майор склонялся к мысли, что женщина, скорее, агонизирует: казалось, ее коренастая фигура и короткие руки погружены в лужу черной крови, а может, это был след атомного пламени, опалившего землю. «Облученные из часовни Святого Амвросия» – хорошее название для очерка в местной прессе.

Лехман восхищенно щелкнул языком и торжественно заключил:

– Просто потрясающе! Эта часовня станет нашей Сикстинской капеллой!

Вот в этом Ньеман сильно сомневался: Посланники никогда не допустят, чтобы кто-то обнародовал существование данных фресок, и уж точно запретят удалять поверхностный живописный слой. Этим сценам суждено оставаться погребенными под штукатуркой, а любоваться ими будут лишь немногие посвященные, и только в свете рентгеновских лучей.

– Ладно, пока я попрошу вас хранить молчание, – сказал майор. – Эти изображения – часть следственных материалов и считаются секретными.

– Ах да… Ну… разумеется…

Лехман, конечно, уже вообразил себя героем, рассказывающим журналистам, как он раскопал эти сокровища. Притом в процессе криминального расследования, ни больше ни меньше!

А Ньеман тем временем размышлял: каким это образом Посланники оказались в курсе происходящего? Неужто им тоже пришла в голову мысль прибегнуть к радиографии? Или, может, эти фрески были описаны в каких-то древних текстах?

Стараясь выиграть время, он начал фотографировать изображения на свой айфон.

– Как вы думаете, Посланники могли сами обрушить леса в часовне? – спросил он, вспомнив о новом сценарии преступления.

– Почему вы спрашиваете?

– Ответьте, пожалуйста.

– Конечно могли. Известно ведь, что они способны построить амбар за один день. А тут какая-то жалкая конструкция из полых стоек… Неужели вы предполагаете жульничество со страховкой?

– Капитан Деснос свяжется с вами, – уклончиво ответил майор. – Результаты радиографии передадите ей.

– А вы будете держать меня в курсе?

– Ну конечно! – заверил его Ньеман с улыбкой, подразумевающей прямо противоположное.

– Я настаиваю, потому что это действительно фантастическое открытие. Для истории искусств оно…

– Вам удалось датировать нижний слой фресок?

– Сейчас мы занимаемся именно этим. Но результаты анализов зависят от химических реакций, так что придется потерпеть.

– Сколько времени это займет?

– Еще несколько часов.

– Позвоните мне, как только будет что-то новенькое. И еще: постарайтесь идентифицировать персонажей двух первых сцен.

Реставратор сунул длинные руки в карманы своего белого халата – так метатель ножей прячет в ножны свое оружие.

– А как быть с Посланниками? Мне понадобится их разрешение, чтобы работать тут, но…

– В настоящее время вы работаете как мой эксперт и можете считать всю Обитель местом преступления. Такой расклад вас устроит?

Лехман судорожно сглотнул и замолчал.

Направляясь к своей машине, Ньеман вынул мобильник. Пора было предъявить весь этот кошмар специалисту по библейской иконографии.

39

– Я тут навела для тебя справки.

– Но я ни о чем не просила.

– Твой дружок уехал сегодня утром.

– Какой еще дружок?

– Марсель Пе́трович. Попросил расчет и убрался отсюда с утра пораньше. Я, конечно, могу раздобыть его платежку, если хочешь, но тут не слишком-то…

– Этого не может быть.

– Чего не может быть?

Рашель повторила эти слова жестким тоном, словно ножом отрезала.

Они сидели в грузовике, который увозил их с виноградника. День выдался тяжелый: один из сезонников был арестован под испуганными взглядами остальных. И вдобавок работа закончилась позже обычного, когда ночная тьма уже прочно воцарилась на земле.

– Он ни за что не уехал бы, не попрощавшись со мной.

– Было очень рано. Ты, наверно, еще спала.

– …

Ивана колебалась между двумя вариантами: либо кто-то рассказал эту басню Рашель – и она в нее поверила, либо она сообщница руководителей секты – и ее подослали, чтобы усыпить подозрения Иваны.

Сидя в кузове, Ивана разглядывала остальных Посланников. Они никогда не были склонны к веселью, но сегодня прямо-таки побили все рекорды угрюмости. Их явно тяготили последние события. Сначала смерть Самуэля, потом вчерашний десант и, наконец, сегодняшние события – это было уж слишком.

Рашель продолжала говорить вполголоса, и Ивана стала сворачивать сигарету, чтобы чем-то занять руки. Шум ветра и мотора, да еще замкнутые лица пассажиров производили странный эффект: Иване казалось, что они с Рашель тут одни. Кроме того, девушка оценила то, что Рашель все же пригласила ее, несмотря на недавнюю эскападу, в один из грузовиков, везущих Посланников. Хотя Ивана не исключала, что та просто хочет что-нибудь выведать у нее.

– Сегодня ночью Марсель был с тобой? – спросила Посланница.

– Да.

– Почему?

– Я ему заплатила, чтобы он помог мне найти обломки.

Рашель недоуменно покачала головой:

– А что ты искала? И почему эти обломки для тебя так важны?

Ивана закурила сигарету:

– Тебе лучше знать. Мне кажется, эта фреска имела для вас огромное значение.

– Огромное значение? Да мы просто решили обновить часовню, вот и все. В чем ты нас подозреваешь на самом деле?

Ивана не ответила, она смаковала горький вкус табачного дыма. Ее глаза уже свыклись с темнотой, и в этом мраке она смутно различала бесконечные ряды виноградных лоз, подлески, склоны холмов… Сколько препятствий в этой слишком просторной тюрьме… Удастся ли ей вырваться отсюда?

– Мне кажется, ты просто выдумываешь какие-то версии, чтобы приукрасить свой репортаж, – продолжала Рашель. – Ты не разбираешься в ситуации. Мы потеряли одного из наших братьев. А эти твои истории с фресками…

Ивана заметила силуэты людей, ходивших в сумерках по прогалинам так неторопливо, словно им были безразличны ледяные укусы осеннего ветра и медленно подступавшая мгла.

– Что это они там делают?

Мужчины занимались сбором голых виноградных лоз, набивали ими тачки и, как ни странно, бросали туда же рабочую одежду. Несмотря на холод, все они сняли пиджаки, оставшись в черных брюках и жилетах поверх рубашек, чьи белые рукава резко выделялись в темноте.

Рашель слегка улыбнулась.

– Завтра вечером завершится сбор урожая, – объявила она, и на сей раз в ее голосе прозвучала торжественная сила. – А сегодня ночью, до самого утра, они будут сжигать все, что осталось на полях, – обобранные лозы, гнилые грозди и все вещи сборщиков – их одежду, обувь и инвентарь…

– Зачем это? – удивилась Ивана, чувствуя, как по ее телу пробежал холодный озноб.

– В Евангелии от Иоанна написано: Иисус Христос возгласил: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»[79]79
  Ин. 15: 6.


[Закрыть]. Христос – это наш урожай, понимаешь? И все, что уже не приносит пользы, сжигается. Завтра утром виноградники будут покрыты пеплом. И только тогда мы сможем возблагодарить Господа за этот урожай и молить Его даровать нам такой же на будущий год. Мы называем это Днем Праха.

У Иваны не было сил спорить с этими бреднями. Некоторые мужчины, встав на колени, уже раскладывали костры на лужайках, другие копались в своих тачках. Чем дольше Ивана смотрела на них, тем плотнее, как ей чудилось, их окутывала тьма, – они как будто постепенно растворялись в ней. Теперь Ивана различала только белые рукава их рубашек, словно свечки, мерцающие в глубине хоров.

– Нынешний год – особый! – торжественно объявила Рашель. – Я надеюсь, что этот огонь спалит всю скверну – и трагедии, которые здесь произошли, и отбросы, запакостившие наш мир, и паразитов, проникших в наши ряды под ложными именами, чтобы вызнать у нас какие-то воображаемые тайны…

– Ты имеешь в виду… таких, как я?

– Да. Именно таких, как ты.