Текст книги "День Праха"

45

– Вели им выключить фары и погасить маячки.

Ньеман старался действовать максимально осторожно, чтобы не подвести Ивану и поймать с поличным убийц Марселя. Слишком уж много суеты было вокруг первого трупа. Теперь он хотел застать их врасплох, предъявив неопровержимые факты.

Но сперва – разведка на местности…

Он ехал вместе с Деснос впереди, в ее машине. Стефани, не выпуская руля, включила левой рукой рацию и отдала приказ. И они увидели в зеркале заднего вида, как машины и фургоны растаяли в ночной темноте, словно подводные лодки в морской пучине. Акция должна была пройти втихую.

Деснос тоже погасила фары. Когда глаза привыкли к темноте, Ньеман увидел по обе стороны дороги симметричные ряды виноградных лоз, слабо мерцавшие в туманной ночной мгле.

Труп, обнаруженный Иваной, стал фактом откровенной религиозной жестокости за пределами Диоцеза. И Ньеман ожидал чего-то подобного со смешанными чувствами опасения и нетерпения. Над этой Обителью постоянно витал запах железа и разложения, запах металлических экскрементов…

– Подъезжаем, майор, – бросила Деснос, когда они миновали палатки сезонников и ограду.

Она дышала с трудом, прерывисто, была в экипировке для спецопераций: ворот куртки застегнут, грудь туго стянута бронежилетом. Ньеман прочел ей краткое наставление, словно кюре – прихожанке, почти шепотом, подчеркивая каждый слог и заключив приказом: «Ни слова остальным!»

Они затормозили на обочине дороги, проехав чуть дальше подлеска, описанного Иваной. В этом месте их не могли заметить ни Посланники, ни даже сезонные рабочие.

Ньеман бросил взгляд в зеркало заднего вида: жандармы выпрыгивали из фургона, стараясь сохранять равновесие. Стражи порядка крепко сжимали свои FAMAS[87]87
  FAMAS – французский автомат (штурмовая винтовка) калибра 5,56 мм.


[Закрыть], как цепляются за пожарную лестницу. Здесь же были и техники Лехмана – парни из Лиона, которым никак не удавалось уехать; в своих белых комбинезонах они сейчас походили на людей в пижамах.

Ньеман и Деснос вышли из машины. Виноградники остались позади, теперь перед ними простирались поля и рощи. Уже задувал по-настоящему зимний ветер, и люди ежились от холода. Трава колыхалась, точно водоросли на дне моря, кусты судорожно вздрагивали, деревья гнулись от верхушек до самых корней…

– Вон туда, – указал Ньеман.

Стефани искоса взглянула на шефа, словно спрашивая: откуда у него эта информация? И кто его оповестил о случившемся? Но тот молча двинулся вперед, чтобы избежать расспросов. Они пересекли пастбище, пригибаясь и рассекая ветер, хотя, похоже, это он рассекал их. На краю изумрудно-зеленого поля темнел подлесок. Или, скорее, рощица – если судить по высоте деревьев.

Ньеман на ходу анализировал ситуацию. Марселя пытали не с целью вытянуть из него какую-то информацию, а скорее желая убедиться, что он ничего не знает и не понимает. И с той же целью отсекли ему пальцы. А Ивана? Почему палачи всего лишь напугали ее, вместо того чтобы допросить с пристрастием? Неужели они дознались, что она связана с полицией?

На опушке все остановились – чисто рефлекторно, как делают глубокий вдох перед прыжком в воду. Ньеман поднял глаза и взглянул на луну – простой перламутрово-желтый кружочек на черном шелке небосвода, – потом посмотрел на Деснос: та держала свой автомат, как ее учили, протянув указательный палец вдоль приклада. Наверняка никогда не пользовалась им, разве что на учебных стрельбах или на экзаменах перед присвоением очередного звания.

Ньеман вынул револьвер из кобуры и дослал пулю в ствол, показывая пример остальным. Ему ответило щелканье затворов, и от этого звука его пробрала дрожь. Ладно, командир пока еще жив…

– Как только войдем в лес, включайте фонари.

И первым углубился в темный промежуток между деревьями. Идти было нелегко. Какие-то колючки цеплялись за его ноги, царапали плечи, хлестали по лицу. Он представлял, каково было Иване одной в этом зловещем лесу. Да еще в состоянии шока, рядом с трупом… Настоящая современная героиня.

Здесь растительность была такой густой, что она сопротивлялась ветру и в какой-то степени защищала идущих. Но при этом не пропускала света, и Ньеман шел почти вслепую, все замедляя и замедляя шаг. Всем остальным, двигавшимся вереницей за ним следом, наверняка приходилось не легче. Настоящая африканская экспедиция, с солдатами и носильщиками, в самом сердце джунглей…

Но вот наконец и лужайка. И дуб, с его мшистым стволом и вздыбленными корнями, описанный Иваной.

Все было на месте – и дерево, и мох на его стволе, и ветви.

Все, кроме главного – трупа.

46

– Это невозможно!

– А я тебе повторяю, что стою под этим самым дубом, и тут нет даже намека на труп.

Голос Иваны был еле слышен. Наверняка затаилась в каком-то углу, чтобы ответить на его вызов.

– Но вы мне хоть верите?

– А ты как думаешь? Просто это было послание для тебя и только для тебя. А теперь тело вернулось в небытие.

– Вы будете его искать?

– Конечно, но на успех не надеюсь. Я приеду за тобой. Хватит, кончен бал.

– Даже речи быть не может.

– Перестань дурить. Мне вовсе не хочется найти тебя с зубами в кармане и кишками на шее.

– Если бы они хотели меня устранить, то давно бы это сделали. У меня еще есть шансы на успех.

– Нет, уже слишком поздно, и ты отлично это понимаешь. Они принесли труп на это место, потому что проведали, кто ты такая и чем занимаешься. Им все известно.

Короткая пауза, всхлипывания Иваны затихли. Ньеман прямо-таки слышал, с какой бешеной скоростью вращаются шестеренки ее мозга в поисках решения.

– Вы собираетесь допросить Посланников?

– О чем?! Если ничего не найдем, на рассвете вернемся в жандармерию и будем ждать развития событий. Оружие у тебя есть?

– Нет.

– Где ты сейчас?

– Вышла из палатки, чтобы поговорить с вами.

Ньеман вздохнул:

– Иди назад и ложись спать. Когда мы закончим, я позвоню.

– Вы не сможете со мной поговорить.

– Почему?

– У меня батарейка разрядилась.

Взгляд на часы: близилась полночь.

– Ладно, тогда встретимся у часовни в пять утра. Ты сможешь подзарядить мобильник, мы подведем итоги и примем решение.

– Ладно.

– Ивана…

– Что?

– Нет, ничего.

Он выключил телефон и оценил нелепость ситуации. Полтора десятка человек в чаще леса, посреди ночи, вооруженных до зубов и готовых действовать…

– Майор, может, вы мне объясните, что происходит? – спросила Деснос, подойдя к Ньеману (чтобы поговорить по телефону, он отошел в сторонку). Она почти шептала – наверняка для того, чтобы не унижать его перед остальными. Этот нелепый ночной рейд, это устрашающее вооружение, этот ветер, Ньеман, и снова ветер…

– Периметр безопасности. И прочесать окрестности, – приказал он.

– Что мы ищем? По-прежнему труп?

– Да.

– А техникам что делать?

– Пускай обыщут зону вокруг дуба, труп лежал у самого дерева. Там наверняка остались следы, отпечатки обуви…

– А кому вы звонили?

Ньеман, не ответив, сунул мобильник в карман.

Затем, поколебавшись, бросил:

– Пошли к машине.

47

Твой час пробил, парень…[88]88
  Возможно, отсылка к французскому рэперу Алгерино: «Frère l’heure a sonné on va faire l’effort de se relever».


[Закрыть]

Подойдя к «рено», он взглянул на свою помощницу. Сейчас, закутанная в свою парку, в черной шапке до глаз, она была похожа на водительницу снегоуборочной машины. И вот тут он коротко рассказал ей про Ивану, внедрившуюся в ряды сезонников, про ее севший мобильник, про сведения, собранные внутри Обители, и предполагаемое убийство Марселя…

Деснос слушала его словно сквозь стену ветра и холода, нервно кивая и кусая губы. Она пыталась осознать не только эту новую информацию, но еще и тот факт, что Ньеман с самого начала водил ее за нос.

– И когда же вы собирались посвятить меня во все это?

Сперва он решил дать ей утешительный ответ, потом все же склонился к откровенности:

– В самом конце расследования, когда убийца будет пойман.

– То есть в час своего триумфа, не так ли? Самый умный сыщик, который всех обвел вокруг пальца…

– Именно так. Команда из Парижа пришла к финишу первой.

Он произнес это с едкой иронией и презрением к самому себе, к своему идиотскому честолюбию.

– А не пошли бы вы куда подальше? – выдохнула она, круто повернулась и зашагала прочь в своей пухлой куртке, похожей на раздутый корабельный парус.

– Стефани! – крикнул Ньеман, нагнав ее и схватив за плечо. Но ее взгляд обжег его, как пощечина. Ее лицо пошло пятнами то ли от ледяного ветра, то ли от обиды и гнева. – Послушай, все это – внедрение Иваны, и зарытый мобильник, и тайные телефонные переговоры – моя ошибка. Поверь мне, я первый сожалею об этих глупостях. Но теперь нужно как можно скорее вытащить оттуда мою помощницу, все проколы я беру на себя. А ты…

– Мне плевать на ваши признания.

– Да плюй сколько хочешь! – взревел он. – Но у нас два мертвеца. В первом случае нам трудно доказать, что имело место преднамеренное убийство. Во втором – у нас вообще нет трупа. А посреди этого бардака – моя помощница, нет, гораздо больше чем помощница, сейчас некогда объяснять, – которая изображает сезонницу в их Обители, где, уж извини, все сильней воняет смертью. Так вот, ты мне сейчас очень нужна!

Они стояли лицом к лицу, покачиваясь под ветром, как два моряка на палубе.

– Мы с тобой вместе, – продолжал он, – должны выручить Ивану и расследовать оба эти чертовы убийства. Давай докажем всем, что полицейский и жандарм способны не только на то, чтобы щеголять в красивом мундире с форменным поясом, подтяжками и штрипками на штанинах…

Казалось, Деснос колеблется, но Ньеман чувствовал, что она уже приняла решение. На самом деле она с самого начала была на его стороне и теперь, конечно, не бросит следствие на полпути.

Ньеман умел распознавать прирожденных сыщиков с первого же взгляда.

Стефани сунула руки в карманы, и этот жест уже свидетельствовал об уступке, в сравнении с недавним взрывом бешенства. Ветер все яростнее надувал ее куртку, и рукава теперь стали вдвое толще.

– Ну и что дальше с этим расследованием? – спросила она, нервно щурясь.

Ньеман от души расхохотался:

– Понятия не имею!

48

– Какого черта вы здесь делаете?

Они только что приехали в жандармерию, и сейчас она походила на горный приют, куда ввалилась орава парней, закутанных в теплые парки, – казалось, им не хватает только спальных мешков.

Посреди холла стоял реставратор мозаик и фресок Макс Лехман, со своими мушкетерскими усиками и мягким взглядом.

– Я привез вам заключение, которое вы просили, – ответил он, явно растерянный грубым вопросом майора.

Ньеман, хоть убей, не помнил, о чем он его просил.

– А почему ночью?

– Я так понял, что это срочно. Речь идет о датировке фресок.

Ньеман тут же сменил тон и дружески похлопал его по плечу:

– Ну да, конечно! Извините меня. – И он обратился к Деснос: – Ты не найдешь нам свободную комнату?

Через несколько минут они сидели втроем в кабинете на втором этаже.

Все помещения здесь выглядели одинаково стандартными: мебель из металла и плексигласа, линолеумный пол и стены, залепленные плакатами с правилами поведения для граждан. Плафоны добавляли впечатлений особо непонятливым, окрашивая их лица в мертвенно-белый цвет.

– Дело в том, что мы располагаем инструментарием, который…

– Нет, избавьте нас от технических подробностей.

Лехман поднял брови: он явно не одобрял манеры собеседника. Однако смирился и начал торопливо перелистывать свое заключение. Его длинные гибкие пальцы напоминали кисти художника.

Ньеман видел какие-то мелькающие цифры, кривые, уравнения, а в голове у него было совсем другое: труп – с камнем во рту, второй труп – человека, считавшегося пропавшим, и его юная славяночка, угодившая в секту убийц. Не время заниматься уравнениями.

– Я вам уже рассказывал о технике buon fresco?[89]89
  Buon frescо (ит. истинная фреска) – техника, согласно которой щелочные устойчивые пигменты измельчают в воде и наносят на влажную штукатурку, в отличие от Seccо – техники, в которой краски наносятся на высушенный гипсовый слой.


[Закрыть] – безмятежно спросил реставратор.

– Лехман, вы понимаете французский язык? Мне нужны только выводы!

Но тот отмел его требование взмахом руки.

– Вы, видимо, торопитесь? – сухо спросил он. – Ладно, тогда слушайте: ваши «скрытые» фрески написаны в двадцатом веке.

– Постойте-ка… Вы говорите о тех фресках, что были скрыты под слоем восемнадцатого века?

– Вот именно.

– Да как же это возможно?!

– Невозможно, и тем не менее…

Ньеман положил руки на пластиковую столешницу и, бросив взгляд на Деснос, прочел в ее глазах такое же изумление и непонимание.

– Но, мне кажется, я нашел этому объяснение. Мы использовали технику, чтобы параллельно датировать верхние фрески. Так вот, это тоже фальшивка.

– Что вы разумеете под словом «фальшивка»?

– Как я уже сказал, фрески, скрытые под верхним слоем, написаны сравнительно недавно. Но фрески верхнего слоя – тоже…

– А вы мне вчера говорили…

Лехман вскинул голову эффектным движением заслуженного лектора:

– Да, краски такие же, какими писали в восемнадцатом веке, но тут есть одна тонкость. Наши химические анализы позволили…

– Лехман!

– Ладно, скажу коротко: эти росписи – дело рук фальсификатора, которому удалось раздобыть, не знаю как, материалы той эпохи или того же состава, чтобы подделка была идеальной. Но он допустил один промах. В наше время свинец, который входит в состав красок, уже не добывают в европейских шахтах, как это делали в восемнадцатом веке, – сегодня его привозят из Америки или Австралии.

– И что же – между ними такая большая разница?

– Некоторые анализы показывают, что да, большая. У них другой изотопный состав и другое количество микроэлементов.

Ньеман, а за ним и Деснос машинально придвинулись к столу, чтобы рассмотреть записки специалиста, так внезапно приобретшие совсем иное значение. Сейчас они оба напоминали пиратов, склонившихся над картой острова сокровищ.

– И вот мой вывод, – заключил Лехман назидательным тоном. – И верхняя, и нижняя росписи были созданы одновременно. Вероятнее всего, в начале двадцатого века. Наш фальсификатор сначала написал библейские сцены бедствий, давая волю своему воображению и стилю, но при этом старательно придерживаясь канонов позднего Средневековья. Затем скрыл их под слоем известки, шпаклевки и штукатурки. А дальше написал сверху новые фрески, намеренно неумело, используя, как он думал, стиль и пигменты восемнадцатого века.

Наступило молчание. Ньеман достал мобильник и снова устремил взгляд на изображения. «Официальные» – с наивными сценами Рождества, святым Христофором и проповедью птицам. И скрытые – с Адамом и Евой, Вавилонской башней и четырьмя всадниками Апокалипсиса…

– Вы знаете историю анабаптистов? – спросил Лехман.

– Да, кое-что знаю.

– В начале прошлого века в их секте появился один любопытный персонаж.

– Отто Ланц?

– Вот именно. Это был единственный иностранец, принятый Посланниками.

Ньеман знал еще одного – Поля Парида, но сейчас было не время вспоминать об этом бродяге.

– Так вот, Ланц был живописцем, – продолжал реставратор. – Я разыскал кое-что из его немногих известных работ. Все тот же потусторонний взгляд на мир, та же экспрессия Средневековья, но с налетом диссонансов двадцатого века.

– А даты создания совпадают с его появлением в Обители?

– Да. В общем, это двадцатые годы прошлого века.

Ньеман понимал, что теперь ему придется вновь обратиться к истории жизни Отто Ланца. Он помнил, что этот человек оказал большое влияние на секту. Что именно он оставил анабаптистам свое послание на сводах часовни Святого Амвросия. Нет, больше чем послание – приказ, кредо…

– Посланники купили часовню в начале двадцатого века, – продолжал Лехман. – Ланц заперся в ней и начал писать свои бредовые картины, а потом закамуфлировал их под другими. Вы спросите, к чему такие сложности? Этого никто уже не узнает.

Ньеман подумал: вот именно, и теперь его долг – выяснить причину.

– Я оставлю вам заключение?

– Да, конечно.

Лехман встал, распрямив долговязое тело, словно корсар, выдвинувший свою подзорную трубу, и направился к двери. Майор машинально поднялся тоже и проводил его до выхода, тогда как Деснос, не сказав ни слова, занялась повседневными делами.

После отъезда реставратора Ньеман задержался на стоянке, приводя в порядок мысли. Не нужно было кончать Школу Лувра, чтобы догадаться: самыми важными являются «скрытые» фрески – «фальшивые подлинники» Средневековья, написанные на сводах часовни с неистовой страстью подлинного мастера. Их нужно было расшифровать. И для этого ему требовался эксперт, собаку съевший на католической иконографии. Ньеман мучительно раздумывал, где такого взять, как вдруг завибрировал его мобильник.

Синхронность, Ньеман, синхронность…

49

Он тотчас узнал приглушенный голос отшельника, этого монастырского призрака…

– Надо же – ты наконец соизволил отказаться от молчания?

– Ради тебя – без проблем.

– Приезжай ко мне в Эльзас.

– Гм-м-м…

– Через сколько времени ты здесь будешь?

Облат не ответил. В каком-то мгновенном озарении Ньеман увидел, словно в ускоренной съемке, эпизоды странной жизни Эрика Аперги, или брата Антуана.

Майор познакомился с ним в тот период своей жизни, который называл «Stups»[90]90
  Stups (от фр. stupefiants) – наркотики. Здесь: отдел по борьбе с наркоманией.


[Закрыть]. В то время он мечтал о рукопашных схватках и перестрелках с преступниками, а вместо этого ему поручили внедриться в темное сообщество наркоманов и изображать такового, чтобы разведать новые источники поставок ЛСД, экстази, кокаина, кетамина и прочей отравы…

И Ньеману пришлось вести ночной образ жизни – это ему-то, чей биологический ритм был близок к ритму спортивного тренера. Он стал завсегдатаем баров, забегаловок, сквотов и прочих мрачных дыр, приучил свои барабанные перепонки к кошмарным децибелам, а нос – к «дорожкам». А иногда, если не было выхода, и глотал эту гадость. Вот там-то он и встретился с Аперги.

Этот наркоман, полуджентльмен, полунищий, жил за счет друзей, чередуя периоды благополучия с уличным бомжеванием. Ньеман использовал его, чтобы отловить нескольких дилеров, а расплачивался за это психоактивными препаратами. Аперги, безразличный ко всему, шел ко дну; часто жил тем, что воровал чаевые официантов в клубах, и ради одной дозы был готов отсосать у кого угодно. В такие минуты он уповал только на свой скорый конец, утешая себя лишь одной надеждой: что он не увидит его наступления.

Но случилось совсем другое: химия принесла ему откровение, совсем как святому Павлу по дороге в Дамаск или святому Августину в садах Милана. Для Аперги оно наступило под воздействием ЛСД в кафельных стенах роскошной туалетной комнаты «Bains-Douches»[91]91
  «Bains-Douches» (фр.) – пятизвездочная гостиница для туристов в Париже.


[Закрыть].

Проспавшись, он понял, что уверовал в Бога. Но не так, как те, кто заглядывает в церковь от случая к случаю, или как читатель-атеист, просматривающий газету «La Croix»[92]92
  «La Croix» («Крест») – ежедневная утренняя газета христианского направления.


[Закрыть].

Отныне религия стала делом его жизни. Аперги предложил свои услуги в качестве облата-послушника нескольким религиозным орденам, которые взамен помогли ему избавиться от наркозависимости. Разумеется, это заняло не одну неделю, но теперь Аперги был не одинок: ему помогал Господь.

Он начал изучать теологию в Католическом институте Парижа и через несколько лет стал признанным специалистом по Деяниям апостолов. К нему обращались как к знатоку в области исторического и критического толкования Нового Завета. Одновременно с этим он обогатил своими исследованиями историю настенной католической иконографии. Стал признанным лектором в Теологикуме, на факультете теологии Католического института.

Однако преподавание его не интересовало. Он хотел только одного – полностью посвятить себя Священному Писанию, дабы возвыситься духом, достичь идеала. В мире существовало нечто низменное и параллельно нечто возвышенное, а где-то между ними обретался бывший «наркуша» с выжженным мозгом.

– Как скоро ты сможешь приехать? – повторил Ньеман.

– Не от меня зависит.

– А от кого?

– Я же всегда езжу автостопом.

Ньеман вздохнул:

– Ладно, завтра с утра пораньше пришлю к тебе жандарма с машиной.

Он выключил телефон и с испугом констатировал, что ему нечем заняться, кроме как ждать. Да и ожидание это не сулило ничего хорошего.

Вчерашний рейд в подлеске пока не дал никаких результатов. Расшифровка фресок начнется только с приездом Эрика. Расследование смерти Самуэля подошло к концу – иными словами, завело в тупик. А следствие по убийству Марселя еще и не начиналось – по причине отсутствия трупа.

Он развернулся и побрел обратно в жандармерию. Если уж нечего делать, так лучше заняться чтением. У Деснос наверняка есть досье на Отто Ланца, этого пророка кровавых сборщиков винограда.

50

Досье действительно существовало, и Стефани Деснос ужасно обрадовалась, что им кто-то заинтересовался. Она вручила майору пачку листков и усадила его в каморке на втором этаже, где Ньеман угнездился, как мурена в своей щели.

– Ну а ты сама чем займешься? – спросил он, жалея, что не может озадачить ее никаким приказом.

– Вернусь в подлесок.

– А что, у тебя есть какие-то новости? Ребята что-нибудь нашли?

Но капитанша вышла, не сказав ни слова, настолько очевидной была ситуация. Ньеман закрыл за ней дверь и приказал себе не отчаиваться. В этот ночной час, в этой пустоте его худшим врагом было уныние.

Он попросил принести ему термос кофе и – вперед, Золтан![93]93
  Вероятно, имеется в виду Золтан Хивай (ориг. Zoltan Chivay) – персонаж литературной саги, а также популярных компьютерных игр «Ведьмак», «Ведьмак-2: Убийцы Королей», «Ведьмак-3: Дикая Охота».


[Закрыть]

Отто Ланц родился в Бельфоре в 1872 году, когда город попал в руки пруссаков после стодневной осады. В те дни жители еще не успели предать земле всех убитых и по улицам разносились миазмы тифа. Мальчик вырос в многодетной семье, раздираемой противоречиями: мать – набожная швея, отец – атеист и алкоголик, кузнец по профессии. Он проводил дни в своей кузне, теша себя ненавистью к «проклятым пруссакам» и запивая ее скверным вином, а заодно лупя молотом по железу, раскаленному до восьмисот градусов. По вечерам роль наковальни исполняли жена и дети.

Отто очень скоро отказался ходить в школу и учиться кузнечному делу. В наказание отец пометил ему левую руку раскаленными клещами; всю свою жизнь мальчик будет страдать от этого увечья.

В тринадцать лет он убежал из дому и пошел бродить по дорогам Эльзаса. Подряжался на мелкие работы, воровал. И в конце концов пристроился учеником в печатню коммуны Селеста́[94]94
  Селеста – коммуна на северо-востоке Франции в регионе Гранд-Эст, департамент Нижний Рейн.


[Закрыть], где вдруг начал рисовать. Очень скоро парень смог зарабатывать на жизнь, продавая свои работы – портреты, карикатуры и пейзажи…

Он по-прежнему бродил по дорогам, терпя побои, сексуальные домогательства и прочие унижения. И стойко переносил все испытания, уповая на лучшее будущее. А пока это был всего лишь голодный калека и даровитый художник, затаивший в душе ярость против всего мира.

Наконец он попадает в Бразон, и Диоцез кажется ему землей обетованной. Анабаптисты не могут отказать ему в милости, о которой он просит – быть окрещенным. Он хочет вверить себя Богу. Это сознательное, обдуманное, добровольное решение. Именно то, что проповедуют Посланники. Его крестят. И оставляют в Обители. Он хороший кузнец – это ремесло папаша все-таки вбил в него клещами – и богобоязненный человек, который смыл с себя мирские грехи и избавился от приступов гнева, обратив слух к учению Господа.

Он читает Библию. Читает «Книгу Мучеников»[95]95
  Книга «Деяния и памятники в эти тревожные дни» (т. н. «Книга Мучеников»), вышедшая в 1563 г., рассказывала о преследованиях протестантов. Автор – англичанин Джон Фокс (1516–1587) – за свои реформаторские взгляды был осужден инквизицией и долгие годы скрывался от ее преследований. В 1560 г. был рукоположен в чин англиканского священника, однако от несения церковной службы отказался из-за крайних пуританских взглядов.


[Закрыть]. Проникается впечатлениями от казней, пыток, утоплений, коим подвергают анабаптистов. Его гнев разгорается вновь, но теперь принимает особую форму, как железо, укрощенное огнем. Он дает себе клятву защищать своих наставников, ограждать их от порока и насилия.

По вечерам он делает рисунки для богословских книг. Интересуется документами на собственность Обители, уговаривает Посланников зарегистрировать их у нотариуса, основывает кооператив со статусом частной собственности, таким же, как все окрестные виноградники, – словом, оскверняет себя всеми мирскими делами, лишь бы его новые хозяева не пачкали этим руки.

Однако в Диоцезе мнения на его счет расходятся. Ланц не принадлежит к ним, он чужак, он постоянно нарушает закон «порядка и повиновения», он живет в Обители, но держится особняком, – словом, это существо не их крови, грешник, пария, святотатец. Тем не менее некоторые считают его провидцем. В этом наступающем веке, чреватом хаосом и конфликтами, Отто послужит им щитом.

Первая мировая война доказывает его значимость. Анабаптисты отказываются браться за оружие. Их арестовывают, расстреливают. Отто пользуется всеобщим хаосом, чтобы сделать смелый шаг. Он убеждает германские власти (в ту пору Эльзас принадлежал рейху), что анабаптисты необходимы армии как надежный арьергард: им можно поручить полевые госпитали, столовые, службу связи… Словом, все что угодно, лишь бы не заставлять стрелять. Немецкие генералы, по горло занятые бойней в траншеях, соглашаются – Посланники не будут участвовать в боях.

По окончании войны Эльзас опять стал французским, и анабаптисты вернулись к своим виноградникам. Их вино снова течет рекой, а статус Отто в Обители повышается день ото дня. Его назначают архиепископом Диоцеза – факт из ряда вон выходящий, поскольку он, в силу своего происхождения, не принадлежит к секте.

Но Посланники обязаны ему процветанием виноделия – ведь именно его умелое руководство обеспечивает независимость Обители. Более того, Ланц предусмотрел еще одну опасность – туристов. Надежные изгороди, охрана, таблички «Частная собственность»… Отныне любопытным уже не удастся посягнуть на их земли.

Мудрое руководство Отто Ланца спасает общину даже при оккупации. Он одинаково свободно владеет и французским, и немецким и умеет держать нацистов на расстоянии благодаря винодельческим успехам Обители: немецкие генералы обожают это приторно-сладкое вино и с уважением относятся к мастерству виноградарей. До последних лет жизни (Ланц умер в 1957 году от рака ободочной кишки) он был непререкаемым авторитетом для Посланников, проповедовал им, направлял их, комментировал Священное Писание. Целомудренный, аскетичный, он никогда не был женат, ибо, как пришлец, не имел права смешивать свою кровь с кровью анабаптистов. В этом смысле он сохранил в их глазах всю возвышенность своей натуры, отрешенный от земных соблазнов, более приближенный к Господу, нежели окружающие – рабы своего тела и его низменных желаний.

Ньеман оторвался от чтения. Н-да, несомненно – святой. Но что связывает его с нынешним делом? Комиссар представлял, как Ланц выбирается по ночам в часовню Святого Амвросия, чтобы малевать свои фрески. А вдруг он оставил там какое-то послание – возможно, самое важное во всем своем руководстве сектой?

После его смерти – никакой погребальной церемонии, никакой торжественной мессы. Отто Ланца даже не похоронили на кладбище Посланников. Молчание – а может, и забвение – скрыло все, что касалось этого «пришлеца». Его так и не приняли до конца, не признали своим, хотя он помог анабаптистам выжить в современном мире. И возможно, его завещание находилось именно в часовне…

Ньеман восхищался исследованием Деснос. Наверно, она провела много часов в библиотеках Эльзаса, изучая архивы анабаптистских общин, сохранившихся во всех уголках Европы.

Единственное, чего ему не хватало, это портрета святого. Посланники не признавали никаких изображений, особенно портретов, считая грехом восхваление отдельной личности. От Ланца, без сомнения, не осталось ни одной фотографии.

Ньеман нашарил айфон в кармане пальто – он читал уже несколько часов, но так до сих пор и не снял его – и попытался дозвониться Стефани. Ответа не было. Значит, пока ничего нового.

Майор ломал голову: чем же ему заняться уже наступавшим утром? Организовать налет на Обитель? Все перерыть в поисках автоматов и прочего оружия? Опрокинуть кровати, чтобы найти труп Марселя? Нет, это ни к чему не приведет – только еще больше замкнет рты обитателям Диоцеза.

Тогда что же?

Посмотрев на часы, он вскочил со стула: оказывается, уже без четверти пять утра.

А ровно на пять у него была назначена встреча с Иваной в часовне Святого Амвросия. Оставив досье на столе, он торопливо вышел из жандармерии.

Может, юная славяночка вдохновит его на новые подвиги?