Текст книги "День Праха"

69

Мэрия была в двух шагах, но они все же сели в машину: Ивана еле держалась на ногах. Она ни словом, ни стоном не пожаловалась на пытку, перенесенную в чане, но было видно, что ее тело слабее, чем дух.

На улицах Бразона пахло гарью, в воздухе летали хлопья пепла. Рыжее небо над крышами не оставляло сомнений: на склонах долины горело множество костров. Ньеман вел машину на малой скорости, слушая Ивану, которая слабым, почти беззвучным голосом рассказывала о недавно пережитых часах. Особенно подробно она описала странную больницу Диоцеза, где содержались ненормальные дети секты: судя по всему, их было там немало.

Майор внимательно слушал ее. Вот оно – блестящее подтверждение его гипотез, а также объяснений Антуана. Спариваясь только между собой, Посланники создавали нечто вроде «чистой» расы и при этом производили на свет больных, уродливых детей. Кто же пользовал этих несчастных малышей? Конечно, Патрик Циммерман; однако Ивана никогда не слышала от адептов инцеста упоминаний о нем. И архивы бразонской мэрии также не содержали никаких сюрпризов на этот счет. По крайней мере, те, что были доступны широкой публике.

Все тот же зал в подвальном помещении: оштукатуренные стены, запыленные плафоны. Ряды полок, гнущихся под тяжестью тысяч туго набитых папок. И только одна любопытная деталь: не все они были одинакового цвета. В течение многих лет служащие явно использовали любые обложки, попавшиеся под руку, – красные, синие, зеленые, – притом без всякой системы, как придется. И даже в здешнем воздухе витал, словно неясная угроза, запах гари.

Ньеман и Ивана прошли между стеллажами – сторож вручил им ключи и ушел, ему не терпелось лечь спать. Стефани Деснос они обнаружили в дальнем конце зала, в углу, занятом всего одним длинным столом. Она стояла перед штабелями папок, из которых выбирала отдельные листы.

Майор давно уже не видел Стефани при свете и был поражен ее побагровевшим лицом: казалось, у нее внутри горит электрический фонарь. Наверняка это было следствием холода, стресса – или возбуждения от важной находки.

Ньеман в нескольких словах познакомил женщин. Он ожидал, что это выльется в дуэль амазонок, но ошибся. Они с первого же взгляда поняли друг дружку и заключили молчаливое соглашение на основе женской солидарности (давно пора было приструнить его – этого старого лысого козла!).

Ньеман невольно отметил контраст – не между женщинами, а между ним с Иваной и Деснос. Стефани сняла свою парку и осталась в толстом синем пуловере. Рядом с ней они оба напоминали пару бродячих собак: он – весь в грязи, Ивана – одетая как бомжиха, в куртке и штанах из разных комплектов.

– Ну, что ты тут нарыла?

Деснос отстранилась и обвела рукой документы, разложенные на столе:

– Смотрите сами.

– Слушай, мне сейчас некогда разгадывать кроссворды.

Стефани вздохнула:

– Это свидетельства о смерти. Все они подписаны Патриком Циммерманом.

– Ну и что? – спросил Ньеман, подходя к столу.

– В большинстве случаев речь идет о детях младше тринадцати лет. О детях Посланников.

Ивана сообразила быстрее Ньемана, схватив один из документов:

– Это наверняка те дети, о которых я вам рассказывала.

Деснос вопросительно взглянула на них, и Ньеман кивнул своей подчиненной, разрешая говорить. В нескольких словах Ивана рассказала о посещении тайной больницы Диоцеза и о проблеме рецессивных болезней.

Ньеман, в свою очередь, просмотрел несколько свидетельств: все больные, как ни странно, носили немецкие фамилии.

– Если эти детишки были больны, – заключил он, – нет ничего удивительного, что они так недолго прожили. Кстати, это подтверждает еще и тот факт, что Циммерман был их «семейным врачом».

– Разумеется. Только посмотрите внимательно на даты смерти.

Ньеман все понял лишь на пятом свидетельстве.

– Они всегда умирали в ноябре, – подтвердила Деснос. – Циммерман не только лечил этих детей. Он подвергал их эвтаназии[122]122
  Эвтаназия (в данном случае активная) – преднамеренное действие с целью прервать жизнь пациента, например путем инъекции средства, вызывающего смерть.


[Закрыть].

Ньеман пристально взглянул на нее: истинная Mater dolorosa[123]123
  Мать скорбящая (лат.).


[Закрыть]. Слезы бежали у нее из глаз, усеивая пуловер блестящими бусинками. Казалось, она не замечает этого: просто горюет по этим несчастным.

Итак, Посланники избавлялись от своих неполноценных детей. Исступленно следуя высшей цели – генетическому усовершенствованию родословного древа своей секты, – они беспощадно отсекали от него больные побеги, уничтожали последствия своих кровосмесительных браков.

Но тогда почему не убивать их сразу, при появлении на свет? Ведь женщины рожали в Диоцезе и никакая светская власть не вмешивалась в их опыты «улучшения породы». Разве трудно было найти какого-нибудь услужливого парня, готового исполнять эту адскую работу? Какого-нибудь мерзавца вроде Патрика Циммермана…

Но нет: они ждали, когда дети вырастут, созреют. Более того, они шли на риск, всегда уничтожая их в один и тот же месяц. Почему?

Ньеман с усилием проглотил слюну; ему было трудно дышать, трудно соображать, словно его мозг атаковали полчища злобных насекомых и ядовитых пауков.

– Это привязано к сбору винограда! – внезапно сообразила Ивана.

Хрупкая, но решительная, она уже пришла в себя и стала прежней – готовой к схватке. Как и Ньеман, она проявляла силу духа именно в самых жутких обстоятельствах.

– В конце сезона, – пояснила она, – они уничтожают гнилые, ни на что не годные грозди. И точно так же обходятся со своим потомством. Отсекают ненормальные, бесплодные отростки, чтобы возобновить работу в новом сезоне, более совершенном, очищенном от скверны. Лучшее вино Посланников – это их дети.

Ивана попала в самую точку, но сейчас, как и прежде, у них не было ни малейших доказательств. И предъявить Посланникам такое обвинение значило попросту оскандалиться. Дети, умиравшие каждый год в одно и то же время?

Посланники, конечно же, найдут этому объяснение, сославшись на доктора, который уже мертв, а значит, ему можно приписать что угодно.

Ньеман вновь сравнил себя с мотором, который работает вхолостую, чихает, взревывает и тут же глохнет. Всякий раз, как возникал очередной важный элемент и казалось, что машина следствия вот-вот тронется с места, все вдруг обрывалось – за отсутствием топлива или энергии. И тем не менее даже в этом маразме они приближались к убийце.

Итак, в Диоцезе убивали детей.

И это являлось убедительным мотивом мести.

Видимо, родители больше не хотели играть в эти игры, называемые евгеникой[124]124
  Евгеника (от др.-греч. εὐγενής – хорошего рода, благородный) – это селекция людей, сторонники которой поставили себе цель избавить человечество от явлений вырождения (болезней, плохих наклонностей, преступности).


[Закрыть], и решили устранить пособников зла.

В этот момент у Стефани Деснос зазвонил мобильник. Она молча прослушала сообщение. Ее багровое лицо не выражало никаких эмоций. Через несколько секунд она протянула телефон Ньеману:

– Это вас.

– Меня? – удивился Ньеман, но уже через мгновение узнал голос.

– Я нашел код, который ты искал, – сообщил Аперги.

– А именно?

– А именно то, что скрывают фрески.

70

– Посланники Господа не любят изображения. Они против картинок. Бог невыразим. Бог невидим.

Ивана с любопытством разглядывала человека, который говорил с Ньеманом, высокомерно игнорируя ее и Деснос. Еще один чертов женоненавистник, переодетый монахом, – а может, наоборот, бабник. Она даже не была уверена, что он принадлежит к какому-то ордену, – взять хоть его меховую шапку и бороду, какие бывают у садху.

– Эти истории с фресками никак не сочетаются с их культом. Совсем никак. И поэтому я занялся единственным, что интересует Посланников, – незримым.

Казалось, человек, которого звали Эрик Аперги (он же Антуан) дает полную волю своему голосу – так свободно, без малейших усилий, он сейчас изъяснялся. Ивана не могла оторвать взгляда от его ногтей, черных как сажа. И в то же время его пальцы были унизаны перстнями, напоминавшими о базарах Гоа.

– Здесь важно не то, что́ изобразил Отто Ланц, а то, чего он НЕ изобразил. – И он разложил перед Ньеманом четыре фотографии крестом, оставив посередине довольно большое пространство. – Я особо занялся образами, скрытыми под обрушившимся сводом. Если я правильно понял, именно они интересовали тебя в первую очередь.

– Точно, – подтвердил Ньеман, старательно делая вид, будто он весь обратился в слух.

– Ланц в первый раз скрыл свою тайну под фальшивыми росписями, а во второй раз – в самом центре своей первой фрески.

– Ну-ка объясни.

– Эти четыре сюжета представляют собой сцены, взятые из Бытия – первой Книги Ветхого Завета. Почему его так привлекли эти сцены? Ведь он мог обратиться к Книге Иова или к сценам Нового Завета. Да потому, что здесь скрывалось его первое послание. Или, по крайней мере, первый элемент некой системы.

Аперги ткнул искривленным пальцем в верхнюю часть «креста»:

– Узнаешь здесь главу 3 Бытия – про Адама и Еву?

Ивана прямо-таки кожей чувствовала почти враждебное нетерпение, одолевавшее Ньемана. Негативные флюиды от него разносились по всей комнате. Пока что отшельник не сообщил ничего нового.

– В левой части «креста» Ланц изобразил Вавилонскую башню, глава 11 Бытия.

Никто из слушателей даже не взглянул на фотографию.

– А напротив, справа, – продолжал немытый пророк, – представлена глава 27 – история соперничества Иакова и его брата. И наконец, внизу мы видим сцену смерти Рахили, рассказанную в главе 35.

– И это все, что ты нашел?! – взорвался наконец Ньеман. – Да эти штуки всем давным-давно известны!

– Потерпи немного.

И отшельник снова провел пальцами по радиографическим снимкам, как гадальщик по картам Таро.

– На первый взгляд, выбор сюжетов кажется нелогичным. Некоторые из этих сцен, например смерть Рахили, практически никогда не изображались в церквях. По крайней мере, я не знаю другого примера в мире, где эти четыре картины были бы собраны под одной крышей.

– Ну и что?

– Значит, послание скрыто в чем-то другом. И оно таится в цифрах.

– В цифрах?

Вот тут-то Ивана и вздрогнула. Этот «Дед Мороз» угадал верно. Ей вспомнились слова Рашель: «Главное не то, что изображено, а то, что НЕ изображено. Но вам никогда не раскрыть нашу тайну».

– Бытие, глава 3, затем 11, затем 27 и, наконец, 35. Все эти эпизоды были взяты из Бытия с интервалом в восемь глав.

– И эта цифра 8 что-то означает?

– Никоим образом.

– Эрик, ты можешь изъясняться покороче, мать твою?!

Облат умиротворяющим жестом поднял руку. Сейчас он напоминал песочные часы, чьи песчинки мерно и неторопливо ссыпаются вниз.

– Слушай меня внимательно, – приказал он. – Я повторяю: все эти сцены, начиная с сотворения человека, выбирались с интервалом в восемь глав. Однако даже ребенок мог бы заметить, что интервал между вторым и третьим изображениями составляет не восемь глав, а шестнадцать.

– И что?

– Значит, одной главы не хватает. Той самой главы, которая входит в эту систему, но которую Отто Ланц не изобразил.

– И ЧТО ЖЕ ЭТО?

Антуан ткнул пальцем в пустое центральное пространство между четырьмя сторонами «креста»:

– Недостающий образ, тот, которому полагалось бы находиться в центре фрески, соответствует главе 19 Бытия.

– И о чем же в ней повествуется?

– О гибели Содома и Гоморры.

– А какая связь между ними и Посланниками?

– В этой части истории – никакой, но есть продолжение…

Ньеман нагнулся к облату, положив ладони на стол. Иване была знакома эта поза: как правило, она говорила о том, что майор заставляет себя сдерживаться, чтобы не отвесить оплеуху подозреваемому.

– Ну разродись же наконец!

Внезапно, неожиданно для всех, Антуан встал и застыл в молитвенной позе, склонив голову и прижав руки к груди.

– А продолжение – это история Лота.

И тут им пришлось выслушать целый эпизод из Ветхого Завета.

– Лот, – начал отшельник, – был племянником Авраама. Он жил в Содоме со своею женой. И вот однажды он оказал гостеприимство двум ангелам, посланникам Господним. Вечером жители города явились посмотреть на пришельцев, без сомнения намереваясь совершить над ними насилие. Лот же не допустил этого и даже предложил святотатцам обесчестить вместо них обеих своих дочерей. Но содомляне стояли на своем, и тогда Господь поразил их слепотой. А затем объявил Лоту, что намерен истребить Содом, а также соседний город Гоморру, огнем и серой. Лот едва успел покинуть Содом вместе с женой и дочерьми. К несчастью, жена его обернулась, чтобы взглянуть на город, объятый пламенем, и тотчас обратилась в соляной столп…

Теперь Антуан расхаживал по комнате, угрожающе воздев кверху палец, словно призывал проклятия на чью-то голову.

– Главное, Всемогущий запретил им смотреть назад, на грехи Содома, на Божью кару… Ибо отныне все это было Его делом.

Ньеман шагнул к облату, без сомнения намереваясь схватить его за шиворот и встряхнуть.

– Прояви терпение, Ньеман, – невозмутимо промолвил тот. – Тогда Лот укрылся вместе со своими дочерьми в пещере. И вот однажды ночью дочери его, горюя о том, что им не найти мужчин в пустынной этой местности и не продолжить род, напоили отца своего вином и по очереди соединились с ним. От этих двух кровосмесительных связей и пошли два рода – Моавитяне и Аммонитяне.

Ньеман так грохнул кулаком по столу, что Ивана и Деснос подпрыгнули.

– Ну и чем же это может быть нам интересно?

Антуан усмехнулся:

– Народы, родившиеся от инцеста: это ни о чем тебе не говорит?

Ньеман встал перед отшельником:

– Да, мы знаем, что Посланники практикуют инцест, притом уже несколько веков. Это мерзко, это противоестественно, но данная история слишком стара, чтобы стать мотивом убийств, ты хоть это понимаешь?

– Позволь мне закончить. Лот стал для них неким образцом. Выражаясь точнее, я думаю, что Посланники уподобляют себя одному из двух народов, произошедшим от его дочерей, – Аммонитянам. Во всяком случае, это тот пример, который Отто Ланц решил продемонстрировать им через эту фреску… ненаписанную фреску.

– Почему ты решил, что это именно Аммонитяне?

– Потому что они поклонялись особому божеству – Молоху, а на иврите это имя пишется одними согласными – МLK[125]125
  По-французски имя Молох (Moloch) произносится как Молок.


[Закрыть].

Ивана вздрогнула: вот оно, настоящее объяснение!

– Молох… – повторил Ньеман. – Это бог, которому приносили в жертву детей?

– Вот именно.

И тут Ивану осенило:

– А в Библии говорится, каким образом приносили эту жертву?

– Через огонь.

71

Ньеман раздавал приказы на стоянке жандармерии. Срочно мобилизовать всех пожарных. Из Бразона, из Гебвиллера, из Кольмара. Потушить костры и обследовать каждый из них, чтобы найти тела погибших и спасти тех, кто еще жив. После чего засадить в тюрьму всех негодяев и держать там, пока не подохнут.

Жандармы недоверчиво переглядывались, стоя в дыму, который становился все гуще. Но время поджимало, и сейчас было не до объяснений. Об этом напоминал пепел, который дождем сыпался им на головы.

Пока люди рассаживались по машинам и фургонам, Ивана подошла к Ньеману и тронула его за плечо:

– Послушайте, мне тут вспомнилась одна штука.

– Что именно?

– Сегодня вечером я видела, как Посланники тащили через поля мешки с древесным углем для костров. Вот чем объясняется кусок угля во рту мертвецов. Этим убийца напоминал о сути жертвоприношения.

– А ты раньше не могла сообразить?

– Вы уж меня простите, Ньеман, я до сих пор не пришла в себя от запаха виноградного сусла.

Он помедлил с минуту, чтобы рассмотреть девушку, и ему почудилось, что он смотрит в зеркало на самого себя. Они оба много чего повидали в своей проклятой полицейской жизни, но их терпению уже пришел конец.

– Давай садись в машину, поедем вместе.

– Нет.

– Ну что ты еще выдумала?!

Вокруг них порхали хлопья пепла.

– У меня другая идея. Позвольте мне действовать самой.

Ньеман открыл было рот, но тотчас же поперхнулся залетевшим туда горячим пеплом, и это помешало ему возразить. Лицо Иваны в несколько мгновений покрылось черным налетом, как в старину у шахтеров. Ньеман подумал, что и сам, наверно, выглядит не лучше.

– Ты за кого себя принимаешь? – наконец выговорил он.

– Я себя принимаю за человека, который чуть не подох этой ночью, который уже пять дней находится в самом центре этой помойки и которому пришлось все это время наслаждаться обществом этих психов. Я стала вашей помощницей, выполнила свою часть работы и теперь имею полное право самостоятельно идти по следу.

– Ох и надоела же ты мне! – буркнул он и побежал к своему «рено».

Пепел наконец скрыл лихой жандармский слоган: «НАША РАБОТА…»

Ньеман пожалел о сказанном и обернулся, чтобы ободряюще кивнуть или хотя бы улыбнуться Иване.

Но она уже скрылась из виду.

72

Ивана вынула свой мобильник. Крутя баранку правой рукой, она взвешивала его на левой ладони, и это возвращало ей былое чувство уверенности. Сейчас экран указывал ей дорогу к спящей больнице Бразона.

Машину ей предоставила Стефани Деснос. И она же коротко ответила на вопросы девушки. Эта идея родилась у Иваны во время откровений Антуана: имя убийцы анабаптистов можно было узнать только в том месте, где работал Патрик Циммерман. Имя – или хоть какие-то признаки, позволяющие вычислить его.

Ивана зорко глядела вперед, на дорогу; раскаленные хлопья пепла слетались на свет фар, точно бабочки. Пылавшие костры окрашивали небесный свод то розовым, то лиловым, то фиолетовым, и эти световые волны образовывали нечто вроде северного сияния, какое можно увидеть только в кошмарном сне. Ньеман со своими жандармами и пожарными доберется до этих костров, в этом Ивана не сомневалась. Но их операция ни к чему не приведет. Ее наставник упустил главное: сегодня ночью сожженных детей не будет. Убийца разделался с Самуэлем, Якобом и Циммерманом, чтобы помешать этому жертвоприношению.

Ей нетрудно было представить себе подозреваемого или подозреваемых: наверняка один или несколько членов секты, решивших покончить с этим адским обычаем, поскольку их ребенок попал в черный список жертв нынешнего года. И его родные пошли на самые жестокие меры, уничтожив последователей Отто Ланца, сорвав языческую церемонию в День Праха.

В конце улицы показалась Бразонская больница – несколько мрачных монументальных корпусов, которые четко выделялись на фоне багрового неба, как на старых кроваво-красных плакатах.

Выйдя из машины, Ивана снова учуяла гарь от сожженных лоз и дерева, которая никуда не делась. Крошечные частички раскаленного угля, точно огненные насекомые, впивались в одежду, прожигая ее насквозь. Ивана раздраженно замахала руками, стараясь избавиться от них, как отгоняют назойливых комаров, и направилась к главному корпусу.

Пройдя через холл, облицованный бежевой керамической плиткой, она вынула из кармана план здания, который набросала ей Стефани, и, следуя ему, попала во внутренний двор с высохшим резервуаром, напоминавшим, по словам той же Стефани, бассейн в окружении открытых галерей с колоннами.

Левая галерея. Иване чудилось, будто она шагает по каменным плитам заброшенного античного храма, посвященного какому-то грозному языческому идолу, чьи жрецы наделены тайным зловещим могуществом. Отто Ланц стал первым в череде загадочных приверженцев этого культа. За ним последовали другие: целая когорта неведомых врачей и немых служителей, совершавших жертвоприношения, – вплоть до Патрика Циммермана.

В конце галереи Ивана увидела дверь, которая вела к лестнице. Поколебавшись, она все же решила подняться. Удушливый запах гари уже не преследовал девушку, но его тотчас сменил новый – едкая вонь формалина, запах мертвых.

В глубине коридора она увидела новую дверь, перечеркнутую лентой ограждения. Ивана надела специальные нитриловые перчатки – второй подарок Стефани, – повернула дверную ручку, включила фонарь и вошла.

Квадратная серая комната, с пятнами сырости на стенах и трещинами на потолке. Два хирургических стола из нержавейки. Маленькое смотровое окошко, выходящее в камеру, где, очевидно, сжигали трупы. Оранжевая виньетка – яркая, напоминающая мякоть апельсина.

Ивана обвела лучом фонаря это мрачное помещение и вдруг почувствовала, что ее бьет дрожь. Куда только подевалась ее решимость: она умирала от страха. Ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, ей пришлось опереться на вращающийся столик с забытыми на нем инструментами. Инструментами, которыми рассекали плоть, пилили кости… Сюда Посланники свозили на внедорожниках невинных, ничего не понимавших детишек, – наверно, те даже радовались такому неожиданному развлечению. Этих несчастных, осужденных на жертвоприношение, маньяки клали на стол и впрыскивали им смертоносный яд – или анестезирующее средство. Ивана всем сердцем надеялась, что укол действовал достаточно быстро, подозревая, что безумие Посланников могло побудить их отдавать на заклание еще живых детей.

Ее сотряс рвотный позыв. Теперь она понимала, что расследует не одно или несколько убийств, а подлинный геноцид, сознательное уничтожение определенной категории человеческих существ.

Ивана стала искать взглядом другую дверь, но ее не было. Тогда она вернулась обратно в коридор и обнаружила слева какой-то проход. Ее страх мгновенно усилился. Чего именно она боялась? Ведь все злодеи мертвы. По крайней мере, троица главных виновников. Что касается остальных, они, вероятно, сейчас подбрасывают топливо в костры или ведут сплоченную битву с пожарными и жандармами на виноградниках.

Коридор загромождали стулья. Ивана пробралась между ними, миновала обшарпанный туалет, потом какую-то каморку – видимо, кладовую, и третье помещение, из которого попала в зал, облицованный керамической плиткой, где не было ни мебели, ни окон.

И вот наконец справа еще одна дверь. Наверно, именно нужная – поскольку она оказалась запертой… И вдобавок обитой железным листом. Значит, высадить ее невозможно. А под рукой нет ничего, кроме этих дурацких стульев. Ивана вынула из кобуры револьвер и прицелилась в дверной замок, отойдя как можно дальше, на случай рикошета.

Ей хватило одной-единственной пули, чтобы выбить сердечник замка. Запахло гарью расплавленного металла. Девушка толкнула дверь и сразу поняла, что попала в нужное место. Лаборатория. Просторная, площадью примерно метров сорок, с кафельными стенами. В дальнем конце окошечко – гораздо меньших размеров, чем в мертвецкой. В самом центре – кушетка с соломенным тюфяком, а слева, наискось, деревянный письменный столик.

Позади него книжный шкаф с решетчатыми дверцами. И рядом с ним застекленный стеллаж с набором устаревших хирургических инструментов – скальпелей, щипцов, ножниц…

Но главное, что привлекло ее внимание, находилось справа от кушетки. Огромный шкаф-холодильник, какие можно увидеть в супермаркетах, занимавший всю стену.

Сомнений не было – здесь хранились препараты, которые Циммерман вводил маленьким пациентам, чтобы усыпить или убить их. Именно их-то и разыскивала Ивана. Именно это надеялась обнаружить, чтобы узнать имена детей, обреченных на гибель нынешней ночью.

Она подошла ближе. На полках стояли не только пузырьки со смертельным зельем, химические составы, убивающие все живое, но и банки, чье содержимое, судя по запаху, уже начинало портиться. Зародыши, человеческие органы, образцы мускульных тканей. Девушка шире распахнула дверцы. И в этот миг подумала: «Круг замкнулся». Das Biest. Зверь… вот он, здесь, перед ней. У него не было пасти, окруженной страшными клыками, какую она видела во сне. Не было туловища, покрытого тонкой шерстью. Он был гораздо более могущественным. Он владел мыслями сектантов, непрестанно повелевал ими. Направлял жизнь их сообщества.

Наконец она нашла то, что искала. Три пузырька с пробковыми затычками и этикетками, самого обычного вида, как в любой больнице. На этикетках значились: название препарата – тиопентал[126]126
  Тиопентал натрия (лат. Thiopentalum-natrium) – средство для наркоза ультракороткого действия. Сверхтерапевтические (летальные) дозы широко используются для усыпления животных, в США – для смертельной инъекции (при смертной казни).


[Закрыть], его состав (пентотал R., тиопентал R.), дозировка, сроки хранения… И на всех трех пузырьках – имена, написанные от руки. Два первых имени были неизвестны Иване, зато третье сразу бросилось в глаза: ЖАН.

Жан, сын Рашель и Якоба, недвижно лежавший мальчик, которого она видела в больничной палате, пока еще ему не сделали смертельный угол.

Вот кто был убийцей убийц – Рашель.

Это она устранила епископа – Самуэля, режиссера – Якоба и палача – Циммермана. Это она, утверждавшая, что хочет защитить свою секту и привести ее к идеальной гармонии, обманула их всех. Это она вела двойную игру с Иваной, притворяясь скромной сборщицей винограда. Это она провела Посланников, сделав вид, будто ищет злодея. На самом же деле она преследовала лишь одну цель: спасти своего ребенка, просто спасти его, и все. А попутно открыть всем правду, намеренно оставив улики, свидетельствующие о ежегодном жертвоприношении.

Иване вспомнилось округлое лицо Рашель, ее лучистые глаза, ее странная манера улыбаться, одновременно покачивая головой. И эта женщина нашла в себе силы дробить головы негодяям, вкладывать куски угля в их рты, кромсать их тела…

Прошло несколько секунд, как вдруг до Иваны донесся вкрадчивый шепот. Кто-то молился у нее за спиной.

Она резко обернулась, но было уже слишком поздно.