Текст книги "Дело Аляски Сандерс"

Часть вторая
Последствия убийства

За два с половиной дня я проехал на машине все Восточное побережье, от Флориды до Нью-Гэмпшира. Две тысячи четыреста километров, двадцать шесть часов за рулем, двенадцать штатов, семь полных баков бензина, три литра кофе, шестнадцать пончиков, четыре пакета M&Ms и три – сырных чипсов.

Глава 9
Примирение

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

30 июня 2010 года

К дому Гэхаловуда я подъехал в пять часов вечера. Сержант ждал меня на крыльце. Словно и не сдвигался с места после нашей ссоры. Я вышел из машины, из дома выбежали дочки Гэхаловуда и с криком кинулись меня обнимать:

– Дядя Маркус, ты вернулся!

– Ну что там с твоим фильмом? – спросила Лиза. – Все уладил?

Я понял, что отец, дабы объяснить мой внезапный отъезд, насочинял им небылиц.

– Все улажено, – коротко ответил я.

Девочки вернулись в дом. Мы с Гэхаловудом уселись на ступеньках. Он взял со льда две поджидавшие меня бутылки пива и откупорил их.

– Писатель… – смущенно начал он, протягивая мне бутылку.

– Не надо ничего объяснять, сержант.

Он кивнул в сторону моего “рейндж ровера”:

– Простите, что попортил тачку.

– Не извиняйтесь. Кажется, я ее ненавижу.

– Это почему?

– Долго рассказывать.

Глотнув пива, Гэхаловуд сказал:

– Примерно одиннадцать лет назад, в апрельский вечер, мы сидели на этих самых ступеньках с моим напарником, Вэнсом. Я только переехал сюда, Лиза была на подходе. В тот день умерла Аляска Сандерс. Вэнс сказал, что это его последнее дело – и он завязывает. Через три дня я увидел его мертвым в зале для допросов. Что же случилось на самом деле?

Вопрос сержанта не требовал ответа. По крайней мере, пока. Но тем самым Гэхаловуд давал мне понять, что готов приоткрыть дверь в прошлое.

– Что же вас в конце концов убедило, что события 6 апреля 1999 года развивались, возможно, не так, как вы считали все эти годы? – спросил я.

– Вы меня убедили, писатель. Вы и ваша долбаная самоотверженность. Ваше несносное чувство справедливости. Ваше занудство, каких свет не видывал. Короче, я снова взялся за это дело.

– И что?

– Обнаружил нечто такое, чего тогда никто не заметил. Идите сюда.

Он затащил меня в дом, усадил на кухне и разложил на столе ксерокопии материалов дела.

– А это законно – копировать материалы следствия? – поинтересовался я.

– Нет, – буркнул Гэхаловуд. – Донесете на меня в службу внутренней безопасности?

– Просто хочу понять, в каком вы расположении духа, сержант, – усмехнулся я.

– В решительном, – заверил Гэхаловуд.

– Черт подери, наконец-то вы прежний, сержант! “Дело Аляски Сандерс”, новое расследование Перри Гэхаловуда и Маркуса Гольдмана!

– Уж не книгу ли вы собрались сочинять, писатель?

– Я теперь ничего не обещаю, сержант.

Для начала Гэхаловуд перебрал все вещественные доказательства. Заключения экспертов полностью подтверждали рассказ Казински. Число пуль в обойме Мэтта Вэнса, три гильзы, обнаруженные в помещении, выстрел в одностороннее зеркало, следы пороха на руках Уолтера Кэрри. На руках Мэтта Вэнса также нашли частички пороха, но этот факт связали с дракой, которая повлекла за собой первый выстрел.

– То есть ничего необычного? – прервал я объяснения Гэхаловуда.

– Не перебивайте, писатель. Вот тут-то и возникает кое-что интересное.

Он пересказал заявление Казински, где тот утверждал, что Вэнс отнес Уолтеру Кэрри воды, забыв предварительно выложить револьвер.

– Смотрите, писатель. – Гэхаловуд сунул мне под нос фотографии, сделанные в тот роковой вечер. – Видите то, что вижу я? Вернее, чего я не вижу…

Я внимательно изучил снимки. На них была одна и та же сцена в разных ракурсах. На полу, в луже крови, лежали два трупа с простреленными головами. Даже не видя лиц, не составляло труда понять, кто из них кто: у Вэнса на поясе была бляха полицейского и пустая кобура. Уолтер Кэрри держал в руке револьвер Вэнса. Я не усмотрел ничего особенного и в конце концов сдался. Гэхаловуд с довольной улыбочкой произнес:

– Тут нет воды, писатель. Ни бутылки, ни стаканчика. Ничего. А ведь это место преступления: никто ничего не трогал, пока криминалисты все не отсняли. Где-то в зале обязательно должен был быть стаканчик или бутылка, которые Вэнс принес Уолтеру Кэрри.

– Что означает…

– Что Казински, скорее всего, врал.

Меня не вполне убедило это наблюдение:

– А не слишком ли просто для доказательства?

– Вы правы, писатель, слишком просто. Но мне это не давало покоя. Теперь посмотрите на фото еще раз.

Я снова уставился на снимки.

– Посмотрите внимательно на оба трупа, – дал мне подсказку Гэхаловуд. – Что вы видите?

– Нечто тошнотворное.

– Смотрите лучше!

– Да хватит уже загадок! – вспылил я. – Скажите, что я должен увидеть.

– Уолтер Кэрри пустил себе пулю в левый висок.

– Да, и держит револьвер в левой руке. Все логично, – заметил я.

– Все, кроме того, что Уолтер Кэрри был правшой. Я проверял. Он был правшой, и мы совершенно упустили эту деталь из виду. В остальном все данные криминалистов подтверждали свидетельство Казински, и не было никаких причин сомневаться, что события развивались так, как он говорил. Тут я вспомнил слова Вэнса в тот вечер, когда обнаружили тело Аляски. Он хотел раскрыть это дело и завершить карьеру. Он сравнил это дело с одним нераскрытым преступлением, которое сильно на него подействовало, когда он был полицейским детективом в Бангоре, штат Мэн. Там убили семнадцатилетнюю девушку по имени Габи Робинсон. Я, представьте себе, съездил в Бангор и встретился с одним его бывшим коллегой. Тот рассказал, что нераскрытое убийство Габи Робинсон оставило у Вэнса след на всю жизнь. Следствие было прекращено за недостаточностью улик, но Вэнс продолжал его вести подпольно. В итоге задержал какого-то типа и сунул ему в рот пушку, чтобы тот признался. Сказал ему: “Наконец-то я смогу посмотреть в глаза родителям Габи и сказать им, что правосудие свершилось”. Тот тип был ни при чем. Инцидент дошел до ушей начальства, и от Вэнса втихую избавились. В полиции не особо любят поднимать шум. Так Вэнс и оказался в Нью-Гэмпшире.

Я был ошарашен:

– Но если Уолтер Кэрри не пустил себе пулю в лоб, значит…

– Значит, его застрелили.

Пролить свет на эту загадку мог один-единственный человек – Николас Казински. Он наверняка солгал. На следующий день мы с Перри отправились к нему домой в Баррингтон, на Норрис-стрит, 10. Подъехав к двери в своем инвалидном кресле и увидев перед собой Перри, он просто сказал:

– Я тебя давно жду.

* * *

Казински непременно желал напоить нас чаем. Странная это была церемония. Мы втроем, сидя на кухне, смотрели на греющийся чайник. Наконец тот, к общему облегчению, засвистел. Казински усадил нас в гостиной и разлил чай в фарфоровые чашки. Потом с ужасом возопил: “Я забыл печенье! Жена печет отличное печенье”. Укатил на кухню и вернулся с жестяной коробкой. А затем ни с того ни с сего бросил Перри:

– Значит, письмо мое ты получил…

– Это что за фигня, Николас?

– Перри, я так больше не могу. Посмотри на меня, я гребаный инвалид. Сижу целыми днями взаперти в этой халупе, как крыса. Я сам себе противен. Я уже много лет про это думаю.

– Про что ты думаешь?

– Про то, чтобы застрелиться.

Николас рассказал, что в начале 2000-го, меньше чем через год после драмы в зале для допросов, ушел из полиции в охранную фирму свояка.

– Я ждал только предлога, чтобы уйти из полиции. Ты, небось, думаешь, что продавать системы сигнализации – не мое дело. Но свояк утверждал, что никто лучше копа не втюхает людям сигнализацию. И это правда. Я им говорил: “С такой штуковиной можете спать как сурки”. Мы их сбыли добрую тонну, наварили деньжат. Так продолжалось два года, до несчастного случая.

– Что с тобой случилось? – Гэхаловуд подбадривал Казински, чтобы тот рассказывал дальше; это отступление про собственную жизнь было лишь очевидным разогревом перед признаниями.

– 30 января 2002 года я около шести утра отправился на пробежку. Погода была собачья: темень непроглядная, льет как из ведра. Самое смешное, что я всегда терпеть не мог бегать. Но свояк, придурок, записал нас на полумарафон. У меня не было ни малейшего желания в нем участвовать, но я чувствовал себя в долгу перед ним. Да еще и жена плешь проедала, твердила, что мне не помешает физическая нагрузка. В общем, я тренировался перед этим говенным марафоном и потому собирался утром сделать круг по кварталу. Я уже сколько-то недель так делал. В тот день как раз вывозили мусор, кретины-соседи заставили все тротуары баками, и я бежал по шоссе, чтобы на них не натыкаться. Как я уже сказал, было темно, и какая-то машина меня не заметила и сбила на полном ходу. Потом – провал. Очнулся я в машине скорой помощи, ног не чувствовал. И больше уже не почувствую. И не встает у меня, и недержание мочи. Как у гребаного безногого. Знаете, я в Бога не верю, но все равно думаю, не он ли меня покарал.

Он умолк.

– За что покарал? – спросил Гэхаловуд.

Казински пожал плечами:

– За то, что я сделал… Меня это все эти годы мучило, Перри. Будь я похрабрее, я бы раньше с тобой связался.

– И что же тебя в итоге подтолкнуло?

Казински взглянул на меня так, что я вздрогнул:

– Ваша книга, “Правда о деле Гарри Квеберта”. Ее жена купила. Прямо зачиталась, ну и я тоже захотел. К тому же я знал, что там про тебя, Перри. Знаешь, когда я читал, мне показалось, что мы с тобой снова встретились. Как будто ты опять со мной. Мне так понравилась твоя решимость, как ты докапывался, кто убил малышку Нолу Келлерган. Так здорово. И, естественно, я невольно вспоминал про Аляску Сандерс. После смерти Вэнса ты был сам не свой, Перри. Замкнулся в одиночестве. Потребовал, чтобы тебе больше не давали напарника. Я видел, как ты один уходишь после утреннего инструктажа, один ведешь следствие, один катаешь в своей тачке, один обедаешь. В этой книжке, в “Гарри Квеберте”, я увидел, насколько ты одинок. У меня просто сердце разрывалось. Ты же замкнулся в себе, потому что все эти годы считал себя виноватым в той хрени, к которой не имел никакого отношения. – Он повернулся ко мне. – Знаете, что мне понравилось в “Гарри Квеберте”? Мысль, что никогда не поздно искупить вину. Мне захотелось избавить тебя от этого бремени, Перри. И я тебе написал. Сперва целое письмо, я там рассказал все. Но в итоге я его сжег. Ну не мужик я, вообще! Тогда я соорудил это послание, вырезал буквы из газеты. Хотел, чтобы ты это все распутал, а я бы посидел в сторонке. Какое облегчение сознаться, что всю жизнь был трусом. Составил я текст не сразу, надо было его сделать коротким и ясным, не простыню же сочинять. Когда все было готово, я дал сто долларов домработнице, чтобы она отнесла конверт тебе домой. И тут однажды вечером явилась Хелен. Не знаю, как она меня вычислила. Небось домработница проболталась. Или она такая дура, что позвонила в дверь, твоя жена открыла, а та ей: “Вам письмо от Николаса Казински”.

– Кусок твоего адреса был на обороте одного из клочков газеты, из которой ты вырезал буквы, – объяснил Гэхаловуд.

– Ну какой же я все-таки мудак! Значит, вот как Хелен меня нашла… Явилась она сюда злая как черт. Открыла ей жена. Я был в гостиной. Слышал, как Хелен вопила: “Николас дома? Я жена Перри Гэхаловуда, ваш муж прислал ему анонимку”. Жена решила, что она полоумная, а я не высовывал носа. Полаялись они на пороге, и наконец Хелен уехала. После я, естественно, строил перед женой идиота, говорил, что ничего не понимаю. Короче, Перри, извинись там перед Хелен, пожалуйста.

– Хелен умерла, – сказал Гэхаловуд.

– Что? Когда?

– В тот вечер, когда сюда приезжала. На обратном пути у нее случился инфаркт.

Известие, казалось, страшно взволновало Казински:

– Блин, старик, мне правда очень жаль.

Гэхаловуд поспешил сменить тему:

– Николас, что произошло 6 апреля 1999 года?

– Я официальных показаний давать не буду, – сразу предупредил Казински. – Никакой записи, ничего такого.

– По рукам. А теперь говори. Я знаю, что Уолтер Кэрри не мог пустить себе пулю в лоб. Так что же тогда случилось, черт подери?

Казински помолчал. Отпил глоток чаю, осторожно откусил печенье. Потом подкатил на кресле к окну. Уставился на улицу, видимо, чтобы не встречаться с нами взглядом. И заговорил.

* * *

6 апреля 1999 года

Было без двадцати девять.

В помещении уголовного отдела оставались только Казински с Вэнсом. Гэхаловуд только что ушел из управления: Хелен должна была вот-вот родить. Полицейские находились в комнате наблюдения и через одностороннее зеркало следили за Уолтером Кэрри, ждавшим в зале для допросов.

– Хорошо бы этот адвокат не тянул резину и явился наконец, – вздохнул Казински.

– Не волнуйся, никакого адвоката не будет, – вдруг заявил Вэнс.

– Что? Как это так, не будет? Ты же сказал, что он выехал…

– Я не звонил в контору. Нечего какому-то вахлаку путаться под ногами, когда я веду допрос. Пора этому говнюку Кэрри колоться.

– Что ты намерен делать?

– Намерен воспользоваться тем, что мы здесь одни, и разговорить нашего приятеля. На этаже никого нет, никто не услышит, как он орет. Знаешь, я очень люблю Перри, но, на мой вкус, он уж больно щепетильный. Иногда стоит пускать в ход методы посильнее.

– Какие методы посильнее? – побледнел Казински.

Вместо ответа Вэнс похлопал по рукоятке револьвера на поясе. Казински в панике пролепетал:

– Погоди, ты что собрался делать? Ты же не будешь угрожать ему револьвером?

– Что? Хвост поджал? Сдашь меня?

Трус Казински не хотел ни с кем проблем:

– Да я не против, просто не хочу, чтобы нам надавали по шее.

– Не дрейфь, тебя впутывать не буду. Все лавры достанутся вам с Перри. Сиди тут спокойно и любуйся. И раз уж ты здесь, подержи вот это, пожалуйста.

Вэнс достал свой полуавтоматический револьвер, вытащил из него магазин и отдал Казински. Потом снова убрал револьвер и сказал, заметив перепуганный взгляд коллеги:

– Не волнуйся, я просто хочу застращать его до трясучки.

– А если он тебя обвинит, что ты заставил его признаться угрозами?

– Ты скажешь, что это ложь. Больше от тебя ничего не требуется.

– Не нравится мне это, Вэнс.

– Если не нравится, нечего тебе делать в убойном отделе, салага. Смотри и учись.

Вэнс вышел из комнаты. Через одностороннее зеркало Казински видел, как тот вошел в зал для допросов.

– Вы не могли бы снять наручники? – попросил Уолтер Кэрри. – У меня запястья болят.

– Нет.

Жесткий тон полицейского удивил Уолтера.

– Вы вызвали адвоката?

– Нет, – Вэнс сверлил молодого человека нехорошим взглядом.

– Как это нет? – возмутился Уолтер. – Я имею право на адвоката! То, что вы делаете, незаконно!

Вэнс молча и спокойно смотрел на Уолтера в упор. Тому стало страшно. Тогда Вэнс медленно подошел к нему и вдруг резким жестом схватил и прижал к стене. Не ослабляя хватку, он вытащил револьвер, ткнул ему в гениталии и крикнул:

– Вот на что ты имеешь право – на мою пушку!

– Прекратите! – взвыл Уолтер. – Вы совсем спятили!

– Признавайся! Признавайся, и все закончится!

– Да в чем признаваться? – в ужасе взмолился Уолтер.

– Признавайся: ты убил Аляску Сандерс, жалкий говнюк!

– Никого я не убивал, блин! Сколько раз вам повторять? Я в “Нэшнл энфем” сидел до закрытия…

– Ты мне мозги не пудри! Это никто не может подтвердить! Я знаю, что ты был в лесу! У нас все улики: тачка, ДНК… тебе конец, Уолтер, лучше давай колись!

В отчаянии Уолтер заплакал и, не зная, как выкрутиться, попытался угрожать:

– Я все адвокату расскажу, вас уволят! Вы не имеете права так со мной обращаться!

– Ах так? Права не имею? А ты, значит, имел право грохнуть Аляску? Имей в виду, чувак, настучишь на меня – мало не покажется. Приговор ты свой получишь хоть с признанием, хоть без, а в тюрьме тебе будет нужен друг вроде меня: я устрою так, что ты будешь гнить в одиночке, а не попадешь в камеру на шестерых, где тебя целыми днями будут жарить в задницу. Окажу тебе протекцию.

С этими словами Вэнс приставил револьвер к виску Уолтера. Тот вскрикнул от ужаса и разрыдался. Вэнс понял, что дело пошло.

– Признавайся! Признавайся сейчас! А то скоро я уже ничего не смогу для тебя сделать.

– Я… я…

– Признавайся, что ты убил! – Вэнс был как одержимый. – Признавайся, и все кончится!

Казински, оцепенев, наблюдал эту сцену из соседней комнаты. Было видно, что Уолтер плачет, как ребенок.

– Хочу к родителям, – взмолился он.

– Никто тебя не спасет, – заявил Вэнс, по-прежнему держа дуло револьвера у виска Уолтера. – После того, что ты сделал, – никто. Пора с этим кончать.

– Да, пора с этим кончать! – всхлипнул Уолтер.

– Тогда говори, что ты ее убил. И все кончится.

Уолтер, казалось, колебался. Вэнс открыл ему рот и сунул туда дуло револьвера. Уолтер помертвел и сдавленно вскрикнул.

– Пытаешься мне что-то сказать? – издевательски бросил Вэнс.

Он убрал дуло, и Уолтер закричал:

– Да, ладно! Согласен! Я ее убил! Ну, довольны?

Казински видел, как на лице Вэнса расплылась торжествующая улыбка. Вэнс повернулся к одностороннему зеркалу и крикнул:

– Казински, иди сюда! Иди сюда, записывай!

Казински за стеклом не тронулся с места. Вэнс сказал, что не станет его впутывать. Зачем он теперь зовет и его? Да еще по имени? Не видя коллеги, Вэнс стал проявлять нетерпение. Он не хотел ослаблять хватку, но ему надо было включить камеру на треножнике, стоявшую у стола. И тут в зале для допросов раздался голос Казински:

– Ты зашел слишком далеко, Вэнс, – произнес он в переговорное устройство.

– Мать твою, Казински! Дуй сюда сию минуту и включай долбаную камеру!

– Нет, Вэнс, дело зашло слишком далеко!

Вэнс выругался. Держа Уолтера Кэрри на прицеле, он попятился к камере и включил ее, стараясь не попасть в кадр. И произнес совершенно спокойным, солидным голосом:

– Уолтер, прежде всего хочу уточнить, что ты дал согласие на запись этой беседы. Ты можешь повторить то, что только что сказал?

Уолтер Кэрри разрыдался:

– Это я ее убил. Я убил Аляску. – Пауза. – Мы убили Аляску. Я был не один. Со мной был Эрик Донован.

Вэнса ошарашило его заявление. Он переспросил, словно хотел убедиться, что не ослышался:

– Эрик Донован был соучастником убийства?

– Да, не одному же мне отдуваться. Ее убили мы с Эриком. Вот вы пуловер нашли… так это его. Буквы “M” и “U” – это Monarch University, университет, где он учился. Проверьте, сами увидите, что я правду говорю…

На этих словах Уолтер разрыдался.

– Вот видишь, излил душу, и полегчало, – утешил его Вэнс и выключил камеру.

Перепуганный Уолтер по-прежнему стоял у стены. Вэнс с довольным видом подошел к нему:

– С пушкой-то у виска больше не юлишь? Думал, я тебя порешу, а? Теперь знаешь, что чувствовала Аляска в ту ночь, когда ты ее душил… Впрочем, нет, не совсем знаешь…

Вэнс опять схватил молодого человека и приставил ему дуло к виску.

– Перестаньте, вашу мать! – в ужасе заорал Уолтер. – Я все сделал, как вы сказали!

– Это был блеф, – торжествующе промурлыкал Вэнс. – У меня и обоймы-то в пушке нет, дурилка! Смотрел бы куда надо, а не закрывал глаза, как слюнтяй, сам бы увидел. Небось в охотничьей лавке работаешь, должен разбираться в оружии…

Решив последний раз попугать жертву, Вэнс, в полной уверенности, что револьвер безопасен, нажал на курок. Но вместо металлического щелчка, который он ожидал услышать, в уши грянул выстрел.

Несколько секунд стояла одурелая тишина. Казински бросился в зал для допросов и увидел Вэнса, остолбеневшего, забрызганного кровью и мозгом. Уолтер Кэрри лежал на полу с размозженной головой.

– Вэнс, твою мать, ты что наделал? – истерически взвизгнул Казински.

– Черт, там же не было магазина! – недоуменно пробормотал потрясенный Вэнс. – Магазина не было, ты сам прекрасно знаешь, я тебе его отдал.

– В стволе осталась пуля! Ты почему ее до конца не разрядил, свою гребаную пушку?

– А я знаю? – вдруг взревел Вэнс, словно очнувшись. – Почему ты мне не сказал ее разрядить?

– Думаешь, мне могло прийти в голову, что ты будешь изображать расстрел, чтобы он признал вину?

Полицейские в ужасе уставились друг на друга. Перед ними лежал труп Уолтера.

– Черт, черт, черт! – взвыл Вэнс. – Мы его убили!

– Ты его убил, – уточнил Казински, очень рассчитывавший предоставить коллеге самому расхлебывать последствия своего умопомешательства.

– Если мне крышка, то и тебе крышка. Не время хныкать, надо что-то делать.

– Делать? И что ты хочешь делать? Как ты хочешь здесь тайком избавиться от трупа?

– Никто от него избавляться не будет: скажем, что Уолтер отобрал у меня пушку и застрелился.

– Это все равно нарушение, – простонал Казински. – По правилам нельзя носить оружие в зале для допросов.

– Получить нагоняй от начальства уж точно получше будет, чем пойти под суд за убийство! Скажем, что Уолтер притворился больным, мы бросились ему помочь, а он отобрал у меня пушку.

– Никто нам не поверит!

Вэнс вдруг вспомнил, что получил признание вины.

– Нас признание спасет! – воскликнул он. – Кэрри виновен, и мы это докажем, у нас есть запись! Кто такой убийца в иерархии жизни? Никто. Теперь надо действовать быстро, а то вдруг кто-нибудь слышал выстрел и сейчас прибежит. Отдай магазин и сними с него наручники.

Казински вернул Вэнсу магазин от револьвера, потом с отвращением нагнулся над трупом, расстегнул наручники и освободил ему руки.

– И что с ними делать? – спросил он, как растерянный ребенок, держа окровавленные наручники.

– Спрячь немедленно, дьявол тебя раздери! – приказал Вэнс; он уже вполне оправился. – Сунь в карман, потом в сортире отмоешь. Сперва разберемся с этим дерьмом.

– С твоим дерьмом, Вэнс! Это тебе в голову взбрело!

Вэнс снова зарядил револьвер и вложил его в левую руку Уолтера, у которого на левом виске зияла глубокая рваная рана. Затем прижал пальцы мертвеца к рукоятке, просунул указательный палец в гашетку. Покончил с постановкой и выругался:

– Бля!

– Что еще? – простонал Казински.

– Если мы скажем, что Кэрри застрелился, обязательно вмешаются криминалисты. Судмедэксперт произведет вскрытие и возьмет все положенные анализы. А он придира, значит, заметит, что у пресловутого самоубийцы на пальцах нет следов пороха. И придет к выводу, что в момент выстрела оружия у него в руках не было. Блин, нам конец!

Вэнс, деятельный, боевитый, всегда уравновешенный полицейский, готов был сломаться. В эту минуту Казински понял, что Вэнс их из заварухи не вытащит. Придется выпутываться самому. Казински охватило отчаяние: он всегда полагался на других, никогда ничего не решал сам. Вот совсем недавно они с женой ели в индийском ресторане на бульваре Линкольна, так заказ делала жена, а не он. “Давай, зайка, закажи на нас обоих”. Ох, его женушка, его зайка, как он ее называл, теперь он думал о ней. Хотел вернуться к ней. Прижаться. На самом деле ему надоело быть полицейским. Так, решено: если он вылезет из этого дерьма, то уйдет из полиции. Сплошной стресс. Да и не нравились ему обязанности, связанные с этой профессией. Не нравилось писать рапорты, вести допросы. Лучше он будет работать с Джонсоном, тот такой же дристун. Там длинные перерывы на обед, а если слегка подгорает, всегда можно вызвать подкрепление. Зачем он согласился, когда этот придурок Лэнсдейн предложил ему расследовать убийство вместе с Гэхаловудом и Вэнсом? Почему не остался с Джонсоном – целый день бездельничаешь, а если ищут добровольцев, разглядываешь свои ботинки? Хватит с него полиции! Свояк ему все мозги проел, зовет к себе в фирму охранного оборудования, да будет так! Продавать сигнализацию ссыкунам – как раз для него работка. Да, он хочет тихой благостной жизни с женой, по утрам она будет говорить, во что ему одеться, а вечером – что ему есть в ресторане.

– Казински, мать твою, ты что, уснул?

Голос Вэнса вернул Казински к действительности. Он собрался с духом. Пора было брать судьбу в свои руки и думать, как из этого выбираться.

– Знаю! – заорал Казински, на него вдруг нашло озарение. – Пусть он выстрелит! Мы его заставим выстрелить из твоей пушки, и у него на руках будет порох.

– Придется объяснять, куда попала пуля, – возразил Вэнс. – С чего это ему вдруг стрелять?

– Меняем сценарий, – предложил Казински. – Новая версия такая: Уолтер сознается в преступлении, ты выключаешь камеру, он притворяется, что ему плохо. Ты подходишь к нему, и тут он отбирает у тебя пушку. Ты хватаешь его за руки, вы боретесь, и раздается выстрел, просто так. Потом Уолтер отталкивает тебя и кончает с собой.

– А почему он кончает с собой? – спросил Вэнс.

– Угрызения совести. Классика.

Вэнс приуныл:

– Никто не поверит! А когда он притворяется, что ему плохо, почему ты тоже не пришел в зал для допросов? Странно ведь, что я один, а?

– Могу и я тут быть, но ведь у вас драка, и логичнее, если ты в зале один, так ведь? Если нас двое, нам не составит труда его обезвредить. Ладно, остановимся на этом, чудо еще, что никто до сих пор не прибежал.

Казински взял руку Уолтера с револьвером. Прицелился в потолок и пальцем Уолтера нажал на курок. Раздался выстрел. Но жест получился неловкий, пуля угодила в одностороннее зеркало, и оно со страшным грохотом разлетелось на куски.

– Ох, блин! – вырвалось у Казински.

– Твою мать! – заорал Вэнс. – Вот теперь мы по-настоящему вляпались.

– Не волнуйся, это ничего не меняет, – сказал Казински, вне себя от изумления, что ему приходится успокаивать Вэнса. – Наоборот, придает нашей истории убедительность. Так, а теперь ступай вызывай подмогу.

Казински, наклонившись над трупом, укладывал его подобающим образом, и вдруг почувствовал, как чья-то рука лезет ему под куртку. Среагировать он не успел: Вэнс забрал у него револьвер и уже приставил к собственному виску, готовясь покончить с собой.

– Прекрати, Вэнс! – в ужасе заорал Казински. – Ты что творишь?

– Нам крышка, Казински! Глаза разуй, твою мать!

– Положи пушку! Говорю тебе, мы выпутаемся.

– Нам крышка! У тебя концы с концами не сходятся! Почему я весь заляпан кровью и мозгами? Если чувак в меня стреляет, я должен пригнуться и спрятаться! А если я от него достаточно далеко, чтобы избежать пули, как я мог собрать все его мозги на брюхе?

– Скажем, что ты хотел ему помочь. Отдай мою пушку, пожалуйста!

– Нет, нет, в это никто не поверит!

– Положи пушку! Выпутаемся, я тебе говорю!

– А я говорю, что нам крышка! – рявкнул Вэнс, еще крепче прижимая дуло к виску. – В тюрягу уедем до конца дней! А с копами, знаешь, что в тюряге делают?

С этими словами Вэнс закрыл глаза и нажал на курок.

Раздался выстрел.

* * *

– Я стоял столбом, глядя на его развороченную голову, – рассказывал Казински одиннадцать лет спустя, сидя у окна своей гостиной. – Вдруг мне показалось, что он шевелится. Может, померещилось, или это был рефлекс какой, но я бросился к нему, словно еще мог что-то сделать. Мое лицо было в нескольких сантиметрах от его лица – ну, того, что от него осталось, – и я в итоге сблевал. Какое-то время вообще ничего не чувствовал, а потом во мне проснулось что-то вроде инстинкта самосохранения. Вэнс теперь помер, никакие передряги ему не грозят. Не пропадать же из-за этого идиота. Я вырвал свою пушку из его руки, обтер мозги, которыми она была перепачкана, и сунул в кобуру. Наручники остались у меня в кармане, и я пошел вызывать скорую. Тут на меня накатил новый приступ паники: число пуль, оставшихся в магазине револьвера Вэнса, не сходилось с числом выстрелов. Надо было убрать одну пулю. Я бросился в зал для допросов. Снял магазин с револьвера, который держал Уолтер Кэрри. Вынул одну пулю, потом вставил магазин обратно. И как раз вовремя, так как подоспели коллеги. Придумал, как объяснить это дерьмо. И все мне поверили. Копам всегда верят на слово. Если бы меня тогда обыскали, нашли бы в кармане наручники и пулю, которую я достал из магазина.

– Почему вы не сказали правду? – спросил я.

Казински, все время своего рассказа не сводивший взгляд с окна, в конце концов соизволил развернуть кресло и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я бы все равно под суд пошел! Меня бы обвинили, что я не остановил Вэнса, не вмешался, не вызвал сразу подмогу, чтобы прекратить его безумства.

– И ты предпочел соврать, – бросил Гэхаловуд.

– Ну да, я всего лишь трус, Перри. Не всем же быть как ты. В этом говенном мире каждый выживает как может.

Повисло долгое молчание. Потом Казински прошептал:

– Оставьте меня одного, пожалуйста. Уходите, пока жена не пришла, не хочу, чтобы она тебя здесь видела, Перри.

Гэхаловуд, не говоря ни слова, встал. Я тоже. Когда мы выходили из дома номер 10 по Норрис-стрит, я спросил:

– Вы в порядке, сержант?

– Не знаю.

На следующий день после визита к Казински мы прямо с утра отправились к шефу Лэнсдейну. Гэхаловуд предпочел не уточнять причину столь срочной встречи – ради эффекта неожиданности. К несчастью, сюрприз поджидал не Лэнсдейна, а нас.