Текст книги "Молочные зубы"

Может, это было всего лишь расстройство желудка. Наверное, она съела что-нибудь несвежее в сетевом ресторане, в котором они обедали перед тем, как отправиться за покупками. Ресторанам она не доверяла вообще: с помощью острых и соленых соусов можно замаскировать любой вкус просроченного продукта.

Она приняла дополнительную таблетку за обедом и еще одну – перед тем как подняться наверх и лечь спать. Может, к утру все вернется в норму, и от боли во рту, как и от этой долбаной диареи, не останется и следа. Проблемы время от времени случались, но длились недолго. Но что если все опять пошло наперекосяк, болезнь решила вернуться и новая фистула вот-вот заявит о себе? Ничего такого быть не должно: воспалительный процесс под контролем, а операция значительно улучшила ситуацию. Однако болезнь Крона славилась своей непредсказуемостью: что, если ее случай относится к меньшинству, что, если хирурги погубили ее деликатный пищеварительный тракт, хотя поработали «всего над парой дюймов»? Наверное, не надо было им доверять. Она без конца боялась, как бы что-нибудь не вышло из-под контроля: «…пораженный участок, никакой надежды, резать больше, ампутация нижней части подвздошной кишки, что останется, будет ли этого достаточно…». Стоп. Стоп. Стоп.

Сюзетта задрала тонкую хлопковую футболку. Шрамы ее не тревожили: под кожей ни малейшего раздражения. Их вид приносил не только облегчение, но и утешение. Женщина взъерошила волосы. Может, так она выглядит моложе? Короткая прическа открывала взору крохотный шрам на шейной вене, хотя, кроме ее самой, до этой розоватой точки вряд ли кому-то было дело. Слишком многое в ее жизни напоминало о неприятных событиях. Она приказала себе не думать об этом, выключила в ванной свет и скользнула в кровать.

Пока Алекс с Ханной гуляли по зоопарку, она была весь день одна. Это было здорово, будто отпуск, проведенный в стенах дома. Она насмотрелась самых разных телешоу и стала читать толстый роман о дружбе длиною в несколько десятилетий, погрузивший ее в задумчивое состояние. Алекс подарил ей его на пятый день праздника Хануки, когда они традиционно устраивали книжный вечер. Порой Сюзетта подумывала о том, чтобы возобновить общение с друзьями по институту искусств. Быть матерью и заниматься домашним обучением Ханны отнимало все силы, не давая возможности поддерживать отношения с кем-то еще, но у нее хотя бы был Алекс.

Из-за книги, какой бы увлекательной она ни была, Сюзетта почувствовала себя одинокой, поэтому отложила ее и поудобнее устроилась в кровати, вторгнувшись и на половину мужа. Ханна уснула; Алекс по привычке помог ей принять ванну и уложил в постель. Теперь он работал наверху, и она понимала, что у нее нет никаких причин чувствовать себя брошенной: муж весь день развлекал девочку, дав ей возможность отдохнуть. Но она хотела близости. Крикнуть, рискуя разбудить Ханну, Сюзетта не могла, поэтому позвонила по телефону.

– Эй, ты скоро закончишь?

– Думаю, никогда.

– Может, тебе уже пора ложиться?

– Что это ты надумала?

Она уловила в тоне Алекса игривые нотки, но не хотела его разочаровывать и сообщать, что ей просто хотелось поболтать.

– Увидишь.

Ее голос звучал сонно и ничуть не соблазнительно, но он пообещал, что сейчас придет.

Сюзетта выключила лампу и отдала комнату во власть мягкого света ночника, стоявшего на прикроватном столике. Ей не составляло никакого труда представить, как муж в холодном сиянии компьютерного монитора сохраняет результаты работы в облачном хранилище. Ни порнографии, ни ссылок, позволявших ему поддерживать интерес к ней, в ноутбуке Алекса она не нашла, зато обнаружила сайт, где Ханна раздобыла фотографии покойников, – ханжеский феномен, хотя, надо признать, и патологически завораживающий. Просмотрев историю браузера, Сюзетта испытала скорее облегчение, нежели чувство вины, лишь удостоверившись в том, что знала и так. Глупо, что она заподозрила мужа, пусть даже на миг, и переложила на него вину за козни Ханны. Алекс не был извращенцем, и Ханна наверняка обрушила бы на него свой гнев, если бы он ее каким-то образом обидел. Но ее все еще тревожило то, как избирательно дочь подошла к процессу выбора фотографий. На многих сайтах были дети, от младенцев до подростков, еще на нескольких – мужчины. Однако Ханну заинтересовали лишь покойницы в возрасте около тридцати пяти лет. Сюзетта вспомнила о гневе, порой охватывавшем ее, когда она подростком лежала по ночам без сна и мучилась от боли в животе. Иногда она представляла, как прокрадывается в спальню матери и вонзает в ее спящее сердце нож.

Неужели и Ханну преследуют такие фантазии? Иногда Сюзетта боялась, что девочка прочтет ее мысли; сожаления, которые она старательно в себе подавляла; надежду на то, что любовь затмит ее прохладные чувства (если бы только Ханна вела себя с ней приветливее!); отчаянное желание освободить больше времени и личного пространства.

Минуту спустя на лестнице послышались шаги Алекса. Он старался идти тихо, но ступеньки все равно скрипели под ним. Войдя в комнату, он сорвал с себя футболку и швырнул ее на пол. Потом закрыл за собой дверь и бросился на кровать рядом с ней.

– Hej, älskling.

– Hej.

Она прижалась к нему и несколько раз провела пальцами по спине, выписывая причудливый рисунок.

– Мне тебя не хватало.

– Ой, как приятно. Тебе лучше?

– Честно говоря, нет.

– И в чем, по-твоему, дело? Думаешь, это из-за операции?

Он поднялся на локте и посмотрел на нее.

– Не знаю. Может, я что-нибудь съела? В конце следующей недели, перед приемом доктора Стефански, сдам анализ крови. Но это не должно быть воспаление.

– У нас столько всего произошло. Я имею в виду Ханну.

– Может быть, из-за этого. Мне пришлось немного понервничать.

– В котором часу у нее консультация в понедельник?

– В четыре. Мы пойдем туда сразу же после школы.

– Хочешь, я тоже подъеду?

– В самом деле?

Его предложение удивило Сюзетту. Водить Ханну – к врачу, стоматологу, парикмахеру, в школу – входило только в ее обязанности.

– Я смогу пораньше освободиться и в половине пятого подъеду.

– Если хочешь, конечно, подъезжай.

Он заправил ей за ухо прядь волос.

– Может, эта Беатрис…

– Беатрикс. Доктор Ямамото.

– Может, ей захочется поговорить и с нами обоими?

Сюзетта не была уверена, хорошо ли это, если доктор Ямамото услышит от них описание двух совсем разных детей. В глубине души она ни с кем не желала делить Беатрикс. Алекс даже не знал о последнем происшествии: Сюзетта рассказала о нем только доктору Ямамото. И ей оставалось только гадать, сколько времени та проведет с Ханной наедине.

– Не знаешь, что ответить? – спросил Алекс без намека на осуждение в голосе.

– Честно говоря, понятия не имею, захочет ли она говорить и со мной, и с тобой. По телефону мы этот вопрос не обсуждали. Но я уверена, что рано или поздно это случится.

– А ты хочешь, чтобы я приехал?

Не желая ему отказывать, Сюзетта ответила «да».

Она пыталась выказывать мужу больше благодарности, чем в действительности испытывала. Минуту они просто мечтательно смотрели друг другу в глаза.

Он нежно прикусил ей губу. Она не сопротивлялась, но поддерживать флирт не стала.

– Устала? – спросил он.

– Ты скучаешь по тем временам, когда мы с тобой без конца болтали обо всем на свете?

– Конечно. Иногда. Но жизнь движется вперед.

– А мы движемся вперед?

– Разумеется. Как семья.

– Но теперь мы говорим и думаем только о Ханне. А что насчет нас – тебя и меня? Мы продвинулись вперед?

– Сейчас все по-другому. На нас теперь лежит бóльшая ответственность.

– Я не чувствую в своей жизни личного прогресса, – сказала она. – Покатилась вниз по крутому склону и никак не могу освободиться.

Алекс, и без того грустный из-за ее слов, совсем поник.

– Ты хорошая… мать, жена и партнер… Но я понимаю, что тебе хочется большего.

– Да, хочется…

Она откинулась на спину, уставилась в потолок и попыталась справиться со своими чувствами, облечь эмоции в слова.

– Чем бы ты хотела заниматься?

– Не знаю. В том-то и дело. Это… бесцельное чувство.

– Ханна пойдет в школу. Если хочешь, я с удовольствием придумаю нам больше совместных проектов.

Он осторожно придвинулся к ней, но она не была готова к более интимному общению. То, что ему казалось таким простым решением, лишь усугубляло ее смутную неуверенность.

– Просто я помню, как любила свою работу и сотрудничала с тобой до рождения Ханны… Мои мысли без конца занимал какой-нибудь проект. Сам знаешь, какая я ответственная: не могла успокоиться, пока все не закончу. Тогда я не хотела думать, что не смогу ничего делать из-за болезни. Но теперь стала старше и не понимаю, должна ли соблюдать осторожность или послать ее ко всем чертям. Вероятно, я стала трусихой. Сейчас мне слишком хорошо известно, как плохо все может быть.

– Думаю, ты можешь делать и то и другое: заниматься любимым делом, приносящим тебе удовлетворение, и следить, чтобы это не отражалось на здоровье.

– Я просто хотела бы разобраться в своих чувствах.

Она повернулась и посмотрела на него, их лица были очень близко друг от друга.

– Очень скоро – действительно скоро – у тебя будет на себя больше времени.

– Скоро?

– Совсем скоро. Завтра. Уже завтра начинай об этом думать. Ты знаешь, я всегда поддержу тебя, если захочешь попробовать что-то новое или развиваться в уже знакомой тебе сфере.

Он нежно погладил ее по руке, и от этого у Сюзетты по коже побежали мурашки.

– Мне кажется, я упустила много возможностей для созидания. Всегда представляла, как мы с Ханной будем вместе воплощать в жизнь творческие проекты: сооружать всякие поделки из одноразовых тарелок, рисовать, делать бумажные цветы, «вареные» футболки. Маленьких войлочных зверушек. Я воображала, как все это будет, как мы будем жить, постоянно что-нибудь вместе придумывать. Если бы она проявляла хоть какой-то интерес… Я мечтала, что это будет творческой частью моего материнства: поощрять к созидательному труду дочь, предлагать разные идеи, смотреть, как она развивается и делает свои маленькие открытия. Но она все держит в себе.

– Я знаю.

– Понятия не имею, кто она и что у нее в голове.

По ее щеке скатилась слезинка. Алекс нежно вытер ее большим пальцем.

– Я знаю, älskling. И не хочу, чтобы ты опять изводилась, как в молодости, когда тебя никто не любил…

– Меня любишь ты.

– Люблю. Прости, что я так долго ждал и не увидел раньше, что эта ситуация с Ханной – не просто вопрос времени. Она ранит твои чувства, и я признаю свою вину в этом.

– Нет, просто для меня наступил переломный момент.

– Ну хорошо. Не хочу, чтобы ты сломалась. Я всегда буду рядом с тобой. Ты так старалась, чтобы устроить Ханну в школу. А теперь давай сосредоточимся на тебе. Чего хочешь ты? Что может сделать тебя счастливой?

Она всхлипнула, проглотила последние слезы и просунула коленку ему между ног. Коснулась ладонью его локтя и так остро ощутила их близость, будто он проник в нее, а она в него.

Сюзетта поднесла его ладонь к губам и поцеловала кончики пальцев.

– Иногда я думаю…

Идея была совершенно новая. По правде говоря, она даже не собиралась ее озвучивать. А что если Ханна чувствовала то же самое, когда заговорила в первый раз? Может, момент, когда слова слетели с ее губ, выразив то, что прежде существовало лишь у нее в голове, стал для нее неожиданным. В том, что ее мысль для Алекса прозвучит столь же странно, как для нее самой прозвучали первые слова Ханны, не было ничего невозможного.

– С некоторых пор я подумываю о книге. Нет-нет, не писать. Творческий проект. Разные страницы, разные текстуры, разные виды бумаги. На одних страницах миниатюрные рисунки, другие оформлены как фотоальбом, третьи… не знаю… как каталог вещей из бюро находок. Просто мне в голову пришла такая мысль: сделать какую-нибудь штуковину, которая будет открываться.

– Значит, ты должна сделать штуковину, которая будет открываться.

Она мысленно перенеслась в их первые дни и ночи, когда он для нее был всем, и она для него тоже много значила. Когда им вполне хватало друг друга. Рождение ребенка подразумевало, что их любовь будет нарастать в геометрической прогрессии, ведь они нуждались в новых способах ее выражения. Теперь каждый из них понимал, что дочка оттолкнула их друг от друга. Ей хотелось вернуть все обратно, чтобы они опять стали неразлучными, как прежде. Но она не могла… только не сейчас.

– Тсс, любимый… – Эти слова она произнесла шепотом, будто могла утихомирить его страстное желание. – Прости…

– Я не хочу, чтобы тебе было плохо.

– Я тоже не хочу.

Она негодовала, что тело ее предает, и по-прежнему не могла выразить, как неуверенно себя от этого чувствовала, будто жила на краю пропасти. У нее могли отказать жизненно важные органы, и не существовало никаких способов, чтобы это предотвратить.

Он выключил лампу и обнял ее в темноте. Погладил по спине, пока она молча молилась. К работе над книгой Сюзетта решила приступить уже на следующий день, набросать идеи, появившиеся на свет и оформившиеся, пока она стирала, гладила белье, драила полы и готовила ужины. В конце концов, пусть кто-то другой проверяет у Ханны правописание, объясняет основы математики и читает с ней мировую историю. Она же создаст что-то получше Ханны.

* * *

Посмотрев на дочь в зеркало заднего вида, Сюзетта чуть было ее не пожалела. Ханна угрюмо сидела, скованная ремнем, будто преступник, которого везут на казнь, без всякой надежды в самый последний момент отсрочить исполнение приговора. Сюзетта была благодарна ей за это смирение, хотя девочка записала его на счет своих поражений; у нее не было сил с ней спорить или пререкаться. Все утро, занимаясь делами: одевая Ханну, приводя в порядок ее волосы, укладывая в контейнер ланч, следя за тем, чтобы она почистила зубы, и непринужденно болтая за завтраком, – Сюзетта постоянно бегала в туалет. Ее живот совсем не пришел в норму, и утром она чувствовала себя просто ужасно. Сюзетта предпочла бы вообще никуда не выходить из дома, но у нее, по крайней мере, будет на себя целый день. Она мысленно составила в голове список «бежевых»[25]25
  Так называемая «бежевая» диета подразумевает высокое потребление очищенных углеводов и низкое – фруктов и овощей.


[Закрыть] диетических продуктов, к которым прибегала, когда у нее нарушался процесс пищеварения: запеченная курица с белым рисом, овсянка, паста, картошка, тосты с арахисовым маслом, бананы. По дороге домой надо будет заехать в магазин и закупиться.

Когда они проезжали мимо детской площадки, Ханна оживилась и устремила взор на лестницы и горки. В кои-то веки поняв, о чем дочь думала и чего хотела, Сюзетта опечалилась, что не может исполнить ее желания. Она не могла отрицать, что школа ограничит свободу Ханны.

– То, что ты в первый день нервничаешь, вполне естественно. Но тебе совсем скоро станет весело. Ты сможешь делать многое, чего нельзя было делать дома.

Ханна ее и слушать не хотела.

Сюзетта припарковалась за полквартала от школы, после длинной вереницы машин других родителей. Некоторые из них шагали вместе со своими детьми, в то время как другие сидели и наблюдали, отъезжая только после того, как их сын или дочь исчезали внутри. Сюзетта не стала брать Ханну за руку, чувствуя, как девочка готовится к трудному, неприятному дню и как нуждается в личном пространстве. Они шли бок о бок, каждая погрузившись в собственные мысли.

Когда они вошли, их прямо у входа встретил мистер Джи. Он стоял рядом с высокой розовощекой женщиной лет пятидесяти с неухоженными волосами, которая выглядела так, будто только-только встала с постели. У нее были обветренные красные руки, джинсы она заправила в цветастые резиновые сапоги. Вся ее внешность наводила Сюзетту на мысль о том, что ей самое место на какой-нибудь ферме, где она смотрела бы не за детьми, а за поросятами.

– Доброе утро, Ханна! Здравствуйте, миссис Дженсен.

– Ой, с вами все в порядке? – спросила Сюзетта мистера Джи.

Взглянув на него первый раз, она подумала, что он просто оделся как пират, но под черной повязкой на глазу действительно оказался бинт.

– Небольшой несчастный случай. Из категории нелепых. Ерунда, даже говорить не о чем.

– Вот и хорошо. Ханна, думаю, готова.

– Отлично. Это мисс Этвуд, она будет твоей учительницей, – сказал он Ханне, хотя она на него даже не посмотрела.

Потом повернулся к Сюзетте.

– Она будет держать вас в курсе успехов девочки, миссис Дженсен.

– Спасибо. Рада с вами познакомиться.

Сюзетта пожала мисс Этвуд руку. Хватка у учительницы была будь здоров.

– Взаимно. Нам всем с нетерпением хочется узнать Ханну поближе. Хочешь увидеть свой класс? Я покажу тебе, где оставить вещи.

Ханна низко опустила голову.

– Иди за мной.

К удивлению Сюзетты, Ханна поплелась в нескольких шагах за мисс Этвуд, безропотно позволив себя увести. Рюкзак у нее на спине прыгал вверх-вниз.

Она облегченно вздохнула.

– Для начала, думаю, очень даже неплохо.

– Мне кажется, где-то в глубине души Ханна действительно не прочь рассмотреть другие варианты. Не переживайте, она в надежных руках.

– Спасибо вам.

– Жду вас в три пятнадцать.

Она махнула ему рукой и направилась к выходу. Мистер Джи у нее за спиной стал приветствовать других учеников. Холл наполнили звуки, непохожие на те, что она привыкла слышать в обычных школах. По всей видимости, не одна Ханна предпочитала шуметь, вместо того чтобы в действительности произносить слова.

Перед тем как завести машину, Сюзетта послала Алексу СМС: «Пока все хорошо».

* * *

Она убрала продукты, купленные для Ханны: тюбики экологически чистого яблочного пюре, большой пакет сухофруктов, ее любимую ореховую смесь. Затем запас «бежевой» диетической еды, которую приобрела для себя.

Разделавшись с этим, она села босиком на ступеньку посреди лестницы, забыв о планах, которые строила вчера. Освещение в доме было погашено, и гостиную заливал приглушенный дневной свет. Она помогала с дизайном этой комнаты и сама выполнила весь декор, но ощущения, что это все принадлежит ей и является ее собственностью, не испытывала. Двор за стеклом казался враждебнее, чем любой соседский. Сюзетта решила, что это проделки игры света, в котором высокие живые изгороди выглядели мрачно и свирепо. В лучах солнца все вокруг приобретало совсем другой вид, но Питтсбург нередко страдал от дней, когда низко нависавшие облака затягивали все небо. Они портили ей настроение и напоминали о матери: может, ее можно было вылечить, добавив немного света: установив окна побольше, поменяв лампочки на те, что помощнее.

А может, и нет. Да, что-то подобное, скорее всего, действительно помогло бы. Но едва ли этого было бы достаточно. Матери требовались надежда и тепло человеческого участия, а она ничего подобного предложить ей не могла.

Подумай о книге. Возьми какую-нибудь страницу и сделай ее набросок.

Но она представляла лишь комнату Ханны и вспоминала, когда в последний раз наводила там порядок. Внутри Сюзетты разыгралась нешуточная борьба. Она хотела было пойти и отыскать оставшиеся у нее профессиональные принадлежности для рисования; бумагу и карандаши, хранящиеся в шкафу. Это несложно; Сюзетта следила, чтобы все вещи в доме хранились в определенном порядке на своих местах, поэтому всегда знала, что и где лежит. Но ей никак не удавалось себя заставить. Тишина не вдохновляла, а лишь отвлекала, поэтому она убедила себя, что не случится ничего плохого, если сейчас заняться тем, чего ей действительно хочется. А хотелось ей только одного – сделать уборку в комнате дочери. Не исключено, что потом и вдохновение появится.

* * *

Она вытерла пыль с полки над кроватью Ханны, на которой хранилось все, что могло понадобиться ночью: часы, фонарик, ночник, которым девочка больше не пользовалась, несколько книг и мягких игрушек. Затем прошлась тряпкой по шкафу с полками с остальными книгами и коробками с сокровищами. Она стала их приподнимать, чтобы добраться в каждый уголок, потом заглянула в них, протирая содержимое. Ханна любила получать в подарок наборы для юных художников, но Сюзетта не могла понять, почему она ими никогда не пользуется. Ей захотелось взять какое-нибудь из этих сокровищ, чтобы наконец начать работу над книгой. Но Ханна, как и она сама, хранила вещи в весьма специфических местах и тут же заметила бы пропажу. А воровать было ниже ее достоинства.

Покончив с пылью, она схватила прислоненную к стене у двери половую щетку. Сюзетта обожала протирать ею полы. Она двигалась с грацией, будто партнер в танце, собирая волосы и едва заметный глазу мусор. Пройдясь щеткой под кроватью, она увидела, что к ней прилипли клочки бумаги. Надо полагать, обрывки фотографий, понадобившихся для коллажа с покойницами. После второй попытки щетка выловила заколку для волос и три новые скрепки. Сюзетта озадаченно взяла их в руки и тоже протерла. В комнате Ханны никогда не было беспорядка. Она сдержала обещание, данное Алексу: в течение нескольких дней здесь не убираться – но как за это короткое время под кроватью могло скопиться столько мусора?

Она встала на четвереньки, чтобы лучше разглядеть. Это еще что за мерзость?

С помощью щетки она выловила округлый предмет, покатившийся по полу, совершая кульбиты. Картофелина?

Сюзетта потянулась опять и выгребла оставшийся мусор; всякая мелочь, которая не могла оказаться в том дальнем углу случайно. Неужели ее дочь складировала вещи? Зачем? Чтобы потом использовать их в каких-то непонятных целях? Она подняла с пола картофелину и внимательнее к ней присмотрелась. В клубень, как в настоящую игрушку «Мистер Картофельная Голова», воткнули несколько предметов. Внизу ножками торчали два карандаша, золотистый и коричневый, черным маркером было набросано лицо: улыбка и усы. Сверху в виде шляпы под лихим углом красовался приклеенный новый ластик в форме цветка. Правым глазом служила чертежная кнопка. А вот левым…

– Вот дерьмо.

Уродливый левый глаз стекал вниз красными, сделанными мелком каплями крови. Из вырезанной ножом глазницы торчал какой-то красный обломок. Если бы не цвет, если бы Ханна не изобразила эти красные, жуткие капли, поделка вряд ли напомнила бы Сюзетте о ране мистера Джи.

Но повязка и бинт у него были как раз на левом глазу, и она помимо своей воли провела параллель с его травмой.

Неужели дочь сделала куклу вуду?

Даже если и нет, все равно это выглядело отвратительно.

Оттого что Ханна создала подобную фигурку, Сюзетте захотелось разрыдаться. Зачем она это сделала? У нее были милые игрушки, многими из которых она ни разу даже не играла.

Чем дольше она смотрела на картофелину, тем ужаснее и отвратительнее та ей казалась. Сюзетта вздрогнула, словно ее по плечу похлопало привидение. Может, это новая уловка Ханны, чтобы ее выгнали из школы? Зачем же еще причинять директору вред?

Но это невозможно. Сюзетта не верила в ведьм и кукол вуду.

Или все-таки верила?

Что эта штуковина делала под кроватью?

Зачем Ханна ее смастерила?

Почему после стольких лет, когда она не сделала ни единой поделки, ей вдруг в голову пришло сотворить такую уродливую, ненормальную вещь?

– Ну почему, почему у меня на хрен нет нормальной дочери?!

Она выдернула карандаши и швырнула все это безобразие на пол. Картофелина подпрыгнула и оставила на полу мокрое пятно, но Сюзетта даже не подумала его протереть. Ластик-шляпа отвалился.

От этой гадости по коже у нее поползли мурашки, захотелось выбросить ее из головы. Она схватила принадлежности для уборки и бросилась вон из комнаты, оставив после себя непривычный беспорядок. На верхней ступеньке лестницы застыла, сжимая в одной руке ведро с чистящими средствами, в другой – щетку. Гнев был ей несвойственен. Но она наконец-то осталась одна и могла выпустить чувства наружу. Сюзетта заорала и затопала ногами. Потом в эмоциональном припадке швырнула вниз ведро, а вслед за ним, словно копье, отправилась в полет и швабра.

Спустя минуту она затихла, но в доме еще какое-то время раздавалось эхо.

Ей стало легче, она почувствовала в душе опустошение. Гнев ушел.

Едва переставляя ноги, она спустилась вниз, подобрала тряпку для пола, пластмассовую бутылку с распылителем, салфетку для протирания пыли, щетку и отнесла все на кухню. У нее не осталось сил, чтобы тащиться обратно наверх и немного вздремнуть, поэтому она рухнула на диван. На глаза навернулись слезы.

На мягком диване ее тело расслабилось, кружившие в голове мысли угомонились. Ерунда все это. Мистер Джи сказал, что с ним все в порядке. Ее дочь не могла сделать куклу вуду, ведь подобные вещи – всего лишь суеверие, напрочь лишенное смысла. К тому же Ханна была ведьмой, а не… Так, заткнись. Это никчемная трата бесценной энергии.

Все вокруг вдруг снова встало на свои места. Она успокоилась и заснула на несколько часов.

ХАННА

Она даже не поняла, за что ей такое наказание. В этот дурацкий день каждый идиот, которого она встречала, похоже, ее саму тоже считал слабоумной. Ее без конца спрашивали: «Ты можешь так?», хотя уже в следующую секунду мисс Вонючий Рот или мистер Благодетель сами же добавляли: «Можешь, я знаю!». Они считали, что она недоразвитая, не умеющая ни считать, ни читать. И хотели, чтобы она показывала все на карточках.

– Можешь показать мне голубой цвет?

– Где изображены колеса?

– Сколько будет 3 плюс 7?

– Какие из этих слов начинаются на букву «к»?

– Кто на этих картинках произносит слово «собака»?

В самом начале она прибегла к своему любимому приему и смотрела на них злобным немигающим взглядом, но вопросы все не прекращались.

Наконец девочка стала хлопать ладошкой по нужным карточкам.

– Молодец! – тысячу раз повторили ей.

Ее так это бесило, что впору было закричать, но она не стала этого делать. Наконец девочка схватила карандаш с листом бумаги и большими злыми буквами написала: «Jag kan lasa!».

Мисс Этвуд на секунду осеклась.

– Что это значит?

Ханна схватила еще один лист бумаги и нацарапала: «Jepeux lire»[26]26
  Je peux lire (фр.). – Я умею читать.


[Закрыть].

– Это на французском? А это на каком? – Учительница протянула ей первый лист.

«Svenska!» – написала она на нем.

Мисс Этвуд прищурилась, обдумывая какую-то мысль в голове. Потом беззвучно, одними губами, произнесла слово svenska.

– Твой отец… Мистер Джи, кажется, говорил, что он швед, да? Ты знаешь шведский и французский?

Ханна пожала плечами.

– Очень впечатляет. Плюс к этому еще и английский. Значит, это для тебя проще простого.

Она собрала дурацкие карточки с картинками и словами – третий комплект, в который Ханне в тот день приходилось тыкать. Если перед ней кто-нибудь положит четвертый, она запихнет их ему в рот.

– Я рада, что ты так хорошо общаешься письменно. Мама говорила, что ты достигла успехов, занимаясь по учебникам дома, но при этом добавляла, что такого рода переписка тебе не нравится.

Ханна сложила на груди руки.

– Ты сегодня все сделала на отлично, понимаешь? И я обещаю тебе: когда мы разберемся, что ты в действительности знаешь, то подготовим для тебя несколько куда более интересных проектов.

Так продолжалось весь день. Иногда ей приходилось просто садиться в кружок с кучкой странного вида детей, слушать, как учительница несет всякий вздор, читает книжку или показывает им картинки животных. Она старалась отстраниться от происходящего вокруг. Иногда девочка закрывала глаза и удивлялась, что ее никто не толкал и не говорил: «Ханна, не будь такой рассеянной», что так любила делать мама.

В школе хуже всего было то, что она ни на минуту не оставалась одна. Ребята, учителя, помощники. Они кружили, будто осы, и как далеко она ни убегала, всегда догоняли ее, жужжали, жалили и восхищались ее скоростью. Придурки считали это игрой.

За ланчем рядом с ней села какая-то девочка и заглянула в ее контейнер, едва она его открыла.

– Что там у тебя?

Она собиралась отнять у Ханны сэндвич, но в этот момент подлетела мисс Этвуд.

– Эмили, ты не забыла, о чем мы с тобой столько раз говорили? Есть твое и есть чужое.

– Я могу прикасаться только к своему, но не к чужому?

– Верно, а это обед Ханны.

– Обед Ханны.

Мисс Этвуд села вместе с ними за большой стол и не спускала глаз, поглядывая, как Эмили с Ханной поглощали сэндвичи. Ханна не привыкла, чтобы за ней так пристально наблюдали. Ей это не понравилось. На самом деле, мисс Этвуд не стоило волноваться; если бы Эмили или кто-то еще попытался у нее что-нибудь отнять, она заехала бы обидчику кулаком в нос.

После обеда ее попытались усадить вместе с другими ребятами вокруг какого-то большого парашюта и играть в разные игры, цепляясь за него. Ханна обхватила себя за плечи руками, по привычке надулась и прыгала до тех пор, пока одна из воспитательниц не разрешила ей сесть на полу в спортзале отдельно от остальных. Она наблюдала, как они вздымали купол парашюта в воздух. Некоторые порой под него ныряли, и он накрывал их, будто медуза, а она хихикала, хотя и считала это небезопасным. У медуз есть невидимые жала, длинные нити, которые они выбрасывают в океан и парализуют ими маленьких созданий, которых хотят сожрать.

Ханна подумала, что все дети под парашютом могут умереть, напряглась, разозлилась и запаниковала: эти тонкие усики, вполне возможно, доберутся и до нее. Воспитательница отвела ее в туалет, чему она очень-очень обрадовалась, потому что хотела писать. Дома она знала, куда в этой ситуации идти, но не была уверена, как в этом случае нужно поступать в школе.

День выдался тяжелый.

В половине третьего она положила голову на парту. Усадив других ребят, мисс Этвуд подошла к ней и отвела в уголок, где стояло несколько больших мягких кресел. Ханна свернулась калачиком и проспала до тех пор, пока не настало время собираться домой.

* * *

Мама и мисс Этвуд застряли у выхода и обсуждали, как прошел ее первый день. Ей же хотелось только одного: убраться прочь отсюда, домой! Но потом мама напомнила, что сразу они домой не поедут. Их ждала Беатрикс, чуть позже к ним подъедет и папа. Ханна вдруг подумала, что ее привычная жизнь совсем испортилась. Ничего не выйдет. Она старалась как могла, но у нее не было сил проводить так каждый свой день.

В машине мама протянула ей плитку гранолы. Выглядела родительница немного не так, как утром: сделала макияж и надела любимое ожерелье. Ханне это украшение – желтый диск на тонкой цепочке – тоже нравилось. Папа назвал его янтарем, но ей оно больше напоминало леденец из жженого сахара. Глядя на него, она каждый раз испытывала желание сорвать камушек и сунуть в рот.

Отъехав от школы, мама понесла всякую чушь.

– …так здорово, насколько я понимаю, ты…

– Кому-то из них придется умереть.

В зеркале заднего вида она заметила мамины испуганные глаза.

– Что ты сказала, Ханна?

– Je suis Marie-Anne.

Взгляд мамы перебегал с дороги на зеркало и обратно. Сразу она ничего не сказала и лишь сильнее вцепилась в руль. Но ее слова Ханну удивили.

– Excusez-moi, Marie-Anne. Я не расслышала, что вы сказали.