Текст книги "День Праха"

40

Контора прихода находилась на улице Фешт, в доме № 6, рядом с церковью Бразонской Богоматери. Для такого маленького городка церковь выглядела излишне монументальной. Она была выстроена из розового песчаника в типичном неоклассическом стиле – с колоннами, фронтонами и портиком, напоминавшими об античных временах.

Ньеман вышел из машины и направился к церкви. Сейчас он чувствовал себя до странности умиротворенным: здесь обитал Бог, к которому он привык с детства, которому, в его глазах, были присущи надежные, знакомые добродетели. И словно в подтверждение этого зазвонили колокола.

В этот миг, почудилось комиссару, благоговение в его душе объяло весь город, воспарив над крышами домов, окрасив их стены, проникнув в их двери. Мир внезапно обрел былое спокойствие, всеобъемлющую гармонию. Ту самую гармонию, которую он знал с детства, с ее иконами, скульптурами и священниками, облаченными в золото и пурпур…

Честно говоря, смиренная и скупая религия Посланников оскорбляла его христианские чувства: этот невидимый Бог, безликий и вездесущий, был слишком уж грозен, а в смирении Его адептов сквозило что-то нечеловеческое. Вера, к которой его приобщили с детства, не имела ничего общего с этой фанатичной непреклонной религией. Она была верой благопристойных буржуа, которые по воскресеньям замаливают грешки прошедшей недели, каются с закрытыми глазами и суют купюры на поднос для пожертвований…

Рядом с церковью Ньеман нашел капитальное кирпичное здание в стиле девятнадцатого века. Медная табличка на двери гласила: «Католический приход Богоматери г. Бразона». Он позвонил и стал ждать.

Поискав в интернете, комиссар выяснил, что одним из лучших эльзасских специалистов по христианской иконографии является не кто иной, как отец Козински, кюре этого прихода. Что ж, удача скромная, но и такая никому не помешает. Наконец дверь открылась, и ему поклонился высохший, бесцветный человечек – явно послушник. Нет веры без благочестия, нет войска без ветеранов. Ньеман спросил, можно ли повидать отца Козински, не объяснив причины и не предъявив своего значка. Никаких проблем. Гостеприимство входило в перечень услуг.

Они прошли через секретариат, где несколько смиренных голов склонялись над толстенными гроссбухами. Блеклые деревянные шкафы, запах плесени, скрипучий паркет: нужно было очень захотеть вступить в брак или окрестить своего ребенка, чтобы решиться растревожить это унылое гнездо.

Появился Козински в парадном облачении – белый стихарь, зеленая ряса, изумрудного цвета епитрахиль. Он выглядел так, будто готовился к евхаристии, но она оказалась не ко времени. Тяжелая походка, лицо измятое, как у боксера, а мощная шея, казалось, вот-вот разорвет узкий воротничок. Выглядел священник лет на пятьдесят с лишним, и его внешность представляла собой любопытную смесь религиозной торжественности и спортивной мощи.

– Я только что от вечерни, – с улыбкой объяснил он, – а мои юные хористы подвели меня. Баскетбольный матч. Я не мог противиться…

В один момент мрачный бульдог превратился в очаровательного шарпея. Его голос, его доброжелательность – все в нем вызывало умиление.

– Чем я могу быть вам полезен? – спросил он с улыбкой, разбежавшейся по лицу лучистыми морщинками.

41

Козински привел комиссара в холодную ризницу, обставленную по-деревенски грубой мебелью, скупо натертой воском. Неизменный запах ладана витал среди голых стен, как невысказанная горькая мысль.

Сидя за пустым столом, под лампочкой без абажура, Ньеман смотрел, как священник снимает свое облачение. Лицо, внушающее доверие. Мощная фигура регбиста-полузащитника. А главное, всепобеждающая искренность. Веселый взгляд и добродушная улыбка не имели ничего общего с тем дежурным, фальшивым сочувствием, какое обычно демонстрируют вам при случае большинство кюре. Майор же, со своей стороны, решил не говорить ему правды – он не хотел посвящать падре в реальную ситуацию.

– В настоящее время мы расследуем кражу, – объявил он.

– Кражу? В Святом Амвросии? Но там нечего красть! – ответил священник, укладывая свою ризу в подобие нормандского шкафа.

– А фрески?..

– Какие фрески? Те, что на потолке? Да они гроша ломаного не стоят. Их написал какой-то местный мазила и…

– Я имею в виду скрытые фрески. Те, что находились под штукатуркой и грунтовкой.

Священник молча пожал плечами. Сложив епитрахиль, он снял стихарь, и под ним обнаружилась черная майка с логотипом группы «Red Hot Chili Peppers». Стихарь он бережно уложил в тот же шкаф и осторожно прикрыл дверцу. Его мощная мускулатура не сочеталась с пальцами, способными на такие деликатные движения. Наконец он сел у другого конца стола, и Ньеман подумал: «Мы как будто расположились тут для роскошного пира, вот только еду нам забыли подать».

– Не хотел бы вас огорчать, но там нет никаких скрытых фресок.

– А почему вы в этом так уверены?

– Потому что, если бы они там были, мы бы узнали об этом первыми.

– От кого?

– От Посланников и их технической бригады. Наше архиепископство участвует в финансировании реставрации часовни.

Ньеман вынул свой смартфон и нашел отснятые кадры.

– Смотрите.

Козински схватил телефон и нагнулся над ним.

– Господи боже! – шептал он, просматривая кадр за кадром. – Это просто невероятно!

Ньеман, глядевший сейчас на те же снимки в перевернутом виде, констатировал, что так и не свыкся с этими почерневшими ликами, пустыми глазницами и зияющими ртами…

– Вы просветили свод рентгеновскими лучами?

– Да. И ту часть, которая уцелела, и фрагменты другой.

– Но… я думал, что внешний слой обрушился, – воскликнул священник, недоуменно глядя на Ньемана.

– Посланники собрали его по кусочкам. Похоже, они решили сохранить в целости это изображение. Мне кажется, они очень заботятся о сохранности фресок, скрытых под внешним слоем.

– Вот как? Что вы хотите этим сказать?

– Пока не знаю. Но по-моему, они придают им первостепенное значение. Первостепенное, но скрытое от посторонних. Вот почему вы не в курсе происходящего. И вот почему они запретили реставраторам просвечивать их.

Священник скептически поморщился. Он не мог оторвать глаз от изображений, сиявших на экране смартфона.

– Посмотрите на них внимательно, – настойчиво сказал Ньеман, – и объясните мне, о чем они вам говорят. Сейчас я обращаюсь к вам как к специалисту по христианской иконографии.

– Я занимался этим давно, еще в молодости.

– Но я уверен, что ваша память с тех пор не ослабла.

Козински поднес телефон к глазам и долго вглядывался в снимки. Свет аппарата, падавший на лицо священника, превращал его в белую маску, мерцающую, непроницаемую.

– Это библейские сцены, в основном ветхозаветные. Любопытно: подбор сюжетов кажется мне довольно необычным и…

– Это мне уже известно. Но взгляните на два последних изображения. По вашему мнению, какие сюжеты они иллюстрируют?

Священник поводил пальцем по экрану в поисках нужных кадров.

– Ну… я бы сказал… что это Исаак, благословляющий своего сына Иакова.

Лехман уже называл эту сцену из Книги Бытия.

– А другая? Там, где спящая женщина?

Священник задумался. У него увлажнились глаза, но не от волнения, а скорее от миллиардов кристаллов, раздражавших радужную оболочку.

– Это может быть сценой смерти Рахили, но я не уверен.

– А о чем повествует этот эпизод?

– Да мало о чем. Рахиль – одна из жен Иакова. Долгое время была бесплодна, потом, позже, родила двух сыновей, но умерла после рождения второго – Вениамина.

– И это все?

– Да, почти все. «И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть в Вифлеем»[80]80
  Быт. 35: 19.


[Закрыть]. Могила Рахили, символизирующая исход из земли Месопотамской, считается святыней.

– А что вы можете сказать о стилистике этих изображений?

– Ну, это довольно… впечатляюще. Многочисленные детали напоминают манеру последних столетий Средневековья, и в то же время…

– В то же время – что?

– Сама манера письма выглядит на удивление современной, а происхождение – довольно сомнительным.

– Вы можете назвать другие фрески подобного рода? Такую же манеру письма? Может, какую-нибудь местную живописную школу?

– Честно говоря, нет. И это самое удивительное. А вы показывали их Посланникам?

– Не счел нужным. По моему мнению, им давно известно о существовании этих фресок. И они тщательно их скрывают.

– Почему?

Ньеман смолчал, поднялся и взял у священника свой смартфон.

– Дайте мне свой электронный адрес, я перешлю вам эти снимки.

Пока Козински записывал ему адрес, майор попросил:

– Подумайте еще. Эти образы явно имеют какое-то особое значение.

Священник тоже поднялся – он едва доставал Ньеману до плеча, однако тот чувствовал, что падре ничего не стоит поднять посетителя одной рукой и пронести по комнате.

– Это настолько важно?

– Это важно для Посланников, и я хочу знать почему.

– А вы уверены, что они в курсе всей этой истории?

– Даже не сомневаюсь. Когда в следующий раз вздумаете финансировать реставрацию какой-нибудь часовни, выберите себе более надежных партнеров.

Священник рассеянно кивнул. Казалось, этот диалог привел его в полную растерянность, – а может, причиной тому были образы, которые он увидел. И которые теперь не выходили у него из головы, будоража и дразня воображение.

– With the birds I’ll share this lonely viewin[81]81
  «Лишь с птицами я буду делить этот одинокий пейзаж» (англ.) – слова из песни «Scar tissue» культовой американской рок-группы «Red Hot Chili Peppers».


[Закрыть], – шепнул майор ему на ухо.

Эта цитата из репертуара «Red Hot Chili Peppers» окончательно добила Козински. Ньеман одарил его своей фирменной хищной усмешкой и вышел.

Холод на улице крепчал. Казалось, церковь с ее красными стенами захлестывают какие-то мрачные, ледяные волны.

Козински, конечно, не сказал ему и десятой части того, что знал. Но это не страшно. У Ньемана родилась другая идея. Пора было призвать на помощь более солидное подкрепление.

42

Усевшись в машину, Ньеман какое-то время с удовольствием озирал знакомую обстановку салона. Как всегда, здесь царил полный кавардак. Радиоприемник с торчащими антеннами, раскиданные бумаги, блокноты для протоколов… а вот и кое-что новенькое – компьютер, соединенный с камерами наблюдения, способными фиксировать номерные знаки машин, и радар, улавливающий их скорость…

Но главное, сохранились запахи – прочная застарелая вонь заплесневевшей еды и дорожных перипетий, – словом, все признаки человеческого бытия, упрятанные под крышу закона и порядка. Короче – вся его жизнь.

Он достал смартфон и набрал номер аббатства Ле-Брюйер, находившегося в Эпинале, Лотарингия.

Ему это уже надоело. Надоело бесплодно биться над загадкой, ходить вокруг да около в атмосфере заговора молчания и тьмы. Надоело быть заложником тайны, покрытой мраком, о которой говорили шепотом и непонятными намеками.

Майору пришлось выждать целых двадцать звонков, прежде чем ему ответили, – вполне типичное явление для места, где каждый телефонный вызов воспринимался как агрессия, нарушавшая благостную сосредоточенность кучки монахов-затворников.

– Алло?

Голос прозвучал резко, как взрыв петарды.

– Я хотел бы поговорить с Эриком Аперги.

– Здесь таких нет.

Комиссара всегда удивляло, как это в подобных монастырях еще не разучились правильно изъясняться, – ведь их насельники были немы как камни.

– У вас он зовется Антуаном, – со вздохом поправился Ньеман.

– Никто с таким именем не принадлежит к нашей конгрегации.

– А он и не монах! – уже раздраженно отбрил комиссар. – Просто он каждую зиму проводит в вашем аббатстве как облат[82]82
  Облат (фр. un oblat) – человек, пожертвовавший свое имущество монастырю и живущий в нем.


[Закрыть].

Короткое молчание. Его собеседник прекрасно знал, о ком идет речь, но всеми силами ограждал своего гостя от внешнего мира.

– Брат мой, – настойчиво продолжал майор, – я знаю, что Эрик находится в стенах вашей обители. Я работаю в криминальной полиции и настоятельно советую вам позвать его к телефону.

И снова молчание, плотное, как песок и камни, застывшие в древних наносах.

– Это невозможно, – прошелестел наконец его собеседник. – Он приехал в прошлом месяце и дал обет молчания.

Ньеман вовремя проглотил рвавшееся наружу ругательство – или, может быть, взрыв хохота. Эти типы уже всерьез достали его.

– Тогда дайте мне ваш электронный адрес.

– Но…

– Немедленно, слышите?

Тот шепотом произнес буквы и цифры, а Ньеман, включив громкую связь, записал их.

Он вполне мог бы потребовать от монаха, чтобы тот прислал ему адрес эсэмэской, но не хотел рисковать и закончить разговор, не получив его.

– Сейчас я пришлю вам адрес жандармерии Бразона в департаменте Верхний Рейн, – сказал он. – Передайте его Эрику и скажите, чтобы он немедленно приехал ко мне. Уточните, что его вызывает Ньеман. Повторяю по буквам: Н-Ь-Е-М-А-Н. Вы записали?

– Но…

– Никаких «но»! Если он не явится ко мне завтра же, я сам за ним приеду, и, уж поверьте, переверну вверх дном весь ваш скит.

И он разъединился, не дожидаясь ответа.

43

Включив мотор, Ньеман позвонил Деснос. Она стала для него чем-то вроде тонизирующего напитка. Эдакий бальзам, который нужно принимать время от времени, чтобы с новыми силами пуститься в погоню.

– Ты закончила с протоколом? – спросил он, почтив ее для начала любезным приветствием.

– Не держите меня за дурочку.

Стефани явно была раздражена.

– Так закончила или нет?

– Конечно, но вы ничего не выиграете, если будете держать меня на побегушках.

– Ты отослала его Шницлеру?

Стефани разъяренно задышала в трубку:

– Слушайте меня внимательно, Ньеман. Если вам нравится строить из себя мачо, это ваша проблема. Если вы считаете себя лучшим копом Франции и презираете всех остальных, кто носит полицейский мундир, это тоже ваша проблема. Но если вы решили заниматься расследованием самолично, то будете топтаться на месте и дело затянется надолго.

Ньеман почувствовал, что ему стоит прислушаться к этой отповеди. Если уж Стефани так разошлась, значит у нее появились какие-то козыри.

– К счастью, я не ограничилась вашими жалкими поручениями, – продолжала она, не дав ему времени на ответ. – И решила допросить одного типа – на мой взгляд, очень интересного.

– Кто это?

– Некий Ибрагим Моллек, помощник Патрика Циммермана. Молодой врач, тот самый, который обнаружил камень во рту Самуэля во время вскрытия.

Теперь Ньеман вспомнил эту подробность: ему-то казалось, что Циммерман тогда обошелся без помощника.

– Ты говорила с ним по телефону?

– Сейчас пришлю вам его координаты. Он работает интерном в Медико-хирургическом акушерском центре Шильтигайма[83]83
  Шильтигайм – коммуна на северо-востоке Франции в департаменте Нижний Рейн.


[Закрыть].

– Так ты с ним побеседовала или нет?

– Да. И то, что он рассказал, очень интересно.

– Изложи покороче.

– Ни за что! Его собственный рассказ будет намного убедительнее. Вот и побеседуйте с ним как мужчина с мужчиной.

Стефании произнесла эту последнюю фразу с ядовитой иронией. Но было ясно, что она нащупала нечто серьезное. Ньеман отключился и набрал номер интерна. Как и прежде, он припарковался на пустынной стоянке рядом с красной церковью. И сейчас, несмотря на тепло в салоне, чувствовал, как его окутывает черная меланхолия. Он задыхался в океане одиночества.

Врач был на дежурстве, Ньеман поймал его в перерыве между двумя родами.

После Циммермана, педиатра по профессии, еще один, теперь уже акушер… Поистине, судебная медицина Эльзаса отличалась невиданной гибкостью.

– Но я уже все рассказал вашей коллеге.

– Значит, придется тебе повторить еще разок.

– А с чего это вы мне тыкаете?

Голос был молодой и звучный, но в нем слышались отзвуки хронического стресса. Или же это была застарелая ненависть к «ищейкам».

– В любом случае, – добавил он, – я ничего не стану говорить вам по телефону. Кто мне докажет, что вы полицейский?

Ньеман усмехнулся: вот он – подарочек от Деснос. Она наверняка знала, что Моллек пошлет его подальше, и заранее радовалась этому. Однако парень был далеко не первым строптивым конем, которого он объезжал.

– У полицейских есть два способа вести допрос, – терпеливо разъяснил он. – Быстрый и медленный. Либо мы побеседуем пять минут по телефону, либо я пришлю за тобой жандармов. И ты проведешь в жандармерии, как минимум, целую ночь. Так что выбирай…

Наступила тишина, прерываемая какими-то короткими и длинными отзвуками. Судя по всему, интерн открывал двери, спускался по лестницам, проходил по холлу внизу. Наконец в трубке послышался вой ветра, а за ним щелчок зажигалки, означавший, что парень нашел место для беседы. Раз уж предстоит разговор с майором, можно заодно и покурить.

– Что вы хотите знать?

– Я звоню по поводу камня во рту…

– Это был не камень.

– Как это?

– Когда я вытащил его из горла Самуэля, то сначала принял за кусок известняка или чего-то в этом роде. На самом деле он был просто запорошен пылью и стал похож на минерал.

– А в действительности?

– Мне кажется, уголь. Либо обычный, либо древесный. Во всяком случае, он был легкий, как древесный.

Мало того что подобный уголь никак не мог оказаться среди обломков – Циммерман даже не дал себе труда описать этот кусок. Вот уж, поистине, дальше ехать некуда!

– Так почему же Циммерман не упомянул об этом?

– Потому что ему на все плевать – он уходит на пенсию. И вдобавок он не судмедэксперт.

– Ты можешь что-нибудь добавить по этому вскрытию?

– Ничего. Если не считать этого куска угля, все тело превратилось в кашу из плоти и костей, раздавленное несколькими тоннами обломков.

– Спасибо, Ибрагим.

Ньеман проанализировал новую информацию: он прямо воочию видел у себя в руке этот кусок угля. Ритуал, к которому прибег убийца, приобретал теперь новое значение: он был спланирован заранее. В Святом Амвросии не было и намека на уголь, каменный или древесный, или на другое топливо. Убийца принес его с собой для этой мрачной мизансцены.

А может, подобный ритуал был делом рук Посланников, перед тем как погрести тело под обломками? Нет, вряд ли. Чем дольше Ньеман размышлял над этим, тем больше он склонялся к сценарию в трех частях:

1. Схватка между Полем Паридом и Самуэлем.

2. Убийство анабаптиста неким неизвестным.

3. Намеренное обрушение свода Посланниками.

Но вот кусок древесного угля… Он не знал, куда поместить этот новый элемент, но смутно подозревал связь между ним и угольно-черными ликами скрытых фресок, обнаруженных в часовне Святого Амвросия.

Так кто же сгорел здесь несколькими веками раньше?

44

Ивана проползла под колючей проволокой изгороди и направилась к подлеску, чтобы наконец-то спрятать смартфон. Вечер прошел как обычно: душ, переодевание и ужин, где она ела за четверых. Чтобы побороть усталость и вместе с тем подавить обуревавший ее смутный гнев.

Короткий урок Рашель стоял у нее поперек горла. Ей пришлось стерпеть высокомерие молодой женщины и выдать себя за журналистку, а эту профессию она глубоко презирала. Но куда хуже было сознание, что она оказалась в тупике. Рашель больше с ней не разговаривала, и у нее не было никаких шансов сблизиться еще с кем-то из Посланников до конца сбора урожая. Ее бывшая подруга наверняка предупредила старшин – Якоба и его приближенных, – и теперь они глаз с нее не спустят. Просто чудо, что ей удалось сбежать сегодня вечером.

За ужином Ивана ни с кем не говорила. Она думала о Марселе. «Нет в мире одного – и мир весь опустел»[84]84
  «Нет в мире одного – и мир весь опустел» – цитата из стихотворения «Одиночество» Альфонса де Ламартина (1790–1869), пер. Ф. Тютчева.


[Закрыть]. Кто это сказал – Ламартин, Шатобриан или еще кто-то? Она сознавала, что он был для нее не просто товарищем по работе. Она почуяла в нем брата по несчастью, маргинала в поисках приюта, знавшего, как и она, только один путь – бегство вперед, без оглядки.

Рашель ей солгала. Марсель не мог удрать вот так, на следующий день после ночной гонки с преследованием, не сказав ей ни слова. Скорее всего, он просто не вернулся в лагерь с их ночного рейда. Возможно, его поймали и где-то заперли. Правда, Ивана не очень-то верила в такой исход: да, Посланники держали серьезную охрану, но были прежде всего мирными виноградарями. Она не могла представить их в роли палачей или похитителей. А главное, у них не было никакого повода задерживать Марселя. Что такого компрометирующего он мог увидеть, чего не увидела она сама?! Предположим, они обнаружили собранную по кусочкам фреску в глубине Хранилища, – ну и что? Она не представляла никакого интереса…

Ивана уже подходила к темной кромке подлеска. Заиндевевшая трава у нее под ногами похрустывала, словно корочка крем-брюле. Окружающий пейзаж, убеленный инеем, преобразился: казалось, древесные стволы, ветви и кусты поразила ледяная молния.

Ивана долго пробиралась вперед через колючие заросли, обдирая кожу о сучья, и не видела конца пути. Она уже совсем было отчаялась, как вдруг набрела на свой дуб. Черный, похожий на мраморную колонну, местами изъеденную лишайником, он показался девушке надежным убежищем, волшебно преобразившим ночную тьму.

Она шагнула вперед, но тут же споткнулась обо что-то, упала и сердито чертыхнулась под хруст сломанных веток. Из ее рта вырвалось облачко пара. Девушка с трудом встала на ноги, всматриваясь в темноту, пытаясь рассмотреть препятствие.

И увидела.

На замшелых корнях дуба лежало безжизненное тело. Лицо, смутно различимое в ночном тумане, было искажено жуткой гримасой боли. Ивану затрясло, она нашарила в кармане мобильник, включила экран и направила свет на труп.

Марсель… Задыхаясь, девушка пощупала его запястье в смехотворной надежде ощутить биение пульса. Потом осветила лицо. Открытый рот умершего напоминал рану, обметанную инеем. Зубов у него и прежде недоставало, но теперь были вырваны и оставшиеся, притом с явной жестокостью.

Молодая женщина с трудом переводила дыхание. Холод, шок от увиденного и скорбь вызвали у нее горькие слезы. Кто сотворил это с ним? И почему?

Она продолжила осмотр тела и обнаружила, что у него отрублены последние фаланги пальцев, руки и ноги вывернуты под какими-то немыслимыми углами, и все кости раздроблены.

Но самое страшное Ивана увидела миг спустя: Марселя выпотрошили и, будто этого было мало, задушили его же собственной кишкой, которая застыла на холоде, стянув шею жуткой серой удавкой.

Ивана упала на колени. Ей чудилось, что над ее головой смыкаются черные, зыбкие края какой-то пропасти, и она падает вниз, задыхаясь в этом бездонном ночном провале.

Потом у нее в голове забрезжила догадка.

Изувеченное тело оказалось здесь не случайно. Этот труп был посланием, и оно предназначалось ей. Те, кто это сделал, знали, что она заодно с Марселем. Знали, что она никакая не сезонница. Знали, что вчера они вместе побывали в Хранилище. И last but not least[85]85
  Последнее, но не менее важное (англ.).


[Закрыть] – знали, что у подножия этого дуба она прятала свой смартфон.

Ивана попятилась и, опустившись на холодную глинистую землю, усыпанную мертвой листвой, замерла, с пустым взглядом и такой же пустой головой, перед этим несчастным, у которого отняли и жизнь, и достоинство. Долго она сидела так, забыв о времени и чувствуя только, как ее одежду и тело медленно пропитывает сырость; она даже не боялась, что ее застанут здесь и ее постигнет участь Марселя.

Наконец Ивана очнулась от этой летаргии и подобрала оброненный телефон. Несмотря на закоченевшие пальцы, ей все же удалось выключить свет, убавить звук и набрать номер.

Каким-то чудом аппарат ожил.

Но зарядка стояла на последней черточке.

Теперь нажать на вызов: Ньеман…

– Алло?

Хрипловатый, знакомый, родной голос. В нескольких словах, заикаясь и всхлипывая, она описала ему ситуацию.

– Успокойся.

Но Ивана, рыдая, упорно пыталась объяснить, что все произошло по ее вине, что именно она заставила Марселя участвовать в этом, что…

– Успокойся, – повторил Ньеман.

А она все твердила и твердила: Хранилище… обломки свода… Посланники… – и к ней постепенно возвращалось дыхание, речь обретала привычный ритм.

– Хватит! – заорал Ньеман. – Где ты сейчас?

Ивана описала ему местность. За пределами Обители, не вторгаясь в Диоцез, жандармы могли передвигаться вполне свободно.

– Я сейчас приеду со своими людьми. Оставайся на месте.

– Нет.

– Как это «нет»?

– Я возвращаюсь в лагерь.

– Даже речи быть не может! Хватит дурить!

– Пока они меня официально не разоблачили, я буду продолжать.

– Ты мне только что сказала, что полностью засветилась и что этот труп – твой смертный приговор!

– Я еще не знаю. Мне неизвестно, кто убил Марселя. Мне неизвестно, что у них есть против меня. Мне даже неизвестно, кто это сделал – Посланники или еще какие-то фанатики.

Наступило короткое молчание. Ньеман, видимо, взвешивал, есть ли у него шансы переубедить ее. Эти шансы были равны нулю. И он сдался.

– О’кей, но только держи мобильник при себе. Я тебе позвоню, как только мы прибудем на место.

Ивана не решилась ему отказать. Она понимала, что продолжать игру в одиночку слишком рискованно и нужно поддерживать связь с Ньеманом.

К тому же ей не удалось бы подыскать нужные аргументы, она едва дышала и с трудом говорила. Панический страх буквально раздавил ее, сплющил сердце, превратив его в маленький – не больше персиковой косточки – черный комочек.

– Как скоро?

– Максимум через тридцать минут.

– И как же вы объясните эту находку?

Ньеман рассмеялся – свирепым и горьким смехом человека Обмани-Смерть[86]86
  Обмани-Смерть – кличка каторжника Вотрена, персонажа ряда романов «Человеческой комедии» О. де Бальзака.


[Закрыть]:

– А кто посмеет требовать от меня объяснений?