Текст книги "Парижский мститель. 10 лет прямого действия"

В конце концов комиссар полиции пришел на переговоры в здание Шарбоньер. Надев его трехцветный шарф, мы впустили его. После десяти минут разговора он принял мое предложение: «В полночь мы уходим с улицы, а спецподразделения покидают район». Затем комиссар отправился в другое здание. По просьбе турок Натали, в свою очередь, провела переговоры на той же основе. На этот раз ни мы, ни полицейские не хотели идти дальше. Сделка должна была быть заключена. В полночь все демонстранты вернулись. Как и сотни других жителей района, мы стояли у окон. Жители, которые годами подвергались досадному контролю со стороны ЦРБ. Автобусы уезжали один за другим под крики и свист.

Район Барбес в 1980-е годы

Ответные действия полиции

Полиция не могла успокоиться после такого поражения. Три дня спустя, на рассвете, они начали операцию против зданий, в основном занятых турками. Операция отличалась чрезмерной жестокостью. Они ломали все, что можно было сломать, избивали жителей на лестницах, на тротуарах. Необходимо было показать всем, как обращаются с теми, кто осмелился оказать им сопротивление. Некоторые из жильцов были в пижамах, другие в нижнем белье, некоторые были голыми…

Мы с Натали спали на вилле в Полонсо. Нас предупредили по телефону. У нас было время одеться, и мы спустились к зданиям. На углу улицы нас встретил огромный шквал специальных подразделений по борьбе с демонстрациями. Они набросились на нас, повалили на землю, обыскали, вплоть до срывания одежды, и увезли.

Всех отвели в полицейский участок на улице Дудовиль. Натали и я были единственными «местными». Турецких товарищей не было даже в камерах: от лестницы до кабинета комиссара все коридоры на втором этаже были заняты двумя шеренгами заключенных «на линии пикета».

Жестокость вмешательства полицейских уже была осуждена некоторыми свидетелями.

Журналисты осаждали офис тогдашнего депутата: Жоспена… Он двинулся. Как только он появился на верхней площадке лестницы полицейского участка, товарищ узнал его. Ряды первого коридора начали негромко насвистывать «Интернационал». В тишине полицейского участка этот свист был более впечатляющим, чем если бы гимн пели во весь голос. Закутавшись в пальто, первый секретарь Социалистической партии шел прямо вперед, сияя посреди этих десятков униженных людей, в пижамах или полуголых, без обуви, в порванной одежде и часто с опухшими или окровавленными лицами.

Жоспен говорил с комиссаром около десяти минут. После его ухода комиссар вызвал меня в свой кабинет. Он просто сказал мне, что проверки были проведены правильно, что, поскольку мы были теми, кто вел переговоры с полицейским управлением вечером в день происшествий, нас нельзя задерживать. Затем он согласился, чтобы мы вернулись с едой для тех, кто остался под стражей, и заверил меня, что все они будут постепенно освобождены в течение дня. Наконец, он послал за скорой для двух тяжелораненых турок.

Освещение борьбы в СМИ

На той же неделе основные организации революционных левых призвали к демонстрации поддержки. Несколько сотен товарищей прибыли на перекресток Шарбоньер. У каждого здания демонстрация была припаркована, и товарищи выступали из окон.

Я был в здании на улице Шарбоньер с товарищем-бордигистом из Интернационалистской коммунистической партии. Он все время говорил мне: «Представляешь, ты привел всех группировок маршировать под твоими окнами! Знал ли он, что несколькими неделями ранее, на заседании комитета района, ревизионистские делегаты институциональных группировок прошли под вашими окнами?

Сначала они отказали нам в помощи. А теперь, когда движение за оккупацию домов набрало силу, их руководство поддержало нас.

Борьба выходила за рамки простой оккупации. Мы создали центр грамотности: для турок изучали французский язык, а для французских боевиков – курсы турецкого. Вместе с комитетом против военной диктатуры в Турции мы участвовали во всех демонстрациях, и нас часто просили обеспечить вооруженную защиту собраний и митингов против «Серых волков» и других фашистов. Четверо или пятеро из нас приходили с коротким оружием и раздавали его турецким товарищам.

Мы также создали антифашистский комитет. Группа лавочников выпускала коммюнике против захваченных домов, призывы к вмешательству полиции и другие откровенно расистские. Когда эта проблема была поднята перед членом (троцкистского) квартального комитета, он рассмеялся: «Ну вот, опять ты несешь чушь про новый фашизм! Несколько месяцев спустя эти лавочники сформировали одну из первых парижских ячеек Национального фронта.

Сведение счетов

В начале февраля делегаты организации решили казнить Шахина. После нашего освобождения он попросил о встрече, пытался договориться, объясниться. Он понимал, что означает наш оптовый отказ. Шахин должен был получить от префектуры чек на 300 000 франков, но когда он предупредил своих работодателей и несколько раз просил полицейскую охрану, ему всегда отказывали. Вот как полицейские обращаются со своими лазутчиками.

В субботу 13 февраля, через год и пять месяцев после нашего ареста, ранним вечером перед его зданием появился коммандос. Студии художников, принадлежащие Парижскому городскому совету, недалеко от авеню Пер-Лашез. Осмотрев окрестности, коммандос спрятал машину на соседней улице. Боевик, переодетый почтальоном, вошел в здание. Он спрятал лупару (обрез ружья) под курткой. «Телеграмма». Шахин был начеку. Он долго наблюдал за посетителем через окуляр. Как только открылась дверь, он получил первый выстрел в грудь и не успел упасть, как получил второй в голову. Злодей был мертв. Страница была перевернута.

Через несколько улиц машина коммандос заехала на тротуар, и лупара была брошена в люк.

Борьба вместе с турецкими революционерами

Наши отношения с турецкими товарищами не ограничились совместным захватом домов и мастерских. Вскоре была установлена военно-политическая координация. Мы обеспечивали солидарность оружием и деньгами с сопротивлением в Турции, финансируя некоторые из их подпольных мероприятий здесь. Кроме того, мы обеспечивали защиту сбора революционного налога с турецких импортеров и владельцев «супермаркетов».

Наши первые совместные действия начались по инициативе ядра Страсбург-Сен-Дени. Конфликты с турецкими фашистскими организациями происходили ежедневно. Несколько товарищей подверглись нападениям по дороге домой с работы или в местах политических встреч. Несколькими месяцами ранее «Серые волки» даже открыли огонь на одном из собраний. Поэтому нашей целью стала Турецкая фашистская рабочая ассоциация. Это реакционное гнездо располагалось в самом центре района и, не случайно, в здании рядом с центральным полицейским участком 10-го округа. Должно быть, они считали себя защищенными. Акция прошла без заминок, и заряд средней мощности разрушил ту часть здания, где находились фашисты.

Даже в конце XX века на окраинах Парижа ощущалась бедность

Эта акция открыла новый этап партизанской войны: «Борьба в мегаполисе с революционерами третьего мира». Первое вооруженное наступление после прихода к власти, годом ранее, институциональных левых.

30 марта, в годовщину репрессий против THKP-C, смешанный отряд, состоящий из двух турецких боевиков и трех товарищей из AD, атаковал отделение Министерства обороны Израиля на авеню Малешерб. Небольшое здание находилось под сильной охраной, его защищали израильские вооруженные охранники и двое французских полицейских. Как только прозвучали первые выстрелы, израильтяне забаррикадировались внутри, оставив двух французов на тротуаре. Перестрелка продолжалась несколько минут. Мы решили не нападать на полицейских, если они не предпримут контратаку. Поэтому никто не пострадал.

Это совместное наступление вышло далеко за рамки нашей первоначальной концепции антиимпериалистической борьбы. До этого мы ограничивались ударами по «своей» империалистической буржуазии – и политикой солидарности или материально-технической помощи организациям в колониальных странах.

Для революционеров европейских стран и их политики социального освобождения территория Европы – Ближнего Востока – Средиземноморья, без сомнения, является важнейшей зоной действия. В нее вплелись великие противоречия времени: противостояние блока Восток-Запад, Север-Юг, противоречия империалистической буржуазии и международного пролетариата. Ближний Восток остается самой горячей точкой этих конфликтов. Помимо освободительной войны в Палестине и гражданской войны в Ливане, во второй половине 1970-х годов возникла революционная ситуация в Турции. Империалисты больше не могли мириться с продолжающимися революционными волнениями в этом оплоте НАТО, этом форпосте Запада против народов Востока и арабского мира.

Нанести удар вместе с турецкими товарищами означало поставить себя и действовать решительно в этой геополитической ситуации.

Мы открыли три фронта: против западной буржуазии, которая разжигает конфликты в этом регионе и поддерживает в высшей степени поляризацию между классами, а также между богатыми и бедными странами; против сионистского государства, передовой пешки этой буржуазии (в основном американской), которая оккупирует Палестину благодаря государственному и частному финансированию своих западных союзников; против американского империализма, главного участника стратегий агрессии и репрессий.

Наше наступление должно было быть совместным действием ради единства антиимпериалистического фронта. Мы должны были действовать вместе с турецкими, палестинскими, курдскими и ливанскими товарищами, а также с товарищами из других европейских революционных организаций. Интернационализм не только против общего врага, империализма США, но и в действиях за перекомпоновку нашего класса. Такова была цена за подготовку борьбы против первых крупных реструктуризаций капитала.

Несколько недель спустя новая международная группа атаковала европейскую штаб-квартиру МВФ и Всемирного банка: очень мощная бомба взорвалась в главном зале здания на авеню д’Иена. Эта акция положила начало мобилизации против саммита G7 в Версале.

Подавление инициативы в Барбесе

Весной 1982 года правительство столкнулось с растущим сопротивлением в связи с трудностями, которые оно испытывало в деле регуляризации 300 000 досье работников, не имеющих документов. Несмотря на обещания, к концу апреля было легализовано только 60 000 иностранцев. А репрессивные законы Бонне-Столеру все еще не были отменены. В нескольких районах столицы и в пригородах были созданы комитеты нелегальных мигрантов. Но оккупация в 18 веке, несомненно, была острием этого сопротивления. Пришедшая к власти «розовая волна» начала контрнаступление, направленное на уничтожение нашей организации в гетто.

Арест Жоэль и Моханда должен был стать предлогом для этого полицейского и политического контрнаступления. Два дня спустя, в конце дня, мы собрались в здании на улице Шарбоньер для работы над изданиями Docom. В углу комнаты стоял приёмник, подключенный к полицейским частотам. Один из товарищей включил его из любопытства, чтобы посмотреть, как он работает. Одним из первых сообщений был звонок из отдела по борьбе с преступностью о проведении операции в 18-м округе. Помимо подразделений по борьбе с беспорядками, список мобилизованных подразделений был впечатляющим. Они объявили о неизбежности операции. Я вышел предупредить товарища по радио, чтобы он передал тревожное сообщение в эфир. Когда мы вернулись, то едва успели закончить баррикадировать дверь, как раздались первые удары кувалды. Там было более двадцати гражданских лиц в флуоресцентных повязках «Police».

Мы поднялись на верхний этаж второго здания во дворе. Две верхние квартиры были заняты открывшейся группой, которая подготовила маршрут побега через крыши: по большому настилу можно было выйти на огромную террасу, накрывавшую соседнее здание. У нас было в запасе немного времени – полицейские должны были пройти через несколько бронированных дверей и ворота. После некоторых колебаний мы нашли окно здания, выходящее на улицу Гутт-д’Ор. Я разбил стекло и прыгнул в спальню. Входная дверь этой небольшой двухкомнатной квартиры была заперта. Я выпрыгнул через окно во двор, где меня схватил парень. Это был хозяин квартиры, который, должно быть, подумал, что я грабитель! Не успел я объяснить, как он поднял голову, окаменев от увиденного зрелища: его окна были забиты людьми, висящими в воздухе или готовыми прыгнуть… Я рассказал ему, кто мы такие, и пообещал приехать и устранить повреждения. Я рассказал ему, кто мы такие, и пообещал, что мы придем и устраним повреждения. Он тут же бросился вверх по лестнице, чтобы открыть свою дверь. И мы забрели в гетто.

СМИ утверждали, что эта операция была частью расследования убийства полицейского, в котором обвинялась Жоэль. Конечно, на самом деле это дело было использовано для оправдания разграбления и эвакуации главного захваченного здания в Барбесе. Никто не против интервенции против места, где содержатся убийцы полицейских!

Все, что можно было сломать, было сломано. Радиопередатчик был окончательно выведен из строя ударом кулака. Оборудование для вещания и печати было уничтожено, а квартиры систематически разорялись и грабились. Полицейские забрали все у всех, включая женщин и детей.

Ни Жоэль, ни Моханд не жили в этом здании. Но это была штаб-квартира организации, которая стала мишенью, штаб-квартира борьбы, которая начинала смущать новую власть. Место, куда каждый мог прийти и поговорить, где журналисты могли услышать что-то отличное от полицейской штаб-квартиры…

Вскоре полицейские поняли, что не могут выселить нас на законных основаниях: хозяева уже много лет находятся в бегах в Латинской Америке и не собираются обращаться в суд с жалобой. Это не успокоило гнев полиции… Полицейские не хотели, чтобы в здании кто-то оставался, и угрожали проводить рейды раз в неделю. Они начали сразу же, организовав разграбление здания мелкими торговцами с улицы Капла. Через несколько часов, когда жители собрались в задней комнате для подведения итогов, в гараже для мопедов у входа в здание вспыхнул пожар. Первое здание охватило пламя в течение нескольких минут. По данным следствия, было разлито более десяти литров бензина…

Те, кто принимал участие в борьбе за занятие собственного дома, знают, что поджог – это оружие застройщиков и других «реноваторов», особенно в Париже, где они объединяются с интересами мэрии и, кроме того, с правыми полицейскими и барбузардами.

Несколько недель спустя, 10 мая, по тому же сценарию было сожжено еще одно здание. Два иммигранта были убиты. На следующий день префектура объявила эти места опасными и приняла меры по их окончательному закрытию. В судебном решении не было необходимости: это было безотзывное административное решение.

Дубинка и пряник

После закрытия здания на улице Шарбоньер борьба неизбежно перешла в другое русло. За автобусами полицейских и факелами поджигателей пришли примирители. После дубинки – пряник!

Прежде всего, нам предложили упорядочить досье всех участников событий. Власти были готовы предоставить политическое убежище или разрешение на проживание и работу. Они попросили распространить эту меру на район Страсбург-Сен-Дени: несколько сотен членов турецких организаций одновременно получили удостоверения политических беженцев, а десятки североафриканцев и египтян были легализованы. Кроме того, все эти люди были расселены в общежитиях для рабочих или в других местах, а некоторые жильцы квартир даже получили право аренды.

С точки зрения непосредственных требований, это была полная победа. Но все это имело горький привкус. Мы были не из тех людей, которые «знают, как остановить забастовку»… На самом деле, власти отрезали нас, как за расширение комитетов рабочих без документов, так и за генерализацию оккупации и инициативу, запланированную в гетто Барбес против «реабилитации» и высылки пролетариев из столицы в пригороды.

Только здание на улице Шарбоньер должно было остаться занятым после весенних выселений. После разрушения нашей штаб-квартиры и без открытого помещения бороться стало трудно. Тем более, что нам пришлось бы мотивировать всех товарищей на более тяжелую борьбу, когда мы только-только праздновали победу.

К радости, сегодня я могу добавить, что власти без колебаний предложили нам несколько маленьких морковок. Прежде всего, через генерального директора крупного кооператива, близкого к традиционным левым, который пригласил нас с Натали пообедать у общих знакомых. Он предложил нам зарегистрировать устав ассоциации, которой его компания продала бы за символический франк здание, подлежащее восстановлению для создания социального центра.

На второй встрече генеральный директор даже предложил нам работу в одной из своих компаний на весь период реализации проекта. Вечером Натали сказала мне: «Представляешь, я работала по восемь часов в день, как раб, а этот парень предлагает мне зарплату в четыре раза больше прежней за то, что я ничего не делаю!».

– Не делать ничего, а вести себя так, как будто ничего не изменилось, как будто мы все те же, но не делаем того, что делали раньше: в этом прелесть компромисса.

Они хотели бы, чтобы мы продолжали свою «социальную деятельность», как они это называли, но с зарплатой руководителя и квартирой компании… Они не предлагали ничего особенного. Как только ты входишь в учреждение, это все. Эта проституция – или коррупция, как хотите – это то, что они называют «делать политику». Рискнуть жизнью или смертью и посвятить себя делу, не стремясь к выгоде, для них в лучшем случае вульгарный и тщеславный поступок, если это не равносильно преступлению. Лучше для начала получить небольшой кусок пирога. Потом посмотрим, хорошо ли обслуживают. Получите, а потом помогите себе сами – так вы сделаете карьеру в их политике. Подавляющее большинство добровольного сектора на периферии муниципальной, региональной или национальной власти работает по этой модели. Более или менее финансово зависимые от институтов, с которыми они, как они утверждают, борются или улучшают, все эти структуры являются частью наемного труда протеста.

Переезд и возобновление борьбы

Мы уехали из Барбеса в Страсбург-Сен-Дени и в квартиру Каскетта на улице Petites-Écuries.

Чтобы продолжать легальную деятельность с турками, мы открыли на улице Винегьеров мастерскую по пошиву одежды. Она использовалась понемногу для всего. Как место встречи, как жилье для товарищей, только что прибывших из Турции, для получения наличных, для обоснования зарплаты, для оформления документов… Наконец, он использовался для всего. Даже для некоторых вечеринок.

Самое сложное было обеспечить достоверный учет этого «коммерческого» предприятия. Среди людей, которым мы доверяли, мы смогли найти только молодого человека с высшим образованием. Однако, как панк из сквотов века, он, естественно, носил форму, вплоть до соломенно-желтого гребня. Турки отнеслись к этому неохотно. Но они доверили ему книги. И все пошло хорошо. Семинар продолжался больше года.

Партизанский выбор

Осознание начала настоящей войны на всех фронтах социального и политического противостояния было центральным элементом, оживлявшим нас в начале 1980-х годов: для нас третья мировая война только что началась. Мы столкнулись с единственной силой, единственным образом мира, неолиберализмом как единственной идеологией глобализации, о которой твердили средства массовой пропаганды; и для нас ее новые союзники, «аристократия движения», шептали: «Какая война? Насилие и война – это ваш терроризм!»

Из-за лево-правого государственного союза и сотрудничества старых «новых левых» баланс сил в пользу буржуазии установился так быстро, что породил общую слепоту ко времени и его истинным ориентирам. Боевые инициативы, питавшие жалкую мечту вернуть социал-демократию на путь левого действия, выявили весь оппортунизм своей «программы» отчаянной защиты государства всеобщего благосостояния и «гражданства» угнетающей страны. Эти две программные оси, общие для «крайних левых» тех лет, основывались на отрицании революционных обязательств. Признанная «крайне левой общественной полезности», она маскировала войну буржуазии и дробила сопротивление масс, препятствовала их мобилизации.

После борьбы европейских пролетариев (включая забастовки осени 1995 года и закрытие Вильвурда), после многочисленных международных конфликтов, после первой войны в Персидском заливе, развала и обнищания стран Восточной Европы, уже нельзя отрицать реакционный и милитаристский поворот, совершенный в 1980-х годах – во имя свободного обращения товаров, что является другим названием империализма.

Субкоманданте Маркосу могла аплодировать вся парижская интеллигенция (включая мадам Миттеран), когда он говорил в 1996 году: «Идет новая мировая война, но теперь против всего человечества. Как и во всех мировых войнах, целью является новое распределение мира. Эту современную войну, которая убивает и забывает, они называют «глобализацией». Современная армия финансового капитала и коррумпированных правительств продвигается вперед и завоевывает единственным способом, на который она способна: разрушением. Новое распределение мира уничтожает человечество. Но та же самая интеллигенция осуждала нас, когда мы оправдывали наши действия тем же самым тезисом в 1980-х годах.

На всех фронтах деполитизация набирала силу. А вместе с ней и классовый коллаборационизм. Если партизаны терпели неоспоримые военные поражения, то революционные левые в целом испытывали куда более страшные структурные проблемы. Во Франции деполитизация сопровождалась множественными предательством, искусственно создаваемыми проблемами и шатанием. Примирение с Миттераном стало причиной не столько пацифистского легализма, сколько отсутствия убедительной стратегии революционной вооруженной борьбы. Чм больше крайне левые, благодаря своему пацифистскому легализму, сотрудничали с новым режимом, тем больше это способствовало общей деполитизации.

Если в то время мы не обладали необходимой ретроспективностью, чтобы осознать во всей полноте надвигающийся великий исторический разворот, мы могли видеть ужесточение классовой войны. Поэтому для нас было логично ответить на это возобновлением революционного действия: начать войну против создателей войны, саботировать военную политику, депацифицировать тыловые базы империализма и восстановить пролетарское сопротивление в соответствии со ставками этой конъюнктуры. Вместо того чтобы прозябать в безвестности оппортунизма, мы выбираем путь коммунистов всех времен: превратить империалистическую войну в революционную гражданскую войну.

Дебаты и раскол в организации

Даже внутри организации наша линия была далека от большинства. Поиск общей политики для нового этапа длился несколько месяцев. Это вызвало множество споров между различными группами и основными секторами движения, контактировавшими с нами.

Борьба в Барбесе оставила глубокое впечатление на те сектора организации, которые принимали в ней участие. В ходе этой борьбы обнаружился глубокий разрыв. Позиции стали непримиримыми. Из этого наблюдения должна была возникнуть новая конфигурация.

Ослепленные прославлением «нового всего», ликвидаторы[31]31
  В оригинале terminateurs – в том числе отсылка и к фильму «Терминатор». Руйян, будучи ещё и известным синефилом и кинокритиком, не раз высказывался о том, что этот фильм отражает пришествие неолиберального подхода и неолиберальных ценностей в кинематограф. «Терминаторами» (то есть дословно «ликвидаторами») он периодически называет неолибералов.


[Закрыть] обрекли себя на деполитизацию перед лицом неолиберального наступления. Их «низовая» ориентация была отмечена влиянием доминирующей идеологии на рабочий класс и мелкую буржуазию: краткосрочное управление, отступление к индивидуальному, конкретному и возможному, удовлетворение близостью, которое неумолимо порождало религию конкретного.

В отсутствие реальной цели это было не более чем вечное настоящее управления протестом. Реальное движение больше не понималось как процесс. Священное ранее, ныне движение стало фиктивным.

На такой карикатуре «движения» нельзя построить ничего прочного. Это подтвердилось на практике. Через несколько месяцев после раскола эта тенденция погрузилась в управление эпизодическим и частичным активизмом. Низовая борьба превратилась в парасиндикализм, живущий в разобщенных кампаниях.

Милитаристская тенденция не переставала настаивать на возобновлении наступательных операций. Но это наступление уже не придавало им того значения, к которому они привыкли. Митинги становились все более и более конфронтационными. Притворяясь, что неукоснительно следуют линии старого «Прямого действия», они отказывались разобраться с мутациями времени, увидеть, какие тенденции в обществе развиваются с реакционным поворотом. Столкнувшись с этим отказом, наши позиции стали несовместимыми, и разделение было неизбежным. Приветствуемые СМИ, они объявили свою программу: «Прекратить символические акции». Это вызвало у нас улыбку. Но полицейские восприняли эти речи всерьез. Период полулегальности заставил этих подражателей поверить, что они могут говорить все, что угодно, а потом встретиться в местном баре и пропустить по половинке. В течение нескольких недель копы арестовали дюжину лидеров, разрушили их структуры и сорвали все намечавшиеся акции. Остальные быстро растворились в воздухе. И больше о них ничего не было слышно.

Что осталось от АД в конце 1982 года

Мы только что успешно провели две инициативы: освобождение ПП и борьбу в Барбесе и Страсбурге-Сен-Дени, которые мобилизовали сотни людей. Но организация от этого не окрепла. Мы не смогли кристаллизовать симпатии, порожденной этими инициативами. Большинство боевиков, сформировавшихся на этом полулегальном этапе, которых мы считали готовыми к более радикальной борьбе, разбежались при первом же наступлении государства. Первые – в апреле, другие – во время пропагандистской кампании, обвинявшей АД в нападении и убийстве на улице Розье и во время роспуска в августе 1982 года. Эти группы могли вести полулегальную борьбу, занимаясь оккупацией и небольшими нападениями. Но они не смогли уйти в подполье. Это еще раз продемонстрировало, что вооруженная организация не формируется путем легальных или даже полулегальных действий, которые позволяют получить представление о борьбе, но этого недостаточно для перехода к вооруженной борьбе.

После года легальности мы были слабее, чем когда-либо в подполье. Конечно, период был другой. Конечно, реакционный поворот подталкивал к размежеванию, к отказу от революционной политики. И, конечно, «социализм» нейтрализовал сопротивление рабочих в тисках сотрудничества правительства с партиями и профсоюзами. Но наблюдение было ясным. Размежевание, от которого тогда страдали все группировки, не обошло стороной и нас. И всё революционное движение теряло своих боевиков.

Центр Парижа в 1980-е годы

Май-июнь 1982 года. После различных расколов мы могли рассчитывать только на двадцать вооруженных боевиков и несколько боевиков поддержки, но без какой-либо действительно сформированной группы, и практически без кого-либо за пределами Парижа. Но мы были сильны в политической линии, подпитываемой анализом происходящих больших движений и нашими собственными инициативами на местах, в кварталах рабочего класса столицы, в реальной практике. Хотя мы все больше отрывались от пролетарской базы, мы оставались в контакте с опытными кадрами движения, а также с рабочими и антиимпериалистическими боевиками, активными с мая 68-го года. У нас было много связей с другими европейскими и средиземноморскими революционными организациями.

Перед лицом этого состояния относительной слабости наш выбор был очевиден. Либо мы оставались на линии полулегальности и необъективности проводимой политики, ожидая гипотетического пробуждения движения. Либо мы всё же решались взглянуть правде в глаза и осознать последствия нашего анализа ситуации. И делали, чего бы это ни стоило, выбор в пользу партизанской войны.

Смысл нашего решения

Буржуазия была настроена на борьбу, на уничтожение всей радикальной оппозиции. Были ли у нас средства для реального вмешательства? Шанс повлиять на сопротивление пролетариата? Принять участие в выработке реальной революционной позиции? Если такой шанс существовал, каким бы малым, каким бы невероятным он ни был, мы не могли его упустить. Мы должны были попытаться утяжелить противоречия системы, разъесть ее саботажем, замедлить продвижение вражеской реструктуризации и подготовки к войне, чтобы эти действия и наши ориентиры подействовали на движение и мобилизацию масс.

Вопреки всему, мы должны были «держать баррикаду». Мы знали, чем чревата эта позиция: изоляцией и разрушением. Это не было легким обязательством. Но сохранение нашей интервенции представляло в наших глазах единственный пример революционной борьбы, который могли бы получить пролетарии метрополии и стран Юга, страдающие от агрессии западного империализма. Мы хотели засвидетельствовать классовую солидарность и конкретное сопротивление, чтобы построить другой интернационализм.