Текст книги "Парижский мститель. 10 лет прямого действия"

Бедный Сиприани! В то время он работал на заводах Renault. Как он объяснил, он узнал о насилии на заводах, когда Оверни был убит охранниками. Те, кто призывал к восстанию, кто начал акцию против Ногретта, кто в этих социальных условиях теоретизировал о вооруженной борьбе, сегодня первыми, поскольку легализм обрел последователей, а нормализация – порядок дня, проявили себя как самые вероломные, оскорбив Сиприани и его товарищей.

Конечно, пришлось отрицать, что Жорж много лет проработал в Билланкуре, где он входил в состав базового комитета Renault. В материалах следствия Бессе действительно был «генеральным директором Renault. Но Жорж был всего лишь «сотрудником»!

Жорж видел тело Пьеро, лежащее возле Билланкура. Через несколько недель после этих фактов в журнале заводского комитета он дал следующие показания: «Убийство произошло в пятницу днем, когда уходила утренняя смена. Когда я подошел к дверям, все только что произошло. Кто-то кричал. На полу лежал парень. Мы пошли посмотреть. Оверни был уже мертв.

Как нас демонизировали, или Конец очередного революционного цикла

8 декабря 1986 года в Париже начался первый крупный судебный процесс над членами АД. Режи Шляйхер и два брата Хальфен предстали перед судом присяжных Парижа за стрельбу на авеню Трудэн. Поскольку эти факты имели место еще до принятия специальных законов, суд проходил в «обычном» составе, т. е. с присяжными, набранными из избирательных списков.

Режиму нужен был показательный процесс. Одна из тех великих церемоний искупления и единодушного осуждения, к которым мы привыкли.

Театральный момент, чтобы доказать, что с «терроризмом» ведется борьба. Как единственное дело, которое было у него под рукой на фоне массовых убийств, правосудие должно было доказать свою непоколебимую волю. Несмотря на то, что дело было плохо составлено и полно неправдоподобностей, обвинение было серьезным: двое полицейских были нокаутированы, еще один стал инвалидом. Режи был освобожден в июле 1981 года, и правые смогли вернуться к одной из своих любимых тем: амнистии и «расхлябанности» Миттерана. И таким образом оправдать фактическую демонстрацию полиции против Бадинтера. Однако, если Режи действительно был освобожден в 1981 году, то только потому, что срок его заключения истек…

С самого начала процесса Режи настаивал на перерыве, говоря судьям и присяжным, что он может рассчитывать на поддержку партизан. Восприняв эти угрозы буквально, присяжные один за другим покидали процесс, пока кворум не перестал соблюдаться. Правда, АД не была еще окончательно разгромленной организацией, которой она станет несколько месяцев спустя. Прошло менее двух лет после смерти Одрана, и казнь Бессе была у всех в памяти. Но идея нападения на присяжных никогда не могла прийти нам в голову! Наши действия показали, что мы не путаем тех, кто олицетворяет для нас власть и ее агентов с анонимными людьми, насильно (и случайно) включенными в процесс угнетения. Но казенный «антитеррор» срежиссировал весь спектакль террора. А хорошо известно, что чем больше полицейских вас окружает (и вооруженных до зубов), тем больше вы чувствуете угрозу… Добавьте к этому непропорциональное присутствие полиции, сопровождавшей присяжных из их домов во Дворец правосудия, где были размещены сотни охранников, полицейские с собаками, некоторые в противогазах, другие в гражданской одежде, и даже саперы и речной патрульный катер, который кружил вокруг острова Сите!

Против Режи было выдвинуто обвинение в преступлении против демократии. И осуждение прессы режима было, как и положено, единодушным. Наконец, дезертирство присяжных, приведшее к прекращению процесса, позволило правительству распространить юрисдикцию специального суда на трех узников AD. Согласно так называемому «параграфу Шляйхера», суды постановили, что даже факты, имевшие место до 1986 года отныне будут рассматриваться специальными судами.

Это юридическое возмездие было только началом. Государство подняло стратегию напряженности на ступень выше. Ведь если революционное значение, которое мы приписывали смерти Бессе, было сделано невидимым, большинство людей не воспринимали подобные действия как угрозу для себя. В отличие от нападения на популярный магазин – как, например, Тати! И самой лучшей государственной пропагандистской кампании будет трудно заставить людей поверить, что смерть генералов военного министерства и больших начальников или даже полицейских в уличной драке стоит в одном ряду с массовыми убийствами населения без разбора. Однако с тех пор, как от взрывных атак отказались, возможности использовать несчастный случай исчезли, и экспертам по заказу государства пришлось организовывать их самостоятельно. 15 декабря 1986 года в автомобиль Алена Пейрефитта, припаркованный перед его домом в Провине, был вмонтирован заряд со сложным стреляющим механизмом, который обычно используется в вооруженных силах. Два муниципальных служащих, пришедших забрать машину, стали жертвами взрыва: один погиб, другой был тяжело ранен. Пресса сразу же дала заголовок «Прямое действие убивает рабочего». В начале января аналогичное нападение (которое было обезврежено до взрыва) было совершено на здание судьи Брюгьера, который вел дела АД с 1982 года.

Если до сих пор наши действия несли на себе печать пролетарского правосудия, ограничивая тем самым влияние пропаганды СМИ на движение и левых товарищей, то давление на государство, оказанное нами за эти месяцы мобилизации, было снято такими вот «государственными атаками». В разгар коллективной истерии, в которую погрузилась страна, смятение захлестнуло все. Нас демонизировали уже не только государство и контролируемое общественное мнение, но и большая часть движения. К обличениям тех, кто покинул революционный лагерь, присоединились голоса товарищей, недавно перешедших на «демократический» протест. У каждого было свое собственное осуждение: для троцкистов мы были «хранителями ГУЛАГа», для марксистов-ленинцев – «гитлеро-троцкистами», для анархистов – «сталинскими стрелками»… Мало кто из боевиков выступал против этого политического самосуда. Тем более в условиях, когда движение, близкое к удушью, направило все свои силы на борьбу железнодорожников и студентов, развивавшуюся в то время. Вложенные в координацию и создание новых базовых комитетов, любые насильственные действия представлялись товарищам как саботаж их надежд. Даже если правительство показывало, что хочет действовать силой, подавляя их демонстрации со свирепым насилием – за два дня до открытия суда над Режи и братьями Хальфен, молодой студент Малик Уссекин был забит до смерти летучим отрядом. И даже если бы они вскоре разочаровались – автономные инициативы, забастовки и мобилизации оставались бы доминированием корпоративизма и частичных целей, столь благоприятных для институционального оздоровления борьбы.

Мы были слишком слабы политически. И в движении было слишком много людей, которым нужно было свести счеты с жизнью: AD мешал им ходить по кругу в течение десяти лет! И как всегда, самыми неумолимыми были те, кто отрицал свои собственные прошлые обязательства. Наше существование противоречило их «Больше нечего делать, или так мало». Альтернативы отставке не должно было быть. Последняя мятежная политика мая 68-го должна была быть уничтожена, превращена в чудовище официальными хранителями памяти о борьбе.

Демонизация AD дала возможность разорвать цикл борьбы, начатый в мае 68-го. Начало переписывания истории, тщательная полировка коллективной амнезии, очистка архивов, начавшаяся именно в… 1977. Условия были готовы для того, чтобы Хамон и Ротман написали свой хрестоматийный труд о парижских левых. Эта череда анекдотов, этот импрессионистский рассказ о «маргинальном опыте» нескольких интеллектуалов скрыл политический анализ. Все было сведено к состоянию фантазии, между сном (утопией) и кошмаром (насилием). История движения теперь была лишь историей диссоциации, которую понимали как непрерывный и душный сон.

Признание провала

Наступления 1985 и 1986 годов могли бы стать частью укоренения стратегии революционной войны во Франции, а в более глобальном плане – в Европе и вообще в Средиземноморском макрорегионе. Но закрепление этого захвата зависело от существования многочисленных и прочных политических связей в наиболее сознательных слоях народных классов. Мы должны были создать плацдармы со всеми, кто не был удовлетворен политикой сотрудничества. Речь шла не об отношениях «инсайдеров», а об отношениях с пролетариями, способными учиться на собственном опыте старого движения, в разрыве с институциональным контролем, полными интернационализмом своего класса. Необходимо было бороться со всеми, кто был готов пересмотреть автономию рабочих, работать над самоопределением борьбы, ее организационной структуры и ориентации.

Перед лицом этой цели наши недоброжелатели легко торжествовали: «Вы видите, что потерпели неудачу, что вы сломали себе спину! Все было напрасно…». Оппортунисты всех мастей могут радоваться, называя неудачей то, что было результатом безжалостных репрессий. Победу империалистов против самых решительных сил европейского пролетариата. В их глазах наш захват доказывает не только фундаментальную ошибку стратегии вооруженной борьбы, но и общее отступление любой революционной позиции. Они хотели бы иметь возможность свести наш опыт к скитаниям «нескольких заблудших боевиков», как они неустанно повторяют в своих дебатах о «свинцовых годах». Из страха, что этот призрак снова будет преследовать континент, что новая революционная инициатива нарушит их роль клапана для потребностей бунта, их функцию канализации протеста в институтах и на кафедрах.

Понятно, что АД не обладало ни силой, ни влиянием революционных организаций, таких как BR. Тем не менее, АД нельзя сводить к эфемерному существованию боевой группы из полудюжины человек. Такая группа просуществует год, максимум два. И она падает, как только силы репрессий находят ее. В то время как АД имеет десятилетнюю историю борьбы, в течение которой почти триста активистов были арестованы как члены, материально-технические помощники или сочувствующие АД. Несколько десятков из них были заключены в тюрьму, и на момент написания этой книги дюжина активистов находилась под стражей, а другие все еще разыскивались. В течение десяти лет организация находила в своих связях с движением силы, чтобы встать и снова бороться после каждого удара репрессий. Ни один политически изолированный партизан не может действовать так долго на таком уровне.

Но мы не можем избежать того факта, что мы потерпели неудачу. Как и другие боевые организации на континенте, мы не смогли собрать силы, необходимые для подпитки наших военно-политических кампаний и обновления подрывных сил наших действий. Нам не удалось установить реальную связь с движением, чтобы вызвать к жизни фронт антикапиталистического и антиимпериалистического сопротивления, способный осуществить процесс освобождения, соответствующий вызовам неолиберальной эпохи. В лучшем случае, мы вступили в фазу «стратегического отступления»…

Мы потерпели неудачу. С этим невозможно спорить. Но необходимо рассмотреть природу этого провала. Критика должна быть изучена. И вместе нам следует извлечь уроки из этого поражения.

Проблема связи с массами, а значит, изоляции партизан, является ключевым вопросом. Но она не должна ставиться в редуктивных терминах революционных левых. Бездумное применение книжных схем и парадигмы массовых организаций не исчерпывает всех отношений между политическим движением и пролетарскими восстаниями. Как отмечали итальянские политзаключенные: «Существует фундаментальная разница между изоляцией и массовыми организациями, политической и организационной малочисленностью. Можно быть многочисленным и быть изолированным. Можно быть немногочисленным и в то же время играть ведущую роль. Коммунисты не должны бояться плыть против течения или организационной экзигурации: это почти всегда является отправной точкой революционной работы». Реальная связь больше не проходит (да и никогда не проходила) через механическую связь, организационное членство. Идет ли речь о «десяти, ста или пятистах делегатах» профсоюзов («У каждого есть партийный билет») или о групповом объединении новых пророков анархистских или марксистских масс.

«Малый парламентский класс» можно узнать по осторожности, с которой его члены, прежде чем начать какие-либо действия, ждут установления связи с «большинством народа». Роза Люксембург приписывает разрешение этой апории Ленину: «Путь лежит не через большинство к революционной тактике, а через революционную тактику к большинству…». Фантасмагорическое видение «связи с массами» символизирует неподвижность и рутину «больших партий» социал-демократии, которые несут в себе институциональную контрреволюцию – инструмент контроля и подавления любого радикального протеста.

«Вопрос не в том, как революционное движение «связывается» с новыми процессами, возникающими на базе и в массовых движениях, – вспоминает Ева Хауле, узница РАФ. – Вопрос, который на самом деле возникает, заключается в том, как революционное движение борется с самим собой: как посредством своей борьбы, партизанской войны и сопротивления поляризовать социальные отношения таким образом, чтобы государство и капитал не могли навязать свои проекты уничтожения; и как на этой основе выстраиваются сознательные, открытые и диалектические отношения между различными движениями с целью ориентации на реальный путь, на котором можно преобразовать существующую реальность и реализовать более человеческую жизнь».

Организация меньшинства по своей природе не лишена всякой легитимности, социальной базы и надежной перспективы. История не испытывает недостатка в примерах, когда небольшие группы приводили в движение политику, имеющую решающее значение для всего класса. Можно быть оторванным от масс, – вспоминали итальянские политзаключенные, – и в то же время расти в престиже и авторитете перед ними, устанавливая на этой основе прочные связи. Все зависит от того, какие интересы ты представляешь. Все зависит от того, какие битвы ты ведешь, с какими инициативами и предложениями».

Лидеры институциональной политики критиковали АД не только за его вооруженные действия, но и потому, что партизанское движение материализовало революционное классовое контрнасилие, которое ставило под угрозу их позиции. АД мешало им спокойно избираться, протестовать дружно, как семья. Таким образом, даже будучи абсолютным меньшинством, АД показал часть реальности противостояния, происходящего в западных метрополиях. Реальность, подавляемую старыми, все более институционализированными и реформистскими «новыми левыми». Репрессии, которые она маскировала под «поддержку» южноамериканских партизан: чтобы заставить людей забыть о своей ответственности за умиротворение метрополий и укрепление тыловых баз империалистической агрессии, которую скромно называют «войной низкой интенсивности».

Отрицать эту войну – значит отрицать эксплуатацию и угнетение, которым подвергается мировой пролетариат везде, где господствует капитал; значит отрицать несправедливость, которая порождает насилие на стороне эксплуатируемых. И это отрицание не только лишает силы борьбу пролетариата, но и укрепляет хватку институциональных реформ и профсоюзного соуправления.

Старые новые левые отрицали социальную войну, потому что потерпели поражение. Они стремились лишь сохранить свое покорное участие в системе, свое место на тупиковых, но безрисковых путях ложного мира. Это было также радостное погребение бывших шестидесятников, превращенных в добрую «левую» «совесть нации», гегемония которой была нарушена продолжением вооруженной борьбы АД.

В 1980-е годы, решительно выбрав революционный лагерь – в то время, когда нарастала неолиберальная реакционная волна и появлялся всеобщий «неустойчивый пролетариат», политический субъект экономической глобализации, – мы не смогли избежать конфронтации на международной арене.

На протяжении 1980-х годов это сознание вызревало в действиях десятков тысяч товарищей в Европе, объясняли итальянские политзаключенные. В борьбе против военной политики НАТО во время установки ракет в Европе или против смертоносной мощи ядерного капитала все понимали, что в наше время капитализм ни в коем случае нельзя уничтожить, оставаясь в борьбе «дом за дом», то есть на уровне отдельного квартала, отдельного города, отдельной нации. Для того чтобы победить, необходимо указать на властные отношения. А они, в эпоху империализма метрополий, берут свое начало в глобальности системы, посредством которой капитализм организует воспроизводство и экспроприирует труд и жизнь миллиардов женщин и мужчин по всей планете.

Активисты АД приняли участие в этом континентальном движении. Наши силы в то время были крайне малы. И мы были ослаблены репрессиями. Но борьба была решительной. И наше фактически «миноритарное» положение не помешало нам вступить, через дебаты и совместные действия, в синтез с великими европейскими движениями.

В период критики мы не можем забыть, что были носителями реального боевого опыта. У нас есть интернационалистское сознание, которое появилось в результате Великого мая и действий коммунистического и антиимпериалистического партизанского движения на нашем континенте.

Здесь ясно сказано о процессе интеграции Европейского Союза в неолиберальную глобализацию. Этот исторический анализ, который в значительной степени подтвердился позднее, создал контекст, из которого не может вырваться ни одна пролетарская борьба.

В 1980-х годах необходимость утверждения международной революционной стратегии континентального измерения для противодействия центральным проектам империализма предложила революционным силам унитарную диалектику лозунга «Бороться вместе». Он довел до зрелости идею необходимости и возможности создания революционной организации пролетариата европейских метрополий. Именно в этих рамках «меньшинства» Прямого действия работали над созданием лозунга «Бороться вместе!» – который теперь можно увидеть на знаменах крупных мобилизаций.

Нашей главной заботой было не увековечивание нашей организации, а предвидение нового поражения и подготовка предсказуемого отступления революционного движения. Такая организация, как АД, является продуктом борьбы: она, по сути, предоставляет боевикам средства, чтобы выступить против государства и оппортунистических аппаратов. Идея о том, что революционное классовое сознание может поддерживаться интеллектуальной мелкой буржуазией, является лишь остаточной идеологией группировок. Революционное сознание полностью содержится в праксисе масс. Только борьба поднимает это сознание и увеличивает автономию рабочих. Долг коммунистов – «сделать революцию постоянной» (Маркс), разрушить препятствия, стоящие перед пролетариатом. Вместо этого «коммунистические» партии, неспособные даже предоставить убежище революционерам на этапах отступления, подпитывали холодность боевиков, осуждали любую инициативу, пытавшуюся выйти из «линии» коллаборационизма. В послевоенный период последовательные разрывы с ПС и многочисленные расколы младокоммунистов возвестили о появлении сознания, необходимого для автономии пролетариата: предвестники настоящих потрясений. Но партия всегда была рядом, появляясь после битвы, чтобы подобрать крохи.

В 1980-е годы сила реакционного контрнаступления была сопоставима только с революционным потенциалом народа. Это объясняет нашу мобилизацию наряду со всеми силами, имеющимися на территориях, к которым мы имели доступ, без учёта риска и с единственной целью – оптимизировать силу вмешательства и единство коммунистических и антиимпериалистических борцов.

Мы слишком хорошо понимали исторический переломный момент того периода, чтобы жалеть наши силы и сохранять организацию. Как говорили итальянские политзаключенные, «несмотря на свои пределы, опыт фронта исторически подтвердил точку невозврата». Именно поэтому считалось, что, независимо от исхода противостояния, большая часть организационного «старья», включая то, что сохранило некоторую силу, будет выброшена. И не было сомнений, что в случае поражения сопротивление будет продолжено путем коллективного присвоения нашего опыта. Движение обретет способность критиковать предыдущие фазы борьбы. И как уже утверждали итальянские политзаключенные, «реальное развитие процесса организации и революционного сознания пролетариата не может быть осуществлено в отсутствие партизанской стратегии», успех любой будущей революционной программы будет зависеть от этого критического преодоления.

После всплеска реакционной волны медлительность воссоздания нового революционного движения огорчает нас гораздо больше, чем исчезновение нашей организации. Не говоря уже о сохранении иллюзий относительно политического режима, называемого «демократическим», и места, которое оппортунисты всех мастей заняли в партиях, профсоюзах, группировках и в самом движении, усугубляя амнезию революционного опыта (вооруженного или нет), накопленного с начала 1970-х годов. Это гораздо более серьезные проблемы, чем выживание и память, даже о десяти годах непрерывной борьбы нашей организации. Революционная вооруженная борьба на этой территории принадлежит не конкретному организационному опыту, а всему движению, обновленную борьбу которого важно активизировать. Именно к этому, рано или поздно, подтолкнут требования конфликта. АД увековечивает свое реальное существование в этой уверенности.